Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
– Эй! Принимайте! – раздалось за бортом машины, и старший сержант из трофейной команды перебросил к ним в кузов деревянный ящик.
– Что здесь? – спросил Борис.
– Ерши в масле! – подмигнул тот.
– Сейчас мы его распатроним, – сказал Осадчий.
Хусаинов достал из-под своего сиденья ломик. Осадчий поплевал на ладони и в один прием отодрал крышку.
– Лимонки? – радостно воскликнул один из новичков.
– Почти, – попробовал напустить туману Лелеко.
Паренек покраснел. Смущенно поднялся со скамейки, присел перед ящиком. Взял гранату и с обидой в голосе заметил:
– Обыкновенные лимонки. Мы их проходили в училище.
Капельмейстер послал одну из своих загадочных улыбочек Борису. Но тот ответил холодным взглядом и молча отвернулся.
В кузов перелез Хусаинов. Взял из ящика три гранаты и рассовал их по карманам. После этого сказал всем:
– Давай разбирай!
И с усмешкой добавил:
– Запалы не забудьте!
Естественно, для него, бывшего механика-водителя, горевшего в танке, они – жалкие тыловики, аники-воины. По-своему он прав: компания подобралась малогероическая.
Впрочем, и без него все это знали и видели. Все, кроме этих двух пареньков – младших лейтенантов, которые даже Лелеку считали бывалым фронтовиком. Хотя в данном случае ошибиться нетрудно. У него все как у строевого офицера – и погоны, и петлицы, и околыш фуражки. Никакой малости, говорящей о его причастности к военной музыке.
Борис хмыкнул. У него у самого медицинские эмблемы валялись где-то в чемодане. Но он хоть не строил из себя лихого фронтовика. Так же как не строил его из себя Осадчий. Только тот, в отличие от них с Лелекой, свои интендантские погоны носил с невозмутимым видом.
Вслед за лимонками в распоряжение Бориса и его товарищей по «доджику» поступил ящик с противотанковыми гранатами, шесть трофейных автоматов с запасными дисками, одно ПТР, а под конец – огромное количество патронов. Теперь они были вооружены до зубов. Оставалось немного – научиться всем этим пользоваться.
Но едва они принялись за противотанковое ружье, как послышались радостные голоса:
– Идут!.. Идут!..
Сквозь непрерывный шум автомашин прорвался гул танковых моторов и громкое лязганье гусениц.
Через несколько минут из-за поворота показались две «тридцатьчетверки», С передней машины соскочил офицер в черном комбинезоне. Твердой походкой он подошел к зампотеху и доложил о прибытии.
– Что это за танки? – спросил Борис Осадчего.
– Только что из ремонта, – ответил тот.
– По машинам! – раздалась команда.
Хусаинов обернулся. Его смуглое худощавое лицо с глазами-вишенками выражало нескрываемое презрение. Ну и солдаты! По меньшей мере десять минут ушло у всех этих кладовщиков, ремонтников, портных и так далее на то, чтобы занять свои места на машинах и танках. Сколько ненужной суетни!
Подошел подполковник Рябкин.
– Ну как, все на местах?
– Все, товарищ гвардии подполковник, – ответил Борис.
– Тогда поехали, – сказал тот, усаживаясь рядом с Хусаиновым.
«Доджик» рванулся вперед, объезжая встречные машины. А за ним двинулась и вся колонна.
5
Борис сидел на боковой скамейке спереди и неотрывно смотрел на дорогу, забитую отводимыми тылами. Чтобы ликвидировать пробку, часть машин направили в обход. По обочинам протянулись новые колеи. Но они быстро одна за другой затекали грязью и становились труднопроходимыми. В них, покрывая натужным ревом шум проходящих по дороге машин, буксовали «газики», ЗИСы и «форды». Доставалось даже «студебеккерам». Два из них на свой страх и риск свернули с колеи в чернеющую гладь пахоты и там безнадежно застряли. С шоссе было видно, как отчаянно метались затем их водители от машины к машине, упрашивая своих более осторожных товарищей помочь им выбраться на дорогу или хотя бы на ближайшую колею, но желающих искушать судьбу не находилось.
Был момент, когда Борису показалось, что нет такой силы, которая могла бы заставить отходящие тылы хоть чем-нибудь поступиться. И все же при виде маленькой колонны, спешившей к передовой, туда, откуда сами они еще недавно не чаяли и выбраться, те же шоферы молча и торопливо уступали дорогу. Потом провожали долгими взглядами.
И солдаты из тыловиков, уже мысленно прощавшиеся с жизнью, а потому притихшие и заскучавшие, под этими взглядами заметно приободрились и повеселели. Теперь они смотрели на себя как бы со стороны и видели героев и смельчаков, способных и готовых на подвиг. Хотя чувство обреченности по-прежнему не покидало их, меланхолия к ним уже больше не возвращалась.
Этих настроений, хотя и в меньшей степени, не избежали и остальные участники рейда. Но так как «черную пехоту» и выздоравливающих трудно было чем-либо удивить, а держать себя в руках они умели, то внешне у них это почти не проявлялось.
Не поддавался унынию и Борис. Просто голова у него была занята другим. Думая о себе, он в то же время не переставал думать о бригаде, о медсанвзводе, о том, хватит ли там до его возвращения перевязочных материалов и как они выйдут из положения, когда кончатся бинты и вата: займут ли у соседей или же пустят в ход простыни, реквизированные у местного населения. Второе более вероятно: соседей может не оказаться, а простыней… а простыней там сколько угодно. Надо будет только нарезать на ленты и продезинфицировать… И почему-то видел перед собой очень ясно Юрку – чистенького, аккуратненького, со сверкающими золотом погонами, с надраенными до блеска пуговицами. Не в меховой безрукавке, как обычно, а этаким пай-мальчиком, адъютантом с обложки журнала.
А машины все шли и шли…
Десятки машин – и ни одной из их бригады… Нет, прозевать, не заметить они не могли. Что-что, а отличительные знаки своего соединения – два раздельных полукруга и рядом единицу на дверце кабины и заднем борту – они бы увидели мигом.
У Лелеки в чемоданчике оказался театральный бинокль. Капельмейстер навел его на машины, застрявшие на пахоте.
– В театре военных действий. Акт первый, – усмехнулся Борис.
– Да в него ни хрена не видно, – сказал Осадчий. – Чего ты в него видишь?
– Все, милый.
– А эту дулю видишь? – показал кукиш Осадчий.
– Из всех дуль, которые мы видели от тебя как начальника снабжения, эта самая маленькая…
Ответ был не в бровь, а в глаз, и Борис рассмеялся.
Осадчий посмотрел на него и буркнул:
– Интеллигентки, мать вашу!..
Лелеко ответил улыбочкой. Вернее, тремя улыбочками в три адреса – Бориса, ребят и, наконец, самого Осадчего, который на этот раз демонстративно промолчал.
Рядом прошли две машины соседней бригады. Два раздельных полукруга и тройка.
Зампотех обернулся:
– Что, не видно?
– Пока нет, товарищ гвардии подполковник, – ответил, опустив бинокль, Лелеко.
– Странно, – негромко произнес Борис.
– Что странно? – быстро отозвался зампотех.
– Что нет машин…
– Они могут выходить из окружения и той дорогой! – кивнул подполковник головой куда-то в сторону. – Смотрите по карте.
Он вынул из кармана шинели сложенную в несколько раз двухверстку и развернул ее перед офицерами.
– Вот Лауцен. Вот наша дорога. А вот вторая. Сложнее, но короче! – Его толстый волосатый палец ничего не искал и был предельно точен. – Они вполне могут выходить здесь. А?
Он поднял на Бориса свои большие выпуклые глаза.
– Да, могут, – согласился Борис. – Если…
– Что если?
– Если осталось кому выходить.
С осуждением глядя на Бориса, подполковник заметил:
– Доктор, я бы не решился лечь на операцию к врачу, который всегда ожидает худшего. – И он медленно сложил карту.
Борис расстроился. Это был упрек и выговор одновременно. Обиднее всего – от командира, которого он уважал и чьим расположением к себе дорожил. И нисколько не становилось легче оттого, что сам пример вроде бы и не имел к нему прямого отношения: все-таки он был военфельдшером, а не врачом и, естественно, операций не делал. А с другой стороны, он никакой вины за собой не чувствовал, сказал лишь то, что тревожило его и о чем думали все, не исключая, возможно, и самого подполковника. Да и, честно говоря, он не видел серьезных причин сожалеть о сказанном и поэтому быстро успокоился. Но неприятный осадок все равно остался.
Вдруг зампотех воскликнул:
– Стой!
Хусаинов резко остановил «доджик». Подполковник спрыгнул на землю и бросился к встречной машине – шикарному «хорьху», густо заляпанному грязью.
– Наши? – спросил один из младших лейтенантов.
– Нет, чужие, – ответил Осадчий.
Оттуда тоже заметили Рябкина и остановили машину. В ней было несколько офицеров. Одному из них, сидевшему впереди, подполковник долго и крепко жал руку.
– Кто это? – поинтересовался Лелеко.
– Зампотех сто тридцать второй, – ответил Хусаинов, знавший всех зампотехов корпуса.
– Всего-то! – усмехнулся Лелеко.
– Герой Советского Союза! – ахнул один из младших лейтенантов.
– А ты откуда знаешь? – недоверчиво спросил у него товарищ.
– Он расстегнул шинель, и я увидел Золотую Звезду!
– Вам повезло, дорогой.
Опять Лелеко. Ему прямо не дают покоя эти два паренька. Тот, кто заговорил о Герое, покраснел – понял, что над ним подсмеиваются.
Но Лелеке все мало:
– Подумать только: встретить на фронте живого Героя!
Оба новичка готовы были провалиться сквозь землю. В самом деле – так опростоволоситься!
«Еще слово, и я его обрежу!» – решил Борис.
– Да их здесь не меньше…
Но фразу закончил уже Борис:
– …чем капельмейстеров, вы хотите сказать?
Быстрый удивленный взгляд в его сторону и неопределенная улыбка на тонких губах.
Лица у обоих пареньков вытянулись, и они молча переглянулись.
– Вы так думаете? – запоздало и кисло сыронизировал Лелеко.
– Разумеется, товарищ главный капельмейстер бригады, – сказал Борис, четко произнося каждое слово.
После этого разоблачения Лелеко моментально сник: снова стал «тихим капельмейстером шумного оркестра».
Вернулся подполковник. Стоя внизу, сказал:
– Последняя новость: час назад вышла из окружения сто тридцать вторая. И даже с расчехленным знаменем. – Помолчав, бросил Хусаинову: – Поехали…
И опять их маленькая колонна в пути…
6
Это было перед началом боевой операции… Рядом с ними стояли танки третьего батальона. Люки открыты. Перед машинами – их экипажи. Борис, находившийся на правом фланге медсанвзвода, при желании мог дотянуться рукой до левофлангового танкиста, круглолицего младшего сержанта с посиневшим от холода носом…
Наконец издалека донеслась команда:
– Под знамя, смирно!
Через некоторое время в безмолвной и морозной тишине раздались четкие и размеренные шаги знаменосца и его ассистентов. Перед строем бригады медленно проплывало знамя. Их прославленное гвардейское знамя. В уголке у древка сверкало золото и серебро орденов. Невольно все вглядывались в полотнище, во многих местах пробитое осколками…
Когда знамя поравнялось с Борисом, он почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Так было с ним всякий раз, когда выносили знамя. И это не поддавалось ни контролю рассудка, ни личным, не имеющим сейчас ровно никакого значения, настроениям.
Очевидно, то же испытывали и другие. Борис заметил, как подозрительно шмыгнул носом начсанбриг.
Но вот знаменный взвод приблизился к опушке, на которой застыли в положении «смирно» комбриг и старшие офицеры штаба. Среди них Борис увидел Юрку. Он стоял чуть в стороне, и его безукоризненное лицо казалось бледнее обычного.
Затем знаменосцы так же размеренно и четко прошагали мимо второго и первого батальонов к головной машине. Как они устанавливали на ней знамя, Борис, стоявший в конце колонны, разумеется, не видел.
Раздалась команда: «По машинам!», и экипажи в считанные секунды заняли свои места.
Вынос знамени продолжался недолго, всего несколько минут… Но и их вполне было достаточно, чтобы Борис ощутил свою слитность со всеми и каждым в отдельности…
И вот теперь над их знаменем – над прошлым, настоящим и будущим бригады – нависла смертельная опасность. Попади оно к немцам, и все пойдет насмарку: прошлое забудут, настоящее осудят, а будущее отнимут. Была прославленная гвардейская часть, и нет ее.
Можно понять зампотеха, в душе позавидовавшего соседней сто тридцать второй бригаде – самое страшное у нее позади. Пройдет неделя-другая, и она, пополненная новыми «тридцатьчетверками» и людьми, снова под своим знаменем пойдет в бой. Но не здесь, под каким-то плюгавым Лауценом, о котором они раньше и не слыхали, а там, где в скором времени начнется наступление на Берлин.
А у них… а у них все страшное еще впереди.
– Смотрите, как поредело, – заметил подполковник.
И верно, встречные машины уже не шли сплошным потоком, переливаясь, как прежде, через край на обочины. Между отдельными машинами появились разрывы. Шоферы прибавляли скорость. Начались обгоны. Были долгие минуты, когда на дороге никого не было.
Все чаще и чаще попадались на глаза следы недавних боев. Сгоревшие и подбитые немецкие танки, опрокинутые и покореженные орудия, брошенные и раздавленные автомашины, фургоны с пожитками, брички, покинутые беженцами, сельскохозяйственные машины, трупы лошадей и множество каких-то бумаг, разносимых ветром в разные стороны…
Может быть, и его записки где-нибудь так же втаптываются в грязь? Что ж, это не худший вариант. Во всяком случае, лучше, чем если они попадут к фрицам.
Чей-то радостный возглас:
– Наши!
Мимо проскочили два новых ЗИСа с каким-то грузом, накрытым брезентом. Их заметили поздно, потому что впереди шел огромный трофейный грузовик. Сомнений быть не может! Два раздельных полукруга и единица!
– Стой! – запоздало крикнул им вслед подполковник.
Но с других машин тоже увидели их и остановили. Оказалось, что они везли в бригаду хлеб, но с полдороги, узнав об окружении, повернули назад. Сопровождавший ЗИСы старшина Петряков из продснабжения не скрывал своей радости:
– Еще б немного, так бы к немцам и влетел!
– Значит, решили оставить бригаду без хлеба? – в упор спросил его подполковник.
– Так мы ж…
– Да там, мать вашу… – крикнул Рябкин, – десять дорог! Если даже девять перерезаны, то одна все равно осталась!
– Товарищ гвардии подполковник, да откуда нам…
– А мне плевать, откуда! Вы ведь не школьник младших классов, а старшина Красной Армии! Так вот, после рейда – пойдете в штрафную!
– Слушаюсь! Разрешите присоединиться?
– Присоединяйтесь.
Подполковник отходил медленно. Залезая в «доджик», он все еще вполголоса ругался:
– Вот гусь!.. Вот заячья душа!
Вскоре донесся непрекращающийся гул артиллерийской пальбы.
Теперь навстречу им двигались совсем редкие колонны автомашин.
Долго, минут двадцать, шли мужчины и женщины в гражданской одежде, незадолго перед этим освобожденные из фашистского плена. Сейчас они уходили вместе с тылами, чтобы снова не попасть в руки немцев.
Впереди показалась развилка трех дорог и в середине ее чья-то маленькая одинокая фигурка. Когда подъехали ближе, увидели девушку-регулировщицу. На ней была широкая, видно с чужого плеча, плащ-палатка и надвинутая на самые глаза, как у старого солдата, пилотка. За спиной у нее висел карабин.
– Стой! – закричала она, размахивая красным флажком.
– Что, дорогуша? – подъехав, спросил подполковник.
– Куда едете? – строго спросила она.
– Вот по этой дорожке, – ответил Рябкин, показывая на среднюю дорогу.
– Нельзя туда!
– Почему нельзя? – Подполковник вылез из машины.
– Бьет прямой наводкой.
– А откуда бьет?
– А отовсюду! Не разбери поймешь!
– Так уж отовсюду! – усмехнулся подполковник.
– Товарищ командир, проезжайте быстрее!
– Еще одну минутку, дорогуша. – Рябкин окинул взглядом местность и достал карту. Потом спросил регулировщицу: – Ты не сможешь показать на карте, откуда, по-твоему, бьет немец?
Девушка очень долго разглядывала квадрат, развернутый перед нею подполковником. Неуверенно ткнула пальцем, спросила:
– Я здесь стою?
– Чуточку левее возьми. Видишь развилку дорог?
Палец приблизился к развилке. Девушка вопросительно посмотрела на подполковника.
– Здесь, здесь, – подтвердил Рябкин и добавил: – Вон видишь маленькую точечку между дорогами? Это ты и есть.
– Вы скажете, – улыбнулась девушка.
– Так откуда он бьет?
– Оттуда, – уже уверенно показала она. – И отсюда.
– А может быть, нам удастся проскочить? – спросил зампотех.
– Не проскочите, товарищ подполковник. Они уже две колонны разнесли, – ответила она.
– Что ж, тогда придется… – но досказать фразу ему помешал чей-то громкий возглас:
– «Рама»!
Высоко в небе летела «рама» – немецкий разведывательный самолет, появление которого всегда предвещало какую-нибудь очередную каверзу гитлеровцев.
Все замерли, задрав головы.
– Ну гад! Ну зараза! – костила разведчика регулировщица. – Уезжайте быстрей, товарищ подполковник, – крикнула она, – а то засечет!
– Пусть лучше здесь засечет, чем после развилки, – ответил Рябкин. – Тем более уже поздно!
«Рама», ковыляя в небе, покружила над дорогой и полетела в сторону Лауцена.
– Куда?.. Стой! – вдруг встрепенулась девушка и бросилась за «санитаркой», мчавшейся к развилке.
Борис вздрогнул, ему показалось, что рядом с шофером Рая.
«Санитарка» проехала еще несколько метров и остановилась.
– Куда едете? – строго спросила регулировщица. Ответа слышно не было. – Туда нельзя!.. Туда нельзя, говорят!.. Вон они тоже хотели, – кивнула она на колонну, – да не отважились!
Из кабины «санитарки» выглянула Рая. Выходит, не ошибся! Неужели она едет в бригаду, к Юрке?
Борис поднялся, помахал ей рукой. Она увидела его и обрадовалась. Выскочила из кабины и направилась к ним.
Она шла, и ее серые-карие-зеленые-голубые глаза сияли при виде стольких знакомых лиц.
«С нами?» – взглядом спросил ее Борис.
Она поняла и на ходу закивала головой: «С вами!»
7
Колонна свернула на левую дорогу – пока еще свободную от обстрелов… Рая села рядом с Борисом. Прежде всего она упрекнула его: почему не зашел? Он был ей очень нужен. Она хотела, чтобы он сходил к начсанкору и сказал, что своими силами сто тридцать первая с эвакуацией раненых не справится. Она это точно знает, так как за весь день оттуда в медсанбат не поступило ни одного человека. Окружение окружением, однако другие части тоже отрезаны от своих тылов, а раненых все-таки вывозят. Между тем сто тридцать первая ведет ожесточенные бои. Раненых там, она уверена, больше, чем где бы то на было. Значит, все дело в том, что их не на чем вывозить. Конечно, если бы это сказал начсанкору Борис, никаких вопросов не возникло бы. А так… Но, слава богу, все обошлось. Майор приказал направить за ранеными медсанбатовскую машину и двух медиков – санинструктора и ее. Этого она, собственно говоря, и добивалась.
Борис не смотрел на Раю. Он-то понимал, что все это она затеяла ради Юрки. Знала бы она, что тот…
На душе у Бориса было муторно. Хорошо, что к ним подсел Лелеко. Несколько солдатских анекдотов, которые он рассказал без передышки, один за другим, на какое-то время отвлекли Бориса от грустных мыслей. И даже то, что капельмейстер, разговаривая с Раей, неотрывно смотрел на нее увлажненным взглядом, почему-то не задевало его. В конце концов, кто она ему? Да и какое ему дело, кто и как на нее смотрит?
К тому же и не до этого. Буквально с каждым метром все больше ощущалось приближение фронта. Слышна была артиллерийская перестрелка. Вдали над лесом стлался дым.
Тревожнее становилось и на дороге – начиналась неизвестность. Уже можно было проехать полкилометра, километр – и не встретить ни одной машины.
Но все-таки изредка они попадались. Зампотех останавливал их и расспрашивал водителей. Слухи о положении под Лауценом были самые противоречивые. Одни утверждали, что все уже вышли из окружения. Другие – что сопротивление продолжается. И каждый при этом клялся, что он сам только что оттуда и все, что там делается, видел своими глазами. О сто тридцать первой некоторые слышали, что она все там же, под Лауценом.
Борис заметил: если раньше при виде их маленькой колонны лица людей выражали любопытство и уважение, то в настоящее время одно удивление. Может быть, и в самом деле они похожи на сумасшедших – с такими силами против немцев?
Прошло еще несколько машин, и дорога впереди опустела. Сейчас они особенно остро чувствовали свое одиночество.
У поваленного столба с указателем «Нах Лауцен» подполковник Рябкин остановил колонну. Командиру танкового взвода Горпинченке он приказал выдвинуть «тридцатьчетверки» вперед. Всех, кто был в «доджике», попросил пересесть на другие машины, а туда посадил «черных пехотинцев». Они должны были следовать в голове колонны, на некотором расстоянии от переднего танка. Задача их – не допустить внезапного нападения, быть, как он сказал, ушами и глазами отряда.
Рая побежала к себе на «санитарку». Борис с остальными перебрался в «студебеккер».
Колонна тронулась. На броне переднего танка, среди солдат, стоял зампотех. Он показывал рукой вправо и что-то говорил выглядывавшему из башни Горпинченке.
Борис оглянулся. «Санитарка» шла последней, за машинами с хлебом. Видны были лишь край фургона и угол кабины. Борис приблизился к правому борту. На этот раз он увидел Раин локоть – один локоть. Если бы кто знал, как он устал от нее за эти два с половиной года! За полгода в училище и два года на фронте. Если бы кто знал! Кто-то навалился на него плечом. Лелеко?
Задышал в самое ухо:
– С кем она сейчас…
И произнес похабное слово.
Борис чуть не задохнулся от гнева. Он резко отодвинулся и увидел перед собой искаженное улыбкой лицо Лелеки.
– Эх ты, мразь!
И, вложив в ладонь всю силу, наотмашь, сверху, словно гася подачу мяча, ударил капельмейстера по лицу. Тот повалился назад, но его успели подхватить. Он вырвался и схватился за пистолет. Несколько человек набросились на него и отняли оружие. Затем он сидел на скамейке и, размазывая по лицу кровь из носа, осыпал Бориса угрозами.
Борис презрительно бросил:
– Шут!.. Капельдудкин!..
И повернулся спиной. Молчал, никому не отвечая на вопрос, почему они сцепились. Лелеко же бормотал что-то невнятное. Поэтому все, кроме Осадчего к младших лейтенантов, осудили Бориса.
– Подумаешь, сказал что-то!
– Если каждый будет давать рукам волю!..
– А еще офицеры!..
Но тут кто-то воскликнул:
– Воздух!..
Два «мессершмитта» вынырнули из-за леса и на бреющем полете, обстреливая колонну из пулеметов, пронеслись над дорогой. Это произошло так быстро, что все были застигнуты врасплох. Одни водители дали полный газ, другие затормозили. Многие бойцы не успели добежать до кювета и попадали где придется. Борис так и остался сидеть верхом на борту – одна нога здесь, другая там…
– Сейчас вернутся!..
Борис спрыгнул на землю и бросился к «санитарке». Небо над головой снова прорезал рев возвращающихся «мессершмиттов». Застучали пулеметы.
– Боря, сюда! – услыхал он голос Раи. Она лежала за небольшим бугорком и махала рукой. Жива, не ранена, больше ему ничего не надо. Он опустился в кювет. Где-то опять зацокали пули.
Наконец Борис поднял голову и увидел, что самолетов уже нет. Удивило одно, что «мессершмитты» скрылись, а пулеметы продолжали бить. До него не сразу дошло, что стреляют из крупнокалиберного пулемета с одной из автомашин.
Потом и он замолчал.
Поднимались и шли к машинам солдаты и офицеры, все перепачканные с ног до головы грязью.
– Где доктор? Вы не видели, где доктор? – взволнованно спрашивал кто-то.
– Я здесь! – крикнул Борис и быстро пошел на голос.
Из-за машины выбежал старший сержант Мальцев из трофейной команды.
– Доктор, там один ранен!.. И убит один!
– Раненый где?
– Там, у танка!..
У второй «тридцатьчетверки» прямо на дороге сидел солдат. Двое поддерживали его за спину. Раненый тяжело дышал и булькал во рту кровью. Борис расстегнул ему ворот: ранение в грудь! Срочно наложить тампон – и в госпиталь!
– Все равно придется снять шинель…
А, Рая! Он совсем не слышал, как она подошла.
– Дай я тебе помогу.
Вдвоем у них, действительно, дело пошло быстрее. За какие-нибудь пять минут они наложили на рану тугую повязку и ввели обезболивающее. Зампотех согласился с их предложением – оставить с раненым санинструктора. На первой же попутной машине тот отвезет его в госпиталь.
Затем они осмотрели убитого. Это был тот самый Коронат, который в городке собирал людей. Его так и похоронили – с подоткнутыми полами шинели.
– По машинам!..
8
Через километр их остановили. Молоденький майор-артиллерист, сопровождаемый автоматчиком, отозвал в сторону подполковника Рябкина и что-то долго говорил ему, показывая вперед на дорогу. И тут Борис заметил, что из-за кустов, обильно растущих в поле и на обочине, выглядывали тоненькие стволы противотанковых орудий. Около каждой пушки находились боевые расчеты. Иптаповцы! Да, это были они – истребители вражеских танков.
Вернувшись к колонне, зампотех собрал офицеров и проинформировал их о сложившейся обстановке. Дальше по дороге ехать нельзя. В четырех километрах отсюда, прямо за тем лесом, гитлеровцы сосредоточили большое количество танков и самоходок. Судя по всему, они попытаются прорвать позиции, занимаемые истребительным противотанковым полком, и выйти на главное шоссе. Если им это удастся, положение усложнится. Поэтому артиллеристы обратились с просьбой, если можно, поддержать их танками и людьми. Пришлось сказать о знамени. Они все поняли. Даже подсказали, как незаметней проскочить к Лауцену… Вон там начинается старая лесная дорога. Она ведет чуть ли не до Куммерсдорфа. А оттуда до Лауцена рукой подать… Только надо иметь в виду, что этой дорогой пользуются и немцы и наши. Вчера по ней просочились сюда вражеские мотоциклисты. Так что следует смотреть в оба.
В заключение подполковник Рябкин обратился к Горпинченке:
– Старший лейтенант, как рация?
– Радист как будто наладил.
– Очень хорошо. Постарайтесь связаться с бригадой, установить ее точное местонахождение!
– Слушаюсь!
Стоял серый пасмурный день. Поэтому, когда колонна свернула в темный лес, у Бориса появилось ощущение быстро надвигающегося вечера. Хотя было всего шесть часов, подполковник заранее распорядился, чтобы ни в коем случае не включали фары. Приказал он и приглушить моторы. Но последнее оказалось, трудновыполнимым. Рев от танковых двигателей был настолько силен, что порою не было слышно слов, сказанных рядом. Особенно на танке Горпинченки, куда Борис перебрался, чтобы не видеть Лелеку.
Дорога из-за подступавших к ней лесных сумерек казалась узкой, как туннель. Впрочем, она и была такой. Бойцам все время приходилось наклонять голову, пропуская над собой низко нависшие ветки. Танки шли под сплошной треск придорожных кустов, задевая и перемалывая гусеницами пни.
– Да, с немцами тут не разъехаться! – крикнул Борису стоявший рядом лейтенант Фавицкий, техник по ремонту танковых двигателей.
– Кому-то из двоих придется потесниться, – усмехнулся Борис.
– Регулировщиков бы сюда!
– Наших или немецких?
– Папуасских!
– Фавицкий, вам не надоело трепаться? – обернулся подполковник Рябкин.
– Треп скрашивает жизнь, товарищ гвардии подполковник.
– Уверяю вас, мою – ваш треп не скрашивает.
Фавицкий промолчал: то ли не нашелся что сказать, то ли счел неудобной дальнейшую пикировку со старшим по званию. Борис вспомнил: кто-то говорил ему, что зампотех недолюбливает Фавицкого. Похоже на правду. Но за что? Не за треп ведь, в конце концов…
Борису же Фавицкий симпатичен. Умный, красивый, подтянутый. Очень походит на Юрку. Странно, что он может кому-то не нравиться.
Впереди прыгал на ухабах «доджик». Он то появлялся, то исчезал за поворотом. Находившиеся на нем «черные пехотинцы» держали под прицелом автоматов дорогу и придорожное пространство. Если что, они первыми примут на себя удар. Правда, зампотех предупредил их – сразу же, по обстоятельствам, свернуть в сторону или повернуть назад, чтобы дать возможность действовать танкам.
Борис напрягал зрение: еще недавно можно было различить лица ребят с «доджика». Теперь они все покрылись сумеречной дымкой, смазавшей отдельные черты…
– Ни хрена не тянет мотор!
Это Горпинченко. Он высунулся из башни и доложил подполковнику о неполадках в двигателе. При первых же звуках его голоса Фавицкий оборвал фразу на полуслове и как-то моментально потускнел.
Подполковник посоветовал.
– Прибавьте обороты!
И обнадежил.
– Потерпите! На остановке посмотрит Фавицкий.
Еще раз чертыхнувшись, Горпинченко скрылся в танке…
Борис приблизился к зампотеху.
– Товарищ гвардии подполковник! А может быть, это хорошо, что от наших танков столько грохота? Подумают, что целый батальон, и побоятся напасть на нас…
– …ротой? – иронически продолжил зампотех. – И нападут батальоном? Нет, доктор, лучше нам не переоценивать мощь наших боевых сил.
Подполковник Рябкин прав. В первом же серьезном бою за какие-нибудь две-три минуты от их механизированного обоза останется мокрое место. Разумеется, это очень эффектно – на некоторое время обмануть противника, сбить его с толку. Но что пользы от этого? Так ни бригаде не поможешь, ни знамени не спасешь. В их положении главное – как можно меньше привлекать к себе внимание, постараться быстрее и незаметнее соединиться с бригадой. Все остальное лишено смысла.
Другое дело – если не повезет, что тоже может быть. Но это дело случая. А случай на войне…
– Товарищ гвардии подполковник!
Опять Горпинченко. Он чем-то сильно взволнован и обрадован.
– Что случилось?
– Кажется, поймали!..
Волнение командира танкового взвода передалось всем. Подполковник даже привстал на цыпочки.
– Где она? Что передает?
– Несколько слов не удалось разобрать… – Ну говорите же, что она передала?!
– Позывные… И три раза повторили: «Помните, мы здесь… Помните, мы здесь… Майнсфельд, Лауцен… Майнсфельд, Лауцен…»
– Майнсфельд – это же южная окраина Лауцена! Стало быть, они отошли туда и там дерутся… Больше ничего не разобрали?
– Сплошной треск…
– Тогда передайте им… Нет, ничего не передавайте. Пока работайте только на прием!
– Есть пока работать только на прием! – ответил Горпинченко и спустился в танк.
Подполковник сел на ящик, поставленный для него на броню, и вынул из кармана шинели свою помятую карту.
– Доктор, посветите, – сказал он, подавая Борису карманный фонарик. – И оба с Фавицким загородите свет.
После того как они прикрыли собой зажженный фонарик, зампотех принялся изучать карту. Потом провел ногтем линию и сказал:
– Вот здесь должны быть немцы.
9
Но первые немцы встретились им раньше. Их было двое. Два дезертира. Они шли по дороге и, увидев «доджик», сиганули в кусты. Чья колонна впереди, они не знали. Можно не сомневаться, что с не меньшей, если не с большей резвостью они спрятались бы, попадись им на пути немецкие машины. Но их заметили. Через несколько минут место, где они находились, было окружено «черными пехотинцами». Ни о каком сопротивлении немцы и не думали. Вышли с поднятыми руками и охотно дали себя разоружить. Вначале их приняли за разведчиков. Но с первых же ответов при допросе подполковнику стало ясно, что они обыкновенные дезертиры.
