Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)
– До берега дотянет! – сказали на танке.
Артиллерийский налет кончился, как и предвидел Сперанский, как только мы вошли в «мертвое пространство»…
Мимо нас прошел понтонер с багром.
– Что, браток, подходим? – окликнул его кто-то из танкистов.
– Не видно, что ли? – сердито отозвался тот.
– Откуда нам видать? Темно ведь.
– У него куриная слепота! – подковырнул соседа один из мотострелков.
– У меня куриная, а у тебя – петушиная…
– Такой не бывает…
Я с удовольствием вслушивался в немудреную и живую солдатскую пикировку. В ней не было ни злости, ни желания побольнее поддеть. Двигал ею один голый интерес, кто кого переговорит. Это своего рода разрядка после нервного напряжения.
– А кто вчерась к старухе подкатился, думал, что молодая?
– А может, мне старые больше нравятся?
– То-то облизывался, когда она тебе на голову горшок надела!
– Так горшок-то не пустой был – со сметаной!
– Горшок-то полон был, да голова пустой оказалась!
– А это еще доказать надо.
– А чего доказывать? Все слышали, как от нее со звоном осколки отскакивали!
Общий смех и одобрительные возгласы закрепили победу мотострелка…
– Приготовиться к разгрузке! – неожиданно раздалась команда.
Мы и не заметили, как совсем близко подошли к правому берегу, нависшему над нами огромной черной глыбой.
– Берите правее! – долетело с берега.
Пока паром причаливал, мы пытались разглядеть наших санитаров на третьем транспорте, который тяжело тащился позади. Но там все сливалось в одно большое темное пятно.
Наш паром ткнулся в берег, и мотострелки первыми попрыгали на землю…
7
Танк взревел и уже готов был съехать с поврежденного парома, как перед его гусеницами пробежал и спрыгнул на берег Зубок. Он так торопился к нам, что споткнулся о камень и пропахал носом землю. Вслед ему понеслась отборная ругань понтонеров и танкистов – еще мгновение, и его бы закрутили гусеницы.
– Ну зачем так – перед танком? – упрекнул санитара капитан.
– Та вин долго колупався, а в нас двое пораненных, – объяснил Зубок.
– Тяжело ранены? – Капитан шагнул вперед и стал высматривать на пароме раненых.
– Та ни! Одного в ливу ногу, а в другого ось тутечки малэсенька дирочка, – санитар ткнул пальцем себе в живот.
– Ранение в живот? – встревожились мы с капитаном.
Следующий наш вопрос:
– Вы перевязали раненых?
– А як же, товарищ капитан! И тому, и другому зробылы повязку. Тилькы воны щось не держатся.
Капитан устремился к парому. Я последовал за ним.
Хорошее начало, ничего не скажешь. Но отчасти я доволен: пусть капитан, а с ним и в штабе санарма знают, что за санитаров они мне подсунули. Напомнить бы ему его же слова: «Уже через день будут и жгуты накладывать, и раны перевязывать…»
Мы взбежали на причал и остановились, ослепленные ярким светом. До меня не сразу дошло, что это неожиданно выглянула из-за поредевших облаков луна. И только потом я увидел раненых.
Мы поспешили к ним. Один из них лежал, скорчившись, на чужой шинели и мелко-мелко дрожал: слышно было, как у него стучали зубы. Другой сидел прямо на палубе. Время от времени он перемещал раненую ногу руками в более удобное положение. Рядом с ним стояли в совершенно растерянных позах земляки. Тут я вспомнил их фамилии – Коваленков и Чепаль. Почти Чапай!
– Как чувствуешь себя, браток? – капитан наклонился над лежавшим мотострелком.
– Худо мне, – не переставая дрожать, ответил тот.
– Дай-ка я посмотрю, что у тебя там, – ласково сказал капитан. – И резким тоном мне: – Помогите!
Я отстранил рукой Чепаля и Коваленкова, которые также бросились помогать, и осторожно расстегнул шинель, приподнял гимнастерку и нижнюю рубаху. Так и есть: повязка сама по себе, а рана сама по себе…
Капитан опустился на колени, потрогал живот.
– Ранение, несомненно, проникающее. Надо немедленно госпитализировать, – тихо сказал он мне.
– А как? На чем?
– Вот это вам придется решать каждый раз с каждым раненым, – назидательно произнес капитан, вставая с колен.
Все это от него я уже слышал.
К нам подошел командир парома – младший лейтенант в меховой безрукавке.
– Доктор, сейчас мы начнем ремонт. Забирайте быстрей раненых!
– Еще две минуты, – ответил капитан и приказал Зубку: – Живо за носилками!
Тот кубарем скатился с понтона. Пока он бегал, мы с капитаном заново перевязали обоих автоматчиков…
А к этому времени закончилась и погрузка раненых на другие паромы.
Капитан подозвал девушку-санинструктора, сопровождавшую раненых до левого берега. Когда она подошла, мне показалось, что я ее где-то видел. Знакомой была и эта родинка на подбородке, и эти улыбчивые глаза.
Представившись ей, капитан приказал доложить о количестве раненых, которые остались на берегу. Она сказала.
Сделав какую-то запись в блокноте, он попросил ее захватить этим же рейсом и нашего тяжелораненого.
– Слушаюсь, товарищ капитан, – ответила она и тут же подумала вслух: – Только куда его положу?
О втором мотострелке решили, что он может подождать.
Когда мы попрощались, она, уже уходя, несколько игривым тоном упрекнула меня:
– Нехорошо, лейтенант, забывать старых знакомых.
– А я не забыл вас, – соврал я.
– Что-то непохоже, – со смехом заметила она.
– Нет, правда, я только не помню, где в последний раз видел вас.
– Ну, ну, вспоминайте! – сказала она, поднимаясь на паром, и я видел, как блестели ее глаза.
Где же мы виделись? Одно ясно: я с ней не учился, не служил. До войны мы тоже не были знакомы. Откуда же она знала меня, а я – ее?..
– Когда вы успеваете, лейтенант? – усмехнулся капитан.
В ответ я пробормотал что-то невнятное. Знал бы он о моих «успехах» у женщин…
8
Плавно и уверенно один за другим отчалили паромы. Залитые лунным светом, они отчетливо выделялись на темной, слегка посеребренной воде. Но вскоре тот, на котором была девушка, вырвался вперед. То ли катер у него был помощнее, то ли команда посноровистее.
– Ну и светит же чертова сковородка! – выругался капитан.
– Могут раздолбать? – спросил я.
– Запросто. Как на ладони ведь! – и обратился к санитарам, стоявшим позади: – Ну что, товарищи, пойдемте подыщем вам местечко для медпункта.
Пройдя с полсотни метров, мы вышли к глубокому оврагу, круто устремлявшемуся вверх, к уже совсем близкому схлесту орудийных и минометных выстрелов, пулеметных и автоматных очередей.
Мы поднимались молча, сосредоточенно и опасливо прислушиваясь к пальбе. И на всякий случай держались поближе к окопам, которыми были изрыты оба склона.
Один капитан шагал, не вихляясь из стороны в сторону, длинный, худой, сутулый – настоящий Дон-Кихот!
А с горы спускались раненые. Некоторых капитан останавливал, спрашивал, давно ли сделана перевязка и как самочувствие. Двоим пришлось перебинтовать раны, а одному ввести противостолбнячную сыворотку – военфельдшер его батальона был убит как раз в тот момент, когда собирался делать укол.
На наши вопросы о положении на переднем крае раненые отвечали еще не остывшими после боя словами:
– Прет гад и прет!
– Со вчерашнего дня одиннадцать атак отбили!
– Подкрепление к нему подошло – у каждого железный крест!
– Ну мы и дали ему! Ну мы и дали ему!
– Сколько ребят полегло…
– Пока держимся!
Подумалось: а что, если немцам все-таки удастся прорваться к берегу? Разве так уж это невозможно?
– Дальше не пойдем, – сказал капитан.
Он подошел к землянке, зиявшей черным полузаваленным входом. Видимо, ее вырыли еще немцы…
– Чем не медпункт? И от берега близко, и от дороги…
Довольны остались и санитары. Я видел, что им уже не терпелось быстрее прибрать в землянке, сколотить нары. Несмотря на то что в километре отсюда шел бой, исход которого еще не был ясен, они вели себя так, как будто ничего важнее этой землянки для них нет, как будто все, что происходило наверху, совершенно не существенно в их теперешней жизни.
– И не забудьте повесить флажок с красным крестом, – предупредил Сперанского капитан.
Но тут близко от нас, в каких-нибудь ста – ста пятидесяти метрах, неожиданно забили зенитки.
– Воздух! – закричал Сперанский.
Я бросился на землю и услышал нарастающий рев вражеских самолетов. Первый из них уже пикировал. Неужели на нас?
В мгновение ока я перекатился через небольшой бугор и свалился в узкий окоп.
Подо мной вздрогнула и заходила ходуном земля. Потом еще и еще…
Бомбы падали где-то внизу. Только бы не в раненых, ожидавших паромы!
А может быть, немецкие летчики целили в те два понтона? Но попасть в них не так просто: они – в движении. Как сейчас там моя знакомая незнакомка?
Поредевший на какое-то время огонь зениток снова стал оглушительным и частым. К ударам орудий, находившихся поблизости от нас, присоединились дружные залпы зенитных батарей левого берега.
Я приподнял голову и увидел капитана. Он стоял у землянки и наблюдал за самолетами, вновь заходившими для бомбежки. Остальные лежали там, где их повалил предупреждающий возглас Сперанского.
Раздалось еще несколько тупых ударов, и земля под моими ладонями и коленями забилась как живая.
– Лейтенант!
Я выбрался из окопа и подбежал к капитану.
– Давайте поднимайте людей – и вниз!
Удары зениток уже не были столь яростны и беспорядочны, как в начале налета. Они определенно двигались в одном направлении – вдогонку уходившим самолетам.
– Отбой! – заорал я не своим голосом.
Санитары осторожно отрывались от земли.
– Бегом вниз! – И первым рванулся под гору. За мной понеслись остальные.
– А носилки? – догнал меня голос капитана.
Я на бегу затормозил каблуками, крикнул бежавшему следом Чепалю:
– Назад – за носилками!
Он повернул обратно.
С кручи мы сбежали в считанные секунды. Под обрывом у дороги по-прежнему сидели, лежали и стояли раненые. Живые, невредимые, если можно так сказать о них – уже искромсанных металлом.
Сердце у меня сжалось от тревожных предчувствий. Я сбежал к воде и увидел вдали на серебристой поверхности контуры одного-единственного парома, приближавшегося к левому берегу. Другого понтона нигде не было.
Я оцепенел от охватившего меня ужаса.
– Нужно быстрее на ту сторону! – взволнованно сказал капитан.
Да, надо быстрее, надо быстрее!
ДЕНЬ ТРЕТИЙ1
Но попасть на левый берег нам удалось лишь за полночь, когда был отремонтирован третий паром.
Там мы узнали подробности потопления транспорта с ранеными. Одна из сброшенных самолетом бомб разорвалась всего в нескольких метрах от него. Паром пошел ко дну. Большинство раненых погибло.
– Товарищ майор! – наконец собравшись с духом, спросил я коменданта переправы. – Вы не скажете, где девушка-санинструктор?
– Какая девушка?
– Сопровождавшая раненых.
– Никакой девушки я не видел…
Значит, она тоже погибла. Я уже ясно-ясно представил, как ее било и било о камни на дне этой ненасытной прорвы. И в то же время она была передо мной как живая. Вот она с загадочной улыбкой взбегала на паром, и он медленно отчаливал, начиная свой последний рейс. И снова видел, как ее било и било о подводные камни. А потом протащило между ними и повлекло вперед по течению. И рядом с ней, то отставая, то обгоняя, неслись легкие и подвижные тела ее мертвых товарищей. Даже там они вместе, наверное.
Неужели так и исчезла она, унося с собой тайну нашей встречи? И мне до конца жизни, если, конечно, выпадет счастье пережить эти долгие военные дни, суждено будет мучиться в поисках разгадки, и так и этак раскладывая нескончаемый пасьянс воспоминаний?
А может быть, она вообще мне привиделась?..
– Это ваши люди? – спросил комендант, показывая на санитаров.
– Да, – ответил капитан.
– Они нам хорошо помогли. Шестерых вытащили из воды.
Стоявшие впереди Орел и Саенков приосанились. Да и остальные, похоже, довольны. Притихли, навострили уши – ждут, что еще доброго скажут о них.
Но коменданту уже не до нас: на одном из паромов вспыхнула перебранка между понтонерами и танкистами, которые разворотили причал.
– Назад! Назад! Кому говорят, назад! – долетел до нас его звонкий голос…
Под нашими ногами поскрипывал прибрежный песок. Залитый лунным светом, он был похож на грязный лежалый снег. Впечатление такое, как будто уже зима, только не холодно.
Капитан очень торопился – хотел за ночь побывать и на других переправах.
За восемь часов, пока он находился с нами, все к нему привыкли. А мне, к тому же, он здорово облегчил жизнь, принимая за меня то одно, то другое решение. С ним бы мы не пропали, это уж точно. Страшно подумать, как я тут буду без него. Ведь на мне вся переправа: и оба берега, и река, и санитары, которые почти ничего не умеют. И как я со всем этим управлюсь? И все же в глубине души я желал, чтобы он быстрей уехал: с ним я чувствовал себя в своем взводе третьим лишним. Не только старшина, но и командиры отделений обращались в основном к нему. Разумеется, я их не осуждал. Наверно, на их месте я вел бы себя так же. Но где-то внутри у меня нарастало раздражение. В конце концов, я был командиром взвода, а не мальчишкой на побегушках.
Но внешне я, конечно, не выказывал этого. И даже наоборот, с изрядной долей лицемерия попросил его остаться еще немного.
А он, славная, бесхитростная душа, принял мои слова за чистую монету и доверчиво сказал:
– Не могу, голубчик. Но через день-два я постараюсь снова побывать у вас…
И вдруг, спустя некоторое время, добавил:
– А вообще-то, вам уже пора ходить своими ножками!
Словно мои тайные мысли прочел…
Уезжая на попутной, он крикнул на прощание слова, которые окончательно меня запутали:
– Свяжитесь с зенитчиками!
И еще что-то. Но я уже не разобрал. Почему я должен связаться с зенитчиками? Странно и непонятно.
2
На правом берегу к противнику подошли свежие подкрепления. Не дожидаясь утра, немцы предприняли новую попытку прорваться к реке. Против мотострелков, зарывшихся в землю на западной окраине села, были двинуты «тигры» и «фердинанды».
Одновременно усилился минометный обстрел левого берега. Мины ложились с большой точностью – наверху, где скопились боевая техника и люди, и на спусках к причалам. Танкисты, ожидавшие своей очереди на переправу, опустили крышки люков, и теперь им были не страшны никакие осколки. Зато другие только и делали, что ныряли в укрытия.
Раненых было много. Я с трудом успевал оказывать помощь. Сам и перевязывал, и делал уколы, и накладывал шины. Мои же санитары неотступно следовали за мной и лишь сокрушались, глядя на открытые раны. Едва я заканчивал перевязку очередного раненого, они чуть ли не вшестером подхватывали носилки и, искоса посматривая на тот берег, устремлялись к машине.
Один старшина был спокоен и не суетился. Капитан поручил ему вести запись раненых. Правда, грамотей он был не ахти какой. Но ведь и требовалось от него совсем немного: записать фамилию, имя-отчество, воинскую часть, домашний адрес, а также характер ранения. И все под мою диктовку. Хотя огрызок карандаша он держал своими короткими пальцами как живого таракана, который вот-вот может вырваться и убежать, с возложенными на него писарскими обязанностями он как будто справлялся.
Обстрел нашего берега закончился так же неожиданно, как и начался.
Теперь все свое внимание мы переключили на подходивший паром с ранеными.
– Десять минут на разгрузку! – приказал мне комендант.
Я растерялся. Только на то, чтобы перенести на берег тяжелораненых, у нас уйдет вдвое больше времени. Ведь это не мешки с продуктами и даже не ящики со снарядами! Прежде чем положить человека на носилки, мы должны установить, куда и как он ранен. Без этого мы не имеем права и с места его сдвинуть. А вдруг у него поврежден позвоночник или сотрясение мозга? Или еще что опасное для жизни? Если одного можно уложить на спину, то другого надо непременно лицом вниз. А третьего безопаснее всего перенести на руках. Так что на каждого тяжелораненого потребуется минимум три-четыре минуты. Кроме того, нужно помочь сойти и легкораненым. В конце концов, если человек ранен только в ногу или руку, из этого не следует, что он сам побежит на берег. Ясно одно: необходимо поговорить с майором, объяснить ему, что за десять минут никак не управиться!
Но легко сказать «поговорить с ним». Он ни секунды не стоял на месте. Да и вообще никого не слушал – ни старших, ни младших по званию. Малейшее возражение приводило его в ярость. И все же другого выхода у меня не было.
Сделав глубокий вдох, я рванулся вперед.
В моем распоряжении осталось совсем мало времени: уже двинулась к парому, отчаянно лязгая гусеницами, ближайшая «тридцатьчетверка».
Судя по всему, у майора все было рассчитано до секунды. Я сердито подумал: если бы это было возможно, он бы разгрузку и погрузку производил одновременно!
Догнал я его лишь у штабеля бревен.
– Товарищ майор! Можно вас на минутку!
Он повернул ко мне голову и возмущенно проговорил:
– Я же сказал вам «нет»! Вам что, этого недостаточно?
От неожиданности я оторопел: когда он мне сказал «нет»?
– Товарищ майор! – заикаясь от волнения, продолжал я. – Вы меня приняли за кого-то другого. Вы мне ничего такого не говорили!
– Отвяжитесь, лейтенант! – резко повысил голос комендант. – Или я прикажу удалить вас с переправы!
Неужели он до сих пор не узнал меня? Что делать? До разгрузки остались считанные минуты.
– Товарищ майор! – я едва не задохнулся от собственного крика. – Я же командир санитарного взвода!
Я увидел испуганные лица Орла, Дураченко и других санитаров…
Но комендант даже не обернулся на мой выкрик. Он быстро взбежал на причал, к которому вот-вот должен был пристать паром с ранеными.
Я решительно последовал за ним.
Вдруг он остановил на мне взгляд и сказал:
– Лейтенант, давайте быстрей выгружать раненых.
Произнес так, как будто между нами ничего не произошло. И глаза его выражали лишь озабоченность делами.
Я только собрался сказать, что десяти минут мало, как он окликнул командира парома и приказал ему немедленно готовиться в обратный путь.
Проходя мимо меня, он устало сообщил:
– Я уже третьи сутки не сплю. Голова как чужая…
Я заскользил за ним по неровным и мокрым бревнам причала.
Он спрыгнул на землю и зашагал к «тридцатьчетверке», которая, нетерпеливо урча, застыла на спуске.
Теперь я не отставал от него ни на шаг. Он молча выслушал меня, но ответил категорическим отказом:
– Нет, нет, больше десяти минут дать не могу. Мне до рассвета надо переправить еще один танковый батальон. Это двадцать один танк. Не считая прочих машин и стрелкового подразделения…
– Товарищ майор! – взмолился я. – Но ведь это раненые! От одного неосторожного и торопливого движения может погибнуть человек!
– Ничем помочь не могу.
– Неужели вы не понимаете, – с отчаянием воскликнул я, – что так можно убить всех тяжелораненых?
– Ну хорошо, – неожиданно согласился комендант. – Пятнадцать минут. Ни одной секунды задержки!
– Слушаюсь!
Пока я вместе с санитарами бежал к приставшему парому, исчезла короткая радость, вызванная уступкой коменданта. Я понимал, что пятнадцати минут так же мало, как и десяти. И в мозгу сверлила единственная мысль: только бы уложиться, только бы уложиться…
3
Нога Козулина на всем ходу угодила в узкую расщелину между бревнами причала, и, если бы не Орел, по чистой случайности находившийся рядом и успевший подхватить носилки, произошло бы большое несчастье – бойцу, тяжело раненому в голову и спину, ни за что бы не перенести нового ушиба.
Не помня себя от ярости, я подскочил к бывшему сапожнику и схватил его за ворот:
– Вы что, ослепли? Не видите, что под ногами делается? Чуть человека не убили!
– Отпустите!
Он вырывался и толкал меня головой. Я опомнился и отпустил его. Орел и Дураченко осторожно понесли носилки дальше, а Козулин остался вытаскивать ногу из своей деревянной западни.
Мы никак не управлялись в срок, установленный комендантом. Кончались последние, минуты, а раненых на пароме было еще восемь человек. Хорошо, что мотострелки помогли сойти легкораненым и тем, кто мог передвигаться с посторонней помощью. А то бы совсем зашились. Но и восемь тяжелораненых тоже немало. Каждого следует осмотреть, опросить, аккуратно положить на носилки и осторожно перенести на берег. А идти надо по мокрому настилу понтона, по неровным и скользким бревнам причала – можно сломать голову и себе, и раненому. Хотя я и набросился на Козулина, но в душе сознавал, что такое могло случиться с любым из нас.
Вернулись за очередным раненым Панько и Бут.
– Берите сперва его! – я склонился над лейтенантом с перебитыми ногами. Он находился в тяжелейшем состоянии.
– Осторожней! – предупредил я санитаров.
И оттого, что я крикнул им под руку, они вконец растерялись и не знали, как подступиться к раненому. Лишь топтались на месте и не решались дотронуться до него. Я крепко выругался и стал им помогать.
– Ну берите же! Бут – за туловище! Панько – за ноги! Раз, два – взяли!
Подняли, положили на носилки.
– Скорее! – напутствовал я однокашников. – Только не уроните!..
А по причалу навстречу Буту и Панько бежали с уже развернутыми носилками Орел и Дураченко. И в стороне скользил по бревнам, сильно прихрамывая, Козулин.
– Скоро, лейтенант, освободите паром? – долетел до меня с берега резкий голос коменданта.
– Товарищ майор, вы же видите…
– Даю вам три минуты! – жестко донеслось из темноты.
Три минуты… На каждого раненого выходит меньше, чем полминуты. Но что можно сделать за двадцать пять секунд?
– А теперь кого? – спросил, вытирая пот с лица, Орел.
– Вот его! – сказал я, придерживая за спину раненого, который очень тяжело дышал и сплевывал кровью. Это был старшина с тремя пулевыми ранениями в грудь. От обильной потери крови он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, вспоминал о каком-то Коле, оставшемся в овраге за немецкими окопами.
Санитары осторожно подняли его и опустили на носилки.
– Положите под голову вещмешок! – крикнул я им.
– Товарищ лейтенант!
Кто это? А, Козулин!
– А мне что делать?
– Помогите Панько и Буту!
Припадая на ушибленную ногу, Козулин побежал по причалу. Его опять понесло к расщелине. Не хватало, чтобы он во второй раз угодил между бревнами.
Но нет, проскочил мимо.
Осталась минута.
Я опустился на колени рядом с тяжелораненым сержантом. Он наступил на мину, и ему оторвало левую ногу. Туго затянутый жгут прекратил кровотечение, но, несмотря на это, бойцу становилось все хуже и хуже.
Если бы еще одни носилки!
Но вот показались Панько и Бут. Позади бежал Козулин.
Я с тоской подумал: будь у нас еще одни носилки, я бы на разгрузку бросил дополнительно Саенкова и Задонского – людей сильных и расторопных. А то один из них сейчас записывал раненых, а другой дневалил в пустой землянке. С писарскими обязанностями справился бы и Козулин. А без дневального в такой острый момент можно было бы вообще обойтись! Я встретил Панько и Бута упреком:
– Где вас черт носит?
Они молча выбросили вперед носилки. Ни слова в свое оправдание.
– Берите под мышки!
– Ну что, еще не выгрузили?
Я вздрогнул и весь сжался, хотя этого окрика со страхом ожидал с секунды на секунду. Что я мог ответить?
По причалу нервно застучали сапоги, и я этот стук расслышал, несмотря на нетерпеливое урчание танкового двигателя и непрекращавшуюся стрельбу на том берегу.
– Да быстрее, черт побери! – снова набросился я на санитаров.
Они с трудом оторвали от настила тяжелые носилки и заторопились к причалу.
Комендант прыгнул на паром.
– А вы чего стоите? Боитесь ручки натрудить? – заорал он на нас с Козулиным.
– Товарищ майор, что мы можем сделать, если у нас всего двое носилок?
– Что? На себе таскать!
В этот момент я увидел мчавшихся к парому Орла и Дураченко. А за ними из предутреннего тумана неожиданно вынырнули Саенков и Задонский. И тоже с носилками. Где они их взяли? Ах, да, наверно, сменили Бута и Панько…
Кого на носилках, кого на руках, мы за две минуты перенесли оставшихся раненых на берег и все, как один, переключились на погрузку их в машины.
4
Мы с Саенковым поднимались по пологому склону, как всегда преодолевая ожесточенное сопротивление глубокого и вязкого песка.
– Эй, мальчики! – услышали мы позади хрипловатый женский голос.
Но ни я, ни он не обернулся. Мне и в голову не пришло, что это могло относиться к нам: какие мы с ним мальчики?
Мы оглянулись только тогда, когда нас окликнули во второй раз.
Сверкая коленками, в гору бежала девушка в короткой шинели, в пилотке, которая почти затерялась в разлетавшихся светлых волосах.
Хотя уже спустя несколько секунд я видел, что это не Валюшка и не та другая, которая так таинственно и страшно исчезла нынешней ночью, сердце у меня еще долго не могло успокоиться.
И вот девушка – на расстоянии вытянутой руки. Она запыхалась. На ее лбу не то капельки пота, не то дождинки.
– Мальчики, вы не из санвзвода случайно?
– Ну! – ответил старшина, не сводя с ее раскрасневшегося лица своих усмешливо-нагловатых глаз.
– Да? Ой, как хорошо, что я вас нашла! – От смущения ее улыбка была разбросанной и неполной – все время обрывалась. – А то на вас выписали продукты, а мы не знаем, что с ними делать.
– По продаттестату, что ли? – с недоверием спросил старшина.
– А то как же еще? Вчера днем ваш капитан сдал нашему начпроду аттестат на пятнадцать человек.
– На пятнадцать? – обрадовался Саенков. – Ну, товарищ лейтенант, теперь живем!.. А вы кто такие? – обратился он к девушке.
– Мы зенитчики! Вон наши батареи! – показала она на ближайшие рощицы.
– Давайте, что ли, знакомиться? – предложил старшина.
– Зина, – сказала девушка и подала руку сперва ему, а потом мне. Ладошка ее была влажная и горячая.
– Лейтенант Задорин! – назвался я.
– Иван! – представился Саенков.
Девушка фыркнула.
– Чего? – удивился он.
– Больно просто – Иван…
– Так и Зина-то не сложней! – усмехнулся старшина.
– Один лейтенант сказал, что Зинаида означает божественная, рожденная греческим богом Зевсом.
– Верно, и Иван что-нибудь да значит? – предположил Саенков.
– А что он может значить? – хмыкнула девушка. – Иван и есть Иван!
– Нет, – не согласился он. – Что-нибудь да значит.
Все время, пока старшина разговаривал с Зиной, я как в рот воды набрал. Стоял и бездумно глядел, как она двигала своими тоненькими бровками, светлыми ресничками, пухленькими губками. Особенно губками, которые то раскрывались для очередной реплики, то складывались ненадолго в улыбку. Нет, внешность ее мне не нравилась. И все же я не мог оторвать взгляда. Даже понять трудно, что произошло со мной…
– Чего мы здесь стоим? – спохватился старшина и галантным жестом – где он его подсмотрел? – пропустил девушку вперед. – Битте, фройлен!
Мы поднялись на пригорок.
– А где ваша землянка? – спросила Зина. Впервые она обратилась не к Саенкову, а ко мне. И я увидел, что глаза у нее не просто темно-голубые, почти синие, а еще с заметной поволокой: смотрят и осторожненько так смущают…
– Вон видите, у самой дороги, – ответил я, покраснев.
– А знаю, там артиллеристы были.
Она, по-видимому, все тут знала.
Из землянки вышел и переминался с ноги на ногу Витя Бут. Затем показался Орел, как всегда серьезный и очень деловой. Проведя рукой полукруг от дороги до берега, он принялся что-то не спеша объяснять. Ах да, Бут заступал на дежурство, а Орел его инструктировал. В каждом движении, каждом жесте отделенного проглядывал учитель. Как я раньше этого не замечал?
Зина удивилась:
– А это что за гражданские у вашей землянки?
– Наши санитары, – ответил старшина.
– Эти? – она скривилась точь-в-точь как я, когда впервые увидел их. – А они что-нибудь умеют?
– Умеют, – усмехнулся Саенков. – Волам хвосты крутить!
Зина фыркнула.
Вчера бы я и бровью не повел, услышав столь нелестное мнение о санитарах, а сегодня меня передернуло. К Орлу, Дураченко и Задонскому у меня почти не было претензий: всю ночь они трудились как черти. Панько, Бут и Козулин тоже старались, хотя не все у них получалось. Так что насчет «кручения хвостов» старшина явно загнул.
– Товарищ лейтенант, я схожу за продуктами? – странным просительным голосом произнес Саенков.
– Сходите, – ответил я и незаметно перевел взгляд на Зину.
– Ой, мальчики, я совсем забыла! – вдруг воскликнула она. – Наш начпрод еще баиньки. А он не любит, чтоб его рано будили… Приходите днем! – Она сошла на тропинку, которая вела к зенитчикам. – Я забегу, скажу вам, когда он глазки продерет!..
И, помахав нам рукой, зашагала быстрой и веселой женской походкой.
Саенков почесал в затылке и сказал:
– Эх, Зина, Зиночка, моя корзиночка!..
5
– А? Что? – вскочил я с нар.
Кругом мелькали растерянные и озабоченные лица санитаров.
– Что случилось?
– Комендант ранен! – сообщил старшина.
– Тяжело? – испуганно спросил я.
– Говорят, отбегался.
Я быстро натянул сапоги, надел шинель.
– Дураченко, Задонский, Саенков, с носилками – за мной!
И первым выскочил наружу. В лицо хлестануло мелкой и колючей изморосью.
Сквозь туман, стлавшийся над водой, проступали знакомые очертания правого берега. По-прежнему все пространство над ним заполнял грохот орудий, треск пулеметных и автоматных очередей.
Мы спустились по крутым ступенькам вниз. Придерживая рукой мокрый полог, вошли в блиндаж.
На деревянном топчане, накрытом ворсистым трофейным одеялом, нет, не лежал, а сидел, всем своим видом отметая какие-либо мысли о смерти, комендант переправы. Правда, левую руку он держал на весу. Вот тебе и отбегался.
Ранение оказалось не тяжелым, но майор потерял много крови и ослабел.
Закончив перевязку, я сказал:
– Товарищ майор, вы посидите здесь, а мы поищем попутку!
– Зачем? – встрепенулся он.
– Как зачем? Отправить вас в госпиталь.
– Меня – в госпиталь? – он впервые с опаской поглядел на меня. – Да вы, я погляжу, шутник, лейтенант! Да с такой царапиной тут же отправят обратно!
– Не отправят, товарищ майор. Я работал в госпитале, знаю.
– Давайте, лейтенант, лучше по-хорошему договоримся. Я буду лечиться у вас амбулаторно, а вы уж постарайтесь, чтобы мне хуже не стало…
– Товарищ майор, я не имею права оставлять на переправе раненых, – жалобно сказал я. – У нас здесь нет даже санчасти.
– А вы организуйте ее!
– Не получится, товарищ майор. В санчасти должен постоянно дежурить медик. А мне надо бывать и на этом берегу, и на том, и вообще всюду, где есть раненые.
– Ничего, старшина подменит вас на часок.
– Товарищ майор, старшина не может подменить меня. Он строевой командир, а не медик.
– Вот как? – и с ужасающей прямотой и бестактностью добавил: – Тогда непонятно, зачем он вам нужен?
Старшина разом побагровел, и я вступился за него:
– Чтобы следить за порядком и дисциплиной! Вы ведь видели, что за контингент у меня?
Сказал и тут же смутился – вспомнил о стоявших сзади Дураченко и Задонском с носилками.
– Я хотел сказать, что они только что с гражданки, многого еще не умеют.
– Ну вот, пусть на мне и учатся. Но без рук! Как студенты в операционной!
Майор встал и показал ординарцу на шинель, висевшую у входа. Тот, поглядывая на меня, нерешительно снял ее с гвоздя. Я промолчал. Не везти же силой в госпиталь!
