Текст книги "И нет этому конца"

Автор книги: Яков Липкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

В ЧАС, КОГДА ОСТЫВАЮТ ПЕЧИ

1

Нас было трое. Трое случайных попутчиков, добиравшихся до своих частей, которые наступали в одном направлении, по одним и тем же дорогам. Судьба свела нас на рассвете, и с тех пор мы не разлучались: вместе голосовали на обочине, вместе тряслись в кузове, вместе брели по рыхлому снегу, когда не было машин. Майор, черноусый крепыш цыганистого типа, оказался командиром танкового батальона, а капитан, с простого курносого лица которого открыто глядели на мир усмешливые плутоватые глаза, – начальником артснабжения полка. Оба долго находились на излечении в разных госпиталях. Только капитана выписали, а майор удрал сам – досрочно: стосковался по своим гаврикам.

Я же был лишь военфельдшером и лейтенантом, то есть ниже их и по званию, и по должности, не говоря уж о возрасте, – мне только-только исполнилось двадцать. В дороге со мной приключилась беда. Машина, на которой я отвозил раненых в госпиталь, на обратном пути врезалась в телеграфный столб. Делать нечего – пришлось оставить ее вместе с водителем в кювете, а самому возвращаться на попутках. Правда, шофер обещал быстро все отремонтировать и нагнать меня в дороге, но я в этом очень сомневался – радиатор смяло так, что даже я, ничего не смысливший в машинах, понял: полуторка свое отъездила.

Вскоре в дорожных хлопотах я и вовсе позабыл о ней. Однако, как мы ни старались, но в первый день так и не догнали свои части – они опередили нас по меньшей мере на сорок – пятьдесят километров. За это время мы почти подружились. Ели из одного котелка, делились скудными пайками. И этим выручили майора, у которого по понятной причине ничего из еды с собой не было. Зато, как зовут друг друга, так и не поинтересовались. Обращались больше по званию или по должности.

И вот поздно вечером, напрасно протомившись у деревенской околицы в ожидании очередной попутки, мы решили заночевать. Закинули за спины вещмешки и двинулись на поиски ночлега.

Деревушка, в которой мы застряли, только утром была освобождена от немцев. Повсюду виднелись следы короткой и ожесточенной схватки: опрокинутые и покореженные грузовики, раздавленные легковушки, подбитые бронетранспортеры.

Я задумался и споткнулся о что-то твердое и круглое, припорошенное свежим снежком. Если бы не капитан, успевший подхватить меня под руку, я бы растянулся на обочине.

– Что это? – чертыхнувшись, спросил я.

– Дохлый фриц, – равнодушно сказал майор.

И тут я увидел две голые ступни, торчавшие из-под снега. Вернее, одну голую, другую в рваном носке. Сапоги, по-видимому, снял кто-то из местных жителей, не без основания полагая, что мертвому они уже без надобности.

– А вон еще один!

Да тут их, наверно, под снегом тьма – мертвецов в ненавистной форме.

– Лихо проутюжили! – одобрительно заметил капитан, оглядывая разгромленную колонну.

– Слышишь, – обратился к нему майор, – а вдруг это мои гаврики раскатали? Узнать бы у кого?

– У кого узнаешь? Эти, – капитан кивнул на убитых немцев, – уже не скажут, а для местных жителей все наши танки одинаковы. Так что придется, комбат, потерпеть до завтра. До встречи со своими. Хотя до завтра, как говорится, еще дожить надо.

– До завтра-то доживем, – усмехнулся в усы майор. – А вот дальше – не обещаю.

– Тоже верно, – согласился капитан…

Ближние избы оказались нежилыми: хозяева, видно, временно перебрались к соседям. Не было и смысла заглядывать внутрь: выбитые стекла, сорванные двери, продавленные стены и крыши говорили сами за себя. Похоже, здесь немцы оказали наибольшее сопротивление.

Вскоре мы поравнялись с первой хатой, в которой были целы все окна и из трубы тянулся дым. Но во дворе стояли две крытые машины, а возле них солдат в одной нижней рубашке, не обращая внимания на валивший снег, колол дрова. Опознавательные знаки на бортах и дверцах никому из нас не были знакомы. Однако, как солдат ни крепился, оберегая военную тайну, уже через полминуты мы знали, что его часть переброшена сюда с другого фронта. О том же, кто брал это село, он не имел ни малейшего представления. Зато он подсказал нам, что ночлег надо искать не здесь, где дома или разбиты, или заняты солдатами, а на том конце села, на самом спуске к реке.

Но и там нам повезло не сразу. Прошло добрых полчаса, прежде чем мы наконец наткнулись на этот домик, стоявший в стороне от дороги. Как сейчас помню, возле него возвышалась молоденькая березка, в ветвях которой – еще по-зимнему голых и черных – приветливо светилась совсем новенькая скворечня. Да и сам домик был славный, располагающий к себе – из трубы вился дымок, на окошках белели кружевные занавески.

Мы поднялись на невысокое крыльцо и очутились в сенях. Капитан постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел.

Не очень молодая, как мне тогда показалось, женщина стирала в корыте белье.

– Здорово, хозяюшка! – произнес капитан.

– Здравствуйте! – ответила женщина, улыбаясь и поправляя тыльной стороной руки платок на голове.

– Пустишь переночевать?

– А много вас?

– Да вот трое!

– И до вас было трое. Часа два как съехали!

– И после нас будет трое, – пошутил капитан.

– Так и ходите все по трое? – улыбнулась она.

– Так и ходим, – в тон ответил капитан и кивнул на приколотую к стене репродукцию васнецовских богатырей. – Вон и на картинке у вас трое!

– А… вещий Олег и его два помощника! – заметил майор.

Я удивленно посмотрел на него. Может быть, пошутил? Нет, не похоже: он сказал это как что-то само собой разумеющееся. Но как можно не знать таких простых, элементарных вещей? И тут я вспомнил, что до войны он работал начальником автотранспортной колонны, перевозившей с юга фрукты и овощи. Надо думать, и общался он в основном с грузчиками да шоферами.

– Чего-то не то, – почесал затылок капитан. – Вот этого, в середке, я знаю – Илья Муромец. А этих двух позабыл!

«Это уже лучше», – подумал я. Но только собрался внести полную ясность в этот вопрос, как хозяйка сказала:

– Проходите до горницы. Я – сейчас!

Мы разделись и прошли на другую половину, отделенную от кухни длинной ситцевой занавеской.

Здесь все было, как в обычной деревенской избе: и ничем не прикрытый стол, и деревянная кровать со взбитыми подушками, и комод с какими-то самодельными шкатулками, и семейные фотографии на стене.

От печи к стене протянулась вторая ситцевая занавеска, образуя в избе еще один закуток.

В горнице стоял полумрак: немного света проникало сюда лишь из кухни.

И вдруг до нас долетело всхлипывание – короткое и жалобное.

Капитан шагнул к закутку и отогнул занавеску. Я тоже заглянул туда. На большом сундуке со свисающим тюфяком, под лоскутным одеялом не то спал, не то просто дремал мальчик лет шести-семи. Он лежал на боку и тяжело дышал. Наверно, у него была высокая температура.

– Привет! – игриво произнес капитан.

– Папка! – встрепенулся и сел в своей неудобной постели мальчик. И тут же сильно раскашлялся.

– Ну какой я тебе папка? – переждав кашель, сказал капитан. – Похож, что ли?

– Похож, – с тихим вздохом ответил мальчик.

– Темно, вот ты, брат, и спутал.

– А в скворечне еще нет скворцов? – неожиданно спросил мальчик.

– В скворечне? – капитан на мгновение растерялся. – Нет, брат, пока нет.

– А дядя Вася где?

– Какой дядя Вася?

– Который скворечню делал.

– Чего не знаю, брат, того не знаю. А ты здорово простыл, погляжу.

– Да, здорово.

– Ну ничего, мы тебя вылечим. Вот доктор у нас! – кивнул он в мою сторону.

Мальчик безучастно посмотрел на меня и тут же отвел взгляд. Я подошел к изголовью и положил руку на лоб. Горячий, но в меру. Ничего страшного. Потом, на ночь, дам аспирина. У меня, кажется, где-то есть несколько таблеток.

– Спи, – сказал я и вышел из закутка.

Майор тем временем пытался зажечь керосиновую лампу, стоявшую на столе. Вполголоса чертыхаясь, никак не мог вытащить глубоко запавший фитиль.

Капитан порывался помочь ему:

– Дай-ка я!

– Сиди, Муромец!

– Кстати, – заметил я, – в середине действительно Илья Муромец, а по бокам Добрыня Никитич и Алеша Попович.

– Вот-вот, Алеша Попович! – обрадовался капитан.

– Ну и хрен с ними! – отозвался майор. – Нет английской булавки?

– Сейчас! – ответил я и полез под гимнастерку. Вчера только у меня оборвались тесемки кальсон, и я скрепил все английской булавкой, взятой из перевязочного пакета.

– Не свалятся? – полюбопытствовал майор.

– Не беда, – заметил капитан. – Свалятся – так недалеко.

– Не беспокойтесь, не свалятся, – ответил я, завязывая кальсоны узлом на тощем животе.

С моей булавкой дело сразу пошло на лад. Вскоре огонек спички лизнул фитиль и робко пополз дальше. Словно опасаясь, что он может вдруг исчезнуть, майор быстро накрыл его стеклом с отбитым верхом и закопченными боками. Наша половина постепенно пропитывалась тусклым ламповым светом.

– А я-то думала, что вы в темноте сидите! – промолвила хозяйка, появляясь в горнице.

Мы разом обернулись и встали. Хозяйка приоделась. На ней было городское платье с короткими рукавами и оборками. На несколько толстоватых ногах чернели туфли на высоких каблуках. В новом наряде она и похорошела, и помолодела.

– А мы-то думали, что вы еще стираете! – в тон ей произнес капитан. Я заметил, что с женщинами и детьми он разговаривал каким-то деланным игривым голосом.

– Да успею! Завтра докончу, – сказала она. – День-то сегодня какой!

– Да, второго такого у вас уже не будет, – подал голос майор.

– Даже не верится, – призналась она. – У меня ведь муж тоже командир. Как в первый день ушел на войну, так и пропал.

– Может, еще вернется, – сказал капитан.

– Где уж вернется, – вздохнула она. – За два года, пока еще тут наши были, ни письма, ни весточки какой.

– Эх, хозяюшка, чего только не бывает с нашим братом фронтовиком!

– На меня на самого два раза похоронка приходила, – усмехнулся майор. – И оба раза на имя моей бывшей жены. Так сказать, единственной родственницы. Ничего, пережила и это…

– Один из наших говорил, – продолжала хозяйка, – будто видел его у самой границы.

– Ну, значит, в плен попал, – сказал капитан.

– Дай-то бог! – отозвалась она. – Лишь бы живым остался!

– Н-да, – произнес майор и переглянулся со мной. Что такое плен у немцев, мы были достаточно наслышаны. Удивительно, что этого не знала хозяйка, прожившая в оккупации, судя по всему, не меньше года.

И тут ей пришла в голову мысль показать нам фотокарточку мужа: а вдруг кто-нибудь из нас видел его? С надорванного квадратика на нас глянул широкоскулый курносый парень в красноармейской форме с треугольничками в петлицах. Всего-то сержант! Внешность обычная, такие лица встречаешь на каждом шагу. Может быть, и попадался где.

Но ответили: видим впервые…

– Все равно день особый! – воскликнул капитан. – Жаль только, что отметить его нечем!

– Подождите, я быстро! – хозяйка метнулась на кухню.

– Намек понят, – подмигнул капитан и, понизив голос, добавил: – А она ничего!

– Тише! – кивнул я в сторону закутка.

– Хвалим же, не ругаем.

– Лейтенант прав, – поддержал меня майор. – Все равно мать.

– Согласен, – сразу же признал свою неправоту капитан.

Хлопнула сперва кухонная дверь, затем – вторая, весело проскрипели ступеньки крыльца: значит, хозяйка побежала за самогонкой к соседям.

Мы слышали ее торопливо удаляющиеся шаги.

И вдруг наступившую тишину расколол долгий и мучительный кашель. Наконец требовательный и капризный голосок произнес:

– Мамк!

Я подошел, отодвинул занавеску. Мальчик сидел на краю сундука свесив ноги и по-прежнему дышал тяжело.

– Ты чего?

– На двор хочу… Мамк!

– Мамка вышла. Она сейчас вернется. Потерпи немножко.

– Я давно терплю.

– Тебе по-маленькому или по-большому?

– По-маленькому…

– Есть тогда о чем разговаривать. Посиди, я сейчас принесу тебе какую-нибудь посудину.

– Не надо, я сам!

Он спустился на пол и, сделав всего один шаг, пошатнулся.

– А ну живо в постель! – свирепо сдвинул светлые брови капитан. – Я тебе что сказал?

Я вышел на кухню и в углу, под умывальником, увидел таз с грязной водой. Осторожно поднял его и понес в горницу. Мальчик уже стоял на коленях в постели.

– Давай! – сказал я ему.

Он обнял меня за шею и пустил в таз тонкую и долгую струйку. Оба моих попутчика с умильным интересом смотрели на нее.

– А теперь ложись!

От слабости у мальчика плохо слушались руки, но он все-таки лег сам и натянул на себя одеяло.

Майор вдруг стукнул кулаком по столу и показал на меня:

– Вот за это я его люблю!

У капитана тут же возникла идея:

– Давай, лейтенант, переходи к нему в батальон! Любовь комбата – это, брат, три четверти успеха!

– А что? Я бы взял его, – подхватил майор. – Вместо своего коновала.

– Я тоже не против, – сказал я.

– Ничего, может быть, что-нибудь и придумаем, – пощипывая усы, пообещал майор.

Я отнес таз на место. Ничего майор не придумает. Все эти красивые и приятные для моего слуха слова так и останутся словами. Даже очень захоти он, никто не отпустит меня в чужое соединение: у нас у самих не хватало медицинских работников, особенно фельдшеров.

Где-то близко снова захрустели по снегу быстрые шаги. Хозяйка? Я выглянул в окошко: так и есть! Она торопилась и даже не стала надевать пальто. Просто накинула на плечи платок. Я заметил, что рукой она что-то придерживала на груди – по-видимому, бутылку. И вот уже забукали по ступенькам тяжелые валенки. Туфли же, как часовые, стояли у порога, дожидались ее.

– Несет! – крикнул я своим попутчикам и быстро ретировался из кухни: а то еще подумает, что мы места себе не находим от нетерпения.

– Пацан еще, – кивнул в мою сторону майор.

– Немного есть, – согласился капитан.

Если бы кто другой назвал меня пацаном, да в иных обстоятельствах, я бы наверняка обиделся. Ничего себе пацан! В свои двадцать лет я уже был два раза ранен и имел несколько правительственных наград. То есть одну «Звездочку», одну «За отвагу» и две «За боевые заслуги». Я давно потерял счет раненым, которым оказал помощь на поле боя. Во всяком случае, их было уже далеко за сотню. Но сейчас я действительно вел себя по-мальчишески и сам это почувствовал.

Пока хозяйка приводила себя в порядок на кухне, мы вылезли из-за стола и прохаживались по своей половине – проявляли, так сказать, скромность. И перекидывались по той же причине какими-то необязательными, случайными репликами.

– На твоих, Муромец, сколько сейчас? – спросил майор.

– На моих-то? На моих, на моих, – наконец капитан вытащил из карманчика брюк огромную луковицу часов, – полвосьмого.

– На десять минут спешат, – заметил комбат.

– На семь, – уточнил я.

– За полмесяца – на полминуты, – похвастался капитан. – Павел Буре!

– Были и у меня до войны такие, – сообщил майор.

– И куда подевались?

– Ловкие люди вытащили. Одесские урки.

– Наверно, тоже подарок отца?

– Да нет, у одного пижона в карты выиграл, – маленькие черные глаза майора откровенно смеялись. – Как говорится, остался при собственных интересах.

Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент вошла хозяйка и, смущенно улыбаясь, поставила на стол бутылку с мутной синеватой жидкостью.

– Угощайтесь!

– Спасибо, хозяюшка, – поблагодарил майор. – Угостимся, не откажемся.

– Что другое, а это мы умеем! – процитировал я одного своего приятеля – балагура и выпивоху.

– Ну, хозяюшка, ну, хозяюшка! – похаживал вокруг стола и потирал руки капитан.

– Сейчас принесу стаканы, – заторопилась хозяйка и вдруг сконфузилась: – Только закуска у меня – картошка и капуста.

– А нам больше ничего и не надо! Лейтенант, – обернулся ко мне капитан, – давай-ка тащи все, что у нас там осталось!

Не прошло и нескольких минут, как все было готово: открыта свиная тушенка, нарезан хлеб, наполнены стаканы, в блюдечко высыпано печенье – остатки нашего с капитаном доппайка. Каждый положил себе в тарелку хозяйкиной картошки и квашеной капусты.

Хозяйку, которая вначале не хотела садиться за стол, капитан чуть ли не силой усадил рядом с собой, поставил перед ней полный стакан.

– С освобождением вас! – сказал он и первым чокнулся с ней. – Пить до донышка!

Чокнувшись также с нами, хозяйка закрыла глаза и долго пила маленькими глотками.

Самогонка была довольно крепкой и отдавала денатуратом.

– Сильна, чертяка! – сказал капитан, накладывая своей соседке на хлеб тушенку.

– Как освободили нас, – разговорилась мгновенно захмелевшая хозяйка, – так все бросились гнать самогонку. Чтобы вас, наших освободителей, как дорогих гостей встретить!

– А сама-то чего не гнала? – как-то не по-хорошему поинтересовался капитан.

– Ты это брось, Муромец! – вмешался майор. – Не всякому с руки заниматься этим делом.

– Ай и правда: вы еще подумаете, что я меньше других ждала вас? – хозяйка растерянно оглядела нас.

– Поверьте, никто из нас так не подумал! – горячо возразил я.

– Правда?

– Честное слово!

– Видим, видим, ждала, – примирительно заговорил капитан и потянулся за бутылкой.

– А мне и гнать-то ее не на чем! – вдруг призналась хозяйка. – И не до этого было. Игорьку вон опять хуже стало. Он уже поправляться начал, а позавчера все на крыльцо выскакивал, смотрел, не идут ли наши и папка с ними. Ну и прохватило его, видно, насквозь. Вон как тяжело дышит.

– Дети все болеют, – заметил майор. – Такой это народ.

– Ничего, хозяюшка, мы тебе его вылечим! – заверил капитан, разливая самогонку – на этот раз по полстакана, чтобы растянуть на дольше.

– А вы не доктор? – с надеждой спросила она.

– Я-то? Мы с майором больше наоборот. А вот он, – капитан подмигнул мне, – почти светило медицины.

Хозяйка недоверчиво посмотрела на меня.

– Никакой я не светило! – рассердился я. – Простой… – и тут мой язык спасовал перед правдой, несколько приукрасил действительность, – военный медик!

Лицо женщины просветлело.

– Настоящий?

– Настоящий, – ответил я.

– Официально подтверждаю, – заявил капитан.

– Уж больно молоденький.

– Других, увы, нет! – развел руками капитан. – Предлагаю тост за лучшую из хозяек!

– Так уж лучшую, – зарделась она, чокаясь с капитаном.

– Установлено визуальным способом. Мы же до вас все село обошли.

– Что верно то верно, – подтвердил майор. – Многих повидали.

– Вы нам очень, очень понравились, – включился я в общий хвалебный хор.

– Батюшки! А к капусте и не притронулись! – вся красная от похвал, хозяйка попробовала перевести разговор на другое.

– Еще притронемся, – пообещал капитан.

– Даже добавку попросим! – поддакнул я.

Мы выпили до конца, хозяйка же только пригубила. Капитан, как бы забывшись, обнял ее за плечи:

– Нет, нужно до дна!

– Я выпью, – она выбралась из-за стола и пошла к сыну.

И опять в наступившей тишине мы услыхали тяжелое дыхание мальчика.

– Игорек, тебе чего-нибудь надо? Может, подать чего? – долетело до нас из закутка.

Ответ мы не разобрали.

– Пить хочет, – предположил капитан.

– Чаю бы ему с лимоном, – вздохнул майор. – В госпиталь как-то пришли посылки из Грузии – несколько тысяч лимонов. Даже кисели варили из них. Только добро переводили.

– А нас однажды апельсинами завалили, – вспомнил капитан. – Ешь сколько хочешь…

– Печеньица дать? – продолжала допытываться хозяйка.

Мы переглянулись. Я схватил со стола блюдце с печеньем и метнулся к закутку. Откинул занавеску:

– Вот, берите! Нам не надо!

– Куда ему столько? – сказала хозяйка. – Двух печеньиц хватит…

Она взяла два надломленных квадратика и вложила в руку сыну. Но тот лишь взглянул на них, есть не стал.

– Молока бы ему горяченького, – раздался за моей спиной голос капитана. – Хорошо прогревает.

– Товарищ капитан прав: чудесное средство! – Я вспомнил, что в детстве при простуде меня тоже отпаивали горячим молоком, правда подслащенным до приторности.

– Да где его взять, молоко-то? – ответила хозяйка. – Немцы весь скот угнали.

– Неужели во всем селе не осталось ни одной коровы? – спросил капитан.

– Где уж коровы, козы и той не встретите!

– Я посмотрю, может чего найду от температуры, – сказал я и пошел в кухню, где оставил на лавке свою санитарную сумку.

Я не был уверен, что в эту поездку захватил с собой аспирин и другие «мирные» лекарства. Зачем они мне? За две недели боев к нам, в медсанвзвод, не поступило ни одного больного. И это зимой, когда простыть пара пустяков. Зато раненых перевалило за сотню.

В сумке и впрямь ничего лишнего. Перевязочные пакеты, бинты. Еще шприцы, ампулы, жгуты. А это что? Бесалол! Значит, где-то поблизости должны быть аспирин и таблетки от головной боли. То, что у мальчугана голова раскалывается на части, я не сомневался. То-то он все время постанывал. Ах вот они, мои голубчики!

Я налил в стакан кипяченой воды из чайника и пошел давать лекарство.

– Ну что, нашел? – спросил майор.

– А как же!

– Минутку, лейтенант, – остановил меня жестом капитан.

По ту сторону занавески хозяйка поудобнее укладывала сына.

– Сейчас Игоречек ляжет повыше, ляжет повыше… Так Игоречку лучше?

– Само собой лучше, – ответил за мальчика капитан.

– И одеяльце поднимем, – продолжала хозяйка.

– Давай лекарство, – обратился ко мне капитан.

Я отдал стакан с водой и таблетки.

– Сразу две?

– Не имеет значения.

– Вот таблетки и вода, чтобы запить, – капитан передал все хозяйке.

Он лез из кожи вон, чтобы завоевать расположение молодой женщины, но я нисколько не сомневался, что ему жаль мальчика тоже.

– Игоречек у нас уже большой. Скоро в школу пойдет, – ворковала хозяйка.

– Да ну? – принялся подыгрывать капитан.

– А вот и правда. Он сейчас проглотит лекарство и не поморщится.

– Я бы и то поморщился.

– А он – нет… На, на, запей быстренько!

Давясь и проливая воду, мальчик через силу проглотил таблетки. Но первыми словами, когда он отдышался, были:

– Скворечня не упала?

– Ну что ты! – воскликнула хозяйка. – Висит, ждет скворушек!

– А дядя Вася придет?

– Придет, придет… А сейчас Игоречек пусть спит. Завтра он поправится, здоровеньким будет! – приговаривала хозяйка, выходя к нам и задергивая за собой занавеску.

– Что это за деятель? – заинтересованно спросил капитан и, встретив ее удивленный взгляд, пояснил: – Дядя Вася?

«Уже ревнует», – подумал я.

– А до вас был, – ответила хозяйка. – Тоже с двумя приятелями. Он Игорьку скворечню сколотил.

– Вот теперь ясно!

В этот момент капитан увидел патефон. Он стоял на табуретке за комодом, прикрытый какой-то старой немецкой газетой. Окажись там ящик с минами, капитан, наверно, удивился бы меньше.

– Патефон? Откуда?

– Дачники оставили. Немцы подходили. Куда с ним тащиться?

– А пластинки есть?

– Одна вот осталась, – хозяйка достала с самодельной полки пластинку.

У капитана загорелись глаза: это было очень популярное довоенное танго «Цыганская скрипка».

– Поставим?

Хозяйка пожала плечами. Капитан даже не стал крутить ручку до отказа – до того велико было его нетерпение. Едва раздались легкие и щемящие звуки старого танго, как он решительно повернулся к хозяйке.

– Станцуем?

– Ой, я плохо! – воскликнула она.

– Сейчас проверим…

Хозяйка виновато посмотрела на закуток и положила руку на плечо капитану. Он крепко и уверенно обнял ее за талию. С первой же фигуры, которую он начал и закончил с неожиданным изяществом, мы поняли, что он когда-то много и хорошо танцевал. Хозяйке, конечно, было далеко до него, но все-таки она ни разу не сбилась с такта и всегда угадывала, чего от нее ждут в следующей фигуре.

Когда музыка кончилась, капитан сделал мне знак перевернуть пластинку. Там был уже фокстрот. Кажется, «Рио-Рита». И на этот раз капитан показал себя великолепным танцором. Я бы никогда не поверил, что в таком крохотном пространстве – между столом и комодом – можно было так изощряться. Простое и курносое лицо капитана преобразилось, стало каким-то значительным и красивым. Хозяйка с каждым шагом чувствовала себя увереннее и уже не скрывала своего удовольствия от танца с таким опытным и ловким партнером. И не отодвигалась, когда он прижимал ее к себе.

Мы же с майором отчаянно завидовали капитану, легко и непринужденно завоевавшему расположение хозяйки. В конце концов, на нас тоже действовали и красивая задорная музыка, и выпитая самогонка, и присутствие молодой и приятной женщины.

И вдруг, когда, казалось, им еще танцевать и танцевать, хозяйка неожиданно выскользнула из рук партнера. Произнесла сдавленным голосом:

– Все. Сейчас постелю вам. Только уж извините, что на полу.

– Ничего, мы привыкшие, – ответил я.

– Что ж, будем спать, – сказал, вылезая из-за стола, майор.

2

Я долго не мог уснуть. Сперва потому, что было жестко: единственный тюфяк мы положили под голову. Правда, его хватило еще и на верхнюю часть туловища. Зато все, что было ниже талии, соприкасалось с голыми досками: не спасли и сложенные вдвое чистые половики – они сразу сбились и оголили пол.

А потом мешал спать капитан. Дождавшись, когда я и майор в полудреме закрыли глаза, он осторожно поднялся и скрылся в горнице. Мы мгновенно проснулись и затаили дыхание. Громко заскрипела кровать. Донеслись приглушенные голоса. И вдруг мы явственно услышали твердое: «Нет, нет!» Капитан еще какое-то время поупрашивал ее и затем не солоно хлебавши вернулся к нам на кухню. Майор бросил ему с упреком: «Разве не видно, что она все еще ждет мужа?» – «Ну и пусть ждет!» – обиженно произнес капитан, поворачиваясь к нам спиной и накрываясь с головой своей щегольской шинелью.

Но и после бесславного возвращения капитана сон долго не шел. Мне было слышно все, что делалось в горнице: и тяжелое дыхание мальчика, и отрешенная от всего работа ходиков, и тихое поскрипывание кровати. Похоже, хозяйка тоже не могла уснуть. Раза два или три она подходила к сыну: поправляла одеяло, давала попить…

Вскоре захрапел капитан, а за ним стал посапывать и майор.

Я лежал, лежал и тоже незаметно уснул…

Разбудило нас жалобное причитание хозяйки:

– Игоречек, Игоречек, что с тобой? Что с тобой?

Я сел в постели.

– Сыночек мой!

Я вскочил, быстро натянул галифе и босиком прошел на ту половину. Хозяйка стояла на коленях у сундука и заглядывала сыну в лицо.

– Что с ним? – растерянно спросил я.

– Уже заговаривается…

Мальчик и в самом деле бредил. Я с трудом разобрал отдельные фразы:

– …Папка, ты добрый, добрый… папка, возьми меня с собой, ну, возьми…

Он весь горел. Температура у него, наверно, была не меньше сорока. Странно, что до сих пор не подействовал аспирин. Но, может быть, недостаточно прошло времени?

Я зажег спичку, чтобы взглянуть на часы.

Хозяйка ойкнула и прикрылась занавеской – спохватилась, что в одной нижней рубашке.

Я отвернулся.

– Не бойтесь, я не смотрю!

Она прошмыгнула к кровати, быстро натянула платье.

– Да можно уже.

Я снова чиркнул спичкой. Всего полпервого. С того момента, как мальчику дали лекарство, прошло около двух часов. И все-таки я не был уверен, что аспирин уже не подействует. На всякий случай посоветовал хозяйке приготовить сухое белье…

Тяжело дышащего Игорька мы усадили повыше. Так ему вроде легче.

– Если что – будите, – сказал я хозяйке и вернулся на кухню.

– Что с ним? – спросил майор. – Очень высокая температура.

– Не помогли таблетки? – поинтересовался капитан.

– Еще нет…

– На черта нас понесло сюда? – проворчал капитан.

Его раздражение нам было понятно, и мы с майором никак на него не отреагировали.

Сейчас мы не слышали ничего, кроме тяжелого дыхания мальчика. Все остальные звуки уже не воспринимались нами, хотя по-прежнему поскрипывала кровать, вставала и ходила по комнате хозяйка, громко тикали ходики.

– Теперь уж не уснуть, – сердито проговорил капитан.

– Считайте до тысячи, – сказал я.

– Считай, лейтенант, сам, – добродушно огрызнулся капитан.

– Кто как, а я попробую все-таки уснуть, – заявил майор, натягивая на голову шинель.

– Давайте тоже? – обратился я к капитану.

– Не выйдет. Я себя знаю. До утра промыкаюсь…

Конечно, нам здорово не повезло с ночлегом. Но оба моих попутчика не боялись прямо говорить об этом. Такая откровенность нисколько не исключала жалости к мальчику. Впрочем, большего от них и не требовалось. Я же был медиком (пусть не врачом, пусть всего фельдшером, ничего не понимающим в детских болезнях) и не мог не думать о том, чтобы как-то помочь больному. Я мучительно припоминал все, что знал о воспалении легких у взрослых, о его лечении. Наконец ясно увидел перед собой страничку из блокнота, на которой с пятого на десятое записал лекцию военврача второго ранга Светлова о легочных заболеваниях. Там были в основном одни названия: плеврит сухой, плеврит гнойный, бронхит острый, бронхит хронический, пневмония катаральная… В то время я был уверен, что знание этих сугубо «мирных» болезней вряд ли пригодится на фронте. Так думало большинство из нас. Поэтому вместо того, чтобы слушать лекцию, курсанты строчили письма домой, кемарили после ночного дежурства, с интересом глазели в окна, за которыми старательно печатали строевой шаг наши боевые коллеги – девчата из фармацевтической роты. А некоторые ребята, забившись в дальние уголки огромной аудитории, вели ожесточенные «морские бои» – были у нас любители и такого времяпрепровождения.

В результате мне припомнились всего два-три симптома и общие указания по уходу за такими больными: строгий постельный режим, несколько приподнятое положение грудной клетки, обильное питье. Все это у Игорька было. Хозяйка, которая не имела никакого медицинского образования, сама сообразила, что лучше.

А вот какие лекарства давать при воспалении легких – я так и не вспомнил. Впрочем, кроме аспирина и таблеток от головной боли у меня все равно ничего не было. Да и те почему-то не помогали…

Оставалось последнее – надежда на то, что организм мальчика сам справится с болезнью. Я знал немало случаев, когда дети выздоравливали, несмотря на весьма неблагоприятные прогнозы. Порой и лечения-то никакого не было. Поправлялись сами по себе. Тысячи мальчишек и девчонок болели воспалением легких, и ничего – не умирали.

Не исключено, что к утру ему тоже станет легче.

Мне надо только уснуть и проснуться, когда все страшное будет позади.

Но легко сказать – уснуть. Напряженное дыхание мальчика по-прежнему заполняло низкое и тесное помещение. Оно состояло из одних и тех же неизменно чередовавшихся грудных и горловых звуков. Правда, время от времени я улавливал какие-то странные перебои. Словно мальчику не хватало воздуха. Однако он тут же справлялся с этим, и звуки снова следовали друг за другом в обычном порядке…

– Скорее бы утро, – простонал капитан.

Оказалось, майор тоже не спал. Он молча поднялся и вышел в сени покурить. Это была его первая закрутка после долгого перерыва: еще в госпитале он, по требованию врачей, «завязал» с куревом. И вот сейчас не выдержал. Наскреб по карманам шинели табачной пыли на цигарку – так прямо с хлебными крошками и свернул.

Мы же с капитаном и вовсе не курили – редкий, крайне редкий случай среди фронтовиков. А поначалу вообще было удивительно и неправдоподобно: из троих попутчиков – трое некурящих. Как по заказу постояльцы.