Текст книги "Метафизика пола"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Более того, пролитая "за всех и за вся" Кровь Христова дает возможность в случае поругания в человеке образа и подобия Божия их восстановления даже во времени. Тем самым не отменяется, а преодолевается закон кармы. "Приходящаго ко Мне не иждену вон", – говорит Спаситель – "не иждену" в область роковой кармической зависимости, "самсарического" вращения, "экзистенциальной диалектики палача и жертвы", воплощением чего часто выступает в том числе и общественная мораль. Церковь не карает, а спасает – если, конечно, речь идет именно о Церкви, то есть о мистическом Теле и Невесте Христовой, а не о всегда возможных исторических и национальных искажениях.

* * *

Любовь не только не отвергается христианством, но христианство само и есть любовь, причем развернутая в эсхатологической перспективе, любовь, полный смысл которой может быть проявлен по изменении всего мироздания. Именно это имеет в виду Апостол Павел в своем «Гимне любви» (I Кор., 13). Приведем его полностью:

[Церковнославянский]

"Аще языки человѣческими глаголю и ангельскими, любве же не имамъ, быхъ [яко] мѣдь звенящи, или кимвалъ звяцаяй.

И аще имамъ пророчество, и вѣмъ тайны вся и весь разумъ, и аще имамъ всю вѣру, яко и горы преставляти, любве же не имамъ, ничтоже есмь.

И аще раздамъ вся имѣнiя моя, и аще предамъ тѣло мое во еже сжещи е, любве же не имамъ, ни кая польза ми есть.

Любы долготерпитъ, милосердствуетъ; любы не завидитъ, любы не превозносится, не гордится,

не безчинствуетъ, не ищетъ своихъ си, не раздражается, не мыслитъ зла,

не радуется неправдѣ, радуется же о истинѣ:

вся любитъ [покрываетъ], всему вѣру емлетъ, вся уповаетъ, вся терпитъ.

Любы николиже отпадает, аще же пророчествiя упразднятся, аще ли языцы умолкнутъ, аще разум испразднится.

От части бо разумѣваемъ, и от части пророчествуемъ:

егда же прiидетъ совершенное, тогда, еже от части, упразднится.

Егда бѣхъ младенецъ, яко младенецъ глаголахъ, яко младенецъ мудрствовахъ, яко младенецъ смышляхъ: егда же быхъ мужъ, отвергохъ младенческая.

Видимъ убо нынѣ якоже зерцаломъ въ гаданiи, тогда же лицемъ къ лицу: нынѣ разумею от части, тогда же познаю якоже и познанъ быхъ.

Нынѣ же пребываютъ вѣра, надежда, любы, три сiя: больши же сихъ любы."[1004]1004
  Синодальный:
  ¹ Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
  ² Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.
  ³ И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
  ⁴ Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
  ⁵ не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
  ⁶ не радуется неправде, а сорадуется истине;
  ⁷ все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
  ⁸ Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
  ⁹ Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;
  ¹⁰ когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
  ¹¹ Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.
  ¹² Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познáю, подобно как я познан.
  ¹³ А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.


[Закрыть]

Совершенно очевидно, что под любовью Апостол не может понимать какую-то одну ее "разновидность". Это сугубо подчеркивает именно перевод с греческого на славянский язык, в котором слово "любовь" – "любы" – изначально употребляется во множественном числе. Всеобъемлющая любовь включает в себя и эротический, и агапический (нисходяще-жалеющий), и лишь в последнюю очередь филантропически-моральный аспект. И если обособленно эротический аспект превращается в чистую похоть и способен сколлапсировать в блуд и прелюбодеяние, то обособленно-"филантропический" вырождается в лицемерную социальную «праведность» демократии или же тирании общественных коллективов. Только полноценная, всеобъемлющая любовь пребудет всем и во всем, когда и «пророчества умолкнут, и знания упразднятся», то есть после конца земного мира, по воскресении из мертвых.

Подробно изъяснен смысл понятий "любовь" и "эрос" в "Corpus Areopagiticum". При этом св. Дионисий Ареопагит различает виды «эроса», точнее, его грани. Цитируя в трактате «О Божественных Именах» (4,15,16) «гимны о Любви святейшего Иерофея», он пишет: «Назовем ли мы Эрос Божественным либо ангельским, либо душевным, либо физическим, давайте представим Его себе как некую соединяющую и связующую Силу, подвигающую высших заботиться о низших, равных общаться друг с другом, а до предела опустившихся вниз обращаться к лучшим, пребывающим выше». И далее: «Мы назвали многие, из единого Эроса происходящие Его виды, перечислив их по порядку, как то знания и силы, пребывающих в мире и над мирных Любовей, где превосходствуют, в соответствии с предложенной разумом точкой зрения, чины и порядки разумных и умственных видов Эроса, вслед за которыми умственные-в-собственном-смысле-слова и Божественные стоят выше других поистине прекрасных тамошних видов Эроса. Они подобающим образом у нас и воспеты. Теперь, собрав их все в единый свернутый Эрос, давайте соберем и сведем из многих и их общего Отца, сначала слив в две из них все вообще любовные силы, которыми повелевает и предводительствует совершенно для всего запредельная Причина всякого эроса, к каковой и простирается соответствующая каждому из сущего образу общая и для всего сущего Любовь».

"Пойми, как великий Иерофей философствует о достохвальном эросе наилучшим образом, – комментирует преп. Максим Исповедник, – первым делом называя эрос Божественным, поскольку запредельной и беспричинной Первопричиной небесного эроса является Бог. Ибо, если, как сказано выше, эрос это и есть любовь, ибо написано "Бог есть любовь" (I Ин., 4, 8), то ясно, что Бог – это всех объединяющий Эрос, или Любовь. От него она переходит к Ангелам, почему он назвал ее и ангельской – у них в особенности обнаруживается Божественная любовь к единству. Физическим же он называл эрос бездушных и бесчувственных существ, соответствующий их естественной склонности. И они устремляются к Богу своим жизненным, то есть естественным движением (там же, с.131).

"Одним словом, влечение и любовь, – пишет св. Дионисий Ареопагит, – принадлежат Прекрасному и Добру, в Прекрасном и Добре имеют основание и благодаря Прекрасному и Добру существуют и возникают (О Божественных Именах, 4,13).

Когда же Эвола в некоторых местах своей книги утверждает, что христианство отказывает в сакрализации непосредственному опыту в области пола, ему можно было бы указать на чинопоследование браковенчания, где среди прочего испрашивается для жениха и невесты "благословение их входам и исходам". Сам образ соединения мужа и жены не только не скверен, но символико-иконографичен. Об этом свидетельствует прежде всего включение в церковный канон «Песни Песней» – этот откровенно эротический текст признан боговдохновенным. И даже человеческие падения таинственно несут на себе печать Высшего дара: «Заметь, что распутник, хоть и тем самым, что распутствует, не существует и не желает существовать, однако же самим обликом соединения и любви причаствует слабому отзвуку Добра» (Преп. Максим Исповедник, там же). Подробное же словесное изъяснение эротического, такое, как, скажем, в некоторых восточных традициях, в христианстве действительно изначально отсутствует – но молчание не есть отрицание. Напротив, это свидетельство глубины и, по сути, неизъяснимой тайны, которая, говоря словами Апостола, «велика есть». Принципиальное же молчание Церкви об оттенках эроса, ее «невторжение» в брачный покой можно сопоставить с невторжением, например, в конкретные вопросы, скажем, художественного стиля или государственного строя. В тех случаях, когда в истории это происходило, происходило, с одной стороны, ниспадение собственно Церкви с высоты ее Царства не от мира сего, с другой – лишение человека дара свободы, умаление многослойности и многокрасочности живого мира и, по сути, уклонение в манихеиское гнушение[1005]1005
  Прикоснувшийся в связи с проблемой «гнушения полом» к чрезвычайно глубоким и тонким струнам «метафизики христианства», В. В. Розанов в книгах «Темный лик» и «Люди лунного света» не понял до конца, что проявления «гнушения» еще и связаны, в конечном счете, не с «дево-содомским» (его выражение), а с объективированно-искаженным "сверхэротическим эросом, со «сверхчеловеческой человечностью превыше слишком человеческого», с неизъяснимыми глубинами ангелологии, отчасти затронутыми св. Дионисием Ареопагитом.


[Закрыть].

В то же время "дар свободы" – это вовсе не правовая "свобода нравов". Сверхморализм не есть имморализм. Сверхъестественное не есть противоестественное. Собственно противоестество возникает как пародия на сверхъестественное, когда "тени" и "символы" сущего по ту сторону человеческого мира, того, что есть в тварно-ангельском и нетварно-Божественном, некто своей волей переносит на собственное физическое бытие – вольно, или невольно. Ангелы Божии присутствуют в страшной истории Содома и Гоморры – тем страшнее, не в моральном, а в онтологическом смысле то, что происходило в этих библейских городах. Образ противоестества – обезьяна, или, в святоотеческой и средневековой русской литературе – «эфиоп».

Особенность "Метафизики пола" в том, что она, приоткрывая завесу над таинственной и потому постоянно искажаемой областью жизни, больше ставит вопросов, чем на них отвечает, а там, где она эти ответы дает, они часто оказываются очень спорны. Значение книги как таковой этим, кстати, не умаляется, она значительна уже хотя бы обилием собранного автором материала. Но многие вопросы требуют дальнейшего изучения и разработки. Это касается прежде всего вопросов о смысле древних мистерий и так называемой "оперативной половой магии".

Сначала о мистериях. Здесь, как и в других случаях, в силу незнания очень глубоких пластов традиции Эвола многого недоговаривает. Напомним, восточно-православная антропология знакома ему в основном по западным изложениям (в частности, Иоанна Скота Эригены). Но вот сам цитируемый Эволой только по Эригене преподобный Максим Исповедник:

"…И опять же, согласно обычному сравнению, [старец] уподобляет весь мир, состоящий из видимых и невидимых [существ], человеку, а человека, состоящего из тела и души, называл миром. По его словам, умопостигаемые [сущности] обладают внутренним соответствием с душой, а душа – внутренним соответствием с умопостигаемыми [сущностями]; [вещи] же чувственные имеют образ тела, а тело – образ чувственных [вещей]. Умопостигаемые [сущности] есть душа [вещей] чувственных, а последние, в свою очередь, есть тело умопостигаемых [сущностей]. Мир умопостигаемый находится в чувственном, как душа в теле, а чувственный мир соединен с умопостигаемым, как тело соединено с душой. И един мир, состоящий из них обоих, как один человек, состоящий из души и тела. Каждый из этих миров, сращенных в единении, не отвергает и не отрицает другого, по закону Творца, соединившего их"[1006]1006
  «Мистагогия». См.: Творения преподобного Максима Исповедника, М., «Мартис», I, с. 167–168.


[Закрыть].

"…При всем том, мир – един и не разделяется с частями своими; наоборот, путем возведения к своему единству и неделимости, он упраздняет их, происходящее от природных особенностей их частей. Ведь они, неслиянно чередуясь, являются тождественными сами себе и друг другу, показывая, что каждая часть может входить в другую, как целое в целое. И обе они образовывают весь мир, как части образовывают единство; в то же время, они образовываются им, единообразно и целокупно, как части образовываются целым. Для обладающих [духовным] зрением весь умопостигаемый мир представляется таинственно отпечатанным во всем чувственном мире посредством символических образов. А весь чувственный мир при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мире, познаваясь [там] благодаря своим логосам. Ибо чувственный мир существует в умопостигаемом посредством своих логосов, а умопостигаемый в чувственном – посредством своих отпечатлений. Дело же их одно, и как говорил Иезекииль, дивный созерцатель великого, они словно колесо в колесе (Иез.1, 16), высказываясь, я полагаю, о двух мирах"[1007]1007
  Там же.


[Закрыть]'.

Таким образом, человек есть мир, и мир – человек. Следовательно, каждый человек содержит в себе и все остальное человечество, и наоборот. Любой "сумасшедший", утверждающий, будто он – Наполеон или Александр Македонский, в известной степени прав. "Безумие" начинается там, где "Наполеон" подавляет данного Иванова или Петрова, но и здесь дело в конечном счете не в медицине. Человек есть и все прошлое, и все будущее, и он может проникать и осознавать себя в любом времени и любом пространстве, если ему это будет дано как дар. Многие воспринимают это как «переселение душ» в линейном времени, но линейного времени нет и быть не может. Положения современной физики о том, что в разных системах координат время течет по-разному, – лишь подступы к пониманию того, что «времен» бесчисленное множество. Мистерия как таковая есть осуществляющаяся космогония, причем именно в силу нелинейности времени каждый раз совершающаяся реально, а не аллегорически. То, что одни ее участники воспринимают совершающееся под видом чего-то иного, а иные – немногие! – зрят это как оно есть, лишь свидетельствует о «нераспечатанности» «сердечных очей» человека ради его сохранения в данном времени.

В райском состоянии Человека-Человечества умопостигаемые и чувственные сущности не находились в разорванном, трагически и антиномически противостоящем друг другу состоянии. Например, применительно к тематике книги, не было и не могло быть "аскетически-мужского" и "воински-мужского" или деметрически и афродически-женского, ибо все и вся было Царь и Царица. Как и не могло быть "богов" и "богинь" – они порождение разорванного грехопадением целого, порождение смерти и времени, очень точно соединенных воедино в стихотворении Вл. Соловьева. Невозможность древнего уже раздробленного человечества смириться с этими «владыками» и породила множественность мистерий как попыток оживления того или иного архетипа в отрыве от целого. «Райское» же состояние есть все и целиком Мистерия.

Античные, египетские и другие мистерии, без сомнения, – свидетельство смутной памяти первоначального, райского знания человека, однако знания, утраченного в своей целостности и потому неизбежно искаженного. Смутно вспоминая первозданное бытие и тоскуя по нему – вне зависимости от того, какие цивилизации где располагали его географически – это не имеет никакого значения, так как и наши представления о пространстве и времени тоже следствие греха и смерти (в обратной перспективе внутреннего зрения, например, Афон, Пиренеи и Урал могут быть одними и теми же "сионскими высотами"), люди стремились на физическом плане воспроизвести отношения "нефизического", точнее, "прежде-физического". Райское состояние человека не знало запретов – запреты появились только после того, как рай оказался затворен – это, собственно, точка отсчета "человеческого времени", у начала и конца которого стоит Архангел с вращающимся мечом. Собственно, меч Архангела охраняет запреты, и он же разрубит их тогда, когда "времени уже не будет"; однако, чтобы это произошло, следует "до конца претерпеть". В Мистериях пытались воспроизвести уже и еще затворенное, не претерпев – и чем дальше, во времени, тем больше мистерии деградировали, «оплотнялись», грубели. Потому они были отменены и заменены единственной Мистерией – Мистерией Боговоплощения, Мистерией Тела и Крови Спасителя, ежедневно совершаемой до скончания физического времени. После того, как Кровь Богочеловека пролилась на Кресте и ежедневно проливается и вкушается верными Ему за каждой Божественной литургией, мистерии стали не нужны. Повторяем – речь идет о физико-пространственно-временном состоянии мира.

Преп. Максим Исповедник писал: "Также непозволительно утверждать, что своеобразные свойства, замыкающие каждый из миров в самом себе и ведущие к разделению и разъединению их, обладают большей силой, чем дружественное родство, таинственным образом данное им в единении. Сообразно этому родству [осуществляется] всеобщий и единый способ незримого и неведомого присутствия в сущих всесодержащей Причины, разнообразно наличествующей во всех и делающей их несмешанными и неразделенными как в самих себе, так и относительно друг друга, показывая, что эти сущие, согласно единообразующей связи, принадлежат скорее друг другу, нежели сами себе. И это до тех пор, пока не благоугодно будет Тому, Кто связал их воедино, расторгнуть сию связь, ради высшего и более таинственного Домостроительства, в годину всеобщего и чаемого нами свершения [веков]. Тогда и мир, подобно человеку, умрет в своей явленности и снова во мгновение ока воскреснет юным из одряхлевшего при чаемом [нами] воскресении. Тогда и человек, как часть с целым и как малое с великим, совоскреснет с миром, получив обратно силу непреходящего нетления. Тогда, по благолепию и славе, тело уподобится душе и чувственное – умопостигаемому"[1008]1008
  Там же, с. 168.


[Закрыть]'.

Для современного "всеприемлющего" сознания и популярного "космизма" существует чрезвычайно резко сказанное Псалмопевцем "бога язык суть беси" (Пс. 95, 5). Это сказано как раз о божествах мистерий, "мужских" и "женских" "богах" и "богинях". Но ведь очевидно, что архетипы, оторванные от единства и предоставленные самим себе, а порой вступающим в борьбу, суть блуждающие, агасферические сущности! Именно поэтому любые попытки искусственно восстановить древние мистерии после Боговоплощения неизбежно и неминуемо будут пародией, тем, что на языке Генона и Эволы называется «контринициацией», иначе говоря, «мерзостью запустения на месте святе». Это проявляется в современном масонстве, в особенности после появления так называемой «Конституции Андерсона» 1715 г., современном оккультизме, экуменических «богослужениях» и, не в последнюю очередь, в «оперативной половой магии».

Эвола подробно описывает средневековый опыт "шабаша" и "черной мессы". Там действительно и совершенно реально проявляют себя архетипы древних, в частности, античных мистерий. Но целью практики оказывается вовсе не соединение полов само по себе и даже не восстановление архетипов. И "шабаш", и "черная месса" "от обратного" свидетельствуют об абсолютном христоцентризме мироздания, проявленном после Боговоплощения. Содержащиеся в книге объяснения свидетельствуют о том, что все «пробужденные архетипы» и «энергии» оказываются лишь орудием богоборчества, выкриками бесноватых в их тщетной хуле на Богочеловека. И не в «метафизике пола» здесь оказывается дело, а в обычном бегстве в пучину свиного стада.

Здесь есть и еще одна сторона. Ю. Эвола упоминает, что "черную мессу" может совершать лишь правильно поставленный и имеющий посвящение от Ватикана католический священник. Мы встречаем здесь трагическую антиномию Римского католицизма, связанную с его юридическим пониманием благодати, в том числе благодати священства. Она заключается в том, что священник, имеющий власть на принесение Бескровной Жертвы и ее совершающий (а католическое приношение действительно и реально, так как священство имеет преемство от Апостолов, а евхаристическая молитва произносится полностью и аутентично), в то же время, "употребив свою власть" на совершение иной жертвы, не теряет своего священства. И, пусть такие случаи крайне редки – мы могли бы даже допустить, что сегодня их нет вовсе – приходится признать, что черная месса как таковая "имманенто присуща" самой церковно-юридической стороне римо-католичества и выражает собой крайнюю степень правового понимания благодати. Не случайно православный мир, имеющий иную, также имманентно присущую ему изнанку, в виде "воинствующего атеизма" – не знает этой формы сатанизма, по крайней мере история не оставила нам свидетельств совершения черных месс в православном мире. Как не знает католический мир массового разрушения храмов или «безбожных пятилеток». Разговор об онтологических (никак не историко-политических!) корнях последнего выходит за рамки проблематики книги Эволы, и мы здесь вести его не будем.

Обратимся все-таки к самой книге и поговорим о так называемой "половой магии".

Происхождение всякой магии лежит прежде всего в представлениях о существовании некоей "добожественной сущности" – причем совершенно неважно, творится ли мир из нее "богом" или "демиургом", или же возникает самопроизвольно. Эту сущность можно именовать по-разному – от "Пралайи" или "Ungruind'a" до бердяевской «свободы» или «материи» Энгельса. Положение человека в данном случае всегда оказывается в подчинении у стихий и стихийных или отпадших духов – научаясь повелевать одними, он попадает в зависимость от других – и так до бесконечности.

Свободное творение Богом мироздания из ничего, равно как и проявления Его, манифестации в виде Божественных энергий, предполагает наличие между Богом и тварным космосом (включая «умный» или, по-славянски «оумный», ангельский мир небесных сил) невыразимой бездны, «незаходимого мрака» (св. Андрей Критский), преодолеваемого только в молитвенном предстоянии, делающем человека «богом по благодати». Молитва, в отличие от магии, выводит за пределы космоса. Магия же есть бесконечное вращение в разнообразных, пусть и очень высокого уровня, космических кругах. Магические законы в принципе есть расширенное естествознание или, в определенном смысле, «нефизическая физика», и, вероятно, есть неправда манихейского свойства в историческом церковном гнушении знанием этих законов. Однако следует помнить, что собственно первородный гpex и заключался в предпочтении магического древа общению с Богом лицом к Лицу.

Относительно конкретно половой магии можно сказать, что в ней имеет место перенесение законов чувственного мира в "область сверхчеловеческого", что является, по выражению Вл. Соловьева, "величайшей мерзостью" и причиной крайних падений"[1009]1009
  Речь идет о предисловии В. С. Соловьева к третьему изданию его «Стихотворений» (С.-Пб., 1900).


[Закрыть]. По сути, речь идет о содомском гpexe в широком смысле слова – мы уже упоминали, что, согласно Книге Бытия, крайней степенью его стало посягновение содомлян уже непосредственно на Ангелов. Когда же в «половой магии» речь идет о суемудром перенесении чувственно-человеческого уже даже на сверх-ангельское, то приходится сказать – «отраднее будет Содому и Египту». Не случайно здесь появление гомосексуальных мотивов в деятельности Алистера Кроули, когда «содомский гpex» воспринимается не как немощь, но, напротив, как мощь.

Кроме того, популярное и широкое распространение магических знаний и в особенности их предпочтение молитвенной практике являются признаками упадка цивилизации и близости ее катастрофической гибели. Средневековье вовсе не отрицало так называемых оккультных наук – оно просто знало их место именно как оккультных, то есть тайно-сокрытых, оно берегло оккультные науки от «оккультизма», как следовало бы XX-му веку беречь естественные науки от «сциентизма» (см. об этом статью современного православного философа Вл. Сорокина «Религия, сциентизм, оккультизм» в журнале «Искусство кино» № 1, 1995). Алхимики прекрасно знали секреты ядерного оружия, но держали их в строгой тайне. И здесь неважно, идет ли речь о половой магии, или о какой-либо еще. По сути, об этом же, хотя и иными словами, предупреждает Эвола, говоря о «почти невозможности» в современном мире древней половой магии и об опасностях подобных практик. Однако «очарованность» его древностью как таковой мешает высказаться с большей определенностью. В связи с этим вызывают большие сомнения и утверждения о «снятии запретов на путь левой руки» в связи с наступающим «концом Кали-юги». По крайней мере, само произнесение таких слов и как бы «снятие печатей» с абсолютно в данном эоне запретного или даже предельно сокровенного не будет способствовать «превращению яда в лекарство», но лишь разлитию яда. Вспомним почти пророческое леонтьевское слово «разлитие».

И здесь мы подходим к очень важной, если не главной, стороне труда Ю. Эволы – изложению основ так называемой тантрической практики. Здесь как бы два аспекта – общая оценка тантры, как культурно-историческая, так и с точки зрения "различения духов", и второй аспект – определение ее роли в культурно-ментальном разграничении Востока и Запада. Из второго аспекта вытекает как бы подвопрос о возможности использования данных доктрин и практик как в Европе, так и в России.

Ю. Эвола справедливо констатирует, что тантрическая практика изначально принадлежала неарийскому населению нынешней Индии. Лишь постепенно, в ходе совместного взаимно терпимого проживания ариев и автохтонов – в основном потомков хамитической расы – тантрическая практика обрела для себя санскрит как терминологический язык. Таким образом, тантра в современном виде – действительно, пользуясь выражениями Эволы, "гибридный продукт", не аутентичный ни по отношению к арийству, ни по отношению к изначально владевшим ею расам. Это относится и к большинству других форм йоги (в наименьшей степени, возможно, к наиболее духовной, наименее "оперативной" раджа-йоге). Этого, кстати, нельзя сказать о даосизме, который совершенно ортодоксален со своей собственной точки зрения. Это, разумеется, не значит, что структура антропокосмоса, разработанная как в тантрических, так и в даосских доктринах, не верна. Напротив, она верна. Но верно и другое – как арийское дохристианское мировоззрение, так и христианское отвергают использование знания этой структуры как способа воздействия на природу и человека.

Кундалини без всякого сомнения существует – и ее вполне определенная связь с женским началом так или иначе отражена в символике первородного гpexa – в образе таинственного соединения Евы со змеем, который одновременно "мудрее (ср. mudra) всех тварей полевых"[1010]1010
  Это не означает никакой изначальной проклятости змея как такового. Не змей – источник падения, а диавол, вошедший в него. Но змей наиболее антиномичен среди всего живого. Его положительный аспект утверждается в образе Медного Змия в книге «Исход», а также в требовании Спасителя «Будьте мудры как змии и просты как голуби»(Мф. Х,16–17). В преображенном мире змей обретет свою сияющую мудрость во всей полноте. Ср. также мифо-поэтическую историю Царского рода «Горынских», имеющую связь как со св. Георгием, так и со змеем, в «Повести о Светомире царевиче» Вяч. Иванова.


[Закрыть].

Это никак не означает, что сам по себе гpex как таковой заключен в половом соединении Евы с Адамом, как то утверждает католико-протестантская традиция. Грех, наоборот, в их несоединении (Адам при встрече Евы со змием отсутствовал!), в предпочтении этому соединению змия и магического древа. Поэтому подлинная «вирильностъ», как супруго-воинская, так и аскетическая в данном историческом эоне, заключается не в «подъеме Кундалини», но в змееборстве, в принятии внутрь себя иконографического образа св. Георгия или, если угодно, Зигфрида, поражающего дракона, Добрыни-змееборца и иных подобных героев.

Ритуально-магическое обращение к Кундалини есть обращение к космосу и его "миродержателям", но никак не выход за его пределы. Абсолютно противоположной является практика сердечного умного делания, наиболее полно разработанная в православном исихазме. Согласно исихазму, «инициатическим» центром антропо-космоса является не sushûmna, а сердце, точнее, «тайное место сердечное», о котором Эвола говорит как раз в связи с «профанической», по его толкованию, любовью. Именно оно, согласно исихазму, является «жилищем неприступного света». Через вселение Имени Иисусова в это место осуществляется реальный выход за пределы космоса как такового, человек становится причастным энергиям Св. Троицы. В отношении же «миродержателей тьмы века сего» исихазм предписывает «бить врагов Именем Иисусовым», то есть самому стать в той или иной степени змееборцем. Постоянное поминовение Имени Иисусова как основа «мысленной брани» вовсе не обязательно связано с монашеством и соответственно половым воздержанием, как это часто полагают. Напротив, как первый «распечатавший» это учение св. Григорий Палама, так и следовавшие за ним (в том числе наши русские подвижники св. св. Нил Сорский, Паисий Величковский, Оптинские старцы) говорили о полной применимости этой практики к людям «всякого чина» (под «чином» разумеется, конечно, не социальное, а внутреннее устроение). Даже такая сугубо принадлежащая времени и месту книга, как «Домострой», начинается с описания Иисусовой молитвы, рекомендуемой для простых мирян. Всякое же ритуально-"молитвенное" подключение к практике областей ниже «сердечного места», даже нижней части самого сердца, в исихазме исключается". Это связано не с «проклятостью» тех или иных частей антропокосмоса и тем более не с отрицанием существования соответствующих им тонких планов, но с поврежденностью и неготовностью человека к их полноценному «использованию» опять-таки в историческом времени. Сопоставить это можно опять-таки с запретом на изображения, содержавшимся в Первом Завете. Как и тот запрет, этот следует «претерпеть», а не заниматься «воровским восхищением».

"Небеззаконная", в то же время глубоко мистико-эзотерическая альтернатива половой магии вычерчена в анонимной русской "Повести о некотором купце, како мертва тело у жидовина скупи и царство себе приобрете. Она приведена полностью в одном из томов "Памятников литературы Древней Руси" (XVII век, ч. 1) под ред. академика Д. С. Лихачева, с. 71–78). Повесть эта, являясь, по-видимому, в своем роде "инициатическим текстом", имеет множество смыслов, в том числе и, как и почти вся русская словесность, "метаполитический" и историософский, на что обратил внимание Николай Козлов в своей работе "Последний царь" (М., 1994). Нас здесь, однако, интересует лишь одна конкретная ее сторона, связанная с проблематикой книги Эволы и соответствующими тантрическими и даосскими текстами именно как образец онтологически православного видения антропокосмоса в перспективе пола.

Молодой купец, покинувший своего отца, сжалившись над непогребенным мертвецом, выкупает его на отцовские деньги некоего иудея-ростовщика дабы, предать земле. Отметим, что в православной традиции "купцом" именуется именно мистик ищущий стяжания Святого Духа. "И тако познаеши незаходимый мрак, и будеши великий купец", – говорится, в частности, в Каноне св. Андрея Критского. Сделав это, он вынужден удалиться в странствие в поисках средств, которые потом должен вернуть своему отцу. Он попадает на границу леса (ср. с началом "Divina Comedia" Данте), где встречается ему «человек вельми велик, в руках держит клещи железные». «Человек» этот проводит его через лес прямой дорогой, сопряженной с опасностями «впасть в разбойницы» (аналогично как воздушным мытарствам, так и Элевзинским топям) в некое царство. Купцу выдвигаются два условия: тот во всем слушается своего провожатого, а провожатый не отступает от него ни на шаг. Царь отдает купцу в жены свою дочь – известно, что все предыдущие женихи погибали – при этом совершается полное таинство бракосочетания (обряд которого начинается, как известно, словами «Благословенно Царство»). После обряда слуга с клещами оказывается в спальне новобрачных, что вначале смущает невесту, но затем она принимает это как неизбежность. Оказывается, что во чреве у нее живет змей, который и убивал всех ранее сватавшихся к ней женихов. Совершенно очевидно, что речь идет о древнем змие, принимающем оккультно-эзотерический образ Кундалини[1011]1011
  Н. Козлов толкует этого «змия» и его «детей» как «подмененный царский род», овладевший царской дочерью, и связывает его с незаконным владельцем мертвого тела, выводя проблематику на метаполитический и эсхатологический уровень, что никак не противоречит выделяемому нами аспекту и естественно связано с полисемантичностью любого мистического текста.


[Закрыть]. Купец охвачен ужасом, но слуга расчленяет змия клещами и убивает его, после чего муж владеет своей женой «по закону». Узнав о том, что супруги живы, царь одаривает молодых, и они отправляются в путь. Однако по дороге происходит сцена, которую мы не будем излагать, но приведем здесь полностью:

"Потом приехаша к тому месту, где у него напелся, слуга же стал говорить: "Господине, а теперя от тебя иду даси мне ряжено". Купец же дади ему и разделиша возы пополам. Слуга же рече: "Да не обидно ли мне будет? Ты владеешь царевною, а мне что?" Он же вопроси его: "Да кака нам ея делити? Возьми ты все триста подвод, а ея не замай у меня!" Он же ему отвеша: "Тебе обидно будет. Ты ея разруби пополам!" Купец же заплака: "Возьми ея один к себе, а не замай ее". Она же паде на землю, аки мертва. И выскочиша из нея, иза уст, змеиное гнездо, в нем же змеенков семьдесят, аки черви колышуща. Слуга же подняв ее и перекрести и даде ему живу: «И поди ты живи с нею без опасения, а то бы она тебя съела от сих змеев. И возьми все подводы себе и мое наемное». И рече: «Знаеши ли ты меня?» Купец же рече: «Воистину, не знаю». Он же ему поведал: «Аз есмь Ангел Божий. Послал меня Господь Бог к тебе, за добродетель твою царство даровати, что ты у жидовина мертвое тело скупил и похаронил, и за то тебе царство и богатство». И пусти их, а сам невидим бысть".