Текст книги "Демократы"

Автор книги: Янко Есенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

– А конец? Ведь не могло же это тянуться до бесконечности?

Секретаря разбирало любопытство.

– Конец к делу не относится, но вам я могу рассказать. Пан жупан учил меня уважать Грбика, а сам потом так его «уважил»! Но узнали мы об этом только после ликвидации жуп, когда по ним, словно по луже, ударил могучий кулак и мы, как брызги, разлетелись по всей Словакии. Тогда-то я и попал сюда… Так вот, жупан в каком-то городке назначил свидание некоей молодой даме… Тут Грбик был ему ни к чему. Но скорее Ломницкий пик потонет во мгле, чем пан жупан скроется от Грбика. Жупан уже удобно расположился в купе и с наслаждением покуривал сигару, как вдруг откуда ни возьмись Грбик: он-де не может допустить, чтобы пан жупан путешествовал в одиночестве. Возможно, он полагал, что жупан собрался удрать в Венгрию. Жупан, разумеется, не пришел в восторг при появлении Грбика, но радушно приветствовал его: «Это чрезвычайно радует меня, – нас даже смерть не разлучит, мы и в могилу ляжем рядом». Говорит, а сам наверняка прикидывает, как бы избавиться от Грбика… Когда цель его путешествия была уже близка, жупан завел разговор о политике, об автономии: она-де обоснованна до тех пор, пока словаки – пальто, а чехи – рубашка (которая ближе к телу); о гуситах, что нам напрасно навязывают Гуса; о Закарпатской Руси, к которой должны были бы относиться и Кошице и Прешов{58}. И он достиг цели. Грбик поднялся и ушел; куда – известно: записать высказывания жупана. Жупан – потихоньку за ним. Ножиком или чем-то другим он повернул замок в двери клозета и, не прощаясь, сошел с поезда. Он и не подумал предупредить проводника, что в уборной сидит пассажир и его надо выпустить. Как нарочно, в первом классе пассажиров больше не было, и проводник ушел в соседний вагон поболтать с коллегой. Представляете, как звал на помощь Грбик, пытаясь выйти, толкал дверь, пинал, кричал, бесновался, потел, заламывал руки, причитал и в страхе, что его завезут в чужую страну, потерял все записки; но ему и в голову не пришло выломать раму и выскочить в окно. Его завезли куда-то на румынскую границу, и там его обнаружила уборщица… Так на чем мы остановились?.. Да… Это не метод, пан секретарь. Какие уж из нас господа! Куда там! У нас недостает благородства ни тут, ни там.

Он постучал по лбу и по груди.

– Ни в мыслях, ни в чувствах. Это скорее неблагозвучный звон жестяного колокольчика, подвешенного на шею корове, а не малиновый звон колоколов. Не блеск, а сальная свеча, ну и, разумеется, чад и дым.

Ландик встал со стула, за ним поднялся и секретарь.

Прощаясь, Ландик спросил:

– Что же вы все-таки напишете обо мне нашему зеленому тузу?

– Панский дух…

– Вот тебе и раз! – схватился за голову Ландик, обманутый в своих ожиданиях: напрасно, значит, стрелял, отдача сильнее выстрела. – Ради бога, только не это!

– Тогда, значит, «блестящий демагог».

– Пишите «блестящий демагог»; пожалуй, это произведет впечатление. Напишете?

– Напишу, будьте спокойны.

– Сердечно благодарю.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Дисциплинарное взыскание

Дело комиссара доктора Ландика попало в руки главного советника доктора juris utrisque[9]9
  юстиции (лат.).


[Закрыть] Йозефа Грнчарика.

Во времена больших жуп Грнчарик был заместителем жупана, «большим паном», как он грустно говаривал. Во времена малых жуп его величали главным комиссаром жупы.

«Тогда я был бо́льшим паном, чем сейчас», – пояснял он. Перед этим Грнчарик был главным служным{59} сначала в Поважской Быстрице, а потом в Жилине. «Это хорошая должность, – говорил он, почесывая за ухом. – Но самым большим паном я был, когда служил заместителем главного служного в Кисуцком Новом Месте. А сейчас?.. Эх!»

Как видно, у этого человека действительно богатое прошлое и большой опыт административной работы.

Административный опыт – это не пустяк, обычно он ценится выше, чем две докторских степени и знание наизусть всех сорока двух томов «Венгерского свода законов», пятидесяти семи томов «Magyar rendeletektára»[10]10
  «Свода законов Венгрии» (венг.).


[Закрыть], двадцати фолиантов «Свода законов и распоряжений», шестнадцати томов «Вестника министерства внутренних дел», «Вестника министерства промышленности, торговли и ремесел», «Вестника здравоохранения и физической культуры», «Социального обозрения», «Земледельческого сборника», шести книг «Краевого вестника», шести полных комплектов «Служебной газеты» больших жуп (с XV по XX), пяти годовых комплектов (в каждом по шестнадцати выпусков) «Служебных известий» малых жуп, законодательства империи, немецких бюллетеней «Указов и распоряжений», миллиона всевозможных циркуляров, патентов и т. д.

Но, пожалуй, чтоб не запутать читателя, лучше вернемся к делу Ландика.

Президент собственноручно начертал на деле красным карандашом: «Рассмотреть! Доложить мне лично!!!» Четыре восклицательных знака! Значит, дело чрезвычайной важности, поэтому Грнчарик отложил его и поспешил подписать сначала четыреста тридцать бумаг, поставив на каждой «Грнч». Сокращенно, потому что – мы опять вынуждены повторить – не только в окружном управлении Старого Места экономили на тряпках и на мытье окон (кроме окон в кабинете начальника). Так обстояло дело и во всех других учреждениях, и особенно в краевом управлении. Тут имелось даже специальное «отделение по вопросам экономии» со своим собственным начальником, потому что краевому управлению подчиняется более семидесяти семи окружных управлений. Тут и чиновников больше, чем где-либо, и цифр; здесь больше всего расходуют чернил и бумаги; следовательно, необходимо бдительно следить за сохранностью государственного имущества и пресекать склонность к его разбазариванию. Бдительность зашла так далеко, что тем, у кого длинная фамилия, запрещено было, подписываясь, писать ее целиком и украшать последнюю букву своего имени каким-нибудь собачьим хвостиком, кошачьей лапкой, завитушкой и т. д. Грнчарик так и не привык к новым порядкам и из галочки над буквой «č»[11]11
  Словацкое написание этой фамилии – Hrnčiarik.


[Закрыть] делал коротенькую трубку с длинным чубуком, конец которого иногда забегал на священный текст служебных бумаг. Такие трубочки не были запрещены наверняка только потому, что так называемый «ответственный чиновник по вопросам экономии» до сих пор еще не видел такой трубочки.

Начертав последнюю трубочку – от радости, что подписывание бумаг кончилось, Грнчарик сделал ее чрезмерно длинной, – он облегченно вздохнул и громко произнес:

– Ну… пожалуй, хватит…

Сложив письма в две стопки, в одну – проекты и черновики, в другую – чистовые экземпляры, он перенес их на маленький черный столик, над которым висела картина «Вид на Братиславу». Это означало: «Отправлять».

На этом и кончилась бы его служба на сегодняшний день, если бы не дело Ландика с резолюцией президента (а в ней – четыре восклицательных знака!). Грнчарик погрузился в чтение дела и уже через полчаса знал все.

– Глупость, – проворчал он.

До обеда оставалось еще два часа. Можно, значит, пойти поболтать с кем-нибудь из коллег. Хорошо бы потолковать о нововведениях в управлении, о беспорядках, о том, как затирают людей и не дают им продвинуться, как неискренни бывают коллеги: уж лучше держать язык за зубами, чем рассказывать им что-нибудь, а то ведь тотчас же побегут сплетничать… А ведь мало ли что человек может сказать просто так, без всякого злого умысла… А Малиняк этот – карьерист! Ради карьеры он может забыть даже о жене и детях. А ведь он богат! Дал бы место другому… Чего это Штефкович все не идет на пенсию? Ему уже шестьдесят… Только мешает молодым…

Можно подискутировать и о каверзных юридических вопросах, которые порой встречаются и в ведомстве Грнчарика. Вот, например, хоть это дисциплинарное взыскание. Собственно, взыскания еще нет, только уведомление о жалобах на Ландика. Это чепуха, но ее можно подать и как серьезное дело. Все зависит от того, как взглянуть на дело: сквозь пальцы или строгим служебным недремлющим оком, которое бдительно следит за каждым нарушением дисциплины и порядка… Схожу, пожалуй, к Масному. Он, конечно, малость бюрократ, родился, так сказать, чиновником. Его родила и выкормила мать-чиновница, качать сынка в колыбели помогал ей отец-чиновник. Бывают семьи, в которых из поколения в поколение родятся только дипломаты, юристы, музыканты, художники. Веками воспитываются они в одних и тех же традициях, чувствах и стремлениях и в конце концов становятся виртуозами своего дела. Точно так же – и в семьях чиновников. Там умеют, когда надо, ударить по шляпке гвоздя, не задев пальцев, не дуют на них и не размахивают рукой от боли, как это случается с неопытным человеком…

Хотя он, Грнчарик, и сам достаточно опытен, но… ему любопытно, что скажет о деле Ландика такой чиновник, как Масный, чиновник по крови. Да, он пойдет к Масному.

Взяв папку под мышку, Грнчарик прошел по длинному коридору, свернул направо, потом налево, потом поднялся вверх по лестнице и опять направо. Он предусмотрительно миновал коридор, который вел в приемную президента, чтобы не встретиться с ним. Тот сразу спросил бы: «Вы что тут делаете?» Правда, легко вывернуться: «Иду доложить вашей милости лично». Но лучше все-таки оттянуть доклад, пока дело не будет ясно как на ладони.

Чиновники бывают двух типов: одни стремятся быть на виду у начальства, другие предпочитают не мозолить начальству глаза. И начальники тоже бывают двух типов: одни хотят все время видеть своих подчиненных, другие предпочитают их не видеть. Кто лучше? Сказать трудно. Одно несомненно: лучше всего, когда начальник не беспокоит подчиненных, а подчиненные – начальника.

Так размышлял Грнчарик, обходя стороной главную артерию управления, к которой мы еще вернемся, ибо как все дороги Европы еще и сегодня ведут в Рим, так любая дорога края ведет через коридор к краевому центру.

Пан главный советник Грнчарик – смуглый, невысокий человек лет пятидесяти, с небольшим брюшком, всегда выбрит; полный подбородок, разливаясь по белому воротнику, до половины закрывает галстук. Светлые волосы зачесаны назад и разделены пробором; широкие скулы прикрыты бакенбардами – от этого лицо кажется четырехугольным. Он иногда хромает и утверждает, что это на нервной почве. Любит рассказывать и умеет слушать. Просителям всегда дает выговориться. Симпатичен, верит всему, что скажут, и, если это в его силах, никогда не откажет в помощи. Он человек добрый, но сдержанный, старается скрыть свою доброту, ибо считает, что доброта – признак слабости, а значит, и беспринципности. Дела он рассматривает скорее с точки зрения общечеловеческой, чем с формальной. Никогда не делает из мухи слона, хотя это иногда сопряжено с риском и достойно удивления. Он всегда говорит:

– Этот перекрученный параграф (§) действительно связывает людей, но чиновник на то и есть, чтобы развязать его. К человеку нельзя подходить с кнутом… Если уж мы должны жить по предписаниям, то давайте лучше жить в тюрьме, там мы будем свободнее и грешить будем меньше. Предписаний – как мошек летом: ты идешь прогуляться, они не дают тебе покоя, лезут в глаза, в нос, в уши. Тщетно ты куришь, пытаясь отогнать их дымом. Нет, в тюрьме лучше. Если в камеру случайно и залетит муха, то сейчас же рвется на волю… И потом, предписания предназначаются только для маленьких, беззащитных людей… Кто-то сказал, что закон – паутина: слабый в ней запутается, а сильный порвет…

Грнчарик вошел к Масному.

Масный разговаривал по телефону и одновременно нажимал костяную кнопку звонка, вызывая курьера. Глянув исподлобья на Грнчарика, он подбородком указал ему на стул, приглашая сесть.

– Не могу дозваться курьера, – торопливо объяснил он. – Да, пан депутат, это я, советник Масный… Мрквичка? С этим все в порядке… Пожалуйста… Мое почтение!

Он положил трубку.

– И всегда вот так – как в воду канет; улетучится, как камфара… Он, видите ли, в городском совете делает политику – за государственный счет… а ты сиди на телефоне хоть до вечера, сам разноси почту. Пан городской советник занят политикой, а ты, советник, пиши бумаги и проси его о протекции…

– Ты о ком? – спросил Грнчарик.

– Да о курьере Черном. Опять он в какой-то городской комиссии. Пан городской советник! Как же, «коллега»!

– Оставь его! Не завидуй! Его экскурсии в политические сферы – это все бесплатно. Общественная работа. Демократия.

Масный саркастически рассмеялся и снял с правого рукава нарукавник, который всегда надевал, чтобы не лоснился пиджак.

Масный – худой бледный блондин, с большой головой. Волосы у него торчат ежиком, оттого он напоминает щетку на тонкой палке.

Присев к Грнчарику, Масный предложил ему сигарету. Тот вынул из кармана трубочку.

– Спасибо. Я курю трубку.

– У меня тут одно паршивое дело, – пожаловался Масный, вставляя сигарету в длинный мундштук из вишневого дерева и зажигая ее новой зажигалкой, которой он то и дело щелкал, проверяя, хорошо ли она действует.

– Все было бы просто, если бы не ходатайства… Из-за дрянного кабачка спорят две политических партии. Одна настаивает, чтоб его отдали Трапаку, другая просит за Фрчека. Первый – людак, второй – лидак. Община вообще против: нечего, мол, открывать новый кабак; ремесленники, окружное управление, я, наконец, – все против. А партии – за, вот я и не знаю, кому его отдать… Не дают объективно подойти к делу.

– А ты дай обоим.

– Но в деревне тысяча душ! Два кабака там уже есть. Станет четыре.

– Ну, тогда дай кому-нибудь одному из них.

– Кому?

– Кому пошлет судьба, – с серьезным видом предложил Грнчарик. – Положи в шляпу две записки, а я вытяну. Положи, пожалуй, и третью, пустую. Если ее вытяну, не дашь никому.

– Честное слово, так я и сделаю! – ухватился за предложение Масный. – Прямо сейчас. Пора кончать, а то я вожусь с этим уже две недели. Все равно дело пойдет к начальнику отделения, оттуда к начальнику отдела, к вице-президенту и президенту. Дам я разрешение или нет, – все равно дело будет в министерстве. Если дам – поступят три жалобы: от общины, ремесленников и одного из претендентов. Если откажу – на голову мне свалятся только две – от кандидатов. Зато будут косо смотреть и секретари партий… Ну, будь что будет.

Написав три записки, он положил их в шляпу, перемешал и подал Грнчарику.

– Тяни!

Грнчарик вытянул и прочитал:

– Не давать.

– Ну и не дам!

– Вот и решено.

– Черта с два! Две жалобы – и косые взгляды секретарей.

Масный махнул рукой. Грнчарик добавил:

– Это не все. Я тебе расскажу о случае дисциплинарного взыскания.

– Вот видишь…

– Доктору Ландику, комиссару окружного управления в Старом Месте, грозит дисциплинарное взыскание за то, что он ухаживал за служанкой. Хочешь, расскажу?

– Конечно.

Грнчарик поудобнее уселся на стуле. Его четырехугольное лицо с кустиками бакенбард стало строгим. Он подтянул нижнюю губу, словно задумавшись, потом опустил ее и начал:

– В компетенцию окружного управления входит все, даже то, что не входит. Пожалуй, только нотар, не говоря о священнике, имеет большую власть над людьми. Окружной начальник отвечает за спокойствие в округе, за то, чтобы люди были довольны. На этом основании он может вмешиваться во все, всюду совать свой нос.

– И в семейные дела? – спросил Масный.

– Погоди. Ты слушай… И в семейные, разумеется. И в морские, хотя у нас нет моря, и в дела воздухоплавания, и в астрономию. Но в семейные – в особенности… Что бы ты сказал, если бы твой сын строил куры служанке?

– Высек бы. Отлупил бы.

– А что бы ты сказал, если б ты был начальником, а твой подчиненный завел шашни со служанкой?

– Он женат?

– Нет, холостой.

– Тогда это его личное дело.

– Окружной начальник в Старом Месте другого мнения. Он пишет, что своим поступком Ландик содействует падению нравов, а распущенность и без того велика. Он требует, чтобы мы навели порядок, призвали Ландика к ответу.

– Я бы ему ответил, – перебил Масный, – что это сугубо личное дело.

– Вот видишь, плохой из тебя начальник. Ты бюрократ, хотя и решаешь служебные дела жеребьевкой. Ты христианин, библия которого – «Свод законов и распоряжений». Для тебя существует только буква закона, а не люди, у которых бьются сердца, разгоняя кровь по артериям, которые мыслят и критикуют. Ты не видишь жизни… В каждой папке – кусок жизни, а для тебя это только очередное дело…

Масный, постучав длинным вишневым мундштуком по стеклянной пепельнице, попробовал защищаться:

– До чего бы мы докатились, если бы переживали все человеческие страдания и заботы, как свои собственные? Ты бы скоро состарился… Какое мне дело до сердечных дел подчиненного, лишь бы он добросовестно выполнял свои служебные обязанности… Но объясни мне все толком. Так трудно решить. Давай конкретно.

Грнчарик не спеша набил трубку. Все это время Масный держал наготове новую зажигалку. Не из вежливости. Просто его забавляла эта игрушка, и он поминутно проверял ее. Из-за этого он и сигарет столько выкурил за время разговора. Едва Грнчарик начал хлопать по карманам в поисках спичек, сразу же вспыхнул голубой огонек. Но пан главный советник отстранил зажигалку и сказал:

– Благодарю. Предпочитаю спички. Не выношу бензина. Его везде полно. Вот увидишь, скоро обнаружат какую-нибудь бензинную болезнь. Этот отвратительный запах действует мне на нервы.

Грнчарик чиркнул спичкой. Затянулся несколько раз и выпустил дым через нос. Трубка запыхтела.

«Ах, ты брезгуешь моей зажигалкой? – обиделся про себя Масный. – Ну, постой же, я тебя проучу – буду тебе во всем перечить».

– Итак, разберем этот случай, – вернулся Грнчарик к начатому разговору. – Пункт первый: обвиняемый «бегает» за служанкой. Это проступок?

– Конечно, – убежденно ответил Масный.

– Но ведь ты сию минуту сказал, что это его личное дело!

– Ты раньше говорил, что Ландик «ухаживает» за служанкой, а теперь, оказывается, он за ней «бегает». Это огромная разница.

– Тогда скажи, как ты это себе представляешь? Как это «бегает»? Ума не приложу!

– Ну, бегает… Элементарная вещь.

– А зачем эта глупышка удирает? Мы не можем доказать ни того, что он бегал, ни того, что он бегал именно за ней. Откуда ты знаешь, может, он состязался с кем-нибудь? Может, это была сокольская эстафета? Мужчины, дорогой мой, – народ наглый, но и трусливый. Женщине ничего не стоит одним взглядом сразить любого повесу. Собаки тоже гоняются за кошками, пока те убегают от них. Но стоит кошке остановиться, выгнуть спину, поднять хвост и фыркнуть на пса, как самый большой сенбернар наверняка струсит.

– Ну, положим, не каждый…

– Каждый!

Грнчарик заглянул в бумагу:

– Пункт второй: обвиняемый «ударил мясника Толкоша»… Но это вряд ли. Об этом пишет только «оскорбленный» Бригантик, окружной начальник. В анонимном письме об этом ничего нет, там сказано, что обвиняемый «погрозил палкой». Ясно, что начальник хочет впутать Ландика в историю. Погрозить палкой – это разве проступок?

– А как же? – удивился Масный и принялся продувать мундштук.

– Нет… Мы должны разобраться… Кому погрозил? Почему погрозил? А если и погрозил, то… Еще вопрос, грозил ли он вообще.

Грнчарик осмотрелся и увидел в углу на вешалке палку Масного. Схватив палку за нижний конец, он воскликнул:

– Смотри, вот так Ландик схватил ее и поднял вверх, уходя из кабачка. Похоже это на угрозу? И да и нет. Потом, если б он погрозил своему начальнику, я бы ни слова не сказал. Но ведь погрозил-то он мяснику, который волов забивает. Да тот ведь мог раздавить его, как блоху… Неправдоподобно… Дальше, отчего он замахнулся? Без причины размахивают палками только сумасшедшие. Нормальный человек так просто, за здорово живешь, делать этого не станет… Надо установить причину… И подумай: из этого окружной начальник делает вывод, что Ландик – безнравственный человек и неблагонадежный чиновник. Он требует его немедленного перевода. Уважаемый пан! Извольте сперва обосновать свое обвинение, – обратился Грнчарик к отсутствующему начальнику, – а так это выглядит как прихоть. Но ублажать вас мы не станем. Хороши мы были бы! Ничего себе администрация!

– Но раз этого требует окружной начальник…

– Пусть обоснует свое требование. В конце концов, кто он – начальник? Или капризная беременная женщина?

– Но если у них антипатия…

– Антипатия! А наш президент уже говорил тебе о своей симпатии? А ты ему?.. Было бы просто идеально, если бы мы все объяснялись друг другу в любви. Но где найдешь чиновника, который терзается от любви к своему коллеге, к подчиненному, к начальнику? Ведь если мы добросовестно выполняем свои обязанности, мы – карьеристы; если не выполняем – лентяи. Если ты вежлив – ты подхалим; если дерзишь – грубиян; скажешь правду – разводишь критику, критикуешь – значит, ты неблагонадежный чиновник; доложишь о непорядках – доносчик. Работаешь быстро – поверхностно относишься к делу, работаешь медленно – значит, нерасторопен…

Грнчарика прервал телефонный звонок. Масный, сидя, взял трубку. Но тут же вскочил, низко поклонился, стал нервничать.

– Президент, – испуганно зашептал он, прикрыв рукою трубку. – Слушаю, пан президент… Да… Да… Да… Сейчас… Пожалуйста… Да…

Телефонная трубка в его руке сильно дрожала, когда он клал ее на вилку аппарата. В панике с недоумением посмотрел он на Грнчарика.

– Тебя срочно требует к себе президент. Говорит, что разыскивает по всему управлению. По делу Ландика…

– Иисус Мария! – подскочил и Грнчарик, хватаясь за сердце. Поспешно собрав все бумаги в дело Ландика, он торопливо вышел в коридор, даже не попрощавшись.

Держась за сердце, он, прихрамывая, спешил по тому же коридору. Опять за ним захлопнулось по меньшей мере пять дверей, пока он вышел в коридор, ведущий к кабинету президента.

Там он увидел несколько высших чиновников краевого управления с портфелями под мышкой. Одни из них сидели, другие стояли. Просителей тоже было много. Пожилая седая дама в очках, в маленькой темной шляпке с пером, в длинной черной юбке, высоких желтых ботинках, с дорожным чемоданчиком в руках. В чемоданчике, наверно, были документы – свидетельство того, что с ней обошлись несправедливо. Она стояла склонив голову, неподвижно, как заколдованная, – словно воплощение той правды, которой она добивалась. Неподалеку от нее, опершись о стену, ждал своей очереди пожилой лысоватый господин в поношенном сером костюме, с прыщавым узким лицом и острым красным носом. В сухой жилистой руке он держал какие-то засаленные бумаги. На стульях расположились две молодые монашки – сестры милосердия в грубых голубых платьях и накрахмаленных белых косынках. Поодаль дремал в кресле тучный католический священник, подпоясанный лиловым поясом. Несколько человек слонялись по коридору, ожидая своей очереди.

Выполняя те же обязанности, что и делопроизводитель Сакулик в окружном управлении, здесь стоял на страже и поддерживал порядок «служащий» Ондрей Тобиаш – щуплый сероглазый блондин в темном мундире, но без блестящих пуговиц. Учтивый, серьезный добряк, он отличался большой строгостью. Он сознавал, сколь ответственную миссию выполняет и кто поручен его заботам. Он четко выполнял возложенные на него обязанности, был беззаветно предан своему господину, заботился о нем и ревностно охранял заведенный им порядок. Он не отклонялся от этого порядка ни на сантиметр, хотя его господин то и дело находил целые метры пробелов в его работе и вознаграждал незаслуженными упреками. Тобиаш воспринимал эти упреки как неизбежность и необходимость. Должен же кто-то быть громоотводом и в семье и на службе, говаривал он. Тобиаш не роптал, не жаловался никому, разве что жене, но это оставалось семейной тайной.

Его прозвали «Осушатко». Осушатко – промокательная бумага, вкладываемая в пресс-папье, она поглощает чернила и другие жидкие вещества. В словарях этого слова нет. Тобиаша потому прозвали «Осушатко», что именно он осушал слезы всех, кто с плачем выходил из кабинета начальника, когда не мог, а по их мнению, не хотел им помочь тот, от кого они ожидали спасения. А ведь иногда он даже «намыливал» им голову, зачем-де ходят к нему с такой «ерундой»! Чувствуя сострадание к людям, Осушатко так утешал некоторых:

– Не расстраивайтесь. Я каждое утро умываюсь дважды: раз дома, а второй – здесь. Если б я еще плакал, это было бы третьим умыванием. Не плачьте. Пан президент – добрый человек, он делает все, что может, но и он не всесилен, хотя ему дана большая власть. Прага сильнее его.

Некоторые чиновники к кличке «Осушатко» прибавляли «генеральный секретарь», так как только Тобиаш мог сказать, придет ли пан президент в управление, куда он ушел и когда возвратится, кто у него на приеме, и через сколько часов примерно подойдет твоя очередь, можно ли еще подремать в кресле или уже нет времени, и нельзя ли с помощью любезного «генерального секретаря» (скажем, за каких-нибудь две кроны, максимум за пять) попасть к президенту немного скорее.

Тобиаш остановил Грнчарика:

– Там пан председатель верховного суда.

– Но пан президент вызвал меня по телефону.

Показывая на ожидающих чиновников, Тобиаш возразил:

– Он и этих панов вызвал.

– Ну, тут насидишься, пока председатель суда расскажет все новые анекдоты!

Грнчарик поискал глазами свободный стул, но все стулья были заняты. Расхаживая взад и вперед по длинному коридору, он разглядывал фотографии на стенах. Высокие Татры, ратуша в Левоче, кошицкий кафедральный собор, Деменовская пещера, Любохня. Тут же – таблички в черных рамках с именами советников, главных советников, вице-президентов, главных комиссаров и комиссаров… Заяц… Грдличка… Неедлый… Доктор Зимак… Доктор Кияк… Краткий… Кертвийеши… Шкврнитый… Доктор Альтман…

Тут Грнчарик остановился. Альтман, его земляк, был личным секретарем президента и arbiter elegantiarum[12]12
  законодатель в области изящного (лат.).


[Закрыть], то бишь законодатель мод. Он не знал и половины того, что было известно Осушатко. Да и не мог знать, ибо обычно подготовлял тексты писем, направляемых министрам, секретарям министров, депутатам, сенаторам, членам краевого управления, членам краевого представительства и другим большим и меньшим начальникам, которые интересовались какими-нибудь делами и людьми, просили за кого-нибудь, торопили с решением каких-либо дел, жаловались. Он поздравлял, выражал соболезнование, благодарил за всевозможные приглашения, извещал о согласии президента присутствовать там-то и там-то, извинялся за то, что пан президент не может присутствовать там-то и там-то ввиду срочных и неотложных дел, что он весьма сожалеет, но, хотя он бы с огромной радостью приехал, это абсолютно невозможно, и поэтому вместо себя он посылает того или иного вице-президента, правительственного советника или советника. Альтман иногда – правда, весьма редко – рассылал приглашения на обеды, чаи и ужины, которые давал президент, зовя на них «верхушку» учреждений, а также других крупных деятелей. Он составлял меню и распределял места за столом согласно занимаемому положению. Труднее всего ему приходилось в период от рождества до Нового года, когда он должен был принимать по меньшей мере триста поздравлений и отвечать на них, особенно на Новый год – тогда полагалось закупать для визитеров и поздравляющих «Кюрасао Трипльсек» и «Шартрез», коньяк и хотя бы пять бутылок шампанского. Тяжело было и 28 октября:{60} ему приходилось устраивать холодный завтрак с бутербродами, сладостями и спиртными напитками – не очень крепкими и в умеренном количестве. На этих завтраках пили корректно, сдержанно, как на дипломатических консульских приемах, изредка чокаясь после официального чехословацко-французского тоста.

В процессе разглядывания картинок и табличек Грнчарик, оправившись от первого испуга, слегка успокоился и решил заглянуть к Альтману. Тот гораздо более приятный человек, чем Масный. Масный во всем ему противоречил, а Альтман не станет возражать хотя бы из одной учтивости. Альтман, даже расходясь с собеседником во мнении, так убедительно и изящно высказывает свои взгляды, что ты сам примешь его точку зрения и не заметишь, как согласишься с мнением пана секретаря, – так умеет он привлечь на свою сторону. Недаром он arbiter elegantiarum.

Грнчарик постучал и, услышав громкое «войдите», вошел, но сразу же остановился: в комнате Альтмана на кожаном диване и в креслах сидело четверо посетителей.

– Пардон! – сказал Грнчарик и вышел, прикрыв дверь.

Секретарь вышел за ним в коридор.

– Ты ко мне? – спросил он.

– Да, хотел только взглянуть на тебя… Что это за люди?

– Депутация из голодающего района. Начальник из Грона, священник, нотар и староста. Округ получает мало карточек{61}. Они просят, чтоб пан президент нажал на министра социального обеспечения.

– Ну, извини, что я тебя побеспокоил.

– Какое беспокойство? Я рад. Зайди.

– В другой раз.

Когда Грнчарик вернулся к дверям президентского кабинета, он увидел, что число ожидающих приема увеличилось. Появились два фабриканта. Из их разговора Грнчарик понял, что моравские кирпичные заводы ввозят свою продукцию в Словакию и забивают таким образом словацкую кирпичную промышленность. Они могут продавать свой кирпич дешево, потому что получают скидку на железных дорогах. А словакам геллера не скинули с железнодорожного тарифа. Фабриканты считают необходимым обратить на это внимание президента Словакии и потребовать его вмешательства.

Старая седая дама в очках все еще стояла неподвижно, склонив голову, держа чемоданчик. Грнчарику стало жаль ее.

– Что она хочет? – спросил он у Тобиаша.

– Это вдова учителя, – ответил тот. – Пенсия у нее двести пятьдесят крон в месяц, она просит господина президента повысить ее, то есть помочь бедной вдове, и написать письмо пану министру – разъяснить, что на эту пенсию прожить невозможно. Она говорит, что идет к нему, как к отцу, чтобы высказать все обиды… Ну что ж, пусть идет…

– А этот господин в сером костюме?

– Говорит, что знаком с паном президентом. Хочет просить президента, чтобы тот позвонил в финансовое управление, – пусть ему разрешат открыть табачную лавку.

Так постепенно Грнчарик узнал, что монашки пришли выразить благодарность за какой-то дар больнице; священник просит увеличения содержания; один из чиновников по требованию президента принес доклад об автобусной концессии, другой должен доложить о ценах на молоко, третий – представить обоснование строительства канатной дороги на Ломницкий пик, четвертый не знает, зачем его вызвали, пятый обязан рассказать о борьбе с голодом, шестой о состоянии зерновых складов. Ожидались еще многие делегации и депутации: депутации содержателей гостиниц и депутация вехаров;{62} депутация мясников и депутация молочников, которые требуют повышения цен на молоко и мясо; депутация, настаивающая на увольнении нотара из Новых Замков и угрожающая неприятностями, если это не будет сделано, и депутация их противников. Последние кричат, что если президент уволит нотара, пусть пеняет на себя.