Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
Филипп Иванович держал в руках фаустпатрон и с отчаянной решимостью поджидал неприятельские танки и самоходки.
– Филипп Иванович, а где остальные ваши? – спросил Борис.
– Агафонычи, что ли? – так величал он портных, братьев Агафоновых. – А вон они!.. А чуток подальше сам Кондратьев!
– А пятый где?
– Ездовой-то?.. А кто его знает! Он не наш…
Борис замер. Танки и самоходки, которые первые минуты после боя двигались беспорядочно, снова выстроились и теперь приближались к позиции «бронебойщиков».
– Доктор, на цигарку не найдется? – спросил Филипп Иванович.
Борис не ответил… Три танка, вернее, два танка и одна самоходка, ворвались в полосу света, отраженного горящим сараем, и понеслись дальше, поливая из пулеметов темноту.
Неужели этот герой из каптерки пропустит их? Они же сами просятся, чтобы их подбили! Ну сколько можно выжидать? Господи, неужели проскочат?!
Но нет, одно за другим дробно защелкали противотанковые ружья… Самоходка, которая шла с краю, завертелась на месте и остановилась… Вот тебе и Осадчий! Если бы и дальше так пошло!.. Впереди идущий танк стал на ходу разворачиваться… Ну что же они медлят? Ну что же медлят?.. Но в это время опять ударили бронебойки. Подбитая самоходка задымила. Будешь знать, стерва!.. Второй танк задом попятился к горящему сараю и оттуда выстрелил из пушки. Вслед за ним открыли огонь и три новые вынырнувшие из темноты самоходки… Затем все пять машин, не прекращая стрельбы, устремились вперед на позиции «бронебойщиков»…
Но почему молчит Осадчий? Почему он молчит? Неужели все?
Едва разъяренные самоходки и танки ворвались на опушку леса, как ожило одно из противотанковых ружей. Оно сделало всего два торопливых и неметких выстрела и тут же замолкло, раздавленное танком.
– Доктор, уходите! – крикнул Филипп Иванович.
На окопы, занятые «фаустниками» и «мотострелками», двигалось шесть танков. К ним присоединилась пятерка, только что расправившаяся с «пэтээровцами».
Понемногу светало, и Борису отчетливо была видна каждая машина.
Когда танкам до «мотострелков» оставалось каких-нибудь семьсот метров, они прибавили ходу и открыли по окопам непрерывный огонь. Борис крикнул:
– Филипп Иванович, у вас нет противотанковых гранат?
– Нет. Вон у хлопцев полно!
Борис выбрался из окопа и, согнувшись в три погибели, метнулся к «мотострелкам». За спиной ударили две пулеметные очереди. Он спрыгнул в ближайший окоп. Там находился офицер с перевязанной головой.
– Иванов? – Борис узнал артиллерийского техника. – Ты не видел, где подполковник?
– Где-то там! – кивнул тот головой.
– Противотанковые есть?
Иванов достал откуда-то из-под ног гранату.
– Держи!
– А больше нет?
– Успей эту швырнуть!
– Ложись! – крикнул Борис.
Снаряд разорвался в нескольких метрах от окопа. Обоих окатило густой грязью.
– Санитар!.. Санитар! – услыхал Борис чей-то жалобный голос.
– Я пошел, – сказал он и, прижимая к груди гранату, вылез из окопа. Бросился к траншее, откуда доносились стоны.
И тут новый разрыв просыпал близко целую пригоршню осколков. Сгоряча Борис не обратил внимания на легкий удар в левое плечо. Когда же в этом месте стало горячо и мокро, он понял, что ранен. Но так как боли не было и рука двигалась, то он отнесся к этому довольно спокойно. Тем более что сейчас ему было не до себя: стоны раздавались еще в двух-трех местах.
Борис скатился вниз…
– Боря! – тихо позвал раненый.
– Кто это? – Борис подполз к нему. Зажег спичку. Узнать раненого было невозможно. Осколок снаряда срезал у него нос, губы, подбородок. Вместо лица одна сплошная рана.
– Это я, Фавицкий, – просипел горлом раненый. – Пристрели меня.
– Больше мне делать нечего!.. Сейчас наложу повязку. А в госпитале тебе сделают пластическую операцию. Физиономия не хуже прежней будет, можешь не сомневаться!
Сильный взрыв сдвинул стенки траншеи. На спину Борису скатился большой ком земли, но он не скинул его – продолжал перевязку.
Через несколько секунд раздался еще один сильный взрыв.
– Что там? – выдохнул Фавицкий.
– Дают фрицам прикурить! – ответил Борис, накладывая повязку.
Сквозь пальбу донесся слабый стон:
– Сестра!.. Сестра!..
– Ну, все! – Борис закончил перевязку. – Ты подожди меня здесь, а я пока сбегаю посмотрю. Там еще раненые!
Борис высунулся из траншеи… Вот так старики! Фаустпатронами подбили два танка! И не только подбили, но и заставили гитлеровцев отказаться от лобовой атаки! Сейчас немецкие танки и самоходки предпринимали какой-то сложный маневр – не для того ли, чтобы обойти отряд справа или с тыла?
Чем все это кончится?..
Борис вылез на бруствер и, согнувшись, побежал в направлении стонов.
Когда он спустился в большую воронку, сохранившуюся с давних времен, то увидел там Раю, которая перевязывала раненого солдата из музыкантской команды.
Она страшно обрадовалась Борису.
– Боренька, я сейчас!..
Закрепив повязку английскими булавками, она успокоила солдата:
– Ну все, милый. Через месяц снова будешь как новенький!.. Боря! Мне надо тебе что-то сказать.
– Там раненые…
– Я знаю… Если что со мной случится, – проговорила она, заглядывая ему в глаза, – мою полевую сумку передашь комбригу.
– Комбригу?
– Да, так надо.
– А Юрке что передать из шмуток?
– Господи, до чего же вы все, мужики, глупые…
– А яснее?
– Неужели тебе непонятно, что обо мне Батя будет помнить всю жизнь! А Юрка… Юрка быстро утешится!.. Ну как, передашь?
– Передам. Но при условии…
– Ты останешься жив, это я точно знаю!..
Борис услышал чье-то чертыхание, прерываемое стонами.
– Надо идти!
– Что это у тебя? – воскликнула Рая, заметив у него на рукаве шинели расплывшееся темное пятно.
– Так, пустяковина.
– Боря! Постой!.. Ты же ранен! Дай перевяжу!
– Потом, – сказал Борис, выбираясь из воронки…
В окопе, из которого доносились стоны, полулежал капитан Сапожнов, начальник службы ГСМ бригады. Одна нога у него была как-то странно отставлена. Преодолевая внезапно накатившую на него слабость, Борис боком съехал в окоп.
– Куда ранен? В ногу?
– Стыдно сказать – в пятку.
– Ого! В моей практике это первый случай.
– Вот именно. Будут теперь прохаживаться на мой счет.
– Это уж как пить дать, – согласился Борис, пытаясь снять с раненого сапог.
– Ой!
– Потерпеть придется.
– Давай!..
Борис вытер выступивший на лбу холодный пот. Собрав силы, он стянул с капитана сапог и приступил к перевязке. Раненый продолжал переживать:
– Скажут… показал немцам пятки… смазал пятки салом… только пятки сверкали…
– А все же как они тебя подстрелили? – полюбопытствовал, закончив перевязку, Борис.
– Вот видишь, – вздохнул Сапожнов. – Теперь всех это будет интересовать.
– Ну как, у тебя хватит терпения досидеть до конца боя? – спросил Борис.
– Хватит, – ответил тот. – Только придвинь ко мне поближе гранаты.
Борис переложил их.
– Ну, я пойду?
– Двигай.
Пока Борис занимался ранеными, обстановка изменилась. Фашистские танки, которые шли в обход, уже поворачивали – по-видимому, чтобы напасть с тыла.
Из оврага, находившегося сразу за рядами траншей и окопов, на короткое время показалась приземистая фигура зампотеха. Подполковника Рябкина поддерживали под руки два «черных пехотинца». Господи, неужели и он ранен?
Борис вылез из окопа и, зажав рукой уже сильно мозжившую рану, помчался к оврагу…
Это была скорее широкая и довольно глубокая канава, вырытая невесть для чего. По верхнему гребню обоих склонов тянулись траншеи и окопы. Бойцы могли переходить с одного склона на другой в зависимости от направления неприятельского удара. В настоящее время они держали оборону с тыла.
Здесь же, в овраге, укрылись от обстрела «санитарка» и «доджик». Около них прямо на земле лежали и сидели раненые. Борис увидел Лелеку. Тот пристроился на подножке. Левая рука у него была перевязана, и он бережно ее поддерживал. Встретившись взглядом с Борисом, капельмейстер как ни в чем не бывало состроил гримасу. Вот и пойми его!.. Раи у «санитарки» еще не было…
Борис подошел к группе офицеров, окружившей подполковника Рябкина, который, сидя на снарядном ящике, отдавал распоряжения. Он был очень бледен. На одной ноге у него топорщился разрезанный и перетянутый бинтом сапог.
– А, доктор! – сказал он, увидев Бориса. – Меня тут без вас и ранили, и перевязали… Ну что ж, товарищи, по местам.
Ему помогли встать на ноги, и он медленно, поддерживаемый не отходившими от него двумя «черными пехотинцами», начал подниматься по склону.
Борис добрался до свободного окопа. Там прижался раненым плечом к стенке и положил перед собой в нишу противотанковую гранату…
– Где он?
– Вон там!
Рая? Она съехала к нему в окоп, разгоряченная бегом и очень решительная.
– Борька, наконец-то я тебя нашла!.. Дай перевяжу!
– Ты что, не видишь? – кивнул он на приближающиеся танки и самоходки.
– А плевать! Давай руку!
Она заставила его снять шинель и принялась за перевязку.
Не удержалась от того, чтобы не отчитать его:
– А еще пятерку по хирургии имел!..
Она бинтовала, а рядом уже снова рвались снаряды.
– Рай, сойдет!..
– Еще немножко…
Они оба вздрогнули, услышав чей-то отчаянный выкрик:
– Фельдшера!.. Фельдшера сюда!
– Боря, я пойду! – сказала она и, воспользовавшись тем, что он никак не мог натянуть на раненую руку шинель, опередив его, выскочила из окопа.
Борис взял из ниши гранату. О боже, какая она тяжелая и неудобная. Ее докинуть можно, только когда танк всего в нескольких метрах…
18
А танки и не думали рисковать. Когда до оврага им осталось метров двести пятьдесят – триста, они неожиданно вытянулись в одну линию и, держась на расстоянии, начали в упор расстреливать окопы и траншеи.
Борис втянул голову в плечи и прижался горячей щекой к холодной и скользкой стенке окопа. В сплошном грохоте слились выстрелы и разрывы. Осколки с коротким свистом пролетали над затылком и вонзались где-то рядом. Как в ознобе, дрожала земля.
И вдруг какое-то неясное, но неодолимое побуждение заставило его приподняться и выглянуть наружу. Он не сразу разглядел в утренней дымке маленькую юркую фигурку, ползком пробирающуюся к танкам. Рядом поднимались разрывы, а боец все полз и полз. Кто это? На затылке белела повязка. Кто-то из выздоравливающих…
Из соседнего окопа выглянул начфин Зубрилин. На его огромной голове шишом торчала новенькая каска. Где он ее взял? Или предусмотрительно запасся перед рейдом?.. Зубрилин показал рукой вперед… И тут Борис увидел второго бойца, двинувшегося к танкам. Кто это – с такого расстояния разглядеть было трудно. Но что-то в этом человеке, в его узкой и подвижной спине, задевало и тревожило память.
Немцы тоже его заметили. Весь огонь они, казалось, перенесли на обоих смельчаков.
Когда первому бойцу до «мертвого пространства» оставался какой-нибудь десяток метров, он вдруг замер и уже больше не двигался. Было видно, как гитлеровцы послали в лежащего еще несколько длинных пулеметных очередей.
Но, может быть, он притворился мертвым, чтобы потом при первом же удобном случае швырнуть гранату? Такое тоже бывало.
Теперь все внимание было приковано ко второму бойцу. В отличие от первого он передвигался короткими перебежками. Правда, так больше риска, зато, если повезет, можно быстрее добраться до танков.
Немцы вели себя крайне нервозно – по-видимому, решили, что вслед за этими двумя двинутся и другие.
Затаив дыхание Борис следил за поединком человека с танками.
До поры до времени парню везло. Он преодолел добрую половину пути, когда его в первый раз слегка задела пуля или осколок. Во всяком случае он лишь споткнулся и чуть дольше обычного поднимался с земли. Но на этом кончилось его везение. Во время следующей перебежки он был снова ранен, упал на колени, а затем ткнулся лицом в землю.
О том, чтобы оказать медицинскую помощь первому бойцу, не могло быть и речи – он лежал рядом с танками. Да и, похоже, ему уже вряд ли что-нибудь поможет. Зато второй был жив. Борис видел, как он пытался незаметно подползти к ближайшей воронке. Вдруг раненый обернулся. Да это же Хусаинов, шофер зампотеха!..
Что же делать? Как добраться до него? В сущности, надо повторить его смертельный бросок.
В эту минуту Борис увидел в одной из траншей Раю. Наклонив голову, она торопливо закрепляла у ремня санитарную сумку – чтобы не болталась при беге.
На раздумье не оставалось времени. Значит, или он, или она… Боясь, что Рая снова опередит его, Борис быстро перевалился через бруствер…
Он пополз, превозмогая боль в плече, стараясь не думать о том, что его в любое мгновенье может разнести в клочья снаряд, прошить пулеметная очередь. Густой ядовитый дым тола стлался по земле, ел глаза, забивал горло. А кругом по-прежнему все громыхало, звенело, дрожало…
Борис оглянулся: видит ли его Рая? А то, не заметив его, поползет тоже… Кто-то отчаянно махал ему рукою: назад, назад!.. А вдруг он ошибся, неправильно понял Раин жест? Может быть, она всего лишь закрепляла санитарную сумку, чтобы удобнее было лазить по окопам?
Но даже если она не собиралась идти, назад он не повернет: все равно там, у воронки, раненый Хусаинов!
Борис решительно отвернулся и пополз дальше, загребая землю здоровой рукой.
– Доктор, назад! – долетел до него знакомый хриплый голос.
Но было уже поздно. Что-то огромное и тяжелое навалилось на голову, прижало к земле. И тотчас же наступила тишина. Борис пытался подняться, но не смог. Коротко обожгла мысль: «Неужели умираю?» Но пока в ярких и обрывочных видениях угасало сознание, тонкой нитью пульсировала надежда: «А может быть, я только ранен! И тишина эта не что иное, как конец боя?..»
А потом все исчезло…
Когда он пришел в себя, его еще окружала тишина. Затем в нее ворвались первые далекие голоса. Один был женский – как будто Раин…
– Осторожней!.. Осторожней!..
Кого-то они несут… Очевидно, кто-то еще ранен… И тут он ощутил легкое покачивание. Неужели речь шла о нем? Ну да, он же на носилках!.. Где он? Куда его несут?.. Перед ним вспыхнула узкая светлая полоска неба. Он не сразу понял, что лежит лицом вниз на щеке и видит только одним полузакрытым глазом… Когда и как кончился бой? И что с ним, куда ранен? Спросить бы у кого…
– Рая! – позвал он.
Но она почему-то не ответила, не подошла к нему.
Тогда он попробовал приподнять голову и тут же опустил ее – острая боль пронзила затылок, челюсти…
С земли повеяло сыростью и холодом. Расползался туман, зыбкий и прозрачный.
– Носилки поставьте здесь, – услыхал он снова далекий женский голос.
Санитары осторожно опустили носилки, и Борис увидел рядом с собой других раненых, сидящих и лежащих в тумане. Их было много, может быть, человек двадцать. Но среди тех, кто попал в его поле зрения, он заметил лишь две или три знакомые физиономии. Странно, где же остальные раненые – Рябкин, Фавицкий, Сапожнов, Лелеко?
– Комбриг! – донесся чей-то предупреждающий возглас.
Комбриг? Стало быть, бригада вышла из окружения и их отряд соединился с ней! Теперь понятно, отчего так много незнакомых лиц.
– Когда придут машины за ранеными?
– Если ничто их не задержит, то через полчаса, товарищ гвардии полковник! – ответил тот же женский голос.
– Не затягивайте эвакуацию. Постарайтесь отправить всех одним рейсом.
– Это невозможно.
– Постарайтесь, доктор.
– Хорошо, товарищ гвардии полковник.
Да это же Вера Ивановна! Как он ее не узнал! Одно неясно – почему эвакуацией раненых занимается она, а не начсанбриг, как обычно?..
Где Юрка? Где Рая? Не может быть, чтобы они не знали, что он тяжело ранен!
Обдирая нос и подбородок о жесткий брезент, Борис с большим трудом повернул голову. Там, у его изголовья, сидел немец с забинтованными обеими руками. Это был тот, второй дезертир, пониже ростом, молчальник, которого Борис потерял из виду. Он тоже ранен. К тому же – своими. Но сейчас он загораживал собой все на свете!.. Как сказать по-немецки, чтобы посторонился?.. Нет, начисто из головы вылетело! А, черт с ним, пускай себе обижается! И Борис произнес:
Немец посмотрел на него и отвел взгляд.
– Вег! – уже начал сердиться Борис.
Немец удивленно взглянул и наклонился к нему:
– Хабен зи етвас гезагт?[25]25
Вы что-то сказали?
[Закрыть]
Борис видел перед собой его круглое небритое лицо и чувствовал, как опять погружается в тишину…
А потом, спустя какое-то время, тишина вновь отступила, и он услышал вдалеке голос – торжественный и красивый, как у дикторов московского радио:
– Они пали, отдав свои молодые прекрасные жизни за нашу победу…
Хоронят погибших? Но кого? Кого?.. С невероятными усилиями Борис согнул здоровую руку и просунул кулак под голову, подняв ее еще на несколько сантиметров. Но и по эту сторону сидели и лежали раненые. Стоял, держа на весу раненую руку, Лелеко – словно готовился взмахнуть перед невидимым оркестром дирижерской палочкой…
– Слава героям, павшим за свободу и независимость нашей великой Родины!..
Значит, братская могила там, через дорогу… Борис узнал голос говорившего. Это был начальник политотдела подполковник Бурженков.
– Мы никогда не забудем ваши имена…
И стал называть погибших… Смертью храбрых пали подполковник Рябкин, младший лейтенант Степанов, капитан Осадчий, Фавицкий, Хусаинов, Филипп Иванович, экипажи обоих танков… Где-то в середине этого скорбного списка шел Юрка. И последней, как прикомандированную к части, упомянули Раю…
Борис лежал пластом на носилках и тихо, почти беззвучно плакал.
Вскоре его погрузили в «санитарку» и отправили в госпиталь. И он уже не слышал, как гудели танковыми двигателями и гремели гусеницами дороги западнее Лауцена.
Это выходило в тыл гитлеровским войскам соседнее механизированное соединение.
А воздух вокруг дрожал от рева десятков «ильюшиных», волнами заходивших на штурмовку танков и пехоты противника.
Наступление продолжалось.
БЫЛА У СОЛДАТА ТАЙНА
1
– Морев, танцуй! Тебе письмо!
– От кого?
– От какой-то Евгении!
Морев, даже не взглянув на письмо, которое держал в поднятой руке дежурный по заставе старший сержант Бирюков, направился к выходу.
– Ты что, не слышал? Тебе письмо!
– Потом! – Морев махнул рукой и вышел.
Старший сержант Бирюков озадаченно повертел в руках письмо, которое не хотели брать, пожал плечами. Морев есть Морев! Солдаты томятся в ожидании писем, подсчитывают дни, загадывают, когда будет ответ, а этот чудак нос воротит. Даже если он спешил к машине, все равно взять письмо – дело секунды. Видно, причина в чем-то другом.
Но особенно раздумывать о странном поведении рядового Морева Бирюкову было некогда: у дежурного и без того хлопот полон рот. Вот и сейчас, только присел, как из канцелярии раздался зычный голос начальника заставы старшего лейтенанта Ревякина:
– Дежурный!
– Посиди за меня! – сказал Бирюков младшему сержанту Дубовцову, проходившему по коридору.
– Передайте прапорщику, что он остается за меня, – приказал старший лейтенант. – Я поехал в госпиталь!
– Есть передать прапорщику, что он остается за вас, – четко повторил Бирюков. – Разрешите идти?
– Идите!
Старший лейтенант взглянул на часы. Полдесятого. И тут он вспомнил, что они с Андрюшкой еще не завтракали. Такого обилия обязанностей у него никогда не было. Один в трех лицах. Приходится работать не только за себя, но и за своих обоих замов. Первый из них, заместитель по политической части старший лейтенант Пекарский, уехал вчера в Красноярск хоронить отца. Заместителя же по боевой подготовке лейтенанта Хлызова три дня назад с почечной коликой отвезли в гарнизонный госпиталь. Так что успевай только поворачиваться: при любых обстоятельствах застава должна быть на уровне задач, поставленных командованием. Хорошо еще, что прапорщик Трофимов вернулся на днях из отпуска.
– Но сперва – позавтракать! – бросил старший лейтенант старшему сержанту Бирюкову, проходя мимо дежурки.
Неожиданно что-то стряслось с замком дверцы, и надо было срочно наладить: через двадцать минут выезжать. А тут еще под руку лез пятилетний Андрюшка, сын начальника заставы.
– Морев, дай отвертку!
– Погоди, самому нужна.
– А другую?
– Другую некогда искать!
– Все тебе некогда, некогда!
– Потерпи немножко, сейчас дам.
– А ты в ту сторону крутишь?
– В обратную.
– А в обратную винтик выпадет!
– Знаешь, а спрашиваешь.
– Эх, Морев, Морев, – вздохнул Андрюшка.
Точно так же вздыхал старший лейтенант Ревякин, когда Морев допускал какую-нибудь оплошность. И в остальном Андрюшка попугайничал, подражал отцу. Даже солдат звал исключительно по фамилиям. Кстати, все свое свободное от сна и еды время Андрюшка проводил в гараже, где около машин возились их водители – Морев и Бакуринский. Он уже знал многие инструменты, мог принести, подать, унести. На удивление родителям, помнил основные технические данные «уазика» и понемногу подбирался к другим маркам.
– Дай-ка лучше плоскогубцы! – обратился Морев к мальчику.
Тот быстро нашел их среди инструментов и подал шоферу.
В гараж зашел старший лейтенант Ревякин. Увидев сына, иронически спросил водителей:
– Смену себе готовите? Ну, ну, готовьте!
– Это все Морев! – кивнул на приятеля Бакуринский. – Домой торопится!
– Не больше твоего, – огрызнулся Морев.
– Да, бежит время, – сказал старший лейтенант.
– Смотря у кого, – многозначительно произнес Бакуринский.
– Что смотря у кого? – отозвался Ревякин.
– Время бежит. Вам-то еще трубить да трубить!
– Да, ловко поддел меня, – усмехнулся старший лейтенант. – Андрей, пошли! А то они тебя тут научат.
– Не научат, – решительно возразил мальчик. – Можно, я еще немножко?
– А завтракать кто за тебя будет? Артист Пуговкин?
– Угу! – включился в игру Андрюшка.
– Так он в кино снимается, ему некогда!
Хочешь не хочешь, а надо подчиняться.
– Морев, я быстро! – сказал Андрюшка.
– Ты больно не торопись, а то не поймешь, чего ешь, – напутствовал мальчика Морев.
– Ладно! – обещал тот.
Старший лейтенант с Андрюшкой ушли. Некоторое время водители работали молча. И вдруг Бакуринский спросил приятеля:
– Что, опять послание получил?
– Опять, – удрученно сказал Морев.
– Что пишет?
– Не знаю, не читал еще.
– Может, чего новое?
– Навряд.
– Думаешь, еще не дошло твое?
– До нас письма долго ходят.
– Постой! Ведь уже полтора месяца прошло! Даже до Камчатки письма идут не больше недели! – недоумевал Бакуринский. – А с другой стороны, пишет – значит, не получила. Непонятно!
– Поди затерялось где? – предположил Морев.
– Слушай, а вдруг это ее последнее письмо – ответ на то?
– Гадать-то чего? Вернусь, почитаю.
– Ну и терпение у тебя!
– Было бы куда торопиться…
– Тоже верно, – согласился Бакуринский. Потом глубокомысленно изрек: – Только помни: женщины любят, чтобы за ними последнее слово было.
Вернулся старший лейтенант один, без Андрюшки. В руке у него тяжело отвисал кожаный портфель с гостинцами для больного лейтенанта Хлызова.
– Наладил? – спросил у Морева.
– Так точно! – бодро ответил тот и в подтверждение хлопнул дверцей.
– Тогда поехали.
Через минуту маленький и верткий «уазик» уже накручивал на спидометр километры.
Сперва ехали молча. Но дорога дальняя – двадцать километров, – и старший лейтенант, чтобы не терять зря времени, принялся воспитывать Морева:
– Почистил бы бензином куртку.
– Да я чистил, товарищ старший лейтенант.
– Чем? Сапожной ваксой?
– Мыльной пеной.
– Что-то не видно.
– Въелось, – смущенно объяснил Морев. – Такая работа.
Что ж, отчасти он прав: попробуй выглядеть как огурчик, если целые дни в машине или под ней. Не переодеваться же каждый раз! И все же старший лейтенант не собирался идти на поводу у шофера, спросил:
– Не надоело выслушивать замечания?
– Даже не знаю, что вам ответить…
– А просто: пропускаю, мол, мимо ушей.
– Скажете такое…
Впереди показалась развилка. Синели обметанные хлопьями снега стрелки указателей.
– Заедем? – спросил Морев.
– Да! – резко ответил старший лейтенант.
«Уазик» с ходу свернул на дорогу, идущую влево. Там, в трех километрах отсюда, находился один из въездов в погранзону. У шлагбаума постоянно дежурил наряд. Участок считался ответственным, потому по обе стороны от дороги тянулась контрольно-следовая полоса и действовали сигнализационные устройства, предупреждавшие о появлении нарушителя границы.
Вскоре из-за поворота выскочили кирпичная будка и черно-белые полосы шлагбаума. Лавируя между сугробами, нанесенными за ночь, «уазик» подрулил к самому навесу. Старший наряда подбежал к машине.
– Ну как, порядок? – спросил, вылезая из кабины, старший лейтенант.
– Так точно! – вытянулся пограничник – ладный крепыш с насмешливыми живыми глазами. И доложил по форме: – На участке никаких происшествий не произошло. Докладывает старший наряда ефрейтор Игнатов.
– Вольно!
Младший наряда рядовой Синицын – высокий краснощекий парень – стоял чуть позади и украдкой что-то дожевывал.
Но от старшего лейтенанта невозможно было утаить даже эту малость.
– Эх, Синицын, Синицын, – добродушно проговорил он. – Когда ни посмотрю на тебя, все жуешь да жуешь!
Синицын поперхнулся и закашлялся.
– Вот видишь, – сказал старший лейтенант, – до чего доводит неурочный прием пищи!
– Это ржаные сухарики, – пришел на выручку товарищу Игнатов.
– Сухою бы я корочкой питался, – насмешливо произнес Ревякин. – Как там дальше, Игнатов?
– Водою ключевою запивал…
– Бедненький, бедненький, скоро совсем ноги с голоду протянет, – покосился на пышущего здоровьем Синицына старший лейтенант.
– Это я от нечего делать, товарищ старший лейтенант, – наконец проговорил тот.
– Ну-ну, на посту и нечего делать! – заметил Ревякин. И вдруг его взгляд остановился на снежных заносах у окон и крыльца будки. – Игнатов!
– Слушаю, товарищ старший лейтенант!
– Чтобы к концу смены было как летом!
– Есть чтобы было как летом!
Старший лейтенант и Игнатов зашли в будку. От железной печки несло теплом. Равномерно пощелкивали приборы сигнализации.
– Сколько прошло машин?
– Пятнадцать, товарищ старший лейтенант. Тринадцать грузовиков. Два автобуса с туристами.
– С документами у них порядок?
– Все в ажуре!
– Ну хорошо… Да, как со стенгазетой? – Перед отъездом замполит попросил Ревякина поторопить Игнатова, недавно выбранного редактором, с выпуском стенной газеты.
Ефрейтор смутился.
– Смотри, до праздников осталось всего пять дней!
– Успеем, товарищ старший лейтенант! – заверил Игнатов. – Уже заметки все собраны.
– Шестого чтоб висела!
– Есть чтоб шестого висела!
У порога старший лейтенант обернулся:
– Я сейчас к лейтенанту Хлызову. Что передать?
– Пусть быстрей поправляется.
– Хорошо, передам.
Старший лейтенант тихо вздохнул. Отношения между лейтенантом Хлызовым и Игнатовым были натянутыми. Как-то еще на первом месяце службы Игнатов совершил серьезный проступок. Помимо основной сигнализации – от нарушителей границы, им была разработана и освоена своя собственная система предупреждения – от начальства. Он натянул между деревьями проволоку и подвесил к ней пустые консервные банки. Стоило кому-либо задеть ее, как весь этот утиль начинал отчаянно греметь, предупреждая наряд о приближении проверяющих. Первым обнаружил эту хитрость лейтенант Хлызов. В тот же вечер была выстроена вся застава. Старший лейтенант Ревякин спросил, кто это сделал. Игнатов сразу вышел вперед и во всем признался. Начальник заставы даже не наказал его. Просто предупредил. С тех пор Игнатов нес службу честно и ничего такого больше себе не позволял. Один лейтенант Хлызов продолжал относиться к нему с недоверием, словно ожидал от него и впредь каких-нибудь каверз…
Когда Ревякин и Игнатов вышли из будки, оба одновременно зажмурили глаза: до того слепил свежий снег, белый-белый, без единой пылинки.
Высунувшись из кабины, Морев подшучивал над Синицыным:
– Сходил бы, посмотрел, а то опять несколько метров КСП украдут!
Это была извечная шутка над новичками. Только придут молодые ребята с гражданки, как им тут же начинают вкручивать.
Синицын, служивший на заставе чуть больше двух недель, конечно, уже знал, что такое контрольно-следовая полоса, и бойко отшучивался:
– А ее тут до конца службы хватит!
– Что, подсчитал уже? – но в этот момент Морев увидел старшего лейтенанта и передвинулся на свое место.
– А ты лучше гляди, чтобы у тебя колеса не отвалились! – крикнул шоферу Синицын.
Старший лейтенант втиснулся в кабину, и «уазик», ловко развернувшись у самого шлагбаума, запрыгал на неровной снежной колее…
– В госпиталь или на второй? – спросил Морев.
– На второй!
Оба КПП – и первый, и второй – в сущности, находились по пути в госпиталь. Каких-нибудь несколько километров в сторону для быстроходного «уазика» почти ничего не значат. К тому же задерживаться они там не собираются. Старшему лейтенанту достаточно одного взгляда, чтобы понять, как наряд несет службу.
– Ну что, Морев, как жить дальше будем? – неожиданно спросил Ревякин.
– Это в каком смысле, товарищ старший лейтенант? – Морев был явно озадачен.
– В самом прямом. После увольнения из рядов.
– Куда-нибудь определюсь, – облегченно вздохнув, ответил Морев.
– В шофера, что ли?
– Не знаю. Раньше в таксисты хотел податься, а теперь чего-то не тянет.
– Но все равно шоферить пойдешь?
– Не знаю. Все думаю, думаю…
– Значит, учиться?
– Навряд, – смутился Морев.
– Ты что, и учиться не хочешь?
– С памятью у меня, товарищ старший лейтенант, что-то делается. Прочту книгу, а через месяц уже не помню, что читал. А учиться, сами знаете, память нужна. В детстве я все время головой падал. Может быть, от этого?
– Так это не от головы, от книги зависит! – весело сказал старший лейтенант. – От книги!
А сам подумал: с парнем что-то неладное творится. Неужели растерялся перед будущим? Сомнительно. Обычно все ждут не дождутся демобилизации и не задумываются о трудностях. Радуются предстоящей встрече с родными, друзьями, любимыми. Здесь же явно что-то не то…
– А насчет книги, – продолжал старший лейтенант, – мы с Ларисой Емельяновной подберем тебе такую, что раз прочтешь – и никогда не забудешь.
– Какую? – оживился Морев.
– Хотя бы «Пряслины» Федора Абрамова.
– Я быстро прочитаю.
– Ну-ну…
За разговорами не заметили, как доехали до второго КПП. Здешний наряд, в отличие от игнатовского, не прохаживался взад-вперед вдоль шлагбаума. Ребята лихо орудовали лопатами, счищая снег с дорожек и подъездных путей. Но старший лейтенант Ревякин, вместо того чтобы порадоваться такому рвению, лишь рассердился. Он все понял. Впрочем, в подобной взаимовыручке ничего не было предосудительного. Только не очень приятно, когда тебя пусть даже в каких-то мелочах пытаются обвести вокруг пальца.
– Раньше надо было, умники! – сразу огорошил солдат Ревякин. – До звонка Игнатова.
Те смущенно переглянулись: что на это ответишь? Именно все так и было.
Старший наряда сержант Сухов, передав свою лопату товарищу, доложил начальнику заставы, что на участке происшествий не было.
– Если не считать… – неожиданно добавил он.
