Текст книги "Секретарь обкома"
Автор книги: Всеволод Кочетов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)
Поразмыслив, София Павловна пришла к выводу, что и Шуре и ее жениху, как его уже называли официально, надо уезжать. Она сказала им о том, и они, не споря, укатили в Старгород.
История эта изрядно отразилась на ходе раскопок. Работы шли хуже и медленнее – не столько копали, сколько говорили.
После отъезда Шуры дело стало постепенно налаживаться. София Павловна с радостью убе-ждалась в том, что экспедиция откапывает не что иное, как место древних поклонений одному из языческих богов, и скорее всего Перуну. Если это так, то здешние места уже и в первом тысячелетии новой эры были населены славянскими народами.
В один из горячих дней прикатил на катере по Кудесне Василий Антонович. Он осмотрел рас-коп, порадовался вместе с Софией Павловной находкам. А затем два дня подряд то под открытым небом, то в одной из палаток, то в каюте катера, стоявшего у берега, шли непрерывные заседания и совещания. София Павловна смеялась, уверяя, что сейчас здесь, как было на торжище X века.
И в самом деле, с низовьев Кудесны, со стороны Лады, тоже на катере, прибыла комиссия, которая обследовала речной путь до Старгорода и дальше, в глубь областей. Когда комиссия уехала, из окрестных колхозов к Василию Антоновичу потянулись председатели, парторги и агрономы. Говорили об осушке болот, об освоении пойм, ездили на болота, ходили по ним, брали почвенные пробы на поймах.
Потом, и тоже на катере, примчался Ковалев. Несколько часов сидели они с Василием Антоновичем на берегу, были серьезны. София Павловна слышала многократно повторяемую, фамилию Артамонова.
Очень был перепуган юный повар-практикант. Он пришел к Софии Павловне и сказал, что не может готовить ни Василию Антоновичу, ни K°валеву; может быть, она сама будет кормить своего мужа, продукты же есть.
– Руки-ноги трясутся, София Павловна.
– А почему, почему? – удивилась она.
– Так зто же кто? Это члены ЦК! Им готовить, полным шефом надо быть.
София Павловна весело посмеялась и рассказала все «членам ЦК». Те с таким аппетитом ели вечером жареных судаков и так хвалили кушанья, что практикант испугался еще больше: шутят, конечно, разыгрывают. Но его позвали и без всяких шуток выразили благодарность. Ковалев сказал:
– Вот так всегда, дружок, старайся. Помни, повар может и украсить жизнь человека и испортить ее. Всегда помни о человеке.
Перед отъездом обратно в Старгород Василий Антонович сказал Софии Павловне, что он, как это ни странно, остается дома в одиночестве. Юлия до того увлеклась Народным театром, что домой приходит только поспать, и тотчас исчезает. А Александр…
– Это, Соня, просто удивительно. Он взял отпуск и едет, знаешь куда? В Эстонию!
– В Эстонию?
– Эта девушка пригласила его туда, прокатиться. Милое дело? Вот съездит, говорит, к Павлушке, проведает его и отправится в вояж.
Посидели, пораздумывали.
– Как ты считаешь, – спросила София Павловна. – Хорошо это или плохо?
– Не знаю, Соньчик. Время покажет.
Василий Антонович уехал. София Павловна осталась размышлять одна. Юлия… София Павловна видела больше, чем Василий Антонович. Она видела, что не только театр захватил ее младшую сестру. У Юлии многое изменилось в отношениях с Владычиным. Никогда еще Юлия не была такой взволнованной, возбужденной, радостной, как после недавней поездки с ним за город. Ну что ж, может быть, найдет свое счастье. Как хорошо бы это было. Василий Антонович довольно холодно относится к Владычину. Но, пожалуй, напрасно. Владычин незаурядный человек, нет.
С Юлией, словом, все ясно. Но Александр, Александр… А что, собственно, Александр? Ничего плохого не будет, если он найдет мать Павлушке. Иначе у него ничего не получится. Сын у них, у Софии Павловны и Василия Антоновича, хороший, добрый, неглупый; но как-никак немножко чудаковатый. Не захотел нянек Павлушке: сам да сам, не желает он, чтобы Павлушка был кому-либо в тягость. Но как же он согласится, чтобы такую тягость принести этой, девушке, Майе? София Павловна поразводила руками. Она ничего тут поделать не могла, ничем помочь не могла. Их забота. Как хотят, так пусть и разбираются во всех сложных и путаных вопросах жизни.
Раскопки шли своим чередом, все больше драгоценных находок извлекали молодые археологи из перекопанной, перебранной, перещупанной руками древней земли. Сотрудники музея тщательно обрабатывали каждый найденный предмет, обмеривали, срисовывали его, фотографировали, принимали меры для закрепления и консервации.
Настал и такой день, когда из земли вышла огромная, казавшаяся поначалу бесформенной, колода из разъеденного тленом, черного от прожитого тысячелетия, дерева. По мере того как ее отчищали, колода все больше обретала формы. София Павловна даже вскрикнула, когда убедилась, что это именно то, на что она в тайне надеялась. Это было громадное изображение Перуна, древнего грозного бога славян. Ноги у нее ослабли, в своем изящном комбинезончике она опустилась прямо на землю, прикрыла глаза ладонью. Из начальницы, из руководителя экспедиции, из научного сотрудника, историка она на минуту превратилась в маленькую, взволнованную внезапной радостью женщину. Но только на минуту. В следующую минуту она уже была на ногах.
– Григорий Андреевич! – отдавала распоряжения своему заместителю. – Это дерево может начать очень быстро разрушаться от свежего воздуха. Примите немедленные меры для консервации.
Громких слов никто не говорил, но все понимали, что их находка вряд ли уступает находкам Шлимана или Картера.
Из окрестных деревень шли и шли люди посмотреть на древнего бога. Раньше на раскопе можно было толкаться где угодно. Сейчас София Павловна распорядилась обнести капище Перуна веревкой на кольях, и от этого веревочного ограждения все изменилось, стало по-музейному строго, – историю уже нельзя было панибратски похлопывать по плечу. Магическим образом веревка определила должную дистанцию между веком девятым и веком двадцатым. За нее и не пытались перейти; разглядывая черный обрубок дерева, послушно стояли перед нею.
51
Александр и Майя приехали в Таллин.
Для Александра это путешествие было полнейшей неожиданностью. Майя получила очередной отпуск и пришла, чтобы попрощаться.
– Знаете, – сказала она, – я, кажется, поеду в Эстонию. Мне очень хочется побывать в Нарве. Говорят, что когда человек уже немножко старенький, его всегда тянет в родные места. – Майя улыбалась. Но улыбалась с какой-то печалью.
– Я вам завидую, – ответил Александр. – Все, кто там побывал, рассказывают, что Эстония – очень красивый край. У меня тоже скоро отпуск. Не знаю, куда и поехать. Ни на курортах, ни в домах отдыха никогда не бывал. Все в пионерских, в спортивных, в студенческих лагерях. А в последние годы… – Александр хотел сказать, что в последние годы из-за Павлушки он и Сашенька приезжали сюда, к его родителям, жили на родительской даче неподалеку от Старгорода. Но не сказал этого, пожал плечами.
– Что ж, до свидания, Александр Васильевич. – Став еще печальней, Майя подала руку, уже хорошо ему знакомую, теплую и мягкую.
Весь день Александр был не совсем в себе. Со стороны казалось, что он силится что-то вспомнить и никак не может, раздражается из-за этого, забывает обо всем другом. Даже Булавин это заметил.
– Нет ли у вас температуры? Надышались чем-нибудь зловредным?
– Нет, нет, просто голова болит, Андрей Николаевич. Спал плохо. Пойду в отпуск, отдохну.
– А я, знаете, чудесно провел три недели, – сказал Булавин. – Просто великолепно. В завкоме предлагали путевку на юг, – отказался. С одним моим другом мы прожили в охотничьем заповеднике в верховьях Кудесны. Он и я увлекаемся любительской кинематографией. Столько наснимали из жизни зверей!.. Я бы вам непременно показал свои фильмы, да боюсь.
– Плохо получилось? – спросил Александр рассеянно.
– Что вы – плохо! Отлично. Но боюсь, что в следующий раз вы уже ко мне не придете. Это я вам на опыте говорю. У нас есть один товарищ, вы его, наверно, знаете, инженер из центральной лаборатории, его снимки наша многотиражка частенько печатает. Так вот, очень милый товарищ, собеседник прекрасный. Его все приглашают в гости к себе, к нему же не ходит никто. И с тех именно пор, как он увлекся кинематографией. Придешь, знаете, расположишься посидеть, поболтать так – на все темы понемножку, отдохнуть. А он уже устанавливает проекционный аппарат, развешивает простыни на стене, достает катушки пленок, и пошла-поехала. Честное слово, все его боятся из-за этих киносеансов. – Булавин взглянул в лицо Александру. – Нет, – сказал, – вы мне сегодня явно не нравитесь, Александр Васильевич. Шли бы, дорогой мой, в амбулаторию. А?
Александр ответил, что, пожалуй, действительно зайдет к врачу после смены.
– А мне на партийный комитет сегодня, – сказал Булавин. – Прямо после отпуска – и такое неприятное дело. Помните Демешкина? Ну того, который вашему отцу задавал на собрании вопрос о зарплате, владельца двухэтажного дома, огромного сада, огорода. Словом, такого купчины с партбилетом в кармане?
Как же, Александр помнил этого Демешкина. Он тогда так переживал за отца, вынужденного отвечать на злобные демешкинские вопросы.
– Старые большевики с ним бились, – про должал Булавин, – увещевали его, советовали, требовали отдать дом горсовету по соответствующей стоимости, получить взамен нормальную квартиру, бросить торгашество, спекуляцию. Ни да, ни нет не говорил, крутил, тянул время. В цехе с ним всю зиму душеспасительные беседы вели. В парткоме тоже. А недавно цеховая партийная организация наконец-то единогласно исключила его из партии. Будем сегодня утверждать их решение. Не сомневаюсь, что партийный комитет поддержит товарищей из цеха. Нельзя же, чтобы в партии, в коммунистической партии, состояли частные предприниматели! А ведь зто же именно частный предприниматель, чего там скрывать. Даже рабочую силу нанимает для обработки огорода, прибавочную стоимость выколачивает.
Вечером Александр оказался перед Майиным домом. Дверь отворила сама Майя: Увидев его, она вспыхнула и, как ему показалось, даже отступила в испуге.
Он позвал ее на улицу и, когда зашли за первый же угол, сказал:
– Майя, вы когда едете?
– Совсем скоро. На днях, Александр Васильевич.
– Возьмите меня с собой. Слышите, Майя? Тут она действительно отступила в великом удивлении и замешательстве.
– Как же так?..
– Очень просто, – раздраженно сказал он. – Поедем вместе, и всё. Вы уже билет купили? Нет? Ну и хорошо. Купим на полки рядом. И поедем. Завтра буду оформлять отпуск. Что же вы молчите?
– Вы же решили говорить все сами.
– Да, да, простите. Но я ничего не решил. Я только прошу вас взять меня с собой. Я тоже хочу в Эстонию. Понимаете?
– Я подумаю, – ответила Майя. – Я вам завтра скажу. Можно завтра?
Назавтра Майя пришла среди дня в цех и принесла два билета до Таллина.
– Спрячьте, пожалуйста, один из них себе в карман.
Александр взглянул на билеты. Оба были в жесткий купированный вагон, одно место на нижней полке, другое – на верхней.
– Спасибо, Майя, спасибо, – сказал, взволнованный. – Вечером отдам деньги.
– Не спешите. Потом когда-нибудь. У меня еще есть. Я всегда коплю себе на отпуск.
И вот они в Таллине. В Старгороде их провожали только сестра Майи и Юлия, потому что София Павловна раскапывала курган на Кудесне, а Василий Антонович тоже отправился в те места. Юлия была счастливая, она обняла Александра, обняла Майю, сказала, чтобы Александр нисколько не беспокоился о Павлушке, к которому он напрасно съездил вчера. К Павлушке его не пустили, заведующая была непреклонна: нечего волновать ребенка. В очередной родительский день Юлия его навестит. «С Игорем Владимировичем съездим», – шепнула она в ухо Александру.
В хороших таллинских гостиницах мест не было, нашли номер во второразрядной. Да и то это был всего один номер, а один он им не годился. Майя сказала, что надо устраиваться на частной квартире, это будет лучше всего. Она разговорилась с какими-то женщинами по-эстонски, и вечером путешественники вселились в уютный, окруженный садом, домик на той окраинной улице, которая дальше переходила в шоссе к курортному городу Пярну. Приветливая пожилая хозяйка отвела Александру комнату внизу, Майе – в мансарде.
Перед сном они сидели в сумерках на скамейке в саду, дышали запахами цветов – резеды, левкоев, душистых Табаков, слушали отчаянный треск сверчков и кузнечиков, следили за тем, как, обдавая решетчатую изгородь белым ослепительным светом, по шоссе проносились машины.
– Никак не могу понять, – сказала Майя, – что вчера днем мы еще были дома, а сегодня вот здесь. И что мы почему-то вдвоем с вами. Это так странно.
– Почему же, Майечка, странно?
– Так.
– Может быть, странно оттого, что вы жалеете, дав согласие на мою поездку с вами? Вам не хотелось, чтобы я ехал?
– Вы задаете очень хитрые вопросы, Александр Васильевич.
– Хитрые? – Александр был удивлен.
– Да, хитрые. Очень хитрые. Вы хотите сделать так, чтобы я вам сказала все, а вы бы ничего. Нет, я вам тоже ничего не скажу.
Два дня они бродили по Таллину, приходя в свой домик только поздним вечером, ночевать. Они побывали в музеях, прошли вдоль древней городской стены, постояли возле башни над обрывом, они были в театре – Майя шепотом переводила Александру слова незнакомой ему оперы с героическим народным сюжетом. Обедали в ресторане «Глория» и по нескольку раз в день заходили в многочисленные таллинские кафе. Александру нравились эти кафе, в которых можно было сидеть сколько угодно за одной чашкой, разговаривать, слушать музыку. Днем тут было полно женщин. Они тесно сидели вокруг столиков, ели пирожные и оживленно болтали. Куда-то шли, какие-то где-то их ожидали дела. Но поболтать в уютном местечке со случайно встреченной подругой или просто знакомой – какая настоящая женщина может устоять перед подобной возможностью?
На четвертый день сели в автобус и отправились дальше – куда так стремилась Майя, в Нарву. Проезжали чистые маленькие городки, тихие селения, в которых все были заняты делом. Стояло время жатвы, и по всем дорогам двигались большие возы, нагруженные снопами пшеницы. В возы были запряжены сильные крупные лошади. Они не очень спешили, зато легко везли тяжести. На снопах сидели спокойные мужчины в жилетках и шляпах или молодые девушки с такими же, как Майины, голубыми глазами и белыми с золотом волосами.
В одном из городков Майя предложила пересесть на другой автобус и съездить, как сказала она, в край волшебных озер. Александр согласился. Он сказал, что здесь хозяйка она и он ей полностью подчиняется.
Заехали в глубь эстонской земли, где в березняках были разбросаны одинокие хутора, где стояли такие леса – будто из сказок, а озера и в самом деле были волшебные.
Майя быстро сговаривалась, их пускали ночевать в любой дом, устраивали им постели, застланные белоснежным, пахнувшим свежестью, накрахмаленным бельем, их угощали вкусными кушаньями, им давали лодки, если они хотели покататься по озерам, давали удочки и показывали хорошие места, если они хотели поудить рыбы.
– Вам нравится здесь, Александр Васильевич? – спрашивала Майя. – Вы не жалеете, что поехали со мной?
– Это что, тоже хитрый вопрос?
– Нет, это самый простодушный вопрос. Он относится только к окружающей природе. Вы могли поехать на юг, в Сочи или в Крым, где тоже красиво. А поехали в суровый северный край.
– Этот суровый край мне очень нравится. И я очень рад, что поехал сюда. Вас такой ответ устраивает?
– Да.
Они ездили от городка к городку, от селения к селению, все приближаясь к Нарве. В Нарву приехали на исходе второй недели путешествия. Приехали поздно вечером, после сильного летнего ливня. Блестел мокрый асфальт, капало с молодых деревьев.
В хорошей, новой гостинице было несколько свободных номеров. Майя поселилась в так называемом «люксе», в номере из двух комнат, окна которых выходили на улицу и на ту часть города, где был железнодорожный вокзал, – оттуда слышались гудки паровозов. Номер Александра был попроще, выходил во двор, где размещались гаражи и шумели машины.
Проснулся Александр от яркого солнечного света: в самое окно вовсю светило, солнце. За окном открывался такой вид, что Александр замер от восторга. Две древние крепости стояли одна против другой на крутых высоких берегах, разделенные быстрой, стремительной Наровой. Одну из них, Ивангородскую, строил Иван Грозный, другую возводили шведы. Сколько сражений видывали эти высокие, сложенные из серого камня, толстые стены, розовые от лучей раннего солнца. Здесь дрались полки Петра, здесь в зиму восемнадцатого года рождалась в боях Красная Армия, каждый метр земли орошен здесь кровью в годы Великой Отечественной войны. Над древней шведской крепостью высилась исщербленная, избитая снарядами узкая башня, точнее только часть башни – она была расколота продольно, один угол ее обвалился, другие чудом держались; а если не чудом, то запасом прочности, Какую придали ей средневековые мастера.
По Нарве Александру пришлось почти бегать за Майей. Она переходила из улицы в улицу от одних развалин к другим, показывала ему ратушу, остатки дома Петра. Но ни того дома, где жила когда-то семья Майи, ни того, где она после войны недолго прожила с сестрой, найти уже было невозможно. В Нарве от прошлого, даже и развалин, осталось совсем немного, все заняли новые дома, которые строились и строились, для них всё рыли новые котлованы, под них закладывались все новые фундаменты.
Зашли на заросший травой двор крепости, побывали в музее, разместившемся в небольшом домике близ готовой упасть на него расколотой башни, спустились к мосту через Нарову, сходили в Ивангород, где уже была не Эстония, а Ленинградская область.
Взволнованная, раскрасневшаяся от возбуждения, Майя все время спешила и спешила, шла все дальше и дальше. Александр никогда еще ее такой не видал. Она была вся в себе, в своих воспоминаниях, в своем прошлом.
Назавтра, спозаранку, захватив еды, они отправились пешком вдоль Наровы, в такое место на берегу Финского залива, которое Майя называла: «Нарва-Ииесу», а на дорожных указателях о нем было сказано: «Усть-Нарва». Майя сказала, что это замечательное место: раньше, еще в царское время, туда из Петербурга ездили богатые на дачу, а в дни буржуазной Эстонии съезжались таллинские богачи.
Шли по шоссе, все время справа был берег реки, а слева тянулись поля; миновали старые могилы русских солдат, с памятником из гранитных валунов и чугунных пушек; встречались им и могилы советских воинов, увенчанные красными столбиками, с вырезанными из латуни пятиконечными звездами, – все следы минувших боев. На быстрой Нарове покачивались рыбачьи лодки, рыбаки выбирали сети из воды; под берегом другие рыболовы, прикатившие из Нарвы на велосипедах и мотоциклах, закидывали удочки с красными и зелеными поплавками.
Путь оказался долгим, около восемнадцати километров. В Усть-Нарву пришли к полудню, усталые, пропыленные дорожной пылью, наглотавшиеся запахов от разогретого солнцем асфальта. Пересекли сосновый лес, несколько улиц с разбросанными под соснами дачными домиками, вышли на прибрежный песок к заливу. Майя предложила выкупаться, это освежит с дороги. В соседних кустиках она переоделась в желтый купальный костюм, вышла оттуда к воде, яркая, будто вся из золота. Александр впервые увидел ее без обычных одежд, увидел ее сильную, красивую фигуру, белую, чуть розоватую, шелковистую кожу. Он загляделся. А Майя, пробежав по песку, прошлепав по мелководью, разбрасывая брызги, взмахнула руками и поплыла.
Она уплыла очень далеко и что-то кричала там, – кажется, объясняя, что вода хорошая. Александр тоже вошел в воду, и тоже поплыл. Вода и в самом деле была хорошая – не холодная, не теплая, – прохладная, ласкающая тело. От ее прикосновений прибывало бодрости, сил, азартной радости. Дорожная вялость прошла, руки выбрасывались из воды, как Чайкины крылья, длинно и размашисто. Волны лишь иногда, да и то на миг, позволяли увидеть золотую голову Майи; плеща вокруг, то подымая его, то опуская, то шлепая по лицу, по голове, они сбивали Александра с пути, и он бы, может быть, никогда не добрался до Майи, если бы она сама вскоре не подплыла. Она держалась на воде рядом, радостная, смеющаяся, сильная. А он уже уставал. Он и никогда-то не был выдающимся пловцом, а тут, отвыкнув за несколько лет, и вовсе не мог показать никакого класса.
Майя заметила это.
– Держитесь за меня, – сказала она. – Вот так, за пояс.
Он взялся, как советовала Майя, и понял, что сейчас же вместе с нею пойдет на дно. Он понял, что миновало время, когда он запросто мог брать ее руки в свои, спокойно касаться плечом ее плеча. Сегодня он переступал через новый рубеж своих отношений к Майе.
– Нет, – сказал он. – Я сам. – И, собирая все силы, плыл и плыл к берегу.
Майя плыла рядом, повернув к нему лицо, смотрела встревоженными глазами. Она была настороже.
Затем она вновь переоделась в кустах сказала ему, чтобы он дожидался ее на берегу, на теплом песке, или, если хочет, то вон там под соснами, на травке, а она сходит и найдет ночлег.
Ночлег был, конечно, найден. Майя вернулась, повела его обедать. После обеда они лежали на топчанах, на матрацах, набитых шумным сеном, под навесом во дворе того дома, где им предстояло ночевать. Потом весь вечер гуляли по берегу.
Вечер был теплый и тихий, волны улеглись; превращая их в текучее пламя, в залив опускалось огромное, во много раз большее, чем оно было днем, огненное солнце. На него уже можно было смотреть. Но в глазах, правда, после этого все-таки было ослепительно желто.
– Я слышал про солнце, – сказал Александр, – что когда оно совсем зайдет за морской горизонт, на какую-то минуту от него, пробиваясь сквозь воду, возникает зеленый луч. Но сам я этого не видел, хотя мы иногда ездили по вечерам на Стрелку. Туда ленинградцы специально приезжают, чтобы полюбоваться закатом на Финском заливе. Там ведь тоже этот залив.
– Я знаю, – ответила Майя. – Но там совсем маленький залив.
– Да, его даже называют Маркизовой лужей. Но он все равно красивый.
Они стояли на берегу и дожидались, когда солнце утонет в воде. Оно уже было в ней до половины.
– Странно, что вода от него не шипит, – сказал Александр. – Такой раскаленный шар.
Майя подошла к воде, обмакнула в нее пальцы, ответила в тон ему.
– Но все-таки она уже нагревается.
И в самом деле вода в заливе была гораздо теплее, чем днем.
Солнце ушло, так и не блеснув зеленым лучом. Небо на западе было багровым. Постепенно оно стало гаснуть, на берегу быстро темнело. Пошли туда, где, как помнилось Майе, среди сосен был парк, с прудами, мостиками, а главное – скамеечками.
Да, такой парк был, были и скамеечки. Всюду разгуливали дачники, всюду шли разговоры, что-то друг другу рассказывали, смеялись над рассказанным.
– «…Гуляют с дамами испытанные остряки», – сказал Александр словами поэта.
Они все же нашли одинокую скамью под раскидистым деревом, которое свешивало свои ветви прямо над ее спинкой и закрывало сидящих от посторонних глаз.
– Вам не холодно, Майя? – спросил Александр и, не дожидаясь ответа, осторожно обнял ее рукой за плечи.
– Что вы! – ответила Майя. – Очень тепло. – Она не отстранилась, не сделала попытки освободиться от его руки. Но раз ей не холодно, он сам вынужден был убрать руку.
Она вздохнула.
Молчали.
Александру казалось, что рядом с собой он слышит стук Майиного сердца. Но это стучало его собственное.
В кустах позади скамейки завозилась и раздра-экенно пискнула, не в силах уснуть, мелкая-пичужка.
– Майя, – сказал Александр шепотом.
– Что? – ответила она тоже еле слышно.
– Майечка.
– Что? – повторила она.
Он взял ее руку в свою, взял вторую, сложил их меж своими ладонями. Майины руки притихли, они насторожились, они ожидали.
– Майя, – шептал он. – Майя… Неужели вы ничего не чувствуете, ничего не понимаете?
– Я, может быть, кое-что понимаю, – ответила она еще тише – Но, может быть, я ошибаюсь. Может быть, я совсем жестоко ошибаюсь, Александр Васильевич. Я очень боюсь, если я ошибаюсь.
– Вы не ошибаетесь, нет. Это правда! – Он мял в своих ее горячие руки. Наверно, ей было больно. Но она терпела, и он ничего не замечал. – Правда, правда! Неужели вам нужны какие-то глупые слова? Неужели…
– Это совсем не глупые слова, – ответила она горячо. – Нет, нет, не глупые. Слышите?
– Ну не глупые, так старые, очень старые. Ими ничего не выскажешь. Их пять тысяч лет говорят, говорят на земле…
– Но я-то их, Александр Васильевич, никогда еще не слышала, – прошептала Майя, и он почувствовал, как ему на руку упала тяжелая теплая капля. За ней вторая, третья…
– Майечка! – воскликнул он. – Я глупый, глупый. Я очень глупый. Простите. – Он схватил ее голову, пальцы его утонули в мягких струях пахнувших чем-то хорошим золотых волос.
Пичуга в кустах пискнула еще раздраженней, и, шумя крыльями, натыкаясь на листья и ветви, полетела искать более спокойное место. Александр прижался щекой к щеке Майи и зашептал в ее душистые пряди все эти старые, древние, вечные слова, которые ей так хотелось слышать.
