Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
Чепаль вошел с уже устремленным к столу, за которым сидел капитан, взглядом – выжидательным и покорным. На меня он почему-то даже не посмотрел.
– Ну что, Чепаль, так и не скажешь, что высматривал в селе? – вороша бумаги, спросил капитан.
– Товарищ капитан, я же казав…
– Ну ладно, собирайся.
– Куды, товарищ капитан? – испугался санитар.
– К себе, во взвод!
Это было так неожиданно, что Чепаль онемел от радости. И тут он взглянул на меня.
– Товарищ лейтенант! А я вас и не помитыв!
Пятясь к выходу, он долго благодарил контрразведчика:
– Спасыби вам, товарищ капитан! Спасыби вам, товарищ капитан!
Встал и я:
– Разрешите идти?
– Идите… Идите хороните своих бойцов! Бойцов!
Так называли моих гражданских санитаров впервые. Но большинство из них, ей-богу, это заслужили.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ1
От раненых нам стало известно, что последняя немецкая атака захлебнулась еще на дальних подступах к селу. В узкой лощине остались догорать двенадцать фашистских танков и самоходок. На какое-то время на переднем крае наступило затишье. Оставили немцы в покое и наш левый берег, хотя по-прежнему действовала переправа и все новые и новые подразделения перебрасывались на ту сторону.
Мы отправили в госпиталь очередную группу раненых и сейчас терпеливо ожидали возвращения паромов.
К нам с Лундстремом, сидевшим на бревне, подошел скорбный Орел. Сперва я подумал, что просто так – постоять рядом. А он, вежливо переждав какой-то наш случайный и необязательный разговор, вдруг сказал мне по-украински:
– Товарищ лейтенант, идить у землянку.
– А что там?
– Треба трошкы хлопцив помянуты…
– Прямо сейчас? – испугался я.
– Колысь треба ж…
Да, надо. Это я понял еще вчера. Подавленные смертью двух своих товарищей, санитары буквально не находили себе места. Особенно были потрясены Орел, Бут и Задонский. Требовалась хоть небольшая разрядка.
Но пить в боевой обстановке? Притом командиру со своими подчиненными?
Орел угадал мои мысли.
– Да там всего одна бутылка, – снова заговорил он по-русски. – На восьмерых. По чарке на брата и того не будет…
Ну если так – только помянуть.
Я встал, оглянулся на Лундстрема, который сосредоточенно ковырял сапогом песок.
– Товарищ фельдшер, пойдемте! – позвал его Орел.
– Вы – мне? – сделал тот удивленный вид.
– Да, вам.
Упрашивать его не пришлось. Он поднялся и, шмыгая носом, поплелся за нами.
Нас ждали. В окружении нарезанных ломтей хлеба, соленых огурцов и тонко наструганного сала возвышалась одна бутылка с мутной, синеватого оттенка жидкостью.
Собрались все, кроме старшины, который повез на тот берег горячую пищу, и Дураченко, заступившего на дежурство.
Уверенной рукой Орел разлил самогонку. Поднял кружку и дрогнувшим голосом произнес:
– Помянемо же, хлопци, мого любого дорогого учня, славного партизанського розвидныка – Володю Панька…
А я и не знал, что Панько был разведчиком и что его звали Володей.
– …и Зубка Дмитра, теж добру людыну…
А Зубка – Дмитрием.
– Щоб земля им була пухом!
Выпили. Большинство залпом, не поморщившись. Зато мы с Лундстремом с трудом, украдкой подавляя рвотное движение. Молча заели тошноту хлебом и солеными огурцами. Внутри стало тепло, приятно кружилась голова.
– Товарищ лейтенант! – Орел подался ко мне всем корпусом. – Панько двенадцатый из моих учеников, кого война схрумкала.
– На фронте погибли?
– Кто на фронте, а кто в партизанах. А двоих германцы за их очи черные…
– Как за очи?
– А так. В глубоком яру.
– Товарищ лейтенант, где ваша кружка? – спросил меня Козулин.
– Вот. А что?
И тут я увидел в руках Задонского вторую бутылку самогонки.
– Что вы? Зачем столько пить? – всполошился я.
– Та хиба мы пьемо, товарищу лейтенанте? Мы ж своих братив поминаемо! – возразил Задонский.
– Да, конечно, – смутился я. – Только больше – прошу вас – не надо…
– Можете не сомневаться, товарищ лейтенант, – заверил Орел.
Налили снова.
Ко мне потянулся со своей кружкой Лундстрем.
– На поминках не чокаются, – шепнул я ему.
Он смущенно убрал кружку, поставил ее себе на колени.
То ли самогонка на этот раз была лучше, то ли уже наловчился, но сейчас я выпил и даже глазом не моргнул, в отличие от Лундстрема, который опять поперхнулся и долго боролся с тошнотой.
Орел делился с Козулиным воспоминаниями о Панько:
– Я его помню еще вот таким, – и показал вровень с нарами. – А Витю Бута только с пятого класса…
Бут, который всегда краснел при упоминании о нем, залился румянцем.
Когда Орел на минутку отвлекся и оставил в покое Козулина, к тому подсел Задонский. Размазывая по щекам слезы, он принялся рассказывать, какой добрый и хороший был Зубок.
– Якщо не вирыш, спытай Коваленка!
Видимо, позабыл, что Коваленкова я еще вчера отправил в инфекционный госпиталь.
– Вот пью, поминаю, – сказал мне Лундстрем, – а какие они из себя, не знаю. Одного вообще не видел, а другого – не запомнил.
– Да он был в черной кожаной куртке, подпоясанной веревкой! Белозубый такой, все улыбался! – Панько стоял перед мной как живой.
– Нет, не помню.
– Видправылы Коваленка…
Кто это сказал? А, Задонский! Все-таки вспомнил…
Так я и утаил от всех историю с доносом – решил, что не время сейчас разжигать страсти. Но главное сделано – избавились от мерзавца.
Зато остальные люди как люди. Даже новичок Лундстрем пришелся всем по душе.
– Давай дружить, – сказал я ему и протянул руку. – Игорь!
Он смутился, произнося свое имя:
– Эрих.
– Эрих? – удивленно повторил я.
– А что? – ощерился он.
– Немецкое имя…
– Не только! – вздернул он свой красненький носик.
– Да, конечно, – поспешил согласиться я. – Такие имена – Эрих, Густав, Генрих – встречаются еще у прибалтов.
Он посмотрел на меня поверх очков и промолчал.
Ясное дело, прибалт. Белобрысый, голубоглазый…
Вдруг он поймал мой внимательный взгляд и усмехнулся:
– Что, моя национальность интересует?
– Нет, нисколько, – слукавил я.
– Допустим, – недоверчиво произнес он.
– Нет, правда, меня не интересует, – уже искренне сказал я: не все ли равно, кто он?
– Обрусевший швед устраивает? – вдруг спросил он.
– Вполне! – засмеялся я.
– Так вот, я швед.
Я пожал плечами: швед так швед, нашел чем пугать, тоже мне Карл Двенадцатый.
Но дальнейший разговор у нас как-то уже не получился.
Постепенно у меня отяжелели голова, ноги, стало неудержимо клонить ко сну. Возможно, самогонка подействовала, а возможно, сказалась усталость: все-таки целые сутки на ногах.
– Товарищ лейтенант, – ко мне подсел Дураченко, смененный на посту Козулиным, – тутечки е порожня землянка. Ходимте, покажу…
Милый наш великан! Как он догадался, чего мне больше всего не хватает? Он взял меня под руку и вывел наружу…
2
– Сколько я спал?
– Сейчас полчетвертого…
– Всего час? – я опустил все еще тяжелую голову на деревянный валик и сказал Лундстрему: – Ложись-ка тоже.
– Здесь?
– А что? Места тут достаточно.
– Я схожу предупрежу.
Они с Орлом молодцы! Когда я спал, прибыл паром с ранеными. Они решили не будить меня, а все сделать самим: и необходимую помощь оказать, и эвакуировать. Минут десять назад ушла в тыл последняя машина с ранеными. Правда, забыли записать их фамилии. Но как-нибудь выкрутимся…
Вскоре вернулся Лундстрем. И не один, а с Дураченко, который в качестве первооткрывателя считал землянку своей.
Только они улеглись, только мы обменялись впечатлениями о новом ночлеге, как у входа послышались чьи-то приглушенные голоса. Женский и мужской. По отдельным интонациям я узнал голос Саенкова. Значит, уже вернулся? И даже успел встретиться с Зиной?
Они долго о чем-то переговаривались. Похоже было, что старшина уговаривал Зину зайти, а она не решалась. Некоторое время они молчали. Потом я услышал тихие, осторожные шаги – парочка спускалась в землянку…
Лундстрем легонько дотронулся до моей руки. Его смущение мне понятно. Но какой выход? Лишь притвориться спящими. Я первый засопел носом. За мной начал негромко похрапывать Лундстрем. Последним в игру включился Дураченко – стал дышать ртом, присвистывая при каждом вдохе.
Естественно, едва Зина переступила порог, как испуганно отметила:
– Тут кто-то есть!
– Вот черт! Уже заняли! – вполголоса выругался Саенков.
– Пошли назад!
– Подожди… Да это же наши!
– Кто?
– Лейтенант… А это, – он наклонился над нарами, – новенький фельдшер и Дураченко.
– Ваня, я пойду.
– Да они без задних ног спят. Слышишь, как храпят да посвистывают?
– А может, они прикидываются?
– Еще чего! Ты что, спящих от неспящих отличить не можешь?
– А если они проснутся и увидят?
– Да я их знаю как облупленных. Они раньше девяти и не шелохнутся.
– А если проспим?
– Не проспим. Я тебя в полшестого как из пушки разбужу!
– Только ты ко мне спиной ляжешь.
– Лечь-то можно…
– А то еще подумают что-нибудь…
– Да они дрыхнут!
– Ты должен помнить, – назидательно произнесла Зина, – желание дамы – закон для кавалера.
– Это-то я помню.
– А теперь отвернись!
– То повернись, то отвернись, – проворчал Саенков.
– «Повернись» я не говорила…
Они примолкли. Но не прошло и четверти минуты, как послышались какие-то подозрительные шорохи и скрипы, какая-то подозрительная возня. Раза два Зина тихо хихикнула…
Я готов был провалиться сквозь нары – от всей неестественности и неприличия нашего присутствия. Но как отказаться от невольного подслушивания? Ведь ни уснуть, ни выйти, ни предупредить их, что не спим. Последнее было бы вообще не по-товарищески. Одно немного успокаивало, что за этими скрипами, возможно, ничего особенного и не скрывалось. Но, с другой стороны, не проверишь…
Не знаю, как Лундстрему с Дураченко, но мне было нелегко. Взбудораженное воображение рисовало всякие картинки, и мое тело наливалось тоской по бездарно упущенным неделю назад ласкам.
Господи, как все просто и как все сложно!
Неожиданно я с огромным облегчением обнаружил, что на той стороне нар уже тихо.
Я прижался щекой к шершавым и колючим доскам.
Понемногу любовные видения отступали, тускнели, вытеснялись другими, которые были порождены моими обычными заботами и тревогами. И незаметно в этот быстрый и неяркий калейдоскоп вкрался сон – спасительный и глубокий.
3
Кого я меньше всего ожидал увидеть в нашей новой землянке, так это подполковника Балакина. Но это был он – неторопливый, немногословный, все с тем же цепким и колючим взглядом. Подозрительно взглянув на замусоренные нары, он кожаной перчаткой очистил себе место и сел на краешек. Без околичностей потребовал данные о работе санитарного взвода. Но только я принялся рассказывать ему о наших делах, как он прервал меня – его интересовали лишь цифры: количество раненых на переправе (отдельно по тяжести и характеру ранения), количество эвакуированных (отдельно отправленных на «санитарках» и попутных) и т. д.
Пришлось сходить за тетрадкой. Однако никаких общих данных там не было, и мы с Саенковым занялись подсчетами.
Когда наконец я назвал цифры, подполковник заглянул к себе в блокнотик и осуждающе проговорил:
– Я так и предполагал: цифры завышены.
– Как завышены? – недоуменно переспросил я.
– Вот это я бы тоже хотел знать, – сказал он.
Я стал объяснять:
– Товарищ подполковник, мы записывали каждого раненого, которому оказывали помощь. Можете посмотреть: фамилия, имя, отчество, воинская часть, домашний адрес, характер ранения и когда эвакуирован…
Балакин с недоверием взял тетрадку и принялся ее просматривать.
Уже вскоре он наткнулся на первую несуразность:
– Два раза записано – Сумкин Иван Тимофеевич, отдельная танковая бригада. Как понимать?
– Как? – ответил старшина, не сводя с подполковника своего обычного нагловатого взгляда. – Видать, тезки.
– А тут, пониже, тоже тезки? – не без иронии спросил подполковник. – Колосков Сергей Петрович и Колосков Сергей Петрович? Оба из одной части. Одинаково ранены и отправлены в один и тот же час. Кому очки втираете?
Саенков спокойно оправдывался:
– Так мы же запись эту ведем под непрерывным обстрелом. Когда, может, и лишний раз запишешь, а когда и вообще пропустишь. Сами понимаете, не в классе за партой сидим…
Подполковник встал и, натягивая тугие кожаные перчатки, торжественно произнес:
– Я приехал к вам по поручению начальника санитарной службы армии. Он приказал мне представить отличившихся медиков к правительственным наградам. Но пока я не вижу, за что можно было бы вас, лейтенант, отметить.
Я вскочил, собираясь возразить. Но понял, что бесполезно. Снова опустился на нары. Вот и лопнула моя мечта об ордене. Как я теперь покажусь на глаза Валюшке? Что она подумает обо мне? Как будто ничего этого не было: ни обстрелов, ни бомбежек, ни спасенных раненых, ни погибших санитаров. Ничего.
Ну пусть я не заслужил. А другие?
Только я открыл рот, чтобы спросить об этом, как на нашем берегу ударили зенитки. С потолка посыпался песок.
Подполковник взглянул на свои часы и сказал в пустоту:
– Мне – пора.
И, не попрощавшись, скрылся за порогом.
– Хотя бы перед людьми постеснялся, – заметил я.
– А ему начхать, что мы о нем подумаем, – сказал Саенков.
Землянка покачнулась.
Мы со старшиной пулей выскочили наружу.
Зенитные разрывы уже взрыхлили большую половину неба.
Мимо нас проскочил, подпрыгивая на ухабах, «виллис». Еще мгновение, и он с огромной скоростью мчался по дороге к лесу. Возле шофера, втянув голову в плечи, сидел подполковник Балакин.
И тут я увидел Зину. Она стояла на пригорке, закинув голову кверху.
Неужели ей не страшно? Уж ей-то, наверное, известно, что помимо бомб есть еще и осколки от разорвавшихся зенитных снарядов.
– Я сейчас! – крикнул мне Саенков и рванулся к Зине.
– Дура! Дура! – долетел до меня его голос – Живо – в укрытие!
Зина обернулась, увидела Саенкова и с хохотом пустилась от него наутек.
– Ох и доиграются! – вздохнул Орел.
Из-за хлопьев разрывов, сгустившихся над нами, вывалился первый «юнкерс». С пронзительным ревом он круто пошел вниз.
– Ложись! – заорал кто-то не своим голосом.
Все разом распластались на земле. Прямо в затылок врастал жуткий вой падающих бомб. «Все!» – коротко подумал я. Взрывная волна с необыкновенной легкостью перевернула меня в воздухе и швырнула на песок. Я открыл глаза, попробовал встать. Но в это время земля вновь осела и резко подвинулась вбок, словно хотела стряхнуть меня с себя. А воздух уже раздирался в звонкие клочья очередным «юнкерсом», входившим в пике. «Сейчас тебе будет орден!» – с тоскливым злорадством вспомнил я о своей недавней мечте, изо всех сил вжимаясь в песок. Но бомбы на этот раз упали где-то у берега…
И тут на меня накатились возбужденные голоса, крики, стоны…
Я с трудом встал – руки, ноги были как ватные…
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – услышал я плачущий голос Бута. – Дураченка убило!
– Как?!
– Я думав: вин просто так сыдить, а вин вже не дыхае!
Я рванулся к ровику, в котором, склонившись на бок, сидел Дураченко. На солнце золотились его редкие светлые волосы. Я впервые видел нашего великана без кепки: он обычно даже спал в ней, надвинув на глаза или ухо.
Ноги у меня подгибались, но я обогнал и Орла, и Задонского, и Козулина и первым скатился в неглубокий ровик. Прижался к еще теплой груди санитара – ни звука! Мне помогли приподнять убитого. Осколок угодил ему под ложечку…
– Уже третий! – глухо произнес Козулин.
– У день по людыни, – скорбно добавил Задонский.
– Санитаров – на берег! – долетело до нас издалека.
К реке бежали люди.
– Оставим его пока здесь! – распорядился я.
Душа у моих санитаров прямо разрывалась на части: тут погибший товарищ, там – раненые…
Сразу под пригорком мы наткнулись на Лундстрема. Он сосредоточенно и аккуратно бинтовал раненому солдату плечо. Перевязка подходила к концу. Стало быть, пока мы мысленно прощались с жизнью, он делал дело.
– Там еще раненые! – крикнул он мне, показывая на берег.
Меня догнал Орел. Обеими руками он держал над собой носилки. Когда он успел сбегать за ними?
Бомба упала в нескольких метрах от парома из надувных лодок. Две автомашины с противотанковыми орудиями свалились в воду. Расчеты находились тут же, поэтому пострадавших было много.
Вдвоем с Лундстремом мы быстро справились с перевязками. Впрочем, с одним старшим сержантом пришлось повозиться. У него осколком раздробило нижнюю челюсть. Безостановочное кровотечение и рвота едва не привели к удушью. Если бы не Лундстрем, я бы совершенно растерялся. Ему же случалось дежурить в академической клинике челюстно-лицевой хирургии, и он видел, как обращаются с такими ранеными.
Тогда, во время перевязок, мне было не до Саенкова. Вспомнил я о нем, когда потребовалось записать раненых в тетрадку. В последний раз его видели с Зиной – она на бегу хохотала, а он пытался догнать ее.
Меня охватило сильное беспокойство. Если старшина не явился, значит, что-то случилось. Даже ради Зины он не стал бы пренебрегать своими обязанностями.
Поручив Орлу отправить раненых в госпиталь, я устремился к пригорку, с которого они оба пустились бежать. Взлетел на него, и у меня разом оборвалось сердце. Я увидел на лугу двух солдат, засыпавших свежую воронку. А рядом с ними в одеревенелой позе, прикрыв лицо руками, сидел Саенков.
Вот и Зины не стало…
Чей теперь черед?
4
Мы сидели на бугре и напряженно гоняли по кругу самокрутку. Сегодня я курил впервые в жизни. Едкий махорочный дым ел глаза, драл в носу и горле. Уже после первых затяжек неприятно кружилась голова, но на душе стало чуточку легче.
И тут прибежал ординарец начпрода зенитчиков:
– Ребята, вы не видели нашу повариху?
Ему сказали. Он не поверил:
– Уже убило и уже похоронили? Ну, даете!
– Ось могылка ее, – показал Задонский.
– Да будет вам заливать! – и ординарец поискал вокруг взглядом. – Ее видели: она где-то тут околачивается!
– Та хиба такымы речамы шуткують? – заметил Бут.
– А кто вас знает! – продолжал сомневаться ординарец.
– Як що не вирытэ, спытайте тоди у товарища лейтенанта, – сказал Задонский.
– Может, вы все заодно?
Я пожал плечами: не разрывать же могилу, чтобы этот чудак убедился, что мы не врем?
– Братцы, скажите правду, – взмолился он, – куда она подевалась? А то у нас уже вода в котлах закипела, пора продукты запускать!
– Старшина, у кого ее документы? – обратился я к Саенкову.
Он посмотрел на меня и ничего не ответил.
– Ну, Зинины документы?
Он снова поднял на меня взгляд и опять промолчал. И это его затянувшееся молчание подействовало на ординарца больше, чем все наши слова.
В последнем вопросе – последнее сомнение:
– А в дивизион почему не сообщили, чтобы похоронить пришли?
– Так хоронить-то почти ничего не осталось. Прямое попадание, – ответил за всех Орел.
Окончательно поверив в случившееся, ординарец побежал с печальной вестью в часть…
Я накурился до одурения. Попробовал встать, и меня тотчас же повело в сторону.
– Товарищ лейтенант, ось погляньте! – показал мне на берег Витя Бут.
Наконец-то артиллеристам удалось вытащить тягачом из воды последнюю из утонувших автомашин с орудием. Но едва понтонеры подогнали под погрузку новый паром из надувных лодок, как начался очередной минометный обстрел.
– По местам! – скомандовал я.
Мы сбежали по косогору в ближайшие укрытия. Из них был виден весь берег, и мы могли добежать до любого раненого за считанные минуты.
Хотя мины ложились поблизости от парома, артиллеристы не прекращали погрузку. Сейчас судьба явно благоволила к ним, точно хотела оправдаться в их глазах за свое прошлое упущение. Сердце у нас то и дело замирало. Но иптаповцы снова и снова поднимались среди разрывов и мчались к своим машинам и орудиям.
И все-таки какой-то шальной осколок не промахнулся. Один из бойцов побежал, сильно припадая на ногу. Его подхватил товарищ, помог сойти в щель.
– Орел и Задонский, с носилками – за мной! – приказал я.
Мы рывком поднялись и помчались к раненому. Ноги, как всегда, вязли в песке, проваливались в воронки…
– Мина! – крикнул я, услышав ее приближавшийся тонкий посвист.
Носилки покатились в одну сторону, а мои оба санитара – в другую.
Мина упала метрах в пяти или шести позади нас. Возьми она чуточку левее или правее, всех бы изрешетило. А так она угодила за небольшой бугорок, и он загородил нас от осколков.
– Вперед! – крикнул я санитарам.
Они подхватили носилки и побежали за мной. Поправляя на бегу пилотку, я дотронулся до чего-то твердого и бугристого. Шишка на голове? Откуда она взялась?
Но тут мы подбежали к раненому, и я позабыл о ней.
Ранение у младшего сержанта оказалось неожиданно тяжелым. Осколок попал в пах и, судя по всему, проник в нижнюю часть живота. Раненый с каждой секундой чувствовал себя хуже и все время спрашивал меня: «Товарищ лейтенант, неужто придется помирать?» Я как мог успокаивал его.
Наконец мы уложили раненого на носилки, и санитары понесли его к стоявшей на косогоре машине. Я же остался перевязывать молоденького ефрейтора, который при нырянии в воду с тросом сильно поранил руку.
И в этот момент я ощутил на голове какое-то неудобство. Потянулся рукой – и вспомнил. Бугорок, к моему удивлению, свободно передвигался под материей. Я сдернул с себя пилотку и увидел, что он скатился за подкладкой к звездочке. Я похолодел. Это был большой и острый, как бритва, осколок. Он пробил пилотку и спокойно улегся между складками. Он не мог быть на излете: мины рвались совсем рядом. Очевидно, когда я прижимался щекой к земле, его полет остановил какой-то камень или железка. Одно ясно – четверть сантиметра левее, и мне была бы крышка…
– Да, здоровая дура, – заметил ефрейтор. – Видать, товарищ лейтенант, вы в сорочке родились…
В сорочке? Пока как будто бы да. Но ведь каждому бойцу везет лишь до поры до времени…
– Сохраните ее на память, товарищ лейтенант, – сказал раненый.
– Если собирать все железки, которые чуть не попали в тебя, никаких вещмешков не хватит! – ответил я и, сильно размахнувшись, запустил осколок подальше в воду. И мне тут же стало не по себе: а вдруг это дурная примета?
– По местам!
Боевые расчеты заняли свои места на пароме, и он медленно отчалил от берега…
А навстречу ему с той стороны с большой скоростью шел катер с развевающимся над ним красным флажком.
5
Первым с катера, как снег на голову, спрыгнул на берег капитан Борисов. Все такой же высокий, худой и сутулый. Я его ожидал давно, но только не оттуда. Но, как бы то ни было, появление капитана для меня приятная неожиданность.
Одно смутило: он как-то странно на меня посмотрел, словно оценивал. Не хватало еще, чтобы между нами черной кошкой пробежал подполковник Балакин. Впрочем, они вряд ли виделись после той бомбежки. Уж больно разные у них сегодня пути-дороги…
Крепкое рукопожатие. Хороший признак.
– Ну как, достается?
– Есть немного, – поскромничал я.
– Пойдемте к вам, – сказал он и зашагал вверх по косогору. Видя, что я молчу, напомнил: – Докладывайте!
Первым делом я поставил его в известность о гибели трех санитаров. Он перебил:
– О Панько и Зубке мне уже сообщили. Кто третий?
– Дураченко.
– Это который?
– Здоровенный такой, в полупальто. Помните, вы еще спросили его, где старшина?
– Да, что-то припоминаю. Когда?
– Сегодня утром, при налете авиации.
– Четверть взвода.
– Товарищ капитан, ложитесь! – крикнул я и, падая, потянул его за собой.
На этот раз я перестарался. Мина плюхнулась от нас в нескольких десятках метров на песчаном и безлюдном месте.
– Обычно они бьют точнее, – сказал я.
– Ну, не будем их ругать за недолеты и перелеты, – вставая и отряхиваясь, заметил капитан.
– Пойдемте быстрее! – забеспокоился я. – Хотите верьте, хотите нет, но этот участок у них здорово пристрелян!
– Вы, я вижу, лейтенант, понемногу становитесь настоящим фронтовиком…
Сказал и быстро отвел взгляд. Но шаг прибавил.
– Скажите, Задорин, – глухо произнес он, – как новенький фельдшер?
– Лундстрем?
– Да.
– Знающий медик и, по-моему, смелый человек.
– Очень хорошо.
– Товарищ капитан, – спросил я, – а за что его отчислили из академии?
– За то, что скрыл свое немецкое происхождение.
– Как немецкое? Он ведь обрусевший швед. Он сам сказал!
– Кабы швед… Все дело в том, как я понял, что он не хотел иметь ничего общего с немцами. А это расценили как злонамеренный обман.
– А если и немец? – возмутился я. – Он же советский человек! Советский!
Капитан внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Его тонкие ноги в хромовых сапогах не очень были приспособлены для хождения по песку, проваливались по самую щиколотку.
– А вон и ваши! – обрадовался он, увидев над траншеей две штатские головы – Вити Бута и Козулина. Вскоре рядом с ними появилась и третья – в пилотке – Лундстрема. Похоже, что он разыскивал очки, слетевшие с носа.
– Лундстрем, можно вас? – не останавливаясь, позвал капитан.
Бывший слушатель академии молча выбрался из укрытия и поспешил за нами.
Мы спустились в нашу землянку. Там сидел Саенков. Один. За два часа, прошедшие после похорон Зины, у него даже лицо изменилось. И нос, и губы, и веки как будто стали другими – не то припухли, не то расплылись. Эту странную перемену заметил и капитан.
– Что с вами, старшина?
– Ничего, – ответил тот.
– Не хотите говорить – не надо…
Я промолчал, но пожалел, что заранее не предупредил капитана о горе, постигшем старшину.
– Садитесь, – сказал нам Борисов.
Мы уселись на нарах, он же пристроился на снарядном ящике.
– Я хочу с вами посоветоваться, – начал он, почему-то избегая встречаться со мной взглядом. – О том, что делается на плацдарме, вам, наверно, и без меня известно. Последняя новость. За один вчерашний день наши отбили восемь атак. Потери огромные. В частности и среди медиков…
И тут я почувствовал, что этот разговор затеян не случайно, что он имел прямое отношение ко мне.
– Сегодня я побывал в истребительном противотанковом дивизионе. За час до моего прибытия там был убит военфельдшер. Сейчас там вообще никого нет…
Теперь осталось узнать, кому из нас – мне или Лундстрему – предложат восполнить собой потери…
Капитан перевел взгляд на меня.
Мне!
– Голубчик, выручите нас…
Так и есть!
– Я должен послать кого-то из вас двоих, – продолжал он. – Но вы уже понюхали пороху, а Лундстрем только что прибыл на фронт.
– Да, конечно, – сдавленным голосом произнес я.
В наступившей тишине я услышал легкое пошмыгивание носом – от волнения у «академика» всегда усиливался насморк. Когда я теперь увижу Валюшку? Да и увижу ли ее вообще?
– Ну как, договорились?
Как будто спрашивал моего согласия. Как будто я мог отказаться от нового назначения. Уж лучше бы он прямо взял и приказал!
– Слушаюсь, товарищ капитан! – ответил я, не вставая с нар.
– Иного ответа я и не ждал, – одобрительно заметил капитан. – А вам, Лундстрем, придется взять на себя командование взводом.
– Есть! – вскочил тот, сверкнув треснутым стеклышком очков, – уже успел разбить.
– Ну вот и хорошо, все согласны, – подытожил наш разговор капитан и обратился ко мне: – Голубчик, вы сможете отправиться в дивизион сегодня?
– Хоть сейчас! – сказал я.
– Честно говоря, чем раньше, тем лучше, – извиняющимся тоном произнес он.
– Мне собраться одну минуту.
– Ну так торопиться незачем. Спокойно сдайте взвод, имущество и затем поезжайте…
Было б что сдавать! Имущества-то у нас всего полмешка перевязочных материалов да двое носилок. Пяти минут за глаза хватит!
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
Саенков? Он тяжело поднялся, в упор посмотрел на капитана.
– Я слушаю вас, старшина.
– Прошу откомандировать меня вместе с товарищем лейтенантом!
– Вот как? – капитан встал. – Не хотите расставаться? Другая причина? Может, скажете какая?
– Надо и делом заняться. – В глазах Саенкова впервые после гибели Зины промелькнуло что-то вроде усмешки.
– По-вашему, выходит, то, чем занимается взвод, не настоящее дело? – возмутился капитан. – Спасение жизни раненых, с вашей точки зрения, пустяк или забава?
– Никак нет. Дело полезное, – сказал Саенков. – Да не мое оно, товарищ капитан. Мое дело – стрелять.
Капитан внимательно посмотрел на старшину.
– Что ж, в этом есть свой резон, – проговорил он. – Хорошо, быть по сему!
Я чуть не подскочил от радости. С первой же минуты на передовой иметь рядом верного и испытанного друга! О чем еще может мечтать новичок в боевой обстановке?
6
Ну и денек выдался. Пятый и последний день моего пребывания на переправе. Едва мы с Саенковым собрались попрощаться со всеми, как в землянку вбежал взволнованный Задонский:
– Хлопци! Форму прывезлы!
– Какую форму? – удивился Козулин.
– Червоноармийську! Для нас!
Вся четверка во главе с Орлом выскочила из землянки. Я переглянулся с Саенковым. Теперь им будет не до нас. Но просто так взять и уйти мы тоже не могли – столько пережито вместе!
Узнав от нас, в чем дело, остался и Лундстрем. Он аккуратно укладывал в пустом снарядном ящике принятые от меня перевязочные пакеты, бинты и вату.
– Может быть, сходим посмотрим? – спросил я Саенкова.
– А нам-то зачем? – ответил он, застегивая вещмешок.
В сущности Иван прав: получили ли они форму или не получили, нам уже должно быть все равно. А на деле я еще по инерции продолжал интересоваться делами взвода.
– Я взгляну! – сказал я Саенкову и вышел из землянки.
Неподалеку стоял «виллис». Около него, прямо как в сельмаге, суматошились все четверо санитаров: разглядывали, примеряли на глазок, выбирали подходящие по росту и размеру гимнастерки, брюки, шинели и ботинки. Тянулись и извивались серпантином солдатские обмотки. А Задонский уже скинул с себя пиджак и нырнул с головой в широченную гимнастерку.
Я подошел к ним.
Кроме Вити Бута, встретившего меня своей обычной доброй улыбкой, никто и не посмотрел в мою сторону. Я обиделся. Конечно, какая-нибудь обмотка для них сейчас значила больше, чем мое расположение. Оскорбленный таким отношением, я хотел было повернуть назад. Но тут обратил внимание на водителя. Его румяное лицо с рыжими баками показалось мне знакомым. Ба, да это же шофер подполковника Балакина!
– Уже успели и начальника отвезти и за обмундированием съездить? – удивленно спросил я.
– А я и не ездил за ним. Оно у меня с утра в кузове лежит!
– Позабыли отдать нам?
– Как же! Будет подполковник из-за ваших шмуток рисковать жизнью! Мы с ним люди мирные, стрельбы не любим!
– Чуточку бы раньше приехали, захватили бы с собой капитана Борисова. А то он полчаса за попутными гонялся.
– Я его за полтора года всего раз или два возил. Нетерпеливый человек.
Я рад, что капитан всем нравился. На мое доброе отношение к нему не повлияло даже то, что он довольно круто распорядился моей судьбой. В конце концов, война есть война. Себя он тоже не жалеет…
– Товарищ лейтенант!
Ко мне было обращено крупное красивое лицо Орла, но его глаза смотрели буднично, без малейшего интереса ко мне.
– Захватите для первого отделения? – и он показал на лежавшие на траве кучки одежды.
– Можно, – сказал я. – Только много чего-то здесь…
