Текст книги "И нет этому конца"

Автор книги: Яков Липкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

– Будем считать, что несколько нарядов вне очереди он уже заработал, – твердо сказал я. – И больше никогда не получит увольнительной.

– Лишь бы воротился. А там он у меня не заскучает, – посулил старшина.

Витя молчал. Но было видно, что он всей душой переживал за товарища.

– Сменить часика через два, или достоишь до утра? – спросил у него старшина.

Я удивился: ничего себе – достоять до утра, когда впереди еще вся ночь.

Но Витя опередил мое вмешательство:

– Достою!

Словно надеялся этим облегчить участь своего легкомысленного друга.

Мы повернули назад.

– Старшина! А что будем делать, если он не вернется? – решился спросить я.

– А ни хрена! Покуда они присягу не приняли, они народ вольный. Захочут – и домой уйдут…

– А я думал, что их уже зачислили, – сокрушенно заметил я. – Только вот обмундирования не успели выдать.

– Обмундирование, товарищ лейтенант, дело десятое. Главное – воинская присяга!

Поучительный тон, которым было сказано это, несколько задел мое самолюбие, и я сердито проговорил:

– Что главное, а что не главное, можете не сомневаться, старшина, мне тоже известно!

Саенков крякнул, но промолчал.

Хотя я и освоился в темноте, но, наверное, изрядно проплутал бы в поисках нашей хаты, если бы не мой помощник. Он уверенно вел меня какими-то садами и пепелищами, пока мы неожиданно не очутились перед сараем, из которого доносились приглушенные голоса санитаров.

Старшина приложил палец к губам и на цыпочках подошел к проему. Постоял немного, послушал. Шагнул вперед и резко рванул дверь.

– Кто дежурный?

Ответом было молчание.

– Я спрашиваю, кто дежурный?

– А мы уси дежурные! – весело ответил кто-то.

– Ах, уси? – подхватил старшина. – Тогда поговорим по-другому. Подымайсь!..

И тихо мне:

– Товарищ лейтенант, нате фонарик, посветите!

Луч света, который я направил в глубь сарая, выхватывал из темноты то одну, то другую выбиравшуюся из сена фигуру. Подымались нехотя, не скрывая вспыхнувшей неприязни к старшине. Слышались недовольные реплики:

– Чому пидиймайсь? Сказано: до ранку!

– Тилькы ляглы спаты, и вже пидиймайсь!

– Мы ще не солдаты!

– Хозяйка, видать, плохо покормила его, вот и злится!

Старшина рявкнул:

– Прекратить разговоры!.. В одну шеренгу становись!

Делать нечего, выстроились. Все мрачные, неулыбчивые.

– По порядку номеров рассчитайсь!

Под низкой крышей глухо катился отсчет:

– Первый!.. Второй!.. Третий!.. Четвертый!..

Налицо девять. Двое – Орел и Сперанский – в хате. Бут – на посту. Тринадцатый – пропавший Панько.

– Смирно!.. Товарищ лейтенант, разрешите мне сказать им пару теплых слов?

– Скажите…

ДЕНЬ ВТОРОЙ

1

Новый день начался с неприятностей. Прежде всего так и не явился Панько. Расстроенный вконец Орел шагал рядом со мной и заверял, что его бывший ученик должен непременно вернуться. Задержать паренька – он не сомневался – могли только какие-то очень серьезные обстоятельства. Во всяком случае, если отсутствие Панько затянется, он сам поедет за ним. («И вместо одного, – мрачно подумал я, – недосчитаемся двоих».)

Вторая неприятность – захворал санитар Зюбин – колхозник с медным чайником за спиной. У него ночью внезапно поднялась температура, и он, тяжело дыша, сейчас брел в хвосте цепочки. Посоветовавшись со старшиной, я решил отправить больного на попутной машине в госпиталь.

И, наконец, третья неприятность – с утра пораньше где-то опять дерябнула тройка земляков. Когда и где им удалось раздобыть самогонку, уму непостижимо. Но факт остается фактом. Они вышли из села в том прекрасном приподнятом настроении, которое обычно вызывает только что выпитое вино. Но с тех пор прошло около часа, и они уже сникли. И теперь шагали по обочине, покачиваясь и спотыкаясь.

Посулив каждому из них по три наряда вне очереди, я перестал обращать на них внимание…

Было удивительно прозрачное, чистое, солнечное утро. Невероятно высокое небо прямо на глазах наливалось нежнейшей голубизной, и одно за другим таяли в нем реденькие облачка. Ласково, едва касаясь лучами, грело притомившееся за лето осеннее солнце. И было это утро таким добрым, таким расположенным к людям, что просто не верилось, что в эти минуты совсем неподалеку отсюда кого-то убивают и ранят. Но это было так. Потому что не переставая ухали орудия, и с каждым выстрелом, с каждым разрывом, с каждым содроганием земли обрывались чьи-то жизни.

И тем не менее мы шли туда – навстречу неизвестности, навстречу своей судьбе.

Впрочем, я отгонял эти мысли и старался ни о чем таком не задумываться. Да и некогда было. Оказалось, что не так-то легко пристроить нашего больного на попутку. Одни водители гнали машины за боеприпасами и не хотели ни минуты задерживаться в дороге. Другие не доезжали до госпиталя или сворачивали в сторону. Третьи направлялись по каким-то сверхсекретным маршрутам и наотрез отказывались брать с собой гражданского.

Мы уже не знали, что и делать, прямо хоть оставляй его в ближайшем селе на попечение местных жителей. Но в этом случае он вряд ли вернется к нам. А это значит – взвод станет меньше еще на одного человека! Другое дело – госпиталь. Оттуда он уже никуда не денется, тем более что в сопроводительной записке будет сказано, кто он и откуда.

Но была еще одна причина, еще одно важное обстоятельство, почему я решил во что бы то ни стало отправить его в госпиталь. Я заметил, как приуныли, помрачнели санитары, наблюдая за моими тщетными попытками пристроить их больного товарища. Они видели, что никому нет до него дела. Нетрудно представить, сколь безрадостны их мысли о своем будущем. Да только ради того, чтобы они не считали себя хуже других, я должен отправить Зюбина в госпиталь на воинской машине.

И удалось! Причем даже лучше, чем мы ожидали. Хотя для меня вся эта история могла окончиться печально.

А было это так. Я бросился к порожнему «ЗИСу», идущему от фронта, и, пытаясь обежать его сзади, наскочил на канат, которым буксировалась изрешеченная осколками «эмка». К счастью, скорость была невелика, я упал, но успел ухватиться рукой за трос и протащился так по земле с десяток метров, оставаясь недосягаемым для колес легковушки.

Я видел, как следом бежали и кричали люди. Некоторые лица мне показались знакомыми. Но я все равно не узнавал своих санитаров – до того крик исказил черты.

Наконец машина остановилась. На мне не было живого места. Ладони ободраны в кровь, коленки разбиты, мои новенькие галифе зияли прорехами. И это не считая отодранной подметки и отлетевших на самом неподходящем месте пуговиц.

Вышел бледный как смерть шофер. Увидев, что я жив, он страшно обрадовался и тотчас же согласился подкинуть нашего больного до госпиталя.

Испытывая огромное облегчение, мы двинулись дальше. Я даже позабыл о своих ушибах и прорехах.

Но вскоре напомнила о себе оторванная подметка. При каждом шаге я загребал ею все, что встречалось на пути. И аппетит ее неуклонно возрастал. Назревала катастрофа.

И вот тут-то подоспела неожиданная помощь.

Я давно заметил, что несколько поодаль от обочины шагал и все время наводил на меня свои большие малоподвижные глаза санитар, не умевший плавать. У него определенно что-то было ко мне, но он почему-то не решался подойти.

Вдруг я обратил внимание, что расстояние между нами медленно, но неуклонно уменьшалось. И когда оно сократилось до одного метра, я наконец услышал:

– Товарищ лейтенант, разрешите ваш сапог… Приколочу…

– А у вас что, гвозди есть? – удивленно спросил я.

– У меня с собой весь инструмент. Я ведь сапожник.

Всего пять минут потребовалось Козулину (так звали санитара), чтобы починить сапог. С прибитой намертво подметкой я снова человек.

2

Чем ближе был Днепр, тем меньше оставалось на дороге машин и людей. Танки, самоходки, орудия, цистерны с горючим, грузовики с понтонами, боеприпасами, продовольствием сворачивали вправо и влево от главного шляха и по недавно проложенным колеям углублялись в прибрежные леса. По-видимому, там сосредоточивались войска, переправлявшиеся на тот берег.

Кроме нас появились еще небольшие пешие команды из местного населения. Среди них наше внимание привлекла группа – человек двадцать гражданских с топорами, пилами и другим плотницким инструментом. В одном из плотников Дураченко признал своего троюродного брата. Тот помялся, но все-таки сообщил, что их бросают на заготовку строительного леса для переправы. И добавил: «Давай до нас! Нам люды потрибни!» – «Ни, – ответил Дураченко. – Я санитар!» – «Ты санитар?» – усомнился тот. «А що? – обиделся великан. – Мы ж санминимум проходымо!»

Я был доволен. Если уж Дураченко, которого я считал увальнем, по-серьезному относился к своим будущим обязанностям, то о других и говорить нечего. Интерес к медицине у моих санитаров возрастал с каждым занятием.

Но теперь уж до самого Днепра занятий не будет. Семь километров, которые отделяли нас от него, даже если не спешить, займут не больше двух часов ходу.

Сплошной стеной надвигалась на нас нескончаемая артиллерийская дуэль, в которой участвовали десятки, а может быть, сотни – иди разбери, сколько их там, – орудий.

Постепенно в этом грохоте я стал различать какую-то систему и порядок. Одни пушки били где-то совсем близко. До меня не сразу дошло, что это наши батареи, обстреливавшие с левого берега немецкие позиции по ту сторону реки. Другие орудия гремели уже подальше. Это вели огонь, видимо, пушки на правом берегу.

Время от времени мое внимание привлекал какой-то странный – протяжный и нутряной – визг.

– Что это? – спросил я старшину. – Тезка мой!

– Какой тезка? – не понял я.

– А «ванюша»! Немецкий шестиствольный миномет, – коротко объяснил он.

Я давно понял, что на войне он как рыба в воде. Прошел все: и отступление, и наступление, и госпитали. В санитарный взвод попал после ранения: собрался, по его словам, «чуток передохнуть»…

Что ж, может быть, и в самом деле по сравнению с передовой пребывание на переправе будет отдыхом? Ему лучше знать.

– Товарищу лейтенанте!

Это окликнул меня один из троицы, отличившейся по части выпивона. Если бывший учитель после истории с Панько незаметно стушевался и шагал в хвосте взвода, то эти трое, наоборот, старались держаться в авангарде. То ли хотели показать мне, что уже протрезвели, то ли Днепр притягивал. Только сейчас я запомнил их фамилии – Задонский, Коваленков и Чепаль. Почти Чапай. Постепенно я обнаружил, что они не так уж и похожи. И усы, и овал лица, и глаза – все у них разное. Даже ростом, что меня больше всего удивило, они не одинаковы. Задонский чуть ли не на полголовы выше. Он-то и окликнул меня.

– Чего вам? – грубовато спросил я, помня об их утренней провинности.

– Тут блызесенько баштан е…

– Какой еще баштан?

– Ну бахча з кавунами! Така овоч чи фрукт!

– Да я знаю, что такое кавун!

– Ну ясно – знаете, – поддакнул он и осторожно предложил: – Може, мы з хлопцами сходимо, наберемо?

– Чтоб потом меня под суд отдали?

– Та не виддадуть! Це колышний колгоспный баштан!

– Колхозный? Еще чище!

– Эх, товарищу лейтенанте! Таки кавуны пропадають!..

Хорошо, что старшина не слышал этого разговора, а то бы он тут же принял сторону земляков – любая пища для него дар божий, от которого грех отказываться…

Неожиданно забили зенитки. Их частые и отрывистые удары оттеснили все остальные звуки боя.

Небо впереди покрылось белыми хлопьями разрывов.

Вздрогнула под ногами земля.

– Что-то бомбят, – сказал я. – Интересно, что?

– Как что? – покосился на меня подошедший старшина. – Переправу!

3

Сперва в прозрачно-золотистом от солнца воздухе мы увидели тот берег. Широко раскинув крылья своих холмов, он круто возвышался над окружающей местностью. Его террасы и овраги были окутаны синеватой дымкой.

– От и Днипро! – воскликнул кто-то из санитаров.

Впереди сверкнула тоненькая ленточка.

Шлях, которым мы шли, внезапно исчез, и теперь перед нами было несколько дорог.

– Эй, кореш! – крикнул Саенков солдату, перематывавшему в сторонке портянки. – Где переправа?

– А на Днепре! – ответил тот.

– Это мы и без тебя знаем, что на Днепре, – заметил старшина. – А по какой из этих дорог топать?

– А по какой хошь!

– Слушай, у тебя что, язык отвалится, ежели точнее скажешь?

– Ну чего привязался? – Солдат в сердцах скомкал и швырнул на землю непослушную портянку. – Видишь, делом занимаюсь?

– Тоже мне дело – портянки перематывать, – презрительно сказал старшина. – Пойдемте, товарищ лейтенант!

Мы выбрали самую широкую колею.

– Берите левее! – крикнул нам вслед солдат.

– Давай, давай, не отвлекайся! – насмешливо бросил в его сторону Саенков.

Дорога вывела нас к просторной песчаной промоине, густо поросшей все еще зеленым ракитником. Мы обошли ее краем и очутились на поляне, основательно перепаханной гусеницами танков. Дальше наш путь лежал между крохотным озерком с темно-бурой водой, из которой кое-где торчали жалкие поблеклые камышинки, и леском с притаившимися в нем «тридцатьчетверками».

На опушке стояли и разговаривали несколько офицеров. Один из них увидел нас и что-то сказал остальным. На всякий случай я козырнул, хотя расстояние между нами было весьма значительное и никаких претензий ко мне не могло быть.

– Товарищ командир! – услышал я, уже пройдя вперед.

Да, это меня. Наверно, их так же, как других, при виде моего штатского войска разбирало любопытство. Я подошел.

– Слушаю вас, товарищ подполковник! – обратился я к старшему по званию.

Тот кивнул на офицера с тонкими черными усиками:

– Вас просил подойти капитан.

Я шагнул навстречу пронизывающему взгляду, от которого мне стало не по себе.

– Лейтенант, что это за люди с вами?

Я сбивчиво ответил.

– А документы у них есть? – Голос капитана звучал жестко и вкрадчиво.

– Я не знаю, – растерянно признался я. – У нас есть список. Нам сказали, что этого достаточно.

– Покажите ваши документы…

Я вынул из кармана предписание, подал ему. Он внимательно прочел, потом взглянул на обратную сторону – нет ли там чего? Вернул предписание со словами, обращенными к подполковнику:

– Конечно, командующему виднее. Но я бы не рискнул брать в армию людей, бывших в оккупации, без предварительной проверки…

– Ну и хорошо.

– Что хорошо, товарищ подполковник?

– Что вы не командующий. Я полагаю, что нет лучшей проверки для солдата, чем проверка боем!

Здорово отбрил! Я был целиком на стороне незнакомого подполковника, хотя и сознавал, что капитан, возможно, в чем-то тоже прав. Даже среди моих санитаров мог кто угодно затесаться. В душу ведь каждому не заглянешь. Но подполковник как-то больше располагал к себе. Да и мысль, которую он высказал, была мне более по сердцу…

– Разрешите идти? – козырнул я в промежуток между обоими офицерами, ибо подполковнику по-прежнему было не до меня, а с капитаном я не хотел встречаться взглядом.

– Идите! – ответил капитан.

Я круто повернулся, но не сделал и трех шагов, как меня заставили обернуться слова:

– Но помните, что это за люди.

Я сделал руками: «Ну разумеется!» – и быстрей отвернулся…

4

Теперь мы шагали по заливному лугу с изрядно примятой колесами, гусеницами и сапогами травой. Местами встречались участки, случайно или чудом не тронутые боевой техникой. Но то, что пощадили машины, не пожалела осень. Уже потускнели, а кое-где и побурели травы.

С каждым шагом все больше и больше раздвигались берега, шире становилась серебристо-серая полоса воды, сильнее дрожал от канонады воздух.

Медленно и грозно поднимались кручи на той стороне. Мрачно темнели глубокие и извилистые овраги. И даже ярко-желтые, дымчато-синие пятна от осенней листвы, очень красивые издалека, не радовали глаз. Но особенно щемили душу своей незащищенностью крохотные хатки, белевшие на холмах.

А повсюду странная, несмотря на непрерывную пальбу, неподвижность. Словно все, что там происходило, совершалось без участия людей…

Когда до Днепра осталось метров семьсот, не больше, мы услышали чей-то отчаянный выкрик:

– Ложись!

Я обернулся и увидел, как бросились на землю Орел и Сперанский. Остальные продолжали стоять и старались понять, почему нужно ложиться. Я растерянно смотрел на них и тоже ничего не предпринимал. И в самом деле, зачем ложиться? Дошло это до нас лишь после того, как метрах в тридцати от дороги шмякнулась и разорвалась мина и где-то близко просвистели осколки. Только тогда мы в одно мгновение растянулись кто где стоял. Хотя от возгласа Сперанского, который первым услышал свист приближавшейся мины, до ее разрыва прошло всего каких-нибудь две-три секунды, мне показалось, что время в этот момент остановилось.

Вторая мина угодила в большую воронку, и ее осколки ушли в землю…

Пока мне здорово везло. Однако мое везение могло окончиться с третьей миной. Я лежал и молился про себя, чтобы ее не было. Или, по крайней мере, чтобы она так же, как первые две, упала для меня удачно. Или, на худой конец, только ранила бы. Конечно, я помнил и о своих санитарах, которые тоже подвергались смертельной опасности. Но когда четверть минуты назад просвистела вторая мина, все внутри у меня сжалось от страха и я уже ни о чем другом не мог думать.

А сейчас я изо всех сил вжимался в землю, ожидая третьей мины. Но ее почему-то не было. Прошло добрых две минуты, прежде чем я поднял голову.

Одно из двух – или немцы не спешили, или решили ограничиться двумя минами…

Надо вставать.

Поднимались медленно, с опаской поглядывая на тот берег.

– Все целы? – справился я у санитаров.

– Кажется, все, – ответил Козулин.

И действительно, никто не остался лежать, никто не стонал, не жаловался.

– А старшина где? – спохватился я.

Маленький и верткий Зубок, который замечал все, сообщил, что старшина еще до обстрела пропустил взвод вперед, а сам спустился в ближайшую воронку.

Что же делать? Идти дальше или подождать его? Конечно, он нас разыщет, но с ним как-то спокойнее и надежнее.

Пока я решал, что лучше, на дороге показался старшина. Он шел, на ходу застегивая брюки. Увидев, что мы ждем его, прибавил шагу.

Еще издали я обратил внимание, что лицо у него как будто осунулось, побледнело. Неужели заболел? Лишь бы не дизентерия! А то придется отправить в госпиталь и я останусь один.

Он подошел.

– Понос? – упавшим голосом спросил я.

– Чистый пулемет! На три метра против ветра! – бодро ответил старшина.

– Неужели что-нибудь инфекционное? – Я уже не скрывал своего беспокойства.

– Та ни! – успокоил меня вездесущий Зубок. – Вин молоком огиркы запывав!

У меня сразу отлегло на душе.

– Чего это с вами? – осведомился старшина, заметив общее возбуждение.

Я сказал о минометном обстреле. Он тут же приказал рассредоточиться, двигаться к реке порознь, соблюдая дистанцию в несколько шагов.

– У фрицев здесь, видать, кажный метр пристрелян, – заключил он.

Впереди спокойно и неторопливо нес свои тяжелые зеленовато-серые воды Днепр – широкий и раздольный. И трепетно дрожала перекинутая с одного берега на другой золотистая солнечная дорожка – единственный мост, который невозможно разбомбить.

Покачивался на далекой волне паром с двумя автомашинами. А в стороне мелькали лодки с людьми…

Я прибавил шагу. Вскоре меня догнал Задонский и опередил Зубок…

Вид реки, казалось бы исподволь готовившейся к встрече с нами и неожиданно представшей во всей своей величавой и страшной значительности, необычным образом подействовал на нас. Несмотря на возможность нового обстрела, мы как шальные устремились к воде. Позади остались покореженная автомашина, разбитое орудие…

Наши ноги чуть ли не по щиколотку уходили в глубокий сыпучий песок, но мы продолжали бежать, опьяненные близостью великой реки, отчаянные и ликующие…

Вот он – Днепр!

Я ступил в воду, и легкая прозрачная волна как ни в чем не бывало приласкалась к моим сапогам…

Первым опомнился старшина.

– А ну, живо в укрытие! Не то как жахнет сейчас! Я кому говорю?! – закричал он на санитаров.

Когда мы взбегали по косогору, то увидели две фигуры, направлявшиеся к нам по самому гребню. Передняя помахала рукой.

Кто это? Неужели кто-то из моих однокурсников – выпускников военно-медицинского училища? Всего месяц назад судьба разбросала нас по всему фронту – от Белого до Черного моря.

Только подумать – встретиться у днепровской переправы!

Но если это не однокашник, то кто же?

Ах вот кто! Легкое разочарование мгновенно сменилось радостью. Это был не кто иной, как капитан Борисов. Добрый, умный, расположенный ко мне человек. Прямо здорово, что он уже здесь: с ним мы не пропадем!

– Це ж Панько! – воскликнул кто-то из моих подчиненных.

И впрямь вторым был Панько – наш пропавший санитар. Он шел позади капитана и ухмылялся. Значит, не обманул, не дезертировал. По-видимому, разминулся с нами и проскочил вперед.

– Товарищ лейтенант! Я ж говорил, что он никуда не денется! Я его еще голопузым знал! – торжествовал Орел.

Я двинулся навстречу капитану. Доложил о прибытии. Он крепко пожал мне руку.

– Молодцы! На полсуток раньше прибыли!

– Мы старались, – не чувствуя под собой ног от похвалы, сказал я.

– Я доложу о вас начсанарму, – пообещал капитан. – А теперь пойдемте, я покажу вам ваши места, познакомлю с обстановкой.

– Товарищ капитан, вы надолго к нам?

– Часок-другой побуду. У меня ведь, кроме вашей, еще есть переправы… Да, чуть не забыл. Вам привет.

И он с интересом и любопытством посмотрел на меня. Сердце мое тут же заколотилось.

– Привет? От кого? – спросил я сдавленным голосом.

– От Вали Сухаревой, – ответил он. – Ну, вы ее должны знать. Она медсестра в приемном отделении. Такая красивая и медлительная.

– А… вспомнил! – неумело сыграл я.

– Ну вот, от нее вам и привет.

– Спасибо…

Хорошая моя, когда мы еще с тобой встретимся?

5

Мы все набились в маленькой землянке, которую недавно покинули артиллеристы – переправились на ту сторону. Капитан Борисов решил лично расставить санитарные посты. Особенно его беспокоил правый берег, где скопилось много раненых. Туда, как стемнеет, он собрался переправить только что сформированное отделение Сперанского. Второе отделение, командиром которого стал Орел, капитан оставлял здесь, на этом берегу.

Хотя с момента раздела взвода прошло всего каких-нибудь полчаса, отделения держались уже обособленно. Так и сидели группками возле своих новых командиров, заново приглядываясь, примеряясь друг к другу.

Табачный дым клубами поднимался к потолку.

Капитан, который сам разрешил курить в землянке, теперь то и дело заходился в кашле. Наконец он не выдержал:

– Пойдемте, лейтенант, на свежий воздух.

Мы вышли наружу.

Солнце почти все ушло за высокие кручи правого берега, и над водой медленно и привычно нарождались сумерки.

Несколько стихла и стрельба. Уже не было той исступленности, той ярости, с которой еще десять минут назад противники кромсали друг друга металлом. Неужели определился победитель? Хорошо, если наши. А вдруг немцы? Поклялись же они своему фюреру сбросить русских в Днепр в ближайшие двое суток. А воевать они умели…

Я поделился своими опасениями с капитаном.

Он прислушался к поредевшим звукам боя и ответил:

– Не думаю.

Помолчав, добавил:

– Ничего, скоро начнется строительство моста.

– Здесь?

– Нет, у ваших соседей.

– Товарищ капитан, а сколько нужно времени, чтобы построить мост?

– Вот этого я вам не скажу. Я ведь по специальности не строитель, а рентгенолог.

Рентгенолог? А я почему-то думал: хирург. Хотя хирурга вряд ли кинули бы на что-нибудь другое – их руки на вес золота…

– А будет мост – будет и перевес в силах, – подытожил наш разговор капитан. – Пойдемте, лейтенант, договоримся насчет мест на пароме…

Мы сошли к воде. К берегу приближались, держась на большом расстоянии друг от друга, три парома, буксируемые маленькими катерами.

Высокий широкоплечий майор в кожаной тужурке шагал по берегу и отдавал распоряжения.

Мы догнали его.

– Сколько вас? – спросил он, выслушав нашу просьбу.

– Восемь человек, – ответил капитан.

– Можете выбирать: или по трое на паром, или все вместе под утро с пехотинцами.

– Разрешите остановиться на первом варианте?

– Как вам угодно, капитан.

– Лейтенант! – повернулся ко мне Борисов. – Давайте быстро за людьми!

Проваливаясь тяжелыми сапогами в глубоком песке, я побежал вверх по пологому склону. Напоследок оглянулся и увидел, что вслед за первым паромом ткнулись в свои причалы и остальные.

А навстречу мне двигался грохот танков…

Я припустил изо всех сил.

Взлетел на пригорок. Прямо по лугу медленно ползли, прогрызая сумерки, три боевые машины…

Я вбежал в землянку.

– Первое отделение, выходи строиться!

Но повскакали с мест санитары обоих отделений. Из-за тесноты все мешали друг другу.

– Сперанский, поторопите людей!

Бывший санинструктор, медленно и неохотно входивший в роль командира, обратился к своим санитарам:

– Товарищи, быстрее…

Просительные нотки, которые прозвучали в его голосе, возмутили старшину:

– Эх, Сперанский, Сперанский! Хороший солдат, а голос как у бабы!

И сам скомандовал:

– Выходи строиться!

Вышли оба отделения. Закинув за спину заметно похудевшие торбы, выстроились санитары Сперанского. Рядом с отделенным встал маленький Зубок. Дальше следовали двое земляков, которым я так и не успел воткнуть наряды вне очереди, – Коваленков и Чепаль. (Чтобы покончить с выпивками, третьего земляка – Задонского – мы изъяли из этой компании и передали под начало Орлу.) Затем стояли толстяки братья Ляшенко – Теофан и Савва. До войны старший был заготовителем, младший – колхозным счетоводом.

– Смирно! – опередил я старшину, уже приготовившегося скомандовать. – Направо! Правое плечо вперед, шагом марш!

В сгустившихся сумерках отделение Сперанского двинулось к паромам…

6

– Приготовиться!

Я ухватился за край танкового бака.

– Малый вперед!

Катер натянул трос, и наш паром мягко отошел от берега.

Вскоре отвалили и два других понтона. Темными громадами застыли на палубах «тридцатьчетверки». В неровных очертаниях угадывались силуэты сидевших на броне мотострелков и танкистов – в боевых машинах остались одни механики-водители.

Разместились мы так: на первом транспорте – капитан Борисов, я и Сперанский, на втором – братья Ляшенко, на третьем – Чепаль, Коваленков и Зубок. Едва отчалили, тут же поняли свою ошибку. Наша тройка не должна была, не имела права сесть вместе. При обстреле мы не только лишены возможности оказывать помощь бойцам на других паромах, но и подвергали себя – единственных медиков – одновременному риску.

Капитан сокрушался вслух:

– Как же мы могли так, а? Ну вы на меня понадеялись. А я о чем думал, старый дурак?

Мы тоже хороши. И я, и бывалый солдат Сперанский. Так что зря капитан всю вину брал на себя. К тому же я на его месте не стал бы в присутствии подчиненных обзывать себя дураком. Что они подумают о нем и обо всех нас? Еще поверят!

Я стоял, крепко держась за какой-то выступ.

Рядом чернела многометровая водяная толща, равнодушно подстерегавшая новые человеческие жертвы. Сколько их уже там – героев первого броска? Десятки, сотни? Переворачиваемых и несомых подводными течениями, прибиваемых волнами к берегам и отмелям, пугающих своим страшным видом босоногих ребятишек?

А ведь тех, кто умел плавать, было неизмеримо больше, чем не умевших. Но они все равно шли ко дну – убитые, раненые, обессиленные. А что говорить о таких, как я? Очутись я сейчас за бортом, потребуется всего несколько минут, чтобы все было кончено. Мне незачем напрягать воображение, чтобы представить, как тонут люди. Первый раз я испытал это, когда мне было шесть лет. Однажды ребята с нашего двора отправились купаться в затон, и я увязался с ними. Подражая старшим, я лег на спину и преспокойно пошел ко дну. Перед моими открытыми глазами дрожали водоросли, носились мальки, обламывались один за другим солнечные лучи. Я не ощущал ни страха, ни удушья. Мне было даже хорошо. Я не понимал, что тону. И совсем не заметил, как потерял сознание. Очнулся я уже на берегу. Меня вытащили и откачали приятели. Непостижимо, как они обнаружили, что меня нет. Ведь я не кричал, не барахтался. Только тихо-мирно тонул. Это было идиллическое воспоминание, но с каждым годом оно все больше наполнялось жутью.

Во второй раз я чуть не утонул, уже будучи семиклассником. Перевернулась лодка, в которой мы катались с ребятами. Трижды мне удалось подняться на поверхность за единственным глотком воздуха. Но вода снова наваливалась на меня, и я, всем своим существом сознавая безысходность и тщетность любых усилий, лишь извивался от боли и терял последние силы. А в это время моя судьба в лице черного от загара военного моряка сбрасывала с себя бушлат и брюки…

Два раза мне необычайно повезло. Но где гарантия, что везение будет продолжаться? Кто я такой, чтобы случай всегда был щедр и расположен ко мне? Чем я лучше других?

– Вот паразит! – ругнулись на танке.

С правого берега устремилась в небо белая ракета. Она шла под углом к реке и вспыхнула неподалеку от нас, осветив ненадолго и широкий плес, и паромы с «тридцатьчетверками», и оба берега. Не успела она погаснуть, как темноту прорезала еще одна, и еще…

Поблескивала обнаженная лысина капитана. Он стоял с фуражкой в руке и следил за направлением ракет.

– Сейчас врежет! – произнес Сперанский.

Я до боли ощутил спиной закраину стального танкового борта.

Вдалеке грохнуло орудие, и тотчас же мы услыхали тягучее сопение снаряда, а затем гулкий и раскатистый разрыв где-то позади нас. Упруго рассекая воздух, пролетел и шлепнулся в воду осколок.

Я рванулся вперед и наступил капитану на ногу.

Он отвел меня своей сильной и костлявой рукой в сторону и сказал:

– Не носитесь! Встаньте здесь и стойте.

Он прав. От снаряда, если он угодит в паром, все равно не скроешься…

– Еще метров триста, и будем в безопасности, – сказал мне Сперанский.

– А вы откуда знаете? – удивился я.

– «Мертвое пространство»…

По краю неба прокатились красноватые всплески орудийных выстрелов.

Я втянул голову в плечи и закрыл глаза. Прямо в нас, распарывая темноту, шел снаряд. Все! Но он не только не задел наш паром, но и пролетел над двумя остальными и разорвался у самого левого берега.

С каждым снарядом я замирал, мысленно прощаясь с жизнью. А разрывы все ближе и ближе подбирались к нам. То там, то здесь с гулким уханьем оседали поднятые на большую высоту водяные столбы…

– Братцы, в третий попало! – воскликнули где-то рядом.

В третий? Это там, где двое земляков и этот… как его… ну, вертлявый?.. Постой, как же его фамилия? Ведь еще недавно я повторял ее про себя… Что-то во рту… Ах да, Зубок!.. Но пока припоминал его фамилию, позабыл две другие…

– Кричат что-то!

– Да помолчите!

Если там раненые, то никакой помощи они от моих санитаров не получат. Вот когда бы любой из нас пригодился. Даже санинструктор Сперанский. Что ж, это будет нам суровым уроком на будущее!