Текст книги "Сейф дьявола"

Автор книги: Йозеф Глюкселиг

Соавторы: Иван Гариш,Милан Грубер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

13

– Когда больной пришел в себя, сестра Агата? – спросил профессор Симор, направляясь по больничному коридору к палатам.

– Около восьми, – ответила сестра, подняв на врача бесцветные, невыразительные глаза, – когда я вернулась от заутрени.

– За меня вы, надеюсь, тоже помолились, сестра Агата? – улыбнулся профессор. – Вы же знаете, что я старый грешник. Мне просто необходим человек, который замолвил бы за меня слово перед господом богом.

– Я помолилась за нашего больного, – ответила она строго и склонила голову. – Думаю, ему заступничество нужнее, чем вам.

– Вы правы, – улыбнулся Симор и пристально посмотрел на сестру. – И, конечно, вы уделяете ему все свое внимание.

– Так же, как и другим, – с достоинством произнесла женщина.

– О, сейчас вы сказали неправду, сестра Агата! Вы осквернили себя ложью. Вчера я случайно слышал, как вы с ним говорили.

Агата испуганно посмотрела на шефа и, вновь склонив голову, стала чуть слышно бубнить слова молитвы.

– Я и не знал, что спустя столько лет вы все еще понимаете по-чешски.

– Некоторые вещи забыть невозможно, – проговорила она и вновь предалась молитве.

– О чем вы говорили?

– О мадам Графф, – ответила сестра и бросила быстрый взгляд на профессора. Лицо его оставалось непроницаемым. – Мадам просила меня сказать ей правду о состоянии больного и передать ему привет, что я и сделала.

– Мадам Графф – редкая женщина, – задумчиво произнес Симор. – Пойду осмотрю больного. Вы со мной?

– Меня ждут другие больные, – решительно сказала сестра Агата и удалилась по коридору быстрыми, семенящими шагами.

Симор смотрел на ее сутулую спину, опущенные плечи и полные ноги до тех пор, пока она не скрылась за углом. Потом молча взялся за ручку двери.

Палата, в которой лежал доктор Калах, напоминала тюремную камеру: была узкой и длинной, а расположенное под потолком окно пропускало немного дневного света и было забрано толстой железной решеткой.

– Профессор подошел к кровати и наклонился над пациентом. Калах лежал с воспаленным лицом и сухими, потрескавшимися губами, подрагивавшими время от времени. На лбу выделялось несколько темных шрамов, под глазами чернели синяки – память, оставленная Оуэном, агентом Гордана, стальной кастет которого разбил Калаху голову в подземном переходе под Марбл-арч. Но сам Калах уже не помнил драки.

Лишь время от времени он пробуждался от беспокойного сна, вызванного полмарином. Придя в себя. Калах не осознавал ничего, кроме того, что видел перед собой. Окно было окном, доктор – доктором, все это он знал и мог назвать. Он различал окружающие его предметы: тумбочку, стул, одеяло, подушку… Но тщетно пытался вспомнить свое имя, не мог понять, где находится и как сюда попал. Одним словом, он не помнил ничего из того, что с ним случилось.

Однажды он попытался заговорить, хотя каждое слово отдавалось резкой, жгучей болью, пронизывающей горло. Спросил врача, где находится, но тот лишь похлопал его по плечу и склонился над кроватью со шприцем в руке. Калах ощутил боль, но не сразу понял, что это от укола, а потом решетка на окне – последнее, что он видел, – расплылась в вихревом танце.

Калах чувствовал, что куда-то падает, хотел крикнуть, но из горла вырвался лишь слабый стон, мир исчез в снежной вьюге, потом снег стал темнеть…

Когда он очнулся, то с большим трудом узнал врача, склонившегося над ним и беззвучно шевелившего губами. По их артикуляции Калах догадался, что тот спрашивает у него какие-то фамилии. Молча покачал головой, глотнул и вдруг стал задыхаться. Снова почувствовал укол иглы и опять увидел сереющий снег, пока не провалился в непроницаемую мглу.

Доктор Калах уже вторую неделю спал под действием полмарина, не подозревая, что стал пациентом психиатрической клиники Симора в Кроули и что сам профессор следит за его состоянием днем и ночью. Кроме Симора доступ в палату имели только его первый ассистент, доктор Круз, и монахиня, сестра Агата. Ни один из них не знал ни имени больного, ни его прошлого. Они знали его только как пациента…

Профессор наклонился над подушкой и вдруг заметил, что губы Калаха беззвучно шевелятся. Симор подождал, пока тот не погрузился в глубокий сон, потом выпрямился, поправил одеяло, сбившееся на сторону, и вышел. Быстрым шагом профессор направился в свой кабинет.

Там он сел за стол и склонился над экраном внутреннего телевидения, следившего за каждым движением Калаха.

– Разрешите войти, профессор? – В дверях показалась сестра Агата.

Симор кивнул, указав на стул.

– Что случилось? – спросил он, когда монахиня села.

– Когда утром я пришла к больному, он опять звал Боркина, – произнесла она, как бы избавляясь от тяжкой ноши.

Симор молча кивнул и вновь обратился к экрану. Некоторое время он внимательно следил за дыханием Калаха, потом повернулся к сестре:

– Вы сделали ему укол полмарина?

– Три единицы, как вы приказали, господин профессор.

– И как он спал?

– Как сейчас, – кивнула Агата в сторону экрана. – Беспокойно, потел, временами просыпался.

– Отменим полмарин, – неожиданно сказал Симор, как будто только сейчас решился на этот шаг.

Агата удивленно взглянула на него:

– Но, профессор, вы же приказали…

– Не бойтесь, сестра Агата, у меня еще нет склероза. На сегодня полмарин отменим.

– Но больной находится в критическом состоянии, ночью у него были судороги, он бредил, звал Боркина…

– Вы сказали об этом доктору Крузу?

– Конечно. Он, как всегда, применил копалин.

– Это правильно, – кивнул Симор и впился взглядом в экран, внимательно изучая лицо Калаха, но не увидел ничего настораживающего. – Вы записали все на пленку?

Она молча кивнула и спустя минуту проговорила:

– Запись у вас в сейфе.

– Вы золото, сестра Агата! Каждые три часа делайте больному уколы только копалина-ультра. На ночь и на завтрашний день назначения дам позже.

Когда монахиня вышла из комнаты и растворилась в сумраке Коридора, Симор снял пиджак, повесил его на спинку стула и уселся к монитору.

Пациент зашевелился на кровати, безуспешно пытаясь перевернуться на другой бок. Он с трудом приподнял голову, но долго держать ее не смог. Она бессильно упала на подушку, веки больного задрожали, в глазах появились слезы. Некоторое время он всхлипывал и беззвучно шевелил губами, прежде чем ему удалось заговорить. Это было похоже скорее на громкое рыдание, вырвавшееся из груди.

– Бор-кин… – тяжело простонал он, и в голосе его прозвучали не только боль и бесконечное отчаяние, но и что-то большее – надежда.

Симор бросился к рукоятке громкости и быстро повернул ее. Губы Калаха снова задрожали и с трудом раскрылись.

– Бор-кин? Ты здесь, Боркин?

Голова его бессильно упала, и губы застыли.

Симор еще долго наблюдал за пациентом, потом встал и беспокойно заходил по кабинету. Он понял, что стал свидетелем действия полмарина, который отупляет мозг, но одновременно устраняет и все внутренние преграды. Под влиянием полмарина пациенты говорили о вещах, спрятанных на самом дне памяти, о которых они добровольно никогда бы не упомянули.

Профессор возвратился к монитору и стал думать, что же предпринять. Калах лежал, крепко сжав губы. Он снова погрузился в сон, не подозревая, какие муки уготовил своим лекарям.

«Беер утверждает, что это просто какая-то навязчивая идея», – вспомнил Симор, но тут же отбросил этот вариант: трудно поверить, что Калах никогда не встречался ни с каким Боркиным. Наоборот, судя по всему, этот человек должен был играть в его жизни решающую роль. Другие в его положении, когда силы подходили к концу, звали мать, отца, детей…

Симор встал и быстро подошел к окну. Выглянув на улицу, он вновь стал мучительно думать, кто же этот таинственный Боркин. Может быть, это действительно агент, руководитель Калаха?

Он снова принялся мысленно анализировать поведение пациентов, лежавших в его клинике в течение этих долгих десяти лет, пока он проводил исследования по управлению человеческой психикой. Среди них были разные люди: неугодные сотрудники секретной службы, иностранные агенты, а также наркоманы, алкоголики и заключенные. У профессора был большой опыт разрушения мышления человека и управления центром памяти, но он не мог вспомнить ни одного случая, когда больной вел бы себя так, как сейчас Калах.

«Чтобы работать в разведке, все-таки нужно иметь определенные данные», – успокаивал себя Симор, глядя на аллею, ведущую к клинике, по обеим сторонам которой высились ветвистые старые деревья.

Бросив взгляд на затянутое тучами небо, он отошел от окна и выдвинул ящик стола. Вынул оттуда папку с характеристикой Калаха. Там говорилось, что это человек неуравновешенный, непостоянный, у которого отсутствует способность глубоко анализировать свое поведение. К тому же взбалмошный и нерешительный, склонный излишне критиковать окружающих и упорно отстаивать свои взгляды. «Такого человека не будет держать ни одна разведка», – подумал Симор и положил папку обратно в стол. Вновь не спеша подошел к окну, выглянул на улицу. И как раз вовремя: к клинике приближался черный «бентли» – в гости приехал Ник Беер.

Симор быстро отошел от окна, чтобы тот, выходя из машины, случайно не увидел его, и присел на краешек стола. Приезд Беера взволновал его больше, чем этот таинственный Боркин. Он потянулся через стол к телефону – Люси Барфорд ответила тут же.

– Дайте мне Гордана, только, умоляю, скорее! – торопливо проговорил Симор.

– Что случилось, профессор? Пациент заговорил? – тут же раздался голос капитана.

– Да, но я звоню не поэтому. Приехал Беер… Вы сказали…

– Вы же знаете мои указания. Действуйте соответственно. Жду от вас подробного доклада.

– А что делать, если он захочет пройти к пациенту? Пустить его?

– Конечно. Но внимательно следите за тем, чтобы он что-нибудь не подсунул пациенту.

– Вы имеете в виду негал?

– Откуда мне знать? Просто не спускайте с него глаз. И попробуйте предложить ему отдохнуть у вас пару дней, только осторожно.

Едва Симор успел положить трубку и нажать на клавишу управления монитором, пряча его в крышку стола, как распахнулась дверь и в комнату ворвался Беер.

– Ты знаешь, что случилось?! – воскликнул он прямо от двери, задыхаясь то ли от ярости, то ли от спешки.

– Что такое? Кэтлин дала тебе отставку? – засмеялся профессор и тут же достал бутылку коньяку и наполнил рюмку.

– Это тоже, но дело в другом. Подготовься к самому худшему, приятель. Скоро сюда прибудут Кларии с Калаховой.

– Что?! – воскликнул Симор потрясенно. Его лицо налилось кровью. – Ты, наверное, шутишь?

– Да нет, – ухмыльнулся Беер. – Просто Калахова решила любой ценой увидеть мужа, а Кларин тащит с собой, чтобы та за нее замолвила словечко. Она надеется, что ты разрешишь свидание.

– Ни в коем случае! – покачал головой Симор и решительно встал в дверях, как бы приготовившись помешать женщинам войти.

– Конечно, – улыбнулся Беер и снова напустил на себя неприступный вид. – А ты думаешь, зачем я приехал? Чтобы помочь тебе отбить это вторжение!

– Ник, скажи мне, что, собственно, случилось?

– Неприятности! – фыркнул Беер и махнул рукой. – Утром к Калаховой пришел какой-то тип из Королевского медицинского института и сообщил, что руководство решило переселить их из гостиницы и он приехал показать ей новую квартиру в Мэйдстоуне. Калахова поехала с ним, а когда они прибыли на место, она чуть не упала в обморок.

– Что, квартира не понравилась?

– Какая там квартира! Две комнаты в подвале дома самого худшего типа! С Калаховой случилась истерика, она набросилась на меня как бешеная: мол, она приехала в Лондон не для того, чтобы гнить в подвале.

– Вы не перегнули палку?

– Мы? – резко сказал Беер и в гневе махнул рукой. – Мы даже не подозревали о подобном! Видимо, в институте решили сделать это по собственной инициативе, и вот Калахова опять повисла у нас на шее.

– А где она сейчас?

– У Кларин, где же еще! Та отговаривает эту дуру от ее безумных идей: например, пойти продать драгоценности и на эти деньги купить билеты на самолет до Праги. Ну можно ли придумать большую глупость?

– И ты думаешь, Кларин удастся ее отговорить?

– А кто еще это может сделать, кроме нее? К счастью, Калахова с ней считается. И наконец, Кларин не похожа на тех людей, которые водят дружбу с нами.

– С кем это – с нами? Значит, этот переезд на вашей совести, – добавил профессор и враждебно посмотрел на Беера.

– Это все Гордан, – прервал его тот, чтобы отвести от себя подозрение. – Ты же знаешь, он временами перегибает палку…

– Я не знаю, какие у вас там дела, – пожал плечами Симор и сел в кресло. Закурив сигару, он стал незаметно наблюдать за приятелем.

– Может, ты поговоришь с Калаховой, Дэн? – вдруг попросил Беер, с надеждой глядя на профессора.

– Ты думаешь, она вполне созрела для психиатра? – улыбнулся тот. – По мнению Гордана, это ты должен ее успокоить.

– «Успокоить, успокоить…» – раздраженно повторил Беер и вскочил с кресла. – Тебе и Гордану хорошо говорить, сами вы лезть в это не хотите. И раз уж ты ссылаешься на Гордана, то будь любезен вспомнить, что он тебе приказывал. К пятнадцатому июня Калаха нужно было подготовить так, чтобы он уехал на Аляску с удовольствием. Сегодня уже двадцать третье, а он все еще валяется в постели!

– Ты напрасно волнуешься, Ник. – Симор поднялся, открыл дверцу сейфа, вынул оттуда кассету с магнитофонной лентой, вернулся к столу и, не говоря ни слова, вставил ее в проигрывающее устройство.

– Бор-кин, Бор-кин… – послышался хриплый, усталый голос бредившего Калаха.

Беерпригладил усики и снова с раздражением уселся в кресло.

– Теперь ты понимаешь, почему я не могу стереть у него все из мозга? – резко накинулся на него Симор. – Если я усилю дозу, мы никогда не узнаем, кто такой этот проклятый Боркин! И если через год, два, а может быть, через десять лет Калах снова встретится с Боркиным… И что потом? Если бы я знал, кто такой этот Боркин, то все сделал бы через неделю… – продолжал Симор, но тут Беер опять не выдержал и вскочил с кресла:

– Боркин, Боркин! – Он схватил профессора за воротник рубашки: – Ты думаешь, что я знаю какого-то проклятого Боркина? Ну, признайся же, скажи, что, как и Гордан, подозреваешь меня в том, что я что-то скрываю от вас!

– Ник, держи себя в руках! – прикрикнул на него профессор, с силой отрывая от себя руки Беера. – Никто ничего подобного не говорил…

– Тогда почему же вы неизвестно в какой раз спрашиваете меня, не знаю ли я этого Боркина?! – опять выкрикнул Беер в крайнем раздражении. – Точно так же и я могу спросить тебя об этом!

Симор лишь улыбнулся в ответ. Но фраза, оброненная Беером, была не случайна. Несколько дней назад он договорился с полковником Роблином, что, выбрав удобный момент, спросит об этом профессора: Роблину казался крайне подозрительным внезапный перевод Симором своего капитала в Южную Америку.

– Мне кажется, ты не в лучшей форме, – сказал профессор и быстрым движением взял Беера за запястье. – Ты весь дрожишь, Ник, стал нервным, теряешь контроль над собой. Да, я совершенно отчетливо вижу признаки вегетативной дистонии. Ты очень устал…

– Оставь! – крикнул Беери резко выдернул руку. Он машинально открыл коробку с сигарами и взял одну.

– И часто у тебя дрожат руки? – спросил Симор таким тоном, что Беера опять охватила дрожь. Он хотел возразить, но профессор продолжал идти к цели: – Ты слишком много работаешь, Ник, отсюда эти вспышки раздражительности. У тебя слишком разыгралась фантазия, это рождает подозрительность. И не возражай: я только что сам все прекрасно видел. Тебе нужно было бы на некоторое время выйти из упряжки. Ты ляжешь ко мне на несколько дней, и я подготовлю для тебя освежающий, просто чудодейственный курс лечения.

Хотя Беер был крайне взволнован, он четко воспринимал каждое услышанное слово, и при упоминании об «освежающем курсе лечения» его бросило в жар. Он молча встал и подошел к окну. «Они хотят от меня избавиться, – мрачно подумал он, хотел было снова заспорить, но вовремя сдержался. – Симор прав, – уныло согласился он. – Я просто устал, вот и все. Самая большая ошибка сейчас – это внушить себе, что друзья и сотрудники превратились во врагов, желающих потихоньку устранить меня».

– Ты меня убедил, Дэн, – спокойно сказал Беер, отвернувшись от окна. – Лягу в Кроули, как только избавлюсь от Калаха.

– О нем не беспокойся, я все сделаю.

– С удовольствием поверил бы, но не забывай, что остается еще Калахова, а она без полмарина.

– В крайнем случае я займусь и ею: несколько доз копалина поправят дело.

– Я взглянул бы на твоего пациента, – сказал вдруг Беер и, не дожидаясь согласия, вышел из комнаты.

Симор хотел было догнать его, но потом вернулся к столу. Он сообразил, что Беер не знает о внутреннем телевидении, фиксирующем каждое движение в больничной палате. Он нажал кнопку, и на экране возникла палата. Симор увидел, как Беер осторожно присел на край постели и наклонился над Калахом. Веки последнего судорожно задергались, он открыл глаза и устремил на склонившегося над ним человека неестественно застывший взгляд.

– Михал, ты узнаешь меня? – крикнул Беер.

Губы лежащего на кровати человека задрожали, как будто он хотел что-то сказать, но ему мешала неведомая сила.

Беер сделал еще несколько безуспешных попыток привести Калаха в сознание, потом встал, в нерешительности потоптался и, наконец, медленно вышел из палаты.

«Не слишком-то он старался», – насмешливо подумал Симор и хотел уже было отвернуться от монитора, как Беер неожиданно вернулся. Он снова склонился над Калахом – в руке у него был стакан с водой. Больной жадно припал к нему потрескавшимися, спекшимися губами, вода стекала у него по щекам.

«Господи, это еще что?» – ужаснулся профессор, вглядываясь в экран.

Калах застывшим взглядом смотрел на склонившегося над ним человека и по-прежнему не узнавал его.

– Михал, Михал, ну говори же! Ты помнишь меня?

И вдруг в неподвижных глазах что-то чуть приметно дрогнуло.

– Я – Ник Беер, слышишь? Михал, ты знаешь Боркина? Кто это – Боркин? – взволнованно настаивал Беер.

Губы Калаха чуть приоткрылись, изо рта вырвалось хриплое сипение.

– Где Боркин? Кто это? – от волнения Беер почти кричал.

Калах выдохнул:

– Капитан Боркин… где он?.. – Некоторое время он собирался с силами и вдруг судорожно приподнялся и совершенно отчетливо позвал: – Капитан Боркин! Боркин! – Потом он упал на подушку, прерывисто дыша, затем дыхание его стало успокаиваться и, наконец, он заснул.

Симор, не веря своим глазам, таращился на дрожащее изображение. Что это значит? Калах в Беере узнал Боркина? Почему он называл его капитаном? Он не мог пошевелиться, хотя видел, что Беер, взяв стакан, из которого поил пациента, собрался уходить. В дверях он остановился, в последний раз посмотрел на мертвенно-бледное лицо, потом закрыл дверь и исчез из поля зрения камеры.

Прошло, наверное, несколько секунд, прежде чем профессор опомнился и выбежал в коридор. Необходимо было любой ценой добыть стакан: он не сомневался, что экспертиза обнаружит в нем следы негала.

– Доктор, пациенту не давали полмарин, – раздался поблизости недовольный голос Беера.

– Но так распорядился профессор, – услышал Симор ответ доктора Круза.

– Что это значит?! – крикнул Беер, и его голос от возмущения сорвался на противный фальцет.

Симор не торопясь свернул в коридор, который вел в палату Калаха, и тут Беер заметил его и бросился навстречу:

– Пациенту не давали полмарин!

– Не давали, – спокойно кивнул профессор, – но это, Ник, не твое дело.

Беер кинул на него ненавидящий взгляд, шумно вздохнул, но потом махнул рукой и, не сказав ни слова, повернулся и пошел прочь. Через минуту послышался шум мотора отъезжавшей машины.

– Дайте ему снова полмарин, – хрипло сказал Симор и посмотрел на своего ассистента.

Доктор Круз недоуменно покачал головой:

– Но ведь этим мы его…

– Делайте так, как я сказал! – прикрикнул на него профессор, а сам бегом вернулся в кабинет и бросился к телефону.

* * *

Бутылочного цвета «воксхолл» слегка покачивался на неровной асфальтовой дороге, колеса его монотонно шуршали, разбрызгивая грязь. Через открытое окно в машину врывался свежий воздух английской деревни, небо после короткого грозового дождя опять прояснилось. Все вокруг было умыто и сияло яркими красками, а трава вдоль дороги зеленела как-то по-особенному.

Машина медленно двигалась по длинным аллеям из вековых деревьев, за которыми время от времени сверкала белизной штукатурка деревенских домиков; овцы беззаботно паслись у самой дороги, а на склонах холмов рычали трактора. Все дышало спокойствием.

Двое мужчин, сидевшие на заднем сиденье, в молчании курили толстые сигары и рассеянно поглядывали вокруг.

– Мне нужно было бы стать фермером, – произнес вдруг один из них и тоскливо улыбнулся. – Что может быть прекраснее работы на земле! При этом человек испытывает какую-то особую уверенность, чувствует свое родство с землей, вы понимаете меня, инспектор?

– Да, наверное, мы с вами сделали не лучший выбор, – ответил тот, к кому обращались, и внимательно посмотрел на Гордана, словно видел его впервые.

– Жаль, человек всегда делает не то, что действительно должен делать.

Машина повернула направо. Асфальт сменился пыльной дорогой, извивавшейся вдоль старой, запущенной аллеи, в конце которой виднелись массивные стены какого-то строения.

– Вы знаете свою задачу, инспектор? – вполголоса спросил Гордан – тот кивнул.

Машина проехала еще несколько метров и остановилась у главного входа. Шофер вскочил со своего места, обошел сзади машину и открыл дверцу. Гордан вышел и сделал знак своему спутнику. Они поднялись по ступенькам, прошли между колонн, поддерживающих старый балкон с кованой решеткой вместо перил, и открыли массивную дубовую дверь. На них пахнуло резким запахом больницы. Они молча дошли до кабинета Симора, Гордан рывком открыл дверь и вошел.

– Инспектор Пассвег, – кивнул он на человека позади себя, когда профессор, вскочив из-за стола, вытаращил на капитана глаза: в ту минуту он ждал кого угодно, только не его. – Мы приехали взглянуть на репортера Майера, – небрежно бросил Гордан и сел. – Как дела у этого парня?

– Подает большие надежды, – улыбнулся профессор, понемногу приходя в себя. – Думаю, господину инспектору ни за что на свете не удастся убедить его в том, что он не Олаф Енсен.

– Кто? – не понял инспектор и с удивлением посмотрел на Гордана, но тот только пожал плечами.

– Чтобы вы поняли, – усмехнулся профессор, – Майер вбил себе в голову, что он моряк из Киля, а его корабль потерпел крушение у берегов Ирландии: Он преспокойно покажет вам ожоги на спине от горевшей нефти, а ведь бедняга никогда не бывал на море, и если и видел корабли, то это были пароходы на Дунае.

– Вы нам его покажете?

– Пожалуйста, пойдемте.

Они долго шли по длинным коридорам, пока профессор не остановился у одной из дверей:

– Прошу вас.

Пассвег вошел в палату, быстро огляделся и подошел к одной из кроватей. На подушке лежала забинтованная голова, глаза человека были открыты. Пассвег заглянул в них и почувствовал, как у него сжалось сердце. Таких пустых, погасших глаз инспектор еще не видел.

– Как вас зовут? – спросил Симор и грубо затряс лежавшего в постели человека.

– Ен-сен, О-лаф Ен-сен, – выдохнул тот и отвел глаза от инспектора. – Я был на корабле. Го-рел. У меня спина со-со-со… – У него вдруг сорвался голос, и он зарыдал.

– Я позову Круза, пусть сделает ему успокаивающий укол, – сказал Симор, заметив вопросительный взгляд инспектора, и быстро вышел в коридор.

Пассвег медленно, почти машинально приблизился к постели, рывком сбросил одеяло, на глазах у удивленного Гордана повернул репортера на бок и задрал ему пижамную куртку. И тут же вскрикнул от ужаса и отвернулся.

Он только на какое-то мгновение увидел на спине несчастного репортера страшное черное пятно спекшейся кожи, но этого было достаточно, чтобы никогда не забыть. У него так дрожали руки, что он не смог даже прикрыть рану.

– Не обязательно вам было на это смотреть, – глухо сказал Гордан. Он перевернул больного на спину и прикрыл его одеялом. – Правда, не надо было, инспектор, – упрекнул капитан и вышел из палаты.

Пассвег, пошатываясь, поплелся за ним и бессильно прислонился к стене коридора.

– Как же это, господи… – в ужасе прошептал он.

– Надеюсь, вы не думаете, что его жгли на самом деле? Это только такой трюк, и могу вас заверить, вполне безболезненный. Через несколько дней его подготовят к пластической операции, и все будет в порядке.

– Зачем вы меня сюда привезли? Чтобы запугать вашими методами?

– Я хотел удостовериться.

– В чем?

– Что Майер перестал быть Майером.

– Считайте, что вы удостоверились, – кивнул инспектор и сжал руки в кулаки.

– Идите погуляйте по саду. На воздухе вы придете в себя, – предложил капитан, а сам направился к кабинету Симора.

* * *

– Вы довольны, профессор? – спросил Гордан с явной иронией, сев в кресло и сделав глоток виски. – Только Калах – это не Майер, Симор. Майера никто официально не ищет, контрразведка Фишера похоронила его в Чехии. Он жил один, без жены, родители умерли, настоящих друзей нет. А у Калаха есть тыл: не только жена, но и немало людей на родине, которые будут за него драться. И потом… не забывайте, что он врач и, разумеется, знает о существовании средств, вызывающих именно то состояние, в котором он теперь находится.

Симор напряженно всматривался в лицо капитана.

– Должен вам по секрету сказать, что существуют причины, по которым следует закончить акцию как можно скорее, – добавил Гордан, наблюдая за всплесками виски в стакане. На лице Симора он не заметил никаких признаков, что тот знает об анонимном письме. – Нельзя ли радикально увеличить дозу психотропных средств, чтобы раз и навсегда вывести его из строя?

– Можно, – кивнул Симор, которому очень нравилось, когда с ним советовались офицеры секретной службы. Это укрепляло в нем чувство собственной значимости. – Конечно, можно. Если хотите, то через двадцать четыре часа я превращу его в примитив, которому придется снова учить таблицу умножения, но он никогда не поймет ее.

– Тогда за дело, – сказал Гордан, и в голосе его было столько леденящего холода, что Симор невольно содрогнулся.

– Но есть одно препятствие: мы уже никогда не узнаем, кто такой Боркин, которого все время зовет Калах, – мрачно произнес Симор и посмотрел на капитана, чтобы понять его отношение к этому сообщению. – Я бы еще раз использовал гипноз, Гордан. Это единственный шанс, – добавил он и откинулся в кресле, чтобы выслушать решение капитана.

– Но это затянет лечение. Ничего другого у вас в запасе нет?

– Только операция.

– Могу я узнать, почему вы отменили полмарин? – внезапно спросил Гордан, не глядя на Симора.

– Я… я считал… – забормотал профессор, сразу же поняв, что все это время капитан разыгрывал с ним комедию. – Я должен был это сделать, – выпалил он, – иначе мне не удастся вытянуть из него, кто такой Боркин!

– Вы думаете, вам это все-таки удастся? Мне кажется, профессор, что на этот раз дело у вас идет туго.

Симор уже набрал в грудь побольше воздуха для ответа, как вдруг послышался стук женских каблучков в коридоре и решительный голос:

– Нет, сестра Агата, я войду независимо от того, нравится вам это или нет.

– Кларин Графф, – облегченно вздохнул Симор, предчувствуя освобождение от дальнейших расспросов.

Дверь распахнулась, и в кабинет энергичным шагом вошла изящная блондинка. Голубое трикотажное платье плотно облегало ее красивую фигуру, на руке висела сумочка из крокодиловой кожи. Шею украшал кулон с бриллиантом.

– Хелло, Дэн! – зазвенел ее голос, а на губах появилась многообещающая улыбка. Но, увидев в кабинете незнакомого человека, она смолкла, и ее сердечность мгновенно превратилась в холодную сдержанность. – Я не помешала, дорогой? – спросила она тоном, заранее исключавшим нежелательный ответ.

– Разве вы можете помешать, Кларин? – выдохнул Симор, с неудовольствием заметив, что она пристально посмотрела на Гордана, который встал и сделал шаг ей навстречу.

– И все-таки я не буду тебя задерживать, Дэн, извини, – холодно произнесла она.

– Не спеши, дорогая, – попросил он. – Разреши представить тебе доктора Гордана, моего друга и сотрудника.

Гордан изысканно поклонился и как можно теплее произнес:

– Очень приятно, мадам.

– Я не люблю мешать врачам, погруженным в научные размышления, – пояснила Кларин и стала стягивать тонкие перчатки. Бросив их на спинку кресла, она улыбнулась Гордану: – Я пришла из-за Мирки Калаховой. Право, не знаю, господин доктор, не будет ли вам скучно это слушать.

– Напротив, – возразил капитан, подумав, что уже давно никто не пытался так элегантно и непринужденно выпроводить его вон.

– Доктор Гордан осведомлен о состоянии нашего пациента, – поспешил заверить Симор. – Я только что консультировался с ним насчет некоторых деталей.

Кларин наградила капитана еще одной милой улыбкой и заявила:

– В таком случае и вы мне поможете, господин доктор. Замолвите за меня словечко, не правда ли?

– Но каким образом, мадам?

– Ах, если б вы знали, в каком отчаянии мадам Калахова! Она хочет видеть Михала. Ты не устроишь это как-нибудь, Дэн?

– Я понимаю, что ей тяжело, – пробормотал профессор и бросил быстрый взгляд на Гордана, но у того вид был самый безучастный. – Положение Калаха не так уж серьезно, Кларин, однако во время драки голова его все-таки пострадала. Конечно же, все будет в порядке, но пока что я никого не могу к нему пустить.

– Но если я попрошу тебя… – улыбнулась кокетливо Кларин и погладила его по руке.

– С радостью позволил бы, но любое волнение вредно для Калаха… Между нами, Калахова тоже не совсем здорова. Ей бы нужно лечь в больницу, как и мужу, но я не осмеливаюсь предложить ей это. Тебе не остается ничего другого, как уделять ей побольше внимания и объяснить, что через несколько дней все будет в порядке. Ты должна ее успокоить.

– Мы с Ником все время пытаемся это делать, – ответила Кларин, – но у нас ничего не получается. Представьте, она вбила себе в голову, что вы здесь специально держите ее мужа и производите над ним какие-то опыты. Глупости, правда? Но она об этом уже написала и матери в Прагу, и даже в посольство.

– Какая ерунда! – пренебрежительно бросил Гордан.

– Конечно, я тоже говорю ей об этом. Но она упорно твердит свое. Знаешь, Дэн, я думаю, что, если бы она могла хоть на минутку увидеться с Михалом…

– Это исключено! Ты должна отговорить ее от этого, Кларин.

– Я не очень рассчитываю на свое красноречие, – глубоко вздохнула она, подчеркивая этим тщетность своих попыток.

– Я согласен с профессором, – поспешил добавить Гордан. – Это свидание, безусловно, успокоившее бы мадам Калахову, повредит пациенту. Мы не можем подвергать его такому риску, тем более что как раз сейчас он стал чувствовать себя лучше. Думаю, хорошо бы вам вывезти мадам Калахову на это время куда-нибудь из Лондона.