Текст книги "И нет этому конца"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
Где-то сзади застыл Ганс. В эти мгновенья решалась и его судьба. Отступать ему уже поздно.
Фельдфебель прошел вперед и остановился. И вдруг неожиданно заорал:
– Вег, руссише хунде!..[16]16
Прочь, русские собаки!..
[Закрыть]
Борис и Федя переглянулись. Хотя смысл этих слов был им понятен, они все-таки усомнились: неужели пронесло?
И они так же, как это сделали бы настоящие пленные, только чуточку торопливей, чем им хотелось, обошли фельдфебеля стороной и зашагали по мосту.
Вскоре они услышали:
– Марш!.. Марш![17]17
Бегом, бегом!
[Закрыть]
Это их догонял Ганс, у которого опять прорезался голос.
13
Понемногу противники угомонились. Стихла и без того редкая стрельба в Куммерсдорфе, который остался уже далеко позади. Ничем не тревожимая тишина лежала и над Майнсфельдом. Но дорога на Лауцен еще жила. Здесь-то Ганс и встретил шофера из штаба своего полка. А было это так. На обочине дороги, на половине пути между Куммерсдорфом и Лауценом, стоял камуфлированный бронетранспортер. В его моторе возился человек в кожаной куртке. Когда они проходили рядом и Ганс, по обыкновению, начал кричать на них, тот поднял голову и удивленно произнес:
– Ганс Клозе?
– Хальт![18]18
Стой!
[Закрыть] – остановил их Ганс и вроде бы радостно воскликнул: – А! Руди!..
Шофер не скрывал своего удивления, увидев Ганса в качестве конвоира в таком отдалении от части. Но после встречи с фельдфебелем тот был подготовлен и к этому вопросу: дескать, это медики из танковой бригады, окруженной в Майнсфельде. Их захватили в Куммерсдорфе и сейчас по приказанию командира дивизии переправляют в Лауцен.
– О, ферштанден! – закивал шофер головой и, вытирая руки тряпкой, предложил: – На, воллен вир фарен?[19]19
Понял! Ну как, поедем?
[Закрыть]
Хочет подвезти? Что же делать?
Ганс тоже растерялся. Кивнул головой приятелю, а сам, когда тот на секунду отвернулся, жалобно взглянул на своих «пленников».
– Вас штекст ду денн?[20]20
Ну что ты там застрял?
[Закрыть] – нетерпеливо проговорил шофер. Он смотрел на Ганса уже с любопытством и ждал.
Продолжалось это ожидание, может быть, мгновение, но всем троим оно показалось невероятно долгим. Наконец поняв, в чем дело, Федя усиленно заморгал.
– Вирд эс нихт кналль гебен?[21]21
А не влетит за это?
[Закрыть] – быстро нашелся Ганс.
– А! Их пфайфе дарауф! – воскликнул шофер. – Штайгт айн![22]22
А плевал я на это! Садитесь!
[Закрыть]
Они втроем сели сзади – не мог же конвоир оставить пленных без присмотра?
Что задумал Срывков, Борис сообразил сразу. Но для того, чтобы все вышло, не провалилось, необходимы благоприятные условия. Хорошо, если до поворота на Майнсфельд они будут одни на дороге. Но стоит только появиться другим машинам, их со Срывковым как миленьких доставят в расположение немецких частей. Конечно, они постараются не допустить этого, но тогда придется вступить в бой и не выполнить задания. Кроме того, еще неизвестно, как поведет себя Ганс, который, похоже, обо всем догадывается. Вдвоем с шофером они могут оказать серьезное сопротивление. Так что Федина затея весьма рискованна.
Самое обидное, что они со Срывковым не имеют возможности ни посоветоваться, ни обговорить все. Остается следить за каждым жестом, каждым движением разведчика, быть готовым ко всему. И к тому, чтобы помочь Срывкову, который, по-видимому, возьмет на себя шофера. И к тому, чтобы нейтрализовать, если потребуется, Ганса. И к тому, чтобы отстреливаться…
Главное сейчас – неожиданность. Поэтому они ничем не должны выдавать своих намерений.
А пока Борис не пропускал ни одного слова из реплик, которыми перебрасывались Ганс и шофер. В целом разговор их был мало интересен. Вспоминали давние выпивки, драки. Были у них и какие-то общие любовные похождения, которые тоже заканчивались обильными возлияниями.
На Бориса и Срывкова шофер вообще не обращал внимания – как будто их и не было.
Вдалеке возвышались темные постройки Лауцена.
Скоро должен быть поворот на Майнсфельд. Борис хорошо помнил его – там стоял накренившийся столб с полуоторванным указателем.
Срывков сделал Борису знак. Все ясно! Его и Федины мысли работали в одном направлении. Что ж, он готов. Выхватить из расстегнутой кобуры пистолет и наставить его на Ганса – дело одной секунды.
Когда до поворота осталось каких-нибудь четыреста – пятьсот метров, на дороге из Куммерсдорфа показалась автоколонна.
Теперь их судьбу решали секунды…
Конечно, с машин не могли не видеть идущий впереди бронетранспортер. Но что в нем делается – с такого расстояния разглядеть невозможно. Только когда они свернут на Майнсфельд, там, может быть, заподозрят что-то неладное.
Но это еще в будущем, измеряемом метрами и секундами. Пока же они со Срывковым не могут ни прибавить скорости, ни убыстрить события. Единственное, что в их силах, – это терпеливо дожидаться поворота.
А шофер, как нарочно, не спешил. Дружески неторопливая и спокойная беседа с Гансом располагала его к такой же неторопливой и спокойной езде.
Расстояние же между ними и колонной сокращалось с каждой минутой. Борис сосчитал: восемь тяжелых машин, груженных, по-видимому, боеприпасами. Матово серебрились в лунном свете лобовые стекла…
Наконец впереди мелькнул наклоненный столб.
Все! Пора!
Они метнулись одновременно: Срывков к шоферу, Борис к Гансу, который даже не удивился. Очевидно, он давно ждал этого. Почувствовав у живота пистолет, он лишь сжался.
Срывков наставил на шофера автомат и приказал:
– Линкс!
Повторять не пришлось. Тот понял, что шутки с вооруженными пленными плохи…
Так по майнсфельдской дороге они проехали с полкилометра…
Но когда Срывков наклонился, чтобы взять лежащий на сиденье и все время мозоливший ему глаза автомат, шофер резко крутанул руль. Федя не устоял на ногах и отлетел к противоположному борту. Немец схватил одной рукой оружие и полоснул назад длинной очередью. На второй очереди у него заело автомат… Срывков покачнулся. Уже падая, он слабеющей рукой нажал на спусковой крючок. Пули прошли над немцем, не задев его. Борис вскинул пистолет. Но в этот момент шофер пригнул голову и стал бросать машину из стороны в сторону. Бориса начало швырять от борта к борту, и он никак не мог прицелиться в сидевшую за рулем фигуру. Когда же ему удалось немного подобраться ближе, шофер дал полный газ, и Бориса снова отбросило к заднему борту…
Там он опустился на одно колено и, держась рукой за прыгающее сиденье, выстрелил… Мимо!… Еще раз!.. Мимо!
На большой скорости бронетранспортер въехал на пахоту и стал разворачиваться…
Цепляясь за борта, Борис медленно продвигался вперед. Наткнулся на Ганса, державшегося обеими руками за скамейку. Странно, что он перестал думать об опасности, которая могла угрожать ему с этой стороны. Ведь Гансу ничего не стоило поднять автомат Срывкова и выстрелить в него сзади. Неужели тот и сейчас с ними?..
До шофера оставалось совсем мало, как вдруг сильный взрыв смешал все. Борис почувствовал, как что-то с огромной силой подняло его в воздух и оттуда швырнуло в глубокую черную яму…
Когда он очнулся, то мучительно пытался сообразить, где он и что с ним. Наконец понял: бронетранспортер наскочил на мину!.. Кругом было минное поле, преграждавшее путь к Майнсфельду с юга… Борис встал, и перед его глазами все поплыло. Тогда он опустился на колени и пополз. Первым, кого он увидел, был убитый Срывков. Уже мертвому ему взрывом оторвало обе ноги. Ганса он нашел в десяти метрах от бронетранспортера. Тот был ранен в живот и тяжело дышал. Борис спросил его: «Ганс, хёрен зи мих?»[23]23
Ганс, вы слышите меня?
[Закрыть] Но их бывший «конвоир» ничего не ответил. Борис наложил ему тугую повязку и накрыл шинелью. Вскоре тот умер, так и не приходя в себя…
Шофера нигде не было. Уйти он никуда не мог. Вероятно, его разнесло в клочья.
Мешок с перевязочными материалами оказался цел. Но в одном месте он был забрызган чьей-то кровью.
Борис нашел автомат Срывкова, вскинул на плечо мешок и двинулся по дико петлявшей колее бронетранспортера к дороге – как ни трещала у него голова, он сообразил, что так меньше шансов напороться на мину.
Вскоре его увидели мотострелки из батальона капитана Чепарина, находившиеся поблизости в боевом охранении. Один из них провел его через минное поле и показал дорогу.
Через четверть часа Борис был на командном пункте бригады, разместившемся в подвале полуразрушенного здания казармы.
14
Докладывал Борис сидя: у него неожиданно закружилась голова, и комбриг, узнав, в чем дело, разрешил ему сесть. За большим столом, освещенным двумя тусклыми коптилками из гильз, расположилось все командование бригады. Кроме полковника здесь были начальник штаба майор Шалимов, его помощник капитан Морозов, начальник политотдела подполковник Бурженков. Юрки почему-то не было. Где он и что с ним – спросить об этом Борису хотелось с того момента, как вошел в штаб. Но прерывать доклад не относящимися к делу вопросами он считал неуместным.
Комбриг встал из-за стола и прошелся по подвалу. По-прежнему высокий, стройный, красивый. По его виду ни за что не скажешь, что он командует частью, находящейся в окружении. Разве только покрасневшие веки и слегка осунувшееся лицо говорили о напряжении и усталости.
При его приближении вытянулся автоматчик, стоявший на посту у зачехленного знамени – знамени, которое они должны во что бы то ни стало спасти.
– Скажите, старший лейтенант, – обратился комбриг к Борису, – вы хорошо помните место, где остановился Рябкин?
– Хорошо, товарищ гвардии полковник, – ответил Борис и показал на карте: – Вот здесь.
– Нам необходимо это знать сейчас с большой точностью.
– Колонна находится здесь, – повторил Борис. – У самой окраины леса.
– Благодарю вас, – сказал полковник и крикнул своему ординарцу: – Макаров! Сбегайте за пилотом!
– Слушаюсь! – козырнул тот и скрылся за дверью.
Борис даже зарделся от удовольствия. Ему всегда нравилась в комбриге его несколько штатская привычка благодарить подчиненных за какие-то мелочи и говорить всем «вы». И это не была поза. Просто иначе он не мог – интеллигент второго или третьего поколения, старый кадровый военный. Не потому ли они так спелись с Юркой? И сохранили нормальные отношения, несмотря ни на что…
– Старший лейтенант, как вы себя сейчас чувствуете? – спросил комбриг.
– Намного лучше, товарищ гвардии полковник.
– Очень хорошо… Как вы смотрите на то, что мы хотим вас снова послать к Рябкину?
Что ж, он этого ожидал. Кому же еще идти после гибели Срывкова, как не ему?
– Готов выполнить любое задание командования! – ответил Борис и покраснел: надо было сказать как-то проще, скромнее…
– Мы на это и рассчитываем, – улыбнулся одними глазами комбриг. – Вот смотрите!
Он подошел к столу, взял лежащий на карте карандаш и придвинул коптилку.
– Немцы обложили нас со всех сторон. С запада и севера – в самом Лауцене. На востоке они перерезали основную дорогу и захватили большую часть Куммерсдорфа. На юге дорога блокирована «фаустниками». Их немного. Зато восточнее, – карандаш уперся в подкову леса, – сосредоточено около двадцати танков и самоходок.
– Я знаю это место, – воспользовавшись короткой паузой, вставил Борис. – Иптаповцы предупредили нас, что там немцы, и мы свернули в лес…
– Правильное решение, – заметил комбриг.
– Молодчина медицина! – похлопал по плечу Бориса начальник политотдела подполковник Бурженков и засмеялся, довольный своей неожиданной рифмой.
– Смотрите и запоминайте, – предупредил Бориса полковник. – Сегодня с рассветом, а именно в шесть сорок пять, мы предпримем новую попытку прорыва. На этот раз здесь!..
Карандаш провел южнее Майнсфельда невидимую линию.
– К пяти ноль-ноль будут готовы проходы в минном поле. Небольшие заслоны и «фаустники», которые встретятся у нас на пути, мы надеемся, будут опрокинуты с ходу… А вот дальше нас ожидают неприятности. Мы сразу можем попасть под удар этих двадцати танков, а также тридцати танков, которые наверняка будут брошены на нас из Куммерсдорфа…
– Двадцать плюс тридцать… – начал почему-то вслух складывать Борис.
Где-то недалеко ухнуло орудие. Борис услыхал нарастающее сопение снаряда и близкий разрыв. С потолка посыпалась штукатурка.
– Да, пятьдесят, – сказал комбриг. – Против двенадцати… Задача Рябкина состоит в том, чтобы отвлечь на себя эти танки, тем более что он от них близко. В Куммерсдорфе аналогичная задача будет поставлена перед батальоном Яценко.
– Разве Яценко в Куммерсдорфе?
– Да. Сегодня днем он зацепился за северную окраину городка, и немцы ничего не могут с ним поделать.
– Так вот в чем дело, – протянул Борис. – А то мы никак не могли понять, что там за стрельба.
– И последнее, – продолжал комбриг. – Последнее по счету, но первое по важности. Передайте от меня подполковнику, что бой пусть начнет затемно – до начала прорыва. Мы дадим сигнал серией ракет.
– Есть передать!
– Товарищ капитан! – обратился командир бригады к помощнику начальника штаба. – Приготовьте пакеты для Рябкина и Яценко. И короткие радиограммы об отправке связных.
– Слушаюсь! – ответил тот и направился в дальний угол подвала, где стояли рация, телефоны и что-то стучал на машинке штабной писарь.
– Товарищ гвардии полковник, разрешите спросить? – Борис дал интонацией понять, что вопрос не имеет никакого отношения к предыдущему разговору.
– Я вас слушаю, – мягко насторожился комбриг.
– Где Коновалин?
– Выполняет мое задание.
И ни слова больше. Но Бориса это вполне устраивало. Лишь бы с Юркой ничего не случилось…
– Товарищ гвардии полковник! Прибыл по вашему приказанию!
Кто это? Летная куртка, унты, планшетка на длинном ремешке… Ах, да, пилот, за которым посылал комбриг. Неужели придали бригаде в связи с создавшимся положением?
– Придется опять лететь, лейтенант.
– Слушаюсь!
– Доставите вот его в отряд подполковника Рябкина. Обо всем остальном вы получите указания от начальника штаба.
– Слушаюсь! – и летчик отошел от стола.
– Товарищ гвардии полковник! – обратился к комбригу Борис. – Разрешите сбегать до медсанвзвода, отнести бинты?
– Хорошо. Только быстрее…
15
«Кукурузник» летел в кромешной тьме. Где-то над ним висела луна, прикрытая плотными и темными облаками. Хорошо, что ее уже нет, а то бы их запросто увидели с земли. Зато мотор слышно, наверно, за много километров. Шли они низко и, как сообщил пилот, выше пятисот метров не поднимались. Близость земли ощущалась буквально пятками. Но разглядеть ничего не удавалось: густо темнели какие-то неясные тени.
Несмотря на считанные минуты полета, Борис стал дремать: сказывались усталость и напряжение этого долгого и тяжелого фронтового дня, которому не видно ни конца, ни края.
А в полусне сегодняшний день дробился мелкими и неровными осколками. И только одна последняя стычка с начсанбригом всплывала целиком.
Началось же все с того, что Борис, радуясь предстоящей встрече со своими, спустился в длинный и низкий подвал, где размещался медсанвзвод, и увидел смутившуюся при его появлении врача Веру Ивановну.
– Вот привез бинты и вату! – сказал Борис, сбрасывая мешок на каменный пол.
– А у нас уже есть, – ответила она, поджав губы.
– Заняли?
– Боря, что случилось? – тихо спросила Вера Ивановна, покосившись на дверь в соседнюю комнату. – Почему вас так долго не было?
– Как почему? – Борис даже растерялся.
– Николай Михайлович вами недоволен, – шепнула она и опять оглянулась на дверь. Никого на свете, включая немцев, она не боялась так, как начсанбрига.
Борис вспыхнул:
– Только и всего?
– Боря! – упрекнула она его.
Борис с грохотом вошел в комнатку начсанбрига. Тот встретил его вопросом:
– Вы где шляетесь?
– Я вам могу дать адреса. Сходите.
– Люди воюют, а вы пользуетесь любым поводом, чтобы околачиваться в тылу! Мне не нужны такие военфельдшеры!
– В таком случае разрешите идти?
– Идите!..
Борис четко повернулся и направился к выходу. У двери обернулся, сказал с усмешкой:
– Позвоните комбригу. Он представит вам исчерпывающую информацию насчет моего времяпрепровождения…
Надо было посмотреть на Николая Михайловича. Этой фразе под занавес позавидовал бы даже Юрка.
Но когда Борис проходил подвальными отсеками, сплошь забитыми ранеными, и слышал, как те стонали, ругались, хрипели, звали санитаров и врачей, вся злость на Николая Михайловича у него пропала. Бесспорно, майор был груб и несправедлив. Но понять его можно. Он отвечал за жизнь и здоровье десятков людей, и вдаваться в какие-то частности у него просто не было времени.
А впереди его еще ожидала эвакуация раненых. И какая! Ведь мало погрузить всех этих покалеченных и страдающих людей на машины, которые в большинстве своем приспособлены для других целей. Самое сложное – надо будет выходить вместе со всеми из окружения. То есть делать, что и все: гнать на полной скорости, уходить из-под обстрелов, защищаться и защищать с оружием в руках. И кто знает, сколько уцелеет после этого раненых! Но не оставлять же их здесь!
В общем, Борис был так расстроен, что позабыл спросить о своей планшетке. В конце концов, ничего страшного не случится, если она и попадет в чужие руки. Мелочи жизни!..
Вдруг Борисом овладело смутное беспокойство. Оно явно не имело никакого отношения к видениям. Он сделал над собой усилие и окончательно проснулся…
Ах, вот в чем дело! Самолет шел с приглушенным мотором и, похоже, планировал…
Борис посмотрел вниз. Ни черта не видно! Тянулись лишь какие-то тени… А ведь совсем недавно все это пространство было залито ослепительным лунным светом и они втроем брели по нему, подвергаясь смертельной опасности. И вот двоих уже нет и никогда больше не будет…
Летчик сообщил:
– Сейчас будем садиться.
– Прилетели? – удивился Борис.
– Еще нет. Пакет просили доставить.
Самолет пошел на снижение. Но сел он не сразу, а некоторое время покружив в воздухе в ожидании сигнала с земли.
Наконец небо осветили две ракеты… Загорелись костры!.. Можно садиться!.. После короткого пробега самолет остановился.
Подошли двое.
Не выпуская из рук автомата, пилот потребовал:
– Пароль!
Ответил бас:
– Самара!
– Саратов, – сказал отзыв летчик. – Срочный пакет майору Яценко.
Чьи-то руки взяли пакет. Из темноты прогудел бас:
– Мигом доставим! – И добавил: – С вами адъютант полетит!
– Какой адъютант?
– Комбрига! – услышал Борис голос, который он узнал бы среди тысячи других.
– Юрка!
Коновалин подтянулся на руках и перевалился через борт Борису на колени.
– Борька, сукин сын!
Он и здесь, в немецком тылу, не забыл побриться и наодеколониться…
– Ну как, расселись? – спросил летчик.
– Полный порядок! – крикнул в переговорную трубку Юрка. – Выходи из облаков! Атакуй с тыла!
«Кукурузник» быстро поднялся в небо…
– Куда это он? – удивился Коновалин.
Борис рассказал о рейде тыловиков. Хотел сказать о Рае, но в последний момент передумал: «Потом скажу».
– Ловко придумано! – засмеялся Юрка. – Здесь Яценко нанесет отвлекающий удар, там Рябкин. Словом, прикройте нас, идем в атаку!..
В его веселых словах была горечь.
И тут Борису пришла в голову мысль: а почему бы, собственно говоря, не вывезти знамя на самолете? В этом случае немцам уж точно не видать его как своих ушей!
Он поделился ею с Юркой. Тот насмешливо произнес:
– Слушай, давай внесем предложение: хранить знамена в тылу, отдельно от частей. А?
Вот так всегда он – доводил не понравившуюся ему мысль до абсурда и еще ждал ответа.
– Иди к черту! – проговорил Борис.
– Спасибо!
Некоторое время они сидели молча.
– Юрка! – сказал Борис.
– Что?
– Не помню, говорил ли я тебе, что там Рая? – чуточку слукавил Борис.
– Где там? – всем корпусом повернулся тот.
– У Рябкина.
– Чего ей у него надо?
– Тебя.
Коновалин хмыкнул и отвернулся…
Скоро самолет стал снижаться. Неужели долетели? Так быстро? Пилот оповестил:
– Иду на посадку!
– Боря! Меня здесь нет, – торопливо проговорил Коновалин.
– Она будет убита, когда узнает.
– А она не должна знать…
– Что у вас произошло?
– Тебе непременно надо знать?
– Да.
– Она опять встречалась с Батей.
– Неправда!
– Ого! Как горячо ты заступаешься за нее!
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ничего нового, милый Боря, – обнял Бориса за плечи Юрка.
– Интересно, что за сволочь накапала тебе на нее?
– Так я и скажу!
– Ну и держи эту гадость при себе!
– Значит, ни слова?
– Как хочешь.
Сигнальная ракета осветила кабину.
Через несколько минут самолет, подпрыгивая на ухабах, бежал по полю.
– Ну, ни пуха ни пера! – сказал Борис.
– К черту!..
Борис спрыгнул на землю и, положив пакет в карман, зашагал навстречу появившимся из темноты солдатам боевого охранения.
А самолет снова взял разбег и поднялся в воздух.
16
Около «доджика» выстроилось восемь бойцов. Шестеро из них – «черные пехотинцы». Двое – тыловики: проштрафившийся «хлебный» старшина Петряков и сержант Ромашко, ординарец начхима бригады Бондаренко. Этой группе дано задание незаметно подобраться к немецким танкам, находившимся отсюда в трех километрах, и забросать их противотанковыми гранатами. Все шестеро были добровольцами. О Петрякове же, которому так или иначе предстояло искупить свою вину, «позаботился» подполковник Рябкин. Один Ромашко попал в эту команду случайно. Кто-то сказал, что «хорошо бы еще человечка». И надо же чтобы именно в этот момент на глаза зампотеху попался начхим Бондаренко, который не стаи долго ломать голову и выделил своего ординарца.
Получив последнее напутствие командира отряда, группа двинулась в путь.
Затем зампотех и Борис, которого тот уже не отпускал от себя, подошли к соседнему строю. Там стояли так называемые «бронебойщики». Их было девять. Из них только двое имели опыт стрельбы по танкам. Остальные держали противотанковые ружья в руках впервые. Командиром «бронебойщиков» подполковник назначил капитана Осадчего: оружие тот знал слабо, зато его слушались и даже побаивались. Помощником себе Осадчий взял одного из младших лейтенантов, которого звали Миша Степанов. «Пусть учится», – сказал он зампотеху. Но у кого и чему тот будет учиться, так и осталось подполковнику Рябкину неясным.
«Бронебойщики» получили задание: в полутора километрах от того места, где сосредоточились немецкие танки и самоходки, скрытно занять на опушке леса огневую позицию. Кроме того, им было сказано: без приказа огонь не открывать. Помнить, что стрелять в лобовую броню бесполезно. Бить исключительно по гусеницам и бензобакам. Терпеливо ждать, когда танк или самоходка повернется боком.
Испросив у подполковника разрешения выполнять задание, Осадчий скомандовал своему отряду: «На-ле-во! Правое плечо вперед! Ша-гом марш!» – и повел его на огневую.
Наблюдая за явным несоответствием запоздалого строевого рвения всей обстановке, зампотех недовольно поморщился. Но отступать было поздно. Даже если назначение Осадчего – ошибка, ее уже так, за здорово живешь, не исправить.
Дальше шла самая многочисленная и, пожалуй, самая боеспособная группа – «мотострелки»: автоматом и гранатой умел пользоваться каждый. Для удобства ее разбили на три отделения. Командиром первого отделения стал начфин, второго – начальник службы ГСМ, третьего – начхим. Лелеко, которому не досталось отделения, стоял на левом фланге. На его лице стыла неясная ухмылка. К тому же всех его музыкантов без его ведома рассовали кого куда. Подполковник Рябкин обещал разобраться с этим, а пока приказал командирам отделений занять окопы и траншеи, вырытые в поле фольксштурмом.
Следующей была пятерка «фаустников» во главе со старшиной Кондратьевым, большим знатоком трофейного оружия. Рядом с ним стояли по стойке «смирно» и ели глазами начальство парикмахер Филипп Иванович, портные братья Агафоновы и старик ездовой, который появился в отряде неизвестно откуда. Но так как никому из них раньше не приходилось стрелять из фаустпатронов, то никакого особого задания зампотех им не дал. Просто сказал: бейте танки, когда подойдут очень близко. Впрочем, как пользоваться «хваустами», они знали – показал Кондратьев. А так все они были солдатами бывалыми и прежде чем стать тыловиками – вдоволь нанюхались пороху…
По-настоящему боевым подразделением считались пулеметчики – бывшие стрелки с подбитых танков. Они с полуслова поняли, что от них требуется и где им лучше занять позицию. Подняв ручные пулеметы, они двинулись следом за «фаустниками»…
Хмуро и молчаливо встретили подполковника экипажи «тридцатьчетверок». Они не сомневались: бой будет тяжелый.
Подполковник Рябкин хорошо понимал их. Поэтому и сказал то единственное, что еще имело смысл, – как избежать, оставаясь на поле боя, открытого и неравного столкновения с сильным противником. Во-первых, огонь вести из засад. Во-вторых, чаще менять огневую позицию. А в-третьих, заманивать вражеские танки и самоходки – пусть подставляют борта «бронебойщикам» и «фаустникам»…
Смотр своих боевых сил подполковник Рябкин закончил коротким напутствием медикам, выстроившимся в стороне у медсанбатовской «санитарки». В связи с тем что Борис фактически стал его адъютантом, обращался он в основном к Рае, которая к тому же была представителем медсанслужбы корпуса. Она принимала это как должное – видимо, и в самом деле считала себя главным медиком отряда. А ведь всего полчаса назад, казалось, ничто ее не интересовало – ни война, ни медицина, ни свое место в ней. Ничто, кроме Юрки… Узнав о возвращении Бориса, она сама разыскала его. И он вынужден был схитрить – сказать, что уже собрался идти к ней. А так, мол, у Юрки все в порядке, жив-здоров, тоскует. Хорошо, что она не видела в темноте его лица…
– Доктор, поехали! – окликнул Бориса подполковник.
Ничего не поделаешь, придется ехать, товарищ новоиспеченный адъютант!
«Доджик» рванулся и, объехав какого-то отставшего солдата, выскочил на опушку.
Вдоль окраины леса гуськом шли бойцы. Многие – согнувшись под тяжестью оружия. Временами они сливались с деревьями и пропадали во тьме. И только слышно было, как громко чавкала и хлюпала под ногами грязь…
Двигалась со своими «дегтяревыми» «черная пехота»…
Промелькнула пятерка с фаустпатронами под мышкой…
Довольно долго тянулись отделения «мотострелков»…
Остались позади «бронебойщики» с противотанковыми ружьями на плечах…
Не видно было одних «гранатометчиков». Их первых поглотили ночь да поле…
«Доджик» остановился. Дальше нельзя. Дальше – в километре отсюда – немцы…
17
Сразу же после взрыва небо над немецкой танковой частью исполосовали десятки ракет. Густо рассыпалась дробь автоматных и пулеметных очередей…
Но почему всего один взрыв? Неужели у остальных сорвалось?..
И вдруг снова вздрогнула земля. Из-за деревьев в небо плеснуло пламя…
Борис сжался, ожидая новых взрывов. Но время шло, а их не было. И уже, очевидно, не будет…
Кто же из восьми швырнул свои гранаты, а кто нет? Может быть, кто-то не успел и был схвачен, а кто-то просто струсил? И суждено ли им, взирающим на этот поединок со стороны, узнать больше?
Вверх пошла красная ракета. Это выстрелил стоявший в «доджике» подполковник Рябкин. Вслед за ним стали палить из ракетниц и остальные. Так договорились – чтобы привлечь к себе внимание противника.
Замешательство гитлеровцев продолжалось секунды. Вскоре на опушке, освещенной горевшей машиной, показались танки и самоходки.
Начало танковой атаки застало Бориса у «бронебойщиков». Он прибежал сюда с приказанием зампотеха немедленно поджечь сарай, стоявший неподалеку от них в поле: на фоне пожара лучше будут видны вражеские машины. Чтобы не выдать раньше времени бронебойки, поджечь решили бензином. Выбор Осадчего почему-то пал на младшего лейтенанта Степанова, который, повторив звонким юношеским голосом приказание, растворился в темноте. А через несколько минут началась атака. Танки и самоходки двигались осторожно, как бы на ощупь, и на ходу вели огонь по предполагаемой позиции противника – откуда поднялись ракеты…
Расстояние от «бронебойщиков» до танков сокращалось с каждой минутой, а сарай все еще не горел. Не случилось ли чего со Степановым?
– Слушай! Давай посылай второго человека! – крикнул Борис Осадчему, который переходил со своими занудными наставлениями от одного расчета к другому.
– Тебя, что ли? – буркнул тот.
– А меня не надо посылать, я сам пойду. У кого есть спички? – спросил Борис у солдат.
Ему подали коробок. Он молча взял его и побежал по пахоте…
Но тут вверх по стене сарая устремился огонек, за ним второй, третий…
Борис оглянулся – до танков было больше километра…
В стороне мелькнул «доджик». Борис кинулся к нему. Но его не заметили, и машина пронеслась мимо…
Где Рая? Зная ее, он уверен, что она будет там, где опаснее. Надо бы последить за ней, а то полезет в самое пекло или угодит к немцам. Но он связан по рукам и ногам своим неожиданным адъютантством! На кой черт оно ему? Он фельдшер и никто больше! Он непременно скажет об этом подполковнику…
– Товарищ старший лейтенант! – окликнули его.
К нему от горевшего сарая бежал Степанов. Что он так долго возился?
Низко над их головами пролетел снаряд. Оба одновременно упали на землю.
Лежа, младший лейтенант оправдывался:
– Спички отсырели… Товарищ старший лейтенант, мне не влетит за задержку?
– Пусть лучше влетит! – искренне пожелал пареньку Борис.
– Почему? – не понял тот.
– Потом поймете… Жмите во все лопатки к своим! Скоро у вас там начнется!..
Младший лейтенант, пригибаясь при каждом орудийном выстреле, побежал к «пэтээровцам».
Борис встал. Где же зампотех? Не у «мотострелков» ли?..
В это время справа началась беглая орудийная пальба. Оказалось, что «тридцатьчетверки» Горпинченки и Агеева неожиданно вышли во фланг немецких танков и первыми открыли огонь. Есть!.. Есть!.. Один за другим вспыхнули два фашистских танка!.. Ну и молодцы наши! Ну и молодцы!.. Стрелял, несомненно, Горпинченко. Немцы заметались… Что, съели?.. А это уже совсем здорово!.. Снаряд настиг еще одну машину! Три танка за три минуты – такое не часто бывает! Любо-дорого смотреть!
Ах, вот что! Немцы решили взять смельчаков в клещи… Ведя на полном ходу огонь из орудий, два фашистских танка двинулись в обход слева, а три справа…
Все! Немецкая болванка угодила в одну из «тридцатьчетверок». Машина рванулась, проехала немного и встала… Как же так?.. Чья она – Горпинченки или Агеева?.. Вторая «тридцатьчетверка» продолжала отстреливаться… И вдруг из нее вырвался сноп огня. Борис до крови закусил губу… Тотчас же немцы перенесли огонь на первый, уже подбитый ими танк. Его охватило пламя. Из люков выскочил экипаж, но его тут же скосили из пулеметов.
Немецкие танки разворачивались.
Борис побежал к темнеющим неподалеку траншеям и окопам. Рядом пронеслась и ушла веером в землю пулеметная очередь…
Свалился в первый попавшийся окоп.
Знакомый голос сказал:
– Теперь держись!
Филипп Иванович? Лучший брадобрей корпуса! Юрка называл его «сулинским цирюльником». Филипп Иванович был из Сулина, что возле Шахт. Он гордился тем, что первым из фронтовых парикмахеров стал вводить в своей части бакенбарды. Юрка и тот целых два дня ходил по бригаде этаким Васькой Денисовым!
