Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
А на другой фотографии – девушка. Интересно, сколько ей тогда было? Не больше семнадцати. Она прямо вся светится счастьем. Ее можно назвать даже хорошенькой. Право же, в ней есть какая-то изюминка, которую он никак не может уловить. А это кто рядом с ней? Брат? Муж? Жених? Нет, только не брат. У парня неприятно мелкие, но при этом правильные и красивые черты лица.
Вернулась девушка. Похожа и не похожа на свою фотографию. Замужество, а может, и не замужество, не пошло ей впрок. Все – от медлительной, неуверенной походки до неулыбчивых черных глаз – выдавало в ней какую-то давнюю внутреннюю усталость.
В руках у нее узелок. Подошла, смущенно протянула Крашенкову:
– О це вам!
Ох уж эти деревенские подношения за медицинскую помощь! Они всегда сердили и расстраивали его: не так-то легко отказаться от всего этого соблазна – от бутылки сбивающего с ног самогона, от задравшей вверх лапки вареной курицы, от шматка домашнего, с желтинкой, сала. Но все-таки он держал марку. В отличие от Рябова, уговорить которого не составляло труда. «Подумаешь, – отвечал тот на упреки Крашенкова. – Дают – бери, бьют – беги». На этой почве у них то и дело происходили стычки. Правда, завершались они обычно тем, что оба противника, немного поломавшись друг перед другом, садились за стол и дружно приканчивали объект раздора.
Сегодня Крашенков ушел из дому не позавтракав и очень хотел есть. Ощутив в воздухе тонкий и терпкий запах меда, он с необыкновенной ясностью увидел перед собой краешек детства: ломоть белого хлеба с маслом, по которому ползут, готовые вот-вот скатиться, тяжелые янтарные капли.
Он проглотил слюну и, испугавшись, как бы кто-нибудь не заметил этого, непринужденно сказал:
– Большое спасибо, но у нас это не принято.
Старик выхватил у девушки узелок и пытался засунуть его в санитарную сумку.
– Не надо! Зачем? – отбивался Крашенков.
– Визьмы, визьмы, сыночку, – упрашивала его, приподнявшись в постели, больная.
И только девушка не принимала участия в этих уговорах. Молча стояла и робко, неуверенно улыбалась…
5
И снова над ним плотно сомкнулись деревья. Он вошел в темный и глухой туннель лесной дороги, напряженно прислушиваясь к звукам, ни на секунду не выпуская из поля зрения придорожное пространство. Шел, инстинктивно держась середины: словно те три-четыре шага, которые отделяли его от растущих по обочине кустов, давали ему в случае неожиданного нападения какой-то выигрыш во времени и расстоянии. Понимая, что этот выигрыш кажущийся, что, случись какая-нибудь петрушка, уже ничто его не спасет, все же так он чувствовал себя в несколько меньшей опасности.
Сейчас он уже жалел, что отпустил старика, который довел его только до орешника. Тот бы безропотно пошел и дальше, придержи он язык. И охотно провел бы до самой санчасти, пообещай он ему дать лекарство сегодня. Но когда они подходили к орешнику, Крашенков даже не успел сообразить, что к чему. Старик вдруг дотронулся до его локтя, и он почему-то решил, что тот не собирается идти дальше. И, конечно, сморозил глупость. Не дожидаясь, когда старик сам скажет о своих намерениях, заявил, что теперь он как-нибудь доберется один. А тот, оказывается, хотел спросить, верно ли, что немцев скоро погонят из Львова.
И теперь уже ничего нельзя было поделать. Только поблагодарить, попрощаться и топать одному. Впрочем, в тот момент он ничего, кроме легкого сожаления и досады на себя, не почувствовал. Мысль о том, что вдвоем было бы все-таки чуточку спокойнее, пришла позже, когда его со всех сторон обступила тишина. Не та неустойчивая и трепетная, которая встретила его, как только он вошел в лес. А другая – притаившаяся в полутьме, лишенная лесных звуков, как будто что-то знающая, но пока до поры до времени скрывающая это от него. Не столько враждебная, сколько равнодушная. Порой ему казалось, что эта тишина – огромная и неподвижная – существовала сама по себе, независимо от леса.
Чем дальше он погружался в сумрак, тем больше ему было не по себе. Но особенно это чувство усилилось после того, как он вдруг увидел, что не пройдена и четверть пути. Впереди оставалась почти вся дорога, с ее опасностями – мнимыми и настоящими.
А темнота все сгущалась: очевидно, где-то там, на свободе, солнце ушло в облака. Тишина, еще минуту назад равнодушно и насмешливо следившая за ним из-за кустов и деревьев, теперь придвинулась к нему вплотную. Ее неслышное дыхание он ощущал совсем рядом.
Крашенков прибавил шагу. В эти минуты он испытывал двойственное чувство. С одной стороны, решил: будь что будет! А с другой – надеялся на свое постоянное везение…
И вдруг – чуть слышные голоса…
Крашенков встал за дерево. Замер, прислушался.
Разговаривали как будто двое. Но вскоре удалось разобрать и третий голос. Похоже, он отдал какую-то команду.
Голоса приближались…
Крашенков осторожно перешел за другое дерево, подальше от дороги.
До него долетели отдельные слова: «хлопцы» и «зараз!». Это могли быть и свои, и бандиты.
Отчетливо донеслась знакомая хрипотца. Донцов?! Что он здесь делает? Ну конечно же тянет куда-то кабель…
Почувствовав огромное облегчение, Крашенков вышел из своего укрытия и увидел над кустами Сашкину кубанку с алым верхом.
– Э-ге-ге! – заорал он.
После короткой паузы последовал ответ:
– Э-ге-ге!..
Крашенков двинулся к приятелю напрямик через кусты. Отдав какое-то распоряжение солдатам, тянувшим катушку, Донцов пошел навстречу.
За несколько шагов он крикнул:
– Привет!
Прозвучало это у него как «откуда ты взялся?».
Друзья обменялись крепким рукопожатием.
– Здорово, Катушка!
– Здорово, Клизма!
Так обычно приветствовали они друг друга, когда не было свидетелей и позволяло настроение.
– Ты куда ходил?
– Да там к одной больной вызывали!
– Молодая? – Глаза у Донцова заблестели.
– Была когда-то.
– Очень старая?
– Взрослую дочь имеет.
– А дочь ничего?
– Почти с меня ростом.
– Ну? – Донцов метнул взгляд вверх. Крашенков был выше его чуть ли не на целую голову. – А на остальное как?
– А тебе-то зачем?
– Да так, интересно… Знаешь, а я вчера с одной познакомился… Закачаешься!
– В каком смысле?.
– А в любом!.. Хочешь, познакомлю?
– А не боишься?
– Что отобьешь? Да отбивай себе на здоровье!
– Слышала бы она…
– А она и не то слыхала!
– Я бы с такой и связываться не стал!
– Ну ты, известное дело…
В голосе приятеля Крашенков уловил нотку обиды. Легонько толкнул его плечом:
– Брось, Катушка!.. Ты куда тянешь связь?
– Да тут до сельсовета, – не глядя, ответил Донцов. – Просили, чтобы подсоединили их к какой-нибудь воинской части. Бандеров опасаются…
– А-а!..
– Ну, бывай!.. Поехали! – обратился он к своим связистам.
Те подняли катушку и двинулись за ним следом. «Сам же виноват, а еще дуется», – подумал Крашенков. Но ему стало жалко Донцова, и он окликнул его:
– Сашка!
– Чего? – обернулся тот.
– Я к тебе вечерком зайду!
– Заходи, – сдержанно ответил Донцов.
Крашенков слишком хорошо знал своего друга, чтобы придавать значение таким мелочам, как тон или даже отдельные слова. Нескольких часов тому достаточно, чтобы начисто позабыть об обиде.
Донцов и солдаты скрылись в чаще.
Несмотря на то что все было как прежде: и темный лес, и тишина, и еще немалое расстояние до села – страха как не бывало. Крашенков удивленно покачал головой и продолжил путь…
6
В тот вечер, однако, Крашенков никуда не пошел. Его неожиданно назначили дежурным по части. Старший техник-лейтенант Мхитарьян, чья очередь была дежурить, получил приказание срочно выехать в распоряжение командующего артиллерией армии. Давно поговаривали, что его метят на какую-то ответственную должность. Но куда и кем, никто не знал. Сам же Мхитарьян на все вопросы отвечал загадочной улыбкой на тонких и подвижных губах. В общем, его ожидало повышение, это понимали все. Но Крашенкову от этого легче не стало. Целые сутки он мотался по части: проверял посты, встречал и провожал машины с боеприпасами, бегал на кухню снимать пробу, вместе с шифровальщиком принимал телефонограммы и передавал сводки, а в свободные от беготни минуты тут же, в штабе, перевязывал фурункулы и порезы, давал лекарства, писал справки об освобождении.
При всем этом дежурство протекало спокойно, без происшествий, если не считать происшествием короткую телефонограмму, в которой командованию артсклада предписывалось, как там было сказано, «в связи с участившимися случаями нападения кулацко-националистических банд на военнослужащих и гражданское население, в кратчайший срок принять меры к усилению охраны оружия и боеприпасов». Крашенков немедленно поставил в известность капитана Тереба, и тот распорядился установить три дополнительных поста.
Но ночь прошла тихо.
На следующий день под вечер Крашенков сдал дежурство и вернулся в санчасть. Устало опустился на кровать, снял сапоги и с наслаждением ощутил босыми ногами прохладный земляной пол.
– Чай будете пить? – хмуро спросил его Рябов.
– Буду! – Массируя затекшие ноги, Крашенков весело добавил: – Только настоящий!
– Уж какой есть…
Не прошло и двух минут, как все было готово: сдвинуты на столе медикаменты, расставлены по ранжиру хозяйский чайник, две пол-литровые железные кружки, маленькая бутылка «витаминчика» – черносмородинового сиропа, которым они обычно подкрашивали кипяток.
Но едва сели за стол, как в дверь забарабанили.
– Гладков! – сразу определил Крашенков. – Вот черт! Он когда-нибудь дверь вышибет!
Встал, пошел открывать: если крикнуть, все равно не услышит. Но и без приглашения ни за что не войдет. Будет колотить до тех пор, пока кто-нибудь не откроет. Сколько ему ни говорили, чтоб входил без стука, он продолжал свое. И ничего с ним нельзя было поделать.
За дверью действительно стоял Гладков.
– Давай входи! – сказал Крашенков.
– В гости пришел! – радостно сообщил тот. Но, как всегда, чего-то выжидал за порогом, словно не решаясь войти.
– Ну, входи же!..
Гладков вошел и зачем-то снял пилотку. Громко спросил:
– Чай пьете?
– Самогонку, – буркнул Рябов.
– Тогды налей! – И Гладков, дурачась, подбежал к столу, схватил кружку и протянул ее к Рябову: – Ну, налей!
– А вы говорите, что он не слышит, – усмехнулся старшина. – Да у него слух получше нашего с вами…
– Эх ты! – с укором произнес Гладков и, не глядя, поставил кружку на край стола.
– Давай садись с нами пить чай, – пригласил его Крашенков.
– А и сяду! – снова оживился Гладков. С вызовом сел, придвинул к себе кружку и кивнул в сторону Рябова: – Ишь пристроился!
Старшина в ответ лишь презрительно усмехнулся. Он всем своим видом говорил: станет он еще препираться с этим вахлаком, слишком много чести.
С первой своей встречи невзлюбили они друг друга. Что было этому причиной, Крашенков только догадывался: ни тот ни другой на эту тему с ним не говорили. Скорее всего, Рябов взъелся на старого солдата за то, что тот медиком признавал одного Крашенкова, а его, бывшего санинструктора мотострелкового батальона, считал чем-то вроде ординарца при лейтенанте или, в лучшем случае, санитаром.
Крашенков же, которому эта тайная война порядком надоела, старался не обращать на нее внимания. Вот и сейчас он промолчал, хотя все видел. И то, как вызывающе-деловито приступил к чаепитию Гладков, и то, как злился, видя это, старшина, и то, как неумело изображал он на своем полудетском лице презрение.
Наконец Рябов допил чай и, напоследок окинув подчеркнуто пренебрежительным взглядом «папашу», с удовольствием прихлебывающего сладкий напиток, вышел из хаты.
Вскоре, взяв свои таблетки, ушел и Гладков.
А за окном уже слышались новые голоса. Мужской голос Крашенков узнал сразу. Женский же был незнаком. «Не удержался, хочет похвастаться своей милахой», – подумал Крашенков.
– Здесь приступочка, – услышал он воркующий Сашкин голос.
Донцов был сама учтивость.
– Прошу! – сказал он, распахивая дверь и галантно выбросив вперед руку.
На пороге показалась высокая девушка в белой, вышитой красными цветами блузке, в широкой темно-серой юбке с туго перетягивающим талию красным пояском. Платок на ее голове был повязан по-деревенски глухо. Если бы не выжидательный взгляд черных и безрадостных глаз, если бы не робкая и стеснительная улыбка – «вот, мол, я и пришла», Крашенков ни за что бы не узнал ее: принарядилась, и совсем другой человек. Да, недаром за ней с места в карьер принялся ухлестывать Донцов. В чем другом, но в женщинах он разбирался.
Прикрыв за собой дверь, Донцов со знакомой интонацией произнес:
– Привет!
А глаза насмешливо досказали: «…Клизма…»
– Привет!
И они встретились взглядами: обычный обмен любезностями состоялся…
– Мы за лекарствами пришли, – сказал Донцов. – Дай-ка что-нибудь от живота!
Девушка с благодарностью посмотрела на него. «Ну, ловкач, ну, ловкач! – с легкой завистью подумал Крашенков. – Ничего, сейчас ты у меня повертишься, донжуан скороспелый!»
Ответил:
– Сию минуту, пан лейтенант.
Поколдовав с минуту над столом с медикаментами, Крашенков насмешливо сообщил:
– А знаешь, от живота ничего нет.
В глазах девушки радостное нетерпение сменилось тревожной озабоченностью.
– Как нет? – удивился Донцов.
– Да так. Кончилось.
– Вкручиваешь?
– Можешь посмотреть… – Крашенков показал на стол.
Донцов шагнул к пузырькам и, наклонившись над ними, принялся про себя читать этикетки. Вскоре от всех этих мудреных названий у него голова пошла кругом. Но все же он не терял надежды встретить что-нибудь вроде: «От живота» или: «От желудка».
А пока он искал, Крашенков стоял сзади и молча посмеивался. Жаль вот, что девушка переживает. Даже подошла поближе, заглядывает через Сашкино плечо, ждет. Нет, она и в самом деле ничего. Один вздернутый носик чего стоит. Не говоря уже о глазах!
Таким расстроенным и растерянным Крашенков видел приятеля впервые.
– И в ящиках нет?
– Нет, – вздохнул Крашенков.
– А все-таки поискал бы. Может, где завалилось?
Крашенков прикрыл рукой улыбку. Поглядеть на Катушку, можно подумать, что от того, каков будет ответ, зависит судьба чуть ли не его родной матери. Ох, господи, даже выражение лица у него и у девушки одинаковое – трепетное ожидание приговора. Он – сама искренность, само сострадание. Не в этом ли секрет его успеха у женщин? Но на сей раз у него ничего не получится! Несмотря на весь этот спектакль, несмотря на отчаянную признательность, которую он уже успел заработать своей безотказно действующей донжуанской тактикой. Это будет ему хорошим уроком! Пусть знает, как волочиться за каждой юбкой.
– Ну что ты? Откуда? – безжалостно ответил Крашенков.
И снова в глазах девушки он увидел отчаяние. Ужасно нехорошо. Сделать бы ей какой-нибудь знак, чтобы зря не огорчалась. Но Донцов непременно заметит. Да и она может не понять. Остается одно – скорее его спровадить.
– Что же будем делать, а? – продолжал страдать Донцов.
– Не знаю, – пожал плечами Крашенков и осторожно добавил: – Хотя я где-то их видел…
– Где?
– Не то в штабной аптечке, не то у пожарников…
– Ну, вот и нашли! – живо обернулся Донцов к девушке.
– Знаешь, – сказал он Крашенкову, – мы тут с ней подождем, а ты сходи за таблетками.
– Нельзя мне.
– Почему нельзя?
– Здрасьте!
– Да никого больше сегодня не будет!
– А я в этом не уверен. Гладков же приходил.
– Я бы сам пошел, да я не знаю, какие там таблетки от уха и какие от брюха.
– А ты тащи аптечки целиком. Здесь разберемся.
– Смеешься?
– Ну что ты!
Донцов внимательно посмотрел на товарища и произнес:
– Ну, ладно.
У порога он обернулся и сказал:
– Смотри!
– Что смотреть? – усмехнулся Крашенков.
– Ничего, – пробормотал Донцов и вышел из хаты.
7
Девушка стояла неподвижно и старалась не глядеть на Крашенкова.
– Садитесь, – сказал он ей.
Она бросила на него короткий взгляд и села. Руки положила на колени. Большие, огрубевшие от работы руки.
– Ну, как мама себя чувствует?
– Як завше…
Это были первые слова, которые она произнесла сегодня. «Як завше» – как всегда. И как тогда на хуторе, ее голос поразил Крашенкова странным сочетанием чистоты и приглушенности звуков. Хотелось и дальше слушать. Но она оказалась на редкость молчаливой. К тому же и времени на разговоры нет. Катушке с его быстрым, натренированным шагом связиста достаточно минут двадцати, чтобы обернуться…
– Постойте! – несколько поспешней, чем надо, сыграл Крашенков. – Я еще раз посмотрю!
Он подошел к громадному сундуку, в котором хранились трофейные медикаменты. Поднял тяжелую крышку и, придерживая ее плечом, стал рыться внутри. Чего тут только не было! Навалом лежали всевозможные пилюли, таблетки, порошки с названиями, которых не встретишь ни в одном из медицинских справочников, какие-то патентованные немецкие средства, о назначении которых можно лишь догадываться. Конечно, их давно следовало выбросить. Но все попытки Крашенкова в этом направлении наталкивались на упорное сопротивление Рябова: «Зачем выбрасывать? Может, еще пригодятся…» И Крашенков не настаивал. Он и сам втайне надеялся, что рано или поздно удастся найти какой-нибудь немецкий рецептурный справочник, который поможет разобраться в этом хозяйстве. А пока запасливый санинструктор сваливал в сундук все новые и новые медицинские трофеи, тем более что недостатка в них – в связи с наступлением советских войск – не было.
Но вот несколько дней назад, готовясь к переезду, Крашенков в спешке сунул туда пузырек с желудочными таблетками. А теперь попробуй найти их… Здесь черт ногу сломит!..
– Пане ликар! – услышал он голос девушки. – Дайте я крышку подэржу!
– Подержите… если не трудно…
Едва крышка освободила его, он повел планомерные поиски и уже через минуту обнаружил злополучный пузырек.
– Вот они! Нашлись!
– Дякую, пане ликар! – смущенно поблагодарила девушка. Она стояла в неудобном положении: как-то боком, придерживая обеими руками тяжелую крышку.
– Сейчас закрою! – спохватился Крашенков.
Когда они опускали крышку, он вдруг щекой ощутил тепло, которое исходило от ее широкого лица с большими черными глазами. Он повернулся к ней. В глазах девушки взметнулось удивление. Неожиданно для себя он взял ее за плечи и притянул к себе. Почувствовал, как напряглись под блузкой мышцы. Он попытался поцеловать девушку в губы, но она отвела лицо. Он с силой повернул ее голову к себе, но она лбом уперлась ему в подбородок.
Оба молчали.
Первым заговорил Крашенков:
– Поцеловать-то, наверно, можно?
– Не можно…
– Почему не можно?
– Не можно, – повторила она.
– Не можно так не можно, – добродушно согласился Крашенков, отпуская ее. – Отложим до другого раза!
– Не можно, – в третий раз тихо произнесла она.
Крашенков отсыпал в бумажный кулек таблеток, отлил в пустые пузырьки немного валерьянки и нашатырно-анисовых капель, все это уложил в консервную банку из-под ленд-лизовской колбасы и подал девушке:
– Прошу, пани!
Она неуверенно взяла и неожиданно прижала банку к груди.
– Дякую вам, пане ликар!
– Желудочные таблетки, – сказал Крашенков, – принимать три раза в день перед едой. Валерьянку пить перед сном… Запомнили?
Она виновато взглянула на него и покачала головой.
– Подождите, я запишу вам…
Только закончил он писать, как кто-то громко постучал в ставню. Крашенков вскочил, подошел к окну. За стеклом неясно белело возбужденное лицо Рябова. Старшина энергично шевелил своими пухлыми губами и показывал рукой на дверь.
Крашенков вышел во двор. Его сразу, как черная вата, окутала густая плотная темнота.
– Товарищ лейтенант, срочно к начальнику артсклада!
– Что случилось?
– Старшего лейтенанта Мхитарьяна убили!
– Что? Где? Кто?..
– Бандеры!.. Только что нашли его мертвого!
– Где?
– Недалеко отсюда. В трех километрах. Его уже в штаб привезли!
– Как же так?
– Товарищ лейтенант, быстрее!
– Иду!..
8
Мхитарьян лежал на полу, покрытый с головой солдатской шинелью. Крашенков прошел мимо, превозмогая острое желание взглянуть на убитого.
В штабе было полно народу. Все мрачные и возбужденные. Одни чистили и приводили в порядок личное оружие, другие обступили начальника артсклада, который пытался связаться с кем-то по полевому телефону.
Увидев Крашенкова, капитан Тереб отставил трубку и сказал:
– Лейтенант, осмотрите…
В штабе стало так тихо, что был слышен каждый скрип и шорох. Провожаемый взглядами, Крашенков подошел к телу, опустился на колени. Обернулся, коротко сказал:
– Посветите!
Несколько коптилок и керосиновых ламп, встревожив и разогнав тени, сошлись у него над головой.
Отяжелевшими в мгновенье руками он отогнул край шинели. Лицо убитого было изуродовано до неузнаваемости. По-видимому, озверевшие бандиты били по нему тяжелыми сапогами и прикладами.
– Что же это такое? – чуть не плача произнес кто-то.
– А это он? – усомнился Донцов.
– В кармане остались кое-какие бумаги, – сказал замполит капитан Шишов.
– От гады! От гады! – простонали сзади…
За два года пребывания на фронте через руки Крашенкова прошел не один десяток раненых. Нагляделся он немало и на убитых. Среди тех и других были и близкие ему люди, и друзья, и просто хорошо знакомые. Казалось бы, он привык ко всему. Казалось бы, уже ничто не могло его поразить. И все же, осматривая растерзанного бандитами Мхитарьяна, он с трудом унимал дрожь в кончиках пальцев. Он знал, что стоит ему только дать волю своим чувствам, чуть-чуть ослабить вожжи, и его всего начнет колотить…
Закончив осмотр, он снова накрыл труп шинелью и вернулся к столу. Капитан Тереб как раз заканчивал разговор с майором Пономаревым, командиром зенитного дивизиона, охраняющего артсклад от налетов фашистской авиации. Зенитчики также решили принять участие в прочесывании леса.
– Когда будут? – спросил капитан Шишов.
– Говорит, через два часа, – прикрыв ладонью трубку, ответил капитан Тереб. – Начнем с рассветом…
– Итак, Пономарев, ждем твоих людей, – сказал он в микрофон. – Сам? Зачем? Мы и без тебя справимся!.. Ну, как знаешь, – пожал он плечами и положил трубку. – Пусть тогда он ими и командует!
– Так даже лучше, – заметил замполит.
Капитан поднял глаза на Крашенкова – дал понять, что готов слушать.
– Товарищ гвардии капитан, осмотр произведен. Старший техник-лейтенант Мхитарьян скончался от множественных пулевых ранений грудной клетки и живота…
– А голова?
– Ушибы лица?.. Это они потом… над мертвым.
– Надо оформить акт о смерти.
– Слушаюсь!
Никогда раньше Крашенкову не доводилось писать такие акты. Когда боец погибал на поле боя или умирал в батальонном медицинском пункте, его просто исключали из списка личного состава, а домой посылали похоронную. В медсанвзводе, где Крашенков служил после танкового батальона, на раненого заполняли эвакуационную карточку. В ней отмечалось все, что касалось его жизни и смерти. Конечно, где-то в медсанбатах и госпиталях писались истории болезни. Где-то, может быть, составлялись и акты о погибших. Но как это делается, Крашенков не имел ни малейшего понятия, хотя за последние два года он написал немало всяких актов. После каждой боевой операции приходилось списывать пришедшее в негодность и пропавшее медицинское оборудование. Но одно дело носилки или ножницы, другое – человек…
Конечно, он не хуже капитана Тереба понимал, что такой акт о смерти необходим. Не для них. Не для Гриши Мхитарьяна, которому уже все равно. А для суда. Именно для суда над фашистскими прихвостнями. В отличие от других убийств, которые совершались ежедневно на всем огромном, необозримом протяжении фронта и считались сами собой разумеющимися, это убийство, несмотря на свою прямую связь с теми убийствами, воспринималось как тяжкое уголовное преступление. И главным образом потому, что где-то поблизости находились пока еще не известные, но вполне конкретные и определенные убийцы, которых можно найти и покарать. Были и средства, чтобы осуществить это. Не было только одного – времени на раскачку.
9
Уже начало светать, когда к штабу подъехала машина зенитного дивизиона. Крашенков выглянул в окно. Никто из зенитчиков не спрыгнул вниз поразмяться. Они продолжали сидеть в кузове – суровые и молчаливые.
Зато их командир майор Пономарев, покидая кабину, поднял столько шума, что в соседнем дворе пробудился и спросонок заорал истошным голосом петух.
Капитан Тереб недовольно поморщился:
– Он так все село разбудит.
– Петух, что ли? – улыбнулся капитан Шишов.
– Петух…
Майор Пономарев, высокий здоровяк, с крупными, но вялыми чертами лица, с грохотом вошел в хату. Расстояние от порога до стола он преодолел в три шага. Крепко пожал руку маленькому, сразу потерявшемуся на его фоне капитану Теребу. Затем так же энергично потискал руку каждому из офицеров. После этого подошел к Мхитарьяну и, сняв свою старую помятую фуражку, молча постоял.
Отдав последний долг, заговорил о деле:
– На сколько назначена операция?
– Как договорились, на пять, – ответил Тереб.
– А может, раньше начнем?
– Теперь уже недолго осталось ждать. К пяти должны подойти проводники из местных. Да и в лесу еще темно.
– На черта тебе проводники эти?
– Они знают там каждый куст.
– Смотри, заведут они нас куда-нибудь!
– Не заведут. Это здешние активисты. Коммунисты.
– А!.. Ну ладно, давай сверим карты, – сказал Пономарев, доставая из планшетки двухверстку.
Крашенков, сидевший за столом сбоку (он в пятый раз переписывал акт), прибавил огня в лампе. Пономарев и Тереб склонились над картами. Район предстоящей операции они уточнили быстро: место гибели Мхитарьяна. Затем долго решали, как лучше прочесывать лес – с двух сторон одновременно или только с одной. В конце концов, остановились на последнем. А то, не дай бог, перестреляют друг друга. Ведь ходят слухи, что бандеровцы переодеваются иногда в советскую форму. Поди разгляди, свои это или чужие… Потом прикидывали, сколько еще нужно людей, чтобы охватить весь участок, и кто где станет в цепи. За спорами и обсуждением не заметили, как прошел почти час.
За окном уже был рассвет, если можно назвать рассветом те слабые и неяркие отблески утра, которые с трудом проникали сюда сквозь густой шатер леса.
В дверях показался дежурный по части младший техник-лейтенант Ковалев.
– Товарищ гвардии капитан, – доложил он, – пришли какие-то гражданские…
– Да, да! Пусть войдут!
Вошли двое. Один пожилой, почти старик. Другой по возрасту годился ему в сыновья. На старшем был старомодный, с накладными, в складках, карманами френч; штатские брюки заправлены в сапоги. На младшем – неопределенного цвета, изрядно поношенный костюм. У обоих за спиной карабины.
– Знакомьтесь: председатель сельсовета Паладийчук, – представил старика капитан Тереб. – А это – секретарь сельсовета… забыл вашу фамилию…
– Гнатенко, – щеки у парня покрылись румянцем.
– Товарищ Гнатенко…
Терпеливо подождав, пока Паладийчук и Гнатенко поздороваются за руку со всеми офицерами, капитан Тереб взглянул на часы и объявил:
– Без десяти пять. Пора.
Все, кроме младшего техника-лейтенанта Ковалева, оставшегося дежурить у телефона, вышли во двор. Там уже стояли три машины: одна с зенитчиками и две – артсклада. Кругом – на бревнах, ящиках, садовых скамейках, ступеньках крыльца – сидели вооруженные бойцы. Молча покуривали, перекидывались негромкими репликами.
Капитан Тереб вполголоса приказал:
– Построиться! Командирам доложить о наличии людей!
Старшие групп в полном молчании прошлись вдоль строя и по спискам проверили, все ли на месте. Приглушенными голосами отдали рапорта. Налицо все. Даже закоренелые сачки, которые всегда и от всего увиливали.
Новая негромкая команда «По машинам!», и вот грузовики с солдатами уже неслись по спящей улице-просеке.
Крашенков оглянулся на санчасть. Успел заметить во дворе длинную и тощую фигуру бабки, смотревшей им вслед.
Промелькнули последние две хаты.
Первый поворот… Отсюда до второго поворота – совсем как в ущелье…
За переездом у железнодорожной станции свернули на проселочную дорогу. Открылось плотное серое небо – утро заступало вяло. Трудно понять, то ли день обещал быть пасмурным, то ли теперь солнце всходило позже.
Свежий утренний ветер пробирал насквозь. В легкой летней гимнастерке Крашенков чувствовал себя как в майке… Бр-р! Жаль, что не надел безрукавку!
Впрочем, через десять минут они были на месте.
Вот здесь, в этом кювете, как раз напротив столбика, нашли Мхитарьяна. Трава как трава. Даже одуванчики не потревожены…
10
Несколько коротких команд – и цепь, растянувшаяся на полкилометра, вошла в лес. Бойцы ступали молча, держа палец на спусковом крючке автомата. Правда, их предупредили, что пускать в ход оружие они должны только в крайнем случае. Мол, надо попытаться захватить бандитов живьем. Но кто знает, как все обернется. Не исключено, что единственный выход будет – стрелять.
В лесу стоял полумрак. Но как бы густо ни сплетались раскидистые кроны дубов и буков, как бы плотно ни загораживали свет с дороги и просек кусты боярышника и дикой малины – и сюда проникало раннее утро. Пусть слабое, нерешительное, но все-таки утро. И глаз уже различал отдельные предметы на расстоянии пятнадцати – двадцати метров.
Чувства у всех обострены до предела. Но страха ни у кого не было. Сознание того, что ты не один, что тебе нужна лишь доля секунды, чтобы прошить очередью противника, делало каждого смелее и увереннее.
Шли довольно быстро, нормальным, размеренным шагом.
Справа от Крашенкова двигался Сашка Донцов. Слева – незнакомый лейтенант.
Крашенков на минутку опустил затекшую от напряжения руку с пистолетом. Куда ни глянешь – уходящий в темноту частокол деревьев. А ведь пройдено метров шестьсот, не больше. Конечно, где-нибудь на открытом месте это не расстояние. Здесь же имеет значение каждый метр. Враг может быть везде. За кустами, за деревьями, за штабелями аккуратно уложенных лесником дров, в лесных канавах, заваленных сушняком и дерном…
Но цепь шла дальше, а бандиты что-то не давали о себе знать. Мелькнула мысль: а не ушли ли они в самую чащу? Или, может быть, их кто-то предупредил и они вообще покинули эти места? Однако лес велик, и рано строить подобные предположения. Надо быть начеку…
Крашенков шагал в середине своей полосы леса и старался, чтобы от его взгляда не ускользнула никакая тень, никакое движение, никакая неясность…
Но ничто не выдавало присутствия чужих людей. Слышался только непрерывный треск валежника под ногами нескольких десятков солдат и офицеров…
Так прошли они, наверное, еще с полкилометра.
А что, если бандитов никогда здесь и не было? Убить Мхитарьяна они могли и в другом месте. А труп притащили сюда, чтобы замести следы. Ведь и такое возможно?
Словом, беда, коль пироги начнет печи сапожник… Ловить банду должны те, кто знает, как это делается. А не доморощенные шерлоки холмсы вроде капитана Тереба и майора Пономарева!
Крашенков посмотрел по сторонам. Оказалось, другие тоже скисли. Донцов шел, опустив автомат в землю. Встретив взгляд приятеля, он развел руками…
