Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
И тут их внимание привлекла старая, заброшенная колокольня. Они поднялись наверх. Оттуда был виден весь город и его окрестности. До самого горизонта тянулся лес. Изредка кое-где проглядывали серебристые поля и луга. Вдалеке белели крестьянские хатки. А за ними снова темнел лес.
Господи, сколько здесь леса!
И где-то там, в самой гуще, их село, забытая дорога, хуторок Вероники…
– Красиво?
– Дуже.
И нежно посмотрела на него.
У него перехватило дыхание. Он притянул Веронику к себе и прижался к ее растерявшимся губам долгим поцелуем.
Мелькнула мысль: господи, только подумать, на виду у всего города, на высоте сорока метров!
Он видел ее большие, полные непонятного страха глаза, но не мог уже оторваться…
Вдруг она вырвалась из его рук и попятилась к выходу, в ужасе повторяя: «Не можно… не можно…» И побежала от него вниз по лестнице.
Он догнал ее на нижней площадке.
– Что с тобой?
– Ни… Ни… Це ж храм божий…
Она задыхалась от бега и от пережитого волнения и, видя его, как ей казалось, виноватую улыбку, чуть не плакала от радости, что избежала столь великой опасности.
«Так вот в чем дело!» – с облегчением подумал он.
Но оба как-то разом обессилели…
Они спустились во двор, весь выложенный большими каменными плитами.
– Вероничка, ты не сердишься на меня? – спросил он, взяв ее руки в свои.
Она молча подняла его руку и прижала к своей щеке.
В этот момент их озорно окликнул чей-то голос. «Не господа ли бога?» – усмехнулся Крашенков.
– Эй!
Сашка Донцов? Опять он – никуда от него не скроешься! Верхом на своем, видно наконец-то отремонтированном, мотоцикле. Прямо-таки бог связи! Рядом с ним, в коляске, незнакомая девушка в военной форме. Она тоже смеялась, глядя на смутившуюся парочку. Крашенков мысленно ахнул: такого обилия орденов и медалей он давно не видел. Кто она?
– Привет!
– Привет!
– Ты как сюда попал?
– Да вот ее мать привез в госпиталь. А ты чего здесь?
– Видишь, – Донцов обвел мотоцикл хвастливым жестом, – как новенький! Весь залатали! Ни одной вмятины не осталось.
– Здорово отремонтировали! – согласился Крашенков.
Месяца три назад Донцов врезался в дерево. Машину сильно покорежило, но сам он отделался лишь синяками.
– Вы знакомы? – небрежно кивнул он в сторону улыбающейся девушки.
– Нет. Сергей.
– Нина! – Она протянула руку, маленькую и крепкую.
Нина? Ах, вот кто! Так звали девушку, о которой не единожды рассказывал ему Донцов. Когда-то он служил с ней в одной части. Она так все время и оставалась на передовой, а он после тяжелого ранения в голову угодил в артсклад. Поначалу он хвастал, что она без него жить не может. А потом как-то в минуту откровенности признался, что у них ничего серьезного не было. Просто хорошие друзья.
На Веронику Нина не смотрела: как будто ее здесь и нет. Крашенкова это задело: было и жаль Веронику, и обидно за нее. Тем более что та прямо пожирала глазами незнакомку. Ей, по-видимому, все нравилось в девушке-офицере: от тонкого, городского лица до красивой, ладно сидевшей формы с золотыми погонами и многочисленными боевыми наградами на груди. А главное – то, как Нина держалась, разговаривала, улыбалась.
– Ну, так как же? – Донцов в нетерпении отжал сцепление.
Ах, да, у них тут собирается веселая компания, и они его приглашают с собой. Естественно, его одного. Без Вероники. Ее они просто не замечают. Причем оба. Даже Донцов, который всего несколько дней назад рассыпался перед ней мелким бесом.
– Сережа, садитесь!.. Поехали! – торопила его Нина.
– Нет, братцы, не могу, – ответил Крашенков. – У нас тут дела есть…
Нина усмехнулась.
– Ну что ж… – И бросила Донцову: – Поехали!
Мотоцикл рванулся вперед, оставляя позади хлопья ядовитого дыма.
– Хорошо вам повеселиться! – крикнул вслед Крашенков.
– Постараемся! – не без вызова откликнулась Нина.
Когда мотоцикл скрылся за поворотом, Крашенков обернулся: Вероники рядом не было.
Потом он увидел ее. Медленно, спотыкаясь на каждом шагу, она пятилась в сторону колокольни. Ее лицо было искажено страхом.
Ничего не понимая, Крашенков бросился к ней. Она даже не взглянула на него.
– Что с тобой?
– Ничого… ничого… – говорила она, продолжая пятиться…
И тут метрах в ста, среди прохожих, он увидел мужчину в поношенной крестьянской одежде, в старой, помятой войлочной шляпе. Взгляд Вероники был устремлен именно на него и ни на кого больше.
– Кто это?
– Не знаю… не знаю… – в ужасе повторяла она.
Лица мужчины не было видно. Он шел, глядя себе под ноги. Но по его напряженной походке чувствовалось, что он уже видел их.
Крашенков быстро спустился к дороге, чтобы лучше разглядеть незнакомца. Но того уже и след простыл.
Встревоженный случившимся, он вернулся к Веронике и спросил:
– Так ты не скажешь, кто это был?
– Скажу… потим… колы-небудь потим… – пообещала она, все еще дрожа как в лихорадке.
21
Крашенков взглянул на часы. Половина пятого. А в пять они условились встретиться там, где теперь обычно встречались, – на полпути между хутором и селом.
Навещать его в санчасти Вероника наотрез отказалась – каждое ее появление в селе вызывало пересуды местных жителей. Крашенков сам видел: когда она шла по улице, из многих окон на нее были устремлены любопытные взгляды. Поэтому-то они и решили встречаться в месте, удобном для обоих, – минутах в двадцати хода по забытой дороге.
После той, последней облавы и судебного процесса в районном центре над шестью схваченными изменниками Родины вокруг стало как будто тише. Почти прекратились слухи о нападениях и убийствах.
Еще первые несколько дней, идя на свидание, Крашенков брал с собой автомат. Но при его склонности во всем видеть смешную сторону так долго продолжаться не могло. Уже на четвертый день он пошел с одним ТТ.
Правда, приказ капитана Тереба, запрещавший выходить с территории части в одиночку, оставался в силе. Но Крашенков, чтобы не привлекать к себе внимания, делал небольшой крюк – прямо за санчастью пролезал под колючей проволокой и околицей добирался до забытой дороги.
То же самое он проделал и сейчас.
Был на удивление теплый, солнечный день. Крашенков шел окраиной леса, не упуская из виду ориентир – мелькающие сквозь деревья белые хаты. Кругом была такая веселая и живая сумятица бликов и лучей, что казалось, будто где-то над головой разом во многих местах прохудился доселе крепкий и плотный шатер леса.
В воздухе висела и летала паутина, и Крашенкову то и дело приходилось снимать ее с лица. Обычно угрюмый и молчаливый лес звенел и перекликался множеством птичьих голосов. И даже дятел, оказалось, водился тут. Крашенков остановился, поискал взглядом… Ах, вот ты где!.. Тот тоже замер, прислушался… Удовлетворив свое любопытство, застучал громче и усерднее – наверстывал упущенное. Ну-ну, работай, работай…
Бог ты мой, уже без четверти пять. Надо прибавить ходу!
Интересно, где сейчас Вероника? Тоже, наверное, спешит. Но она почти всегда на пять – десять минут опаздывает. Он словно видел ее перед собой: разрумянившуюся от быстрой ходьбы, в своем обычном синем платке, глухо повязанном у подбородка, в новой, строгой, «як у нашей вчительки», блузке.
Он уже привык к ее опозданиям и принимал их как должное, каждый раз вспоминая слова своего отца: «Заруби себе на носу, сынок, – сказал тот однажды полушутя-полусерьезно, – настоящий мужчина понимает и прощает женщинам их слабости». Со временем он постиг, насколько это верно.
Крашенков повернул вправо. Влево, метрах в двухстах, за деревьями, остался шлагбаум. Сегодня там дежурили Гладков и «фон Штейн». Конечно, он мог бы пройти мимо поста. Но он сам не хотел подводить напарников, если капитану Теребу вдруг станет известно о его походах. Оба так гордились, что за годы службы в армии ни разу не имели взыскания. Одни боевые награды и благодарности.
Вот и забытая дорога!
Чудеса! Потребовалось всего десять тихих и спокойных дней, чтобы он перестал относиться к ней как к страшной и жестокой необходимости.
Все здесь теперь привычно и знакомо. Он шел и узнавал отдельные кусты, деревья, пни, не говоря уже о поворотах и больших ухабах – прямо-таки загородная аллея для ежедневных прогулок.
И только неподвижная глыба тишины, которой лишь поверху касались и задевали птичьи голоса, напоминала о том времени.
Вдали показались три тоненькие березки. Отсюда они с Вероникой сворачивали на свою поляну, находившуюся шагах в тридцати-сорока от дороги. Защищенная со всех сторон высокими кустами боярышника, она тем не менее почти вся была залита солнцем, проникавшим туда между широкими лапами елей и пихт. Там, согретые солнечным теплом, убаюканные тихим шелестом листвы, они погружались в сладостную дрему.
Вероники, разумеется, еще не было.
Он стоял и всматривался в дорогу. Всякий раз в момент появления Вероники из-за поворота он испытывал живую радость. И хотя ничто не выдавало ее приближения, даже шагов и тех слышно не было, он всегда безошибочно предчувствовал, когда она появится. У нее тоже, наверно, было предчувствие, что он здесь, – выходила она из-за поворота с уже готовой улыбкой. Затем, увидев его, глазами договаривала о своей радости остальное.
Прошло еще несколько минут.
По-видимому, ее что-то задерживало… Хотя, если человек обычно опаздывает на десять минут, почему бы ему когда-либо не опоздать на пятнадцать или двадцать минут? Она знает, что он за это на нее не рассердится…
И все-таки он недоволен ею. Неужели нельзя выйти чуточку раньше, чтобы не заставлять его ждать? Он сегодня же ей скажет об этом!
В нетерпении Крашенков ходил взад-вперед.
Не случилось ли чего-нибудь с матерью? Не исключено, что ее уже прооперировали. А может, он зря нервничает? Мало ли какие дела задержали ее! С коровой что-нибудь. Лошадь в лес ушла. В огороде провозилась…
Эта мысль на какое-то время успокоила его. Он почти был уверен, что она вот-вот появится из-за поворота. Решил даже принять соответствующую позу – на нее не смотреть, недовольно поигрывать прутиком. Чтобы почувствовала, как он обижен.
Но время шло, а она не показывалась.
Тогда он не выдержал и дошел до поворота. Пустынно рябила от солнечных бликов забытая колея…
Идти дальше? Хватит и этого! Больше ждать он не будет!
Он повернул назад и зашагал по дороге к селу. Пусть придет и его не застанет! Это будет для нее хорошим уроком…
Проходя мимо берез, он неожиданно для себя свернул к поляне. Просто взглянуть. Ведь здесь был их дом, десять дней делили они здесь солнце и тишину…
И вдруг он увидел Веронику. Она лежала под высокой елью на спине. Лицо ее было прикрыто синим платком. Значит, не он, а она пришла первой! Неужели уснула, дожидаясь его?
– Веро… – хотел позвать, но передумал.
Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить раньше времени, подошел ближе.
И тут страшная догадка оглушила его!
Он рванулся вперед. Упал рядом на колени и сорвал с лица платок. Вероника была мертва. Ее шею туго сдавливала просмоленная удавка…
Крашенков выхватил пистолет и, не помня себя от горя и ненависти, рывком поднялся и шагнул навстречу притаившимся теням.
И он увидел их.
Они стояли, держа перед собой автоматы, и все трое смотрели на него в упор одинаково тяжелым, усмешливым взглядом. Ужасаясь тому, что уже произошло и еще должно произойти, дорожа мгновеньями, он первым выстрелил в опрокинувшееся лицо бандеровца.
В ответ внахлест ударили бандитские автоматы…
Шло лето тысяча девятьсот сорок четвертого года…
БАЛЛАДА О ТЫЛОВИКАХ
1
Раю он увидел еще с машины. Она перебегала разбухшую от грязи дорогу, выбирая места посуше. Она была столь погружена в это занятие, что даже не заметила Бориса, на ходу спрыгнувшего с «газика» и бросившегося ей наперерез. И только когда он ее окликнул, она подняла глаза.
– Борька!
Теперь она уже не разбирала, где грязь, где сухо. Было слышно, как шлепали по лужам ее кирзовые сапоги. В нескольких метрах от него она вдруг поскользнулась, но не упала, а, с трудом удержав равновесие, одним махом преодолела оставшееся расстояние. Так и влетела к нему в объятия – вечно чужая зазнобушка!
Первый вопрос, конечно, о Юрке:
– Ну что там?
– Полный порядок. Передает привет.
– Я ужасно беспокоилась…
– Ну и зря!
– Знаешь, у нас только и говорят, как вам там достается.
– Как всегда, – пожал плечами Борис.
– За медикаментами?
– Разумеется. За чем же еще?
– Боречка, пошли быстрей! – заторопила она его. – А то можешь не успеть!
– Почему?
– Мы перебираемся на новое место!
– Куда?
– Не знаю… Куда-нибудь в тыл подальше. Боимся, что фрицы прорвутся…
Здесь и впрямь готовились к отъезду: на улице и во дворах стояли и грузились машины. Связисты сматывали провода. Из одного дома в другой перебегали озабоченные ординарцы.
Рая быстро шагала впереди, ведя Бориса за собой какими-то задворками. Наконец они вышли к длинному каменному сараю, около которого возвышалась гора пустых ящиков из-под медикаментов и стояли порожние бутыли.
У двери Рая протянула руку:
– Дай заявку.
Вошли в сарай. Рая решительным шагом направилась в дальний угол, откуда доносился мужской голос начальницы медсанбатовской аптеки Лиды Мухиной.
Лида была весьма заметной фигурой среди медиков корпуса. Огромная, с постоянно сердитым, и заспанным лицом, она производила на окружающих странное впечатление прежде всего своей суровостью. Было известно, что она закоренелая мужененавистница и всех до единого мужчин считает отпетыми негодяями. И соответственно вела себя. Поэтому Борис предоставил действовать Рае, а сам стушевался.
– Лидочка! – В голосе Раи зазвучала просительная, почти заискивающая нотка. – Вот тут приехали из сто тридцать первой. Им срочно нужны медикаменты.
– Раньше не могли прийти? – проворчала Лида. – У меня уже все упаковано.
– Лидунчик, но он же только что приехал!..
Прошла долгая минута, прежде чем Лида хмуро спросила:
– Заявка где?
– Вот! – протянула Рая.
Лида взяла листок, заглянула в него и молча шагнула к своему столу. Пристроилась на углу и пошла вычеркивать один медикамент за другим.
Борис рванулся к столу:
– Постойте, дайте посмотреть, что вы там вычеркиваете?
– Что надо, то и вычеркиваю, – огрызнулась Лида.
Борис и Рая склонились над столом, провожая взглядами каждый свирепый прочерк. Иногда Борис не выдерживал:
– А градусники зачем?
– А пирамидон зачем?
– А банки?
На это Лида отвечала:
– А затем, что они вам не нужны!
Закончив просматривать список, сказала санитару:
– Выдайте старшему лейтенанту перевязочные материалы!
Она и вправду оставила в заявке одни бинты и вату. Лишь то, что необходимо для перевязки раненых. Что ж, она права. Градусники и банки им сейчас без надобности. Так же как пирамидон. Как десятки других мирных лекарств. За неделю боев под Лауценом к ним, в медсанвзвод, не поступило ни одного больного. Зато число раненых растет с каждым днем.
Как стало известно, гитлеровцы перебросили сюда эсэсовскую танковую дивизию и еще какие-то части с Западного фронта и пытались любой ценой остановить наступление на этом участке. Конечно, если бы это было в начале боевой операции, фрицам бы задали такого жару, что они бы снова откатились к союзникам. А сейчас в бригаде Бориса после полутора месяцев боев осталось всего двадцать танков. Впрочем, для танковых частей это дело привычное: пока не подойдет новая матчасть, каждому приходится сражаться за троих!
Однако сегодня утром, когда Борис уезжал из бригады, положение было еще терпимым. Немцам не удалось сколько-нибудь продвинуться. Правда, в двух местах они слегка потеснили мотострелковый батальон Чепарина, но, судя по всему, не надолго. Заскочивший на минутку в медсанвзвод Юрка сообщил, что Чепарин дал слово Бате к вечеру вернуть утраченное.
Сказал Юрка и еще что-то важное. Но что, хоть убей, Борис не мог вспомнить. Он не совсем уверен, что речь шла о Рае. Скорее всего, нет. Последние дни Юрка почему-то избегал говорить о ней. Прощаясь, Борис не выдержал и спросил: «Привет передавать?» И Юрка, смеясь, ответил: «Разумеется!» И было в этом ответе и в этом смехе что-то такое легковесное и бездумное, что Борис растерялся. Неужели Юрка охладел к ней? После того, что у них было?
Это в основном и вывело Бориса из равновесия. Всю дорогу он видел перед собой их лица: Юркино, красивое и живое, с его обычным, слегка насмешливым выражением, и Раино, с ее странными, постоянно меняющими цвет глазами.
И все же, как ни значительна была для Бориса эта новость, он ощущал нарастающее беспокойство оттого, что никак не может припомнить что-то еще важное и существенное, сказанное Юркой. Но это продолжалось с ним лишь до тех пор, пока он не увидел Раю, перебегавшую дорогу.
Сейчас все усилия он тратил на то, чтобы скрыть от Раи свою растерянность. Не дай бог, если она догадается, что Юрка остыл к ней, поймет это по его, Бориса, глазам, в которых нет-нет да и промелькнет радость!
Но она ничего не замечала. Сразу принялась за дело. Принесла откуда-то пустой мешок. Борис держал его, а она с санитаром кидала туда бинты и вату. Иногда он встречал ее взгляд, тут же теплевший от дружеского расположения к нему.
А потом за ней прибежала санитарка:
– Товарищ старший лейтенант! Вас товарищ майор вызывает!
– Что там?
– Раненых привезли! Две машины!
Перевязочные пакеты, которые Рая держала в руках, просыпались обратно в ящик. Не взглянув на Бориса, девушка устремилась к выходу. И он понял, что в эту минуту она ни о чем, кроме Юрки, не думает: а вдруг он там, среди раненых? Неужели так, со страхом и надеждой, она встречает каждую машину?
У двери Рая все-таки вспомнила о нем и обернулась:
– Боря, мы тронемся не раньше чем через час! Обязательно приходи! Прямо ко мне, в приемное отделение! У меня к тебе дело есть!
– Хорошо! Приду! – крикнул ей вслед Борис.
2
И не пришел. Так уж сложились обстоятельства. Выходя из аптеки, Борис нос к носу столкнулся с капитаном Королевым, который был адъютантом комбрига до Юрки. С весны прошлого года Королев стал офицером связи корпуса, и они довольно часто встречались на фронтовых дорогах.
На этот раз Королев при виде Бориса почему-то удивился:
– Ты здесь?
– Да, а что? – насторожился Борис.
– А я думал, что ты тоже в окружении.
– В каком окружении?
– Ты что, с луны свалился, не знаешь, что ваша бригада попала в окружение?
– Как попала в окружение? Когда? Я только оттуда!
– Ты действительно ничего не слышал?
– Нет.
– Так вот, час назад немецкие панцеры вышли к Куммерсдорфу и перерезали дорогу на Лауцен!
Это было шоссе, которым Борис добирался сюда.
Значит, сейчас они все там, в окружении. И Юрка, и весь медсанвзвод, и добрый десяток его друзей! Они там, а он тут, в безопасности! Может быть, многих из них уже нет в живых…
Что же делать? Главное – как доставить туда перевязочные материалы? Когда он уезжал, бинтов и ваты в бригаде оставалось всего на полдня работы.
– Да, положение, – выслушав Бориса, согласился Королев. И вдруг оживился: – А ты попробуй сходить в штаб корпуса. Может быть, там что-нибудь придумают?..
– Попробую… Бывай!
– Бывай!..
Закинув за спину мешок с бинтами и ватой, Борис быстрым шагом двинулся к центру городка.
За какие-нибудь полчаса, пока он получал перевязочные материалы и разговаривал с Королевым, улицы неузнаваемо изменились. По ним потянулись колонны грузовиков и обозы, спасающие от возможного прорыва немцев различное военное имущество. Непрерывно сигналя клаксонами, в общий поток с немалым трудом втискивались штабные автобусы и легковушки второго эшелона, медсанбатовские «санитарки».
А на перекрестках уже стояли и следили за порядком суровые, не идущие ни на какие уступки регулировщики с автоматами – солдаты комендантского взвода. В отличие от девчат дорожного батальона, эти не остановятся, если потребуется, перед решительными действиями.
А в такой момент все может быть. Хотя командование корпуса и оповестило всех, что это никакое не отступление, а только передислокация тылов с танкоопасного направления, нервы у большинства взвинчены. Поэтому время от времени кто-нибудь да срывался. То пытался объехать – и неудачно, то поторопился – и врезался в идущую впереди машину. И тогда образовывалась пробка. Но даже матерная перебранка, вспыхивавшая при таких ситуациях, затихала, едва появлялись молчаливые и угрюмые регулировщики.
В общем, состояние людей понять нетрудно. Ведь все, что было до сих пор, походило на волшебный сон. И то, что ты уже на немецкой земле. И то, что до самого Берлина осталось всего двести километров. И то, что ты еще живой… А сон… а сон всегда может прерваться…
Борис шагал, не обращая внимания на машины, которые то и дело заезжали на тротуар, превращая его в густое и вязкое месиво Ясно одно: он должен во что бы то ни стало добраться до бригады! Где бы она ни находилась!
Не исключено, что в ближайшие часы она сама выйдет из окружения. Тогда придется искать ее где-нибудь поблизости. Борис убежден, что прорываться она будет к своим тылам, которые расположены отсюда в нескольких километрах. Так было, например, в конце прошлой операции, когда наступление в результате многодневных ожесточенных боев также выдохлось.
Борис потянулся за планшеткой, чтобы посмотреть все по карте, но тут вспомнил, что не взял ее с собой. Обычно он никогда не расставался с планшеткой, но сегодня, рассчитывая скоро вернуться, оставил ее в штабной «санитарке». Таким образом, ко всем его тревогам прибавилась еще одна. В планшетке находилось то, чем он особенно дорожил: Раины фотокарточки и фронтовые записи. Свои фотоснимки Рая подарила ему еще в училище. Откровенно говоря, он уже тогда был влюблен в нее по уши. Она, конечно, видела это и, чтобы не отставать от подруг, вовсю крутивших с ребятами из мужского фельдшерского батальона, тоже принимала его ухаживания. Впрочем, ей, как и ему, казалось, что она его любит. Но только после того, как они попали на фронт и попросили, чтобы их направили в одну часть, они поняли, что не надо было этого делать. Ровно через месяц Рая перебралась в блиндаж к комбригу – высокому и стройному седоватому полковнику, в которого нельзя было не влюбиться. Ходили слухи, что они расписались в Киеве. А потом в ее жизнь и в жизнь полковника вихрем ворвался юный и прекрасный как бог Юрка…
Но эти фотокарточки принадлежали ему, Борису, и никому больше. И он бы не хотел, чтобы их кто-нибудь увидел. Даже Юрка, хотя тот и так все знал от Раи.
Неожиданно Борис усмехнулся. Боже, какая ерунда лезет в голову. Если и суждено кому-нибудь заглянуть в планшетку, то фрицам! А им плевать на все фотокарточки мира!
Другое дело – тетрадка с фронтовыми записями. Разумеется, он ничего такого не писал. Но кое-что немцы могут почерпнуть: он день за днем описывал все, что видел и слышал. «Тоже мне летописец Нестор!» – мысленно выругал он себя.
А вообще обидно: два года таскал с собой планшетку, а один раз оставил ее – и на тебе, окружение!..
– Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! – вдруг услыхал он позади.
Борис обернулся. К нему бежал, лавируя между машинами, солдат в новенькой офицерской шинели с подоткнутыми полами. Борис узнал его. Это был ординарец начальника обозно-вещевого снабжения капитана Осадчего, со странным именем Коронат.
В иное время эта встреча вряд ли вызвала бы какие-либо чувства. Теперь же, увидев знакомую физиономию, Борис обрадовался: кем бы тот ни был, а все-таки однополчанин.
Подбежав, Коронат взволнованно произнес:
– Товарищ старший лейтенант! Шагайте до ратуши!
– А что там?
– Зампотех собирает всех наших!
– А он разве здесь?
– Здесь!
– А зачем собирает, не знаешь?
Коронат быстро посмотрел направо, налево и, убедившись, что никто не подслушивает, тихо сообщил:
– Знамя спасать.
– Как, знамя спасать?
У Бориса перехватило дыхание. Неужели дела в бригаде настолько дрянь, что в самый раз подумать о спасении знамени? Несомненно. Иначе они не просили бы о помощи.
Но кто и как будет спасать его?
Он на мгновение увидел Юрку, комбрига, медсанвзводовцев, окруженных гитлеровцами. Горстку людей, оставшихся в живых. Последних защитников гвардейского знамени…
Затем очнулся. Спохватился – где Коронат? Только что был здесь и уже куда-то исчез.
А вон он где! Смешно, по-бабьи поддерживая подвернутые полы шинели, Коронат перебегал дорогу. Куда он? Наверно, увидел еще кого-то из их бригады…
3
Оно показалось издалека – самое высокое и самое старое здание городка. Около него стояло несколько машин, виднелись небольшие группки бойцов. Наконец Борис увидел и зампотеха бригады Рябкина. Маленький и кругленький, он носился вдоль колонны и отдавал какие-то распоряжения. Внешне подполковник меньше всего был похож на боевого офицера. Его комичная наружность многих вводила в заблуждение. Между тем о его отчаянной и озорной храбрости ходили по корпусу легенды. Рассказывали, например, что однажды в бою он в одной майке, смешно обтягивавшей животик, выкатил на своем «доджике» перед повернувшими было назад мотострелками, и те, одинаково ошарашенные его смелостью и видом, с гоготом и свистом снова двинулись на немцев и, неожиданно для себя, погнали их. При этом, по одной из версий, он играл на губной гармошке, а по другой – грозил фашистам кулаком и крыл их матом. Что правда, а что выдумка, знал, возможно, только он. Спросить же у него, как было на самом деле, новички стеснялись, а «старички» считали лишним. Им нравилось, что об их командирах ходили легенды. И чем неправдоподобнее, тем лучше.
– Мальцев! – долетал до Бориса хриплый голос зампотеха. – Сгоняйте на склад, привезите десять ящиков гранат! Семь противотанковых и три – лимонок!.. Суптеля! Да помогите же установить ДШК!.. Ромашко! Ну где же Горпинченко со своей командой? А ну-ка бегом за ними! Передайте им, что, если через десять минут здесь не будут, я сам приеду за ними… Кондратьев! Вы бы показали людям, как пользоваться фаустпатронами!
– Есть!.. Есть!.. Есть!..
Все, к кому он обращался, тотчас же бросались выполнять его приказания. Знали, что он все помнит и все видит. Вот и сейчас, распекая лейтенанта Фавицкого за опоздание, он вдруг обернулся и без передышки принялся пробирать артиллерийского техника Иванова, который в это время где-то за две-три машины от него допустил, по-видимому, оплошность. Порой он не выдерживал и сам показывал, что и как надо делать.
Борис поставил мешок на подножку ближайшей машины и направился к подполковнику. Но того уже несло в другой конец колонны. Многих Борис знал. Это были солдаты и офицеры различных тыловых служб: ремонтники, химики, кладовщики, музыканты, ездовые, короче говоря – вся тыловая братия, включая двух портных братьев Агафоновых и бригадного парикмахера Филиппа Ивановича. С неделю назад всех их, в связи с обострением обстановки на передовой, отвели в тыл корпуса. Сделано это было не потому, что так уж берегли их, – просто чтоб не путались под ногами. А они, выходит, снова понадобились…
Несколько обособленно от тыловиков держалась «черная пехота» – танкисты с подбитых и находящихся в ремонте «тридцатьчетверок».
Встречались Борису и раненые. Одни из них передвигались, опираясь на палку, и сильно прихрамывали. У других была забинтована голова или рука. Среди раненых попадались знакомые: в свое время большинство из них прошло через медсанвзвод. Видимо, зампотех обратился к выздоравливающим и легкораненым за помощью, и те откликнулись…
А подполковник опять исчез куда-то. Не во двор ли ратуши?
Ого! Старые знакомые! Все начальники служб!
– Привет гэсээмщикам! Ну как, горюче-смазочных материалов хватит только туда или на обратно тоже?
– Хватит! Горючих туда, а смазочных – обратно!
– Бог ты мой! И финансы с нами?
– А как же! Бить фрицев рублем!
– Салют трофейной команде! За новыми трофеями?
– Нет, за старыми! Что вы там побросали!
Это была их обычная манера разговора друг с другом, та легкая и беззлобная пикировка, которая не мешала им одновременно быть и серьезными. Конечно, никто так свободно не владел метким и острым словом, как Юрка. Но то был Юрка, дитя двух столиц – Киева и Москвы. В первой он родился, во второй – жил и учился…
Из-за ближайшей машины вынырнул подполковник. Чем-то озабоченный, он устремился к голове колонны. Но на полпути оглянулся и увидел следовавшего за ним Бориса.
– А… доктор!
Не останавливаясь, крепко пожал руку.
– И вы с нами? Очень хорошо! Садитесь в мою машину!
Борис закинул в «доджик» мешок и поднялся в кузов. Там уже сидели четыре офицера. Двоих Борис знал хорошо. Среднего роста, кряжистый, с ранними залысинами, начальник обозно-вещевого снабжения бригады капитан Осадчий был ему всегда несимпатичен. Может быть, тем, что казался сам себе значительной фигурой: как же, обувал и одевал целое соединение!
Со вторым офицером – капельмейстером бригады старшим лейтенантом Лелекой – Борис находился даже в приятельских отношениях. То есть при встречах они проявляли друг к другу чуть больше интереса, чем позволяли время и обстоятельства. Одно не нравилось в этом человеке – его улыбочки. Он и сейчас отметил появление Бориса одной из них – сладчайшей гримасой.
В кузове были еще два офицера. Оба в одинаково новых шинелях, в одинаково скрипящих ремнях, с одинаковыми брезентовыми полевыми сумками. И лицами – с одинаково легким пушком на щеках и верхней губе, с одинаково открытым и испуганным выражением – они были похожи. Борис взглянул на них с любопытством и жалостью:, таким же цыпленком два года назад начинал и он свою фронтовую жизнь. Он живо представил, каково им: прямо с корабля на бал!
Поздоровавшись за руку с офицерами и шофером зампотеха Хусаиновым, Борис сел рядом с капитаном Осадчим.
– Как дела там?
– Говорят, немцы Лауцен взяли! – хмуро ответил Осадчий.
– А наши как? – каким-то не своим, сдавленным голосом спросил Борис.
– До утра, сообщили, продержатся.
– Быстрее бы добраться туда!
– А что толку от этого? – насмешливо взглянул на Бориса капитан Осадчий. – Много с такими вояками, как мы, навоюешь…
Что ж, беспокойство его понятно. Действительно, трудно рассчитывать на боевые качества всей этой наспех вооруженной тыловой команды. Да и что могут сделать несколько десятков ремонтников, кладовщиков и музыкантов против целой вражеской группировки?
4
Похоже, что те же мысли одолевали большинство участников предстоящего рейда.
Бориса поразил капельмейстер Лелеко. Все началось с того, что он подсел к новичкам и, нервно поигрывая одной из своих улыбочек, стал пугать их предстоящими боями.
– Дай бог, чтоб из нас шестерых хотя бы один остался в живых, – заключил он.
Возможно, так и будет. И все-таки Борис с трудом удержался, чтобы не одернуть его. От этих бесконечных нервных ужимок и гримас даже простые слова приобретали какой-то зловещий оттенок. Кроме того, Лелеко с явным удовольствием и интересом наблюдал за растерянностью ребят. А это уже было совсем неблагородно. И главное – непохоже на него. «Тихий капельмейстер шумного оркестра», – как-то отозвался о нем Юрка, и Борису до сегодняшнего дня казалось, что этой оценкой исчерпывается характеристика Лелеки. И вдруг такая черточка. Во всяком случае недалекий и самодовольный Осадчий куда проще и понятнее.
