Текст книги "Революция отвергает своих детей"

Автор книги: Вольфганг Леонгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

Единственный, кто давал вразумительные объяснения, был мой товарищ, участник гражданской войны в Испании. Его авторитет рос буквально на глазах. Продержался он, однако, только до следующего утра. Утренние газеты сообщили, что ночная тревога была учебной. Проверялась подготовка к противовоздушной обороне в столице. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Трудно было скрыть, что в этой области почти ничего не было сделано. Видимо, даже высшее руководство партии и правительства не ожидало, что война начнется в июне 1941 года. Надо было наверстывать упущенное время: организовывать систему ПВО, создавать санитарные отряды и группы местной противовоздушной обороны, приспосабливать подвалы для бомбоубежищ, формировать части воздушной защиты, проводить затемнение и маскировку.

Работа закипела. Через несколько дней облик Москвы изменился. Самые высокие здания города, как, например, здание Совета министров и находящаяся напротив него огромная гостиница «Москва», до сих пор сверкавшая белизной, были перекрашены в маскировочные цвета. Мостовые главных улиц запестрели раскраской, создающей впечатление, что вы идете по крышам маленьких домов. Такие «крыши» появились также на главных площадях города, например, на площади Революции и на Театральной площади. В некоторых местах были даже разложены деревянные макеты таких крыш. Москва–река была перекрыта дощатыми щитами, чтобы лишить вражеских летчиков возможности ориентироваться.

Метро превратили в огромное бомбоубежище, соорудив вдоль всех линий помосты из досок. Для этой работы потребовалось всего несколько дней. Большинство жителей Москвы могло быть защищено от налетов в туннелях метро, тем более, что глубина московского метро достигала 16–35 метров. Только станция «Кировская», находящаяся на самой большой глубине, была закрыта для населения. Она была отведена под бомбоубежище для членов дипломатического корпуса и для лиц привилегированного слоя.

С наступлением темноты над Москвой подымались огромные воздушные шары, так называемые «аэростаты воздушного заграждения». Рассказывали, что между ними были протянуты проволочные сети, создающие весьма действенное заграждение против вражеских самолетов.

Утром 24 июня было вывешено объявление, призывающее всех комсомольцев собраться в вузе для выполнения особого задания. Секретарь нашей комсомольской организации повел нас в «Дом ученых» на Кропоткинской улице. «Дом ученых» явно перестал служить своему прежнему назначению. В нем собрались тысячи комсомольцев, многие с газовыми масками, большинство одетые в тренировочные костюмы.

Секретарь райкома комсомола был встречен бурными аплодисментами. Он обратился к нал с кратким словом:

– Товарищи! Районный комитет комсомола призывает вас выполнить особое задание. Сегодня утром были получены новые транспаранты и плакаты. Их надо развесить по улицам города. Выполнение этого задания решено поручить комсомольцам города Москвы.

С поразительной быстротой мы разбились на группы, получили клей, лозунги и плакаты, а также указания каждой группе, в какой части города она должна работать. Выданный нам пропагандный материал был различного типа. На транспаранте был написан большими буквами основной лозунг того периода:

Наше дело правое.

Враг будет разбит.

Победа будет за нами.

Плакаты были большого размера и по своему содержанию значительно интереснее. На одном из плакатов был нарисован договор о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года между Советским Союзом и Германией. Договор как бы охранял советских граждан, изображенных на этом плакате, занимающимися под его защитой мирным трудом. Но за договором на плакате был нарисован нацист, пронзающий его штыком и ранящий советских людей.

Еще более выразительным мне показался другой плакат. До сих пор я не встречал еще в Советском Союзе такого впечатляющего плаката и, по–моему, за все военные годы не было больше создано плаката такой пропагандной силы. На заднем плане плаката была изображена тень Наполеона и в эскизном наброске гибель французской армии при переправе через Березину. Передний план плаката занимала резко очерченная карикатура Гитлера. В левом верхнем углу стояла цифра – 1812, а в правом нижнем – 1941. Текст плаката состоял из четырех слов: «Так было – так будет».

НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ В ПРОПАГАНДЕ

Вскоре после начала войны был издан приказ о сдаче всех частных радиоприемников. Собственникам радиоприемников давался срок в 48 часов, в течение которых они должны были сдать свои аппараты в ближайшее почтовое отделение, при этом на радиоприемник выдавалась расписка.

Перед почтовыми отделениями образовались длинные хвосты. Люди терпеливо ожидали своей очереди для сдачи приемников. На расписках значилось, что радиоприемники будут возвращены по окончании войны. Но в это мало кто верил. Большинство было убеждено в том, что больше никогда не увидит своих радиоприемников. Приемники сваливали под открытым небом во дворах почтовых отделений.

Одновременно с этим вышло распоряжение, запрещающее выключать репродуктор в общежитиях, в учреждениях и на заводах.

Эти постановления не противоречили друг другу. Примерно так же, как и сегодня, в 1941 году радиоприемники были доступны только определенной части населения. Но зато во всех учреждениях, в студенческих общежитиях, в рабочих клубах и в других общественных местах висели маленькие, черные, веерообразные репродукторы, передававшие исключительно программы близлежащих радиостанций. Это была самая распространенная форма радиослушания в Советском Союзе (впрочем, такой она осталась и до нынешнего дня).

После того, как были конфискованы все частные радиоприемники, стало возможным обслуживать всех советских граждан одинаковыми для всей страны программами и информациями. Как правило, советские радиостанции ограничивались дословным повторением передач московского радио, добавляя к ним лишь короткие программы местного значения. Такая система гарантировала централизованную пропагандную обработку всего населения. Советское правительство было теперь более чем когда‑либо, заинтересовано в укреплении такой системы. С первых же дней войны пропагандная работа приняла невероятный размах.

Можно просто поражаться, с какой быстротой менялось содержание пропаганды. На вооружение были взяты национальное чувство, патриотизм и идея Отечественной войны. Одновременно из пропагандного словаря исчезли такие понятия как «партия», «социализм» и «коммунизм».

Но эти изменения не были, как часто предполагают, только следствием обусловленной временем тактики. Происходило вполне логичное развитие тех идеологических изменений, которые начались уже в предвоенные годы. Когда в песнях или статьях затрагивалась тема возможного нападения на Советский Союз или будущей войны, то до 1935 года она всегда развивалась в классовом понимании, с упором на то, что война перерастет в революцию. Но постепенно такое понимание войны начало оттесняться понятием советского патриотизма, не исчезая, однако, еще полностью из пропагандного обихода. Во время конфликта с Японией, летом 1938 года, когда в течение нескольких дней шли пограничные бои у озера Хасан на Дальнем Востоке, советская пропаганда еще сливала в одно оба понятия. Официальный лозунг тех дней звучал: «За родину, за коммунизм».

Слияние понятий родины и коммунизма продолжалось вплоть до 1941 года. Внедрению этой пропагандной линии служила, в частности, кинокартина из времен гражданской войны, которая совершенно по–новому раскрывала борьбу Красного флота в 1918–1919 гг. В отличие от предыдущих картин на подобные темы, царский адмирал был в ней показан не как отрицательный, а как положительный персонаж. Согласно сценарию этого фильма, царский адмирал служит, несмотря на свое классово чуждое мировоззрение, верой и правдой Красному флоту. Несмотря на разницу во взглядах, у адмирала создаются товарищеские, почти дружеские, отношения с комиссаром, присланным для наблюдения за ним. Оба проявляют во время боев одинаковую храбрость. Оба покидают тонущий крейсер последними; адмирал со словами: «за отечество», комиссар со словами: «за коммунизм».

После начала войны наступил новый этап в развитии пропаганды. Единственным содержанием пропаганды стали, почти без исключения: отечество, родина, русская земля патриотизм. Это новое направление в пропаганде появлялось не только в печати и в радиовещании, но, пожалуй, больше всего в пропаганде, рассчитанной на зрительное восприятие, как, например, плакаты.

Для этой цели уже в первые недели войны было создано так называемое «окно ТАСС». (ТАСС – сокращенное название телеграфного агентства Советского Союза). «Окно ТАСС» объединяло группу советских художников и писателей, поставивших свой талант на службу пропаганде военного времени. Работа этой группы была направлена на создание новых плакатов с соответствующими надписями и на выпуск иллюстрированных серий. В этих сериях каждая иллюстрация сопровождалась короткими и доступными стихами. Примером для этого послужило «Окно РОСТа», созданное во гремя гражданской войны самыми известными партийными писателями и художниками, среди которых был и поэт Маяковский.

Почти ежедневно выпускался новый плакат или новая серия иллюстраций. Оригиналы вывешивались на Кузнецком мосту, одной из главных улиц Москвы. Лучшие произведения издавались отдельными оттисками или использовались в печати. Поражало обилие творческих идей в этой группе писателей и художников, а также то впечатление, которое производили ТАССовские плакаты. Они сыграли немалую роль в советской пропаганде военных лет, воздействуя часто на таких людей, на которых длинные и тяжеловесные статьи «Правды» не производили никакого впечатления. Иллюстрированные серии выгодно отличались непосредственностью, а часто и своей сатирой от блеклого, бедного содержания многих ура–патриотических статей.

Спустя несколько недель на экранах появились старые кинокартины, приспособленные, однако, к требованиям сегодняшнего дня. Не без удивления я смотрел на новый вариант самой известной советской кинокартины «Чапаев». Этот фильм шел с 1934 года. Он кончался тем, что советский герой гражданской войны гибнет при попытке переплыть реку Белую под Уфой, сраженный пулеметной очередью отряда белых. Теперь концовка фильма была изменена. Вражеские пули не настигают Чапаева, он переплывает реку, выходит на противоположный берег и произносит такие слова: «Как мы в гражданскую войну разбили белых, так мы и теперь добьем нашего смертельного врага – немецкий фашизм».

Этот немного странный метод добавлять к уже законченным картинам новые сцены был также применен к известной пьесе «Парень из нашего города». В этой пьесе и в одноименном фильме показывается судьба молодого советского парня, участника гражданской войны в Испании. Он попадает в плен к нацистам, где его расстреливают после допроса, учиненного ему немецким генералом. Этот фильм также шел теперь в новом варианте. Нацистский генерал также допрашивает молодого советского гражданина. Но, в отличие от первого варианта, парню удается бежать и он встречает нацистского генерала уже как пленного Красной Армии.

Советская пропаганда уделяет немалое внимание перебежчикам из германской армии, появившимся в первые дни войны. Об этом мы узнали на собрании немецких эмигрантов через несколько дней после начала войны. Перед открытием собрания, которое происходило в здании ЦК МОПР, чувствовалась общая напряженность. Мы знали, что обычные политзанятия для немецких эмигрантов, были отменены, руководитель занятий ограничился коротким вступлением.

– Слово имеет товарищ Ульбрихт.

Ульбрихт произнес краткую речь. Он говорил о преступлениях фашизма, о серьезности положения, о необходимости отдать все свои силы победе над фашизмом. Потом он заявил:

– Прошло только несколько дней после начала войны, но уже сегодня я могу вам сделать радостное сообщение: 22 июня первый немецкий солдат перешел на сторону советских войск.

Эта новость была встречена бурными аплодисментами. С напряженным вниманием мы слушали дальше.

– Этот солдат находился со своей частью в Румынии, на реке Прут. В ночь с 21 на 22 июня его части был объявлен приказ о наступлении на Советский Союз, Узнав об этом, солдат немедленно покинул свою часть, переплыл реку Прут, чтобы сообщить Красной армии о предстоящем нападении на Советский Союз.

Мой сосед прошептал:

– Если нашелся немецкий солдат, который перешел на сторону Советского Союза еще до начала военных действий, то можно себе представить, что будет твориться, когда война разовьется по–настоящему.

Через несколько дней об этом немецком солдате (его звали Альфред Лисков) узнал весь Советский Союз. Его поступок был упомянут в первой сводке, а в «Правде» были помещены его фотография и заявление. В нем говорилось: «Я уже давно являюсь противником гитлеровского режима. Узнав о предстоящем нападении, я решил перейти на сторону Красной армии. Еще за день до нападения на Советский Союз никто не верил в возможность такого вероломного поступка. Можно себе легко представить, как немецкий народ отнесется к этой безумной авантюре».

Два дня спустя стало известно, что в Киеве приземлился немецкий самолет Ю-88. Команда самолета, состоявшая из четырех человек – унтер–офицер Ганс Герман из Бреславля, наблюдатель Ганс Крац из Франкфурта, старший ефрейтор Аппель из Брно, радист Вильгельм Шмидт из Регенсбурга – сообща приняли решение спуститься на советском аэродроме. Их заявление было напечатано во всех советских газетах. В нем говорилось, что, летая уже больше года вместе, участвуя в налетах на Лондон, Портсмут, Плимут и на другие английские города, они часто задавали себе вопрос: «Почему Гитлер воюет против всего мира? Зачем он несет всем народам Европы смерть и разрушение? … Когда Гитлер объявил войну России мы решили действовать. 22 июня мы сбросили бомбы в Днепр и приземлили наш самолет под Киевом».

На следующий день на сторону советских войск перешла еще одна команда немецкого самолета.

Известия о немецких перебежчиках нас окрылили и в первые военные дни немецкие эмигранты были полны надежд и ожиданий. Как мне потом довелось узнать, советские органы также питали большие надежды на влияние пропаганды среди наступающих немецких войск. В первые недели войны в типографии «Искра Революции» в день печаталось иногда до двенадцати различных листовок на немецком языке. Правда, говорят, что их содержание было подчас весьма слабым и вызывало нередко только смех среди наступающих немецких солдат.

Весьма скоро обнаружилось, что мечты, зародившиеся в первые дни войны, были обманчивы. Чем скорее продвигалась немецкая армия, тем реже появлялись перебежчики.

Это привело к свертыванию пропаганды, обращенной к немецкой армии и основное внимание было направлено на чисто военные вопросы. Для гражданского населения Москвы это означало, в первую очередь, развитие и укрепление противовоздушной обороны.

МОСКОВСКАЯ ПВО

На пятый день войны в нашем вузе и в студенческом общежитии были сформированы местные отряды ПВО. Санитарные отряды и отряды по поддержанию порядка состояли исключительно из девушек. Все студентки были включены в отряды пожарной службы. Наши отряды были сформированы в течение нескольких минут. Каждую вторую ночь дежурство падало на наш отряд. Нам дали следующие указания:

– С девяти часов вечера вы должны стоять на крыше. Зажигательные бомбы должны быть немедленно обезврежены. Более точные указания вы получите завтра после обеда от вашего инструктора.

Такой была наша первая инструкция и это, несмотря на то, что война длилась уже целую неделю.

На следующий день к нам явился молодой человек и представился нашим инструктором. От него мы получили дальнейшее уточнение наших задач:

– Сперва вы должны проверить, все ли убрано с чердаков, имеется ли там достаточно ящиков с песком, достаточно ли лопат и баков с водой, а также нужных инструментов. Ваша задача – дежурить на крыше и при попадании зажигательных бомб быстро хватать их щипцами и тушить в ящике с песком.

В том же духе был и ряд других его советов, которые он сам, видимо, получил только накануне. На этом закончился наш инструктаж.

Все чаще мне приходилось убеждаться, насколько мало было сделано для противовоздушной обороны на случай войны. Но несмотря на явную импровизацию, или, может быть, именно благодаря ей, у нас все наладилось сравнительно хорошо.

За несколько часов мы очистили чердаки нашего общежития и расставили там ящики с песком, лопаты и баки с водой. Нам выдали противогазы. Мы раздобыли большие щипцы, при помощи которых должны были тушить зажигательные бомбы. Через несколько дней мы даже установили на нашей крыше маленькую будку укрытия для наблюдателя.

Время не ждало. Уже на второй день после сформирования отрядов противовоздушной обороны была объявлена первая воздушная тревога. Затем они следовали регулярно. Но первое время ни один немецкий самолет не достигал города. Начали уверять, что в Москве объявляют тревогу, как только самолеты показываются над Смоленском. Со спокойной душой мы взбирались на свои крыши, проверяли нашу боевую готовность и были в прекрасном настроении, уверенные, что и впредь ни одному немецкому самолету не удастся прорваться к Москве.

Такое положение длилось до 22 июля. Вечером этого числа я был свободен от дежурства. Когда дали тревогу, я находился примерно в пятнадцати минутах ходьбы от студенческого общежития.

Впервые я переживал воздушную тревогу вне общежития. Беспрерывной вереницей люди тянулись ко входам, в метро. С полным равнодушием я последовал за толпой, которая стремилась к станции метро «Дзержинская». Внизу уже тысячи людей расположились на платформе.

Прошли полчаса, час, наконец, два часа, а отбоя все еще не давали. Вдруг по туннелю прошел слух, что на этот раз дело не шуточное, что над Москвой появились немецкие самолеты. Через несколько минут мы ощутили первые взрывы бомб. Они были отдаленные и слабые, но уже не могло быть сомнения: немецкие самолеты прорвали зенитные заграждения и сбросили первые бомбы над Москвой.

Вдруг раздался сильный взрыв. Даже здесь, в глубоком подземелье, мы ощутили сотрясение. Спящие люди повскакивали с мест, женщины начали кричать. Во мгновение ока сотни людей оказались на ногах, готовые куда‑то бежать. Последуй еще один взрыв – паника была бы неизбежна. И в переполненном туннеле метро она принесла бы, пожалуй, не меньше жертв, чем самая сильная бомба.

– Куда вы собираетесь бежать? – прогремел вдруг сильный и убеждающий мужской голос.

Его поддержал другой не менее мужественный голос:

– Остановитесь! Здесь самое безопасное место!

Люди начали успокаиваться и занимать свои места. Панику удалось прекратить.

Это было первое боевое крещение для населения Москвы. В эту ночь, с 22 на 23 июля, произошло то, что еще так недавно казалось невероятным: над Москвой были сброшены бомбы.

НЕМЕЦКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ

По всему фронту, от Белого до Черного моря, немецкие войска продолжали наступать.

В первые недели советские сводки были весьма неопределенными. Только в самых редких случаях давались названия населенных пунктов. Как правило, в сводках упоминались только «направления» и «районы», в которых шли бои. Карт с указанием линии фронта не существовало.

Однако по указанным «направлениям» и «районам» было легко установить, насколько быстро продвигалась немецкая армия. Никаких объяснений такому быстрому продвижению не давалось.

30 июня, т. е. через восемь дней после начала войны, был создан под председательством. Сталина, Государственный комитет обороны СССР. Кроме Сталина в Комитет входили: Молотов, Маленков, Ворошилов и Берия. Государственный комитет обороны фактически сосредоточил в своих руках всю власть в стране. Каждый гражданин Советского Союза, весь аппарат партии и комсомола, все государственные органы и вся армия были обязаны беспрекословно выполнять все решения и приказы Комитета обороны. Вскоре после создания Государственного комитета обороны им был издан приказ о назначении маршала Ворошилова командующим Северо–Западным фронтом, маршала Буденного – Юго–Западным, а народного комиссара обороны маршала Тимошенко – командующим Западным фронтом.

Эти назначения на короткое время изменили настроение населения. Часто мне приходилось слышать такое мнение:

– Первое время ушло на подготовку и на организацию. По–настоящему война начинается только теперь. Скоро наступит перелом в положении на фронте.

Но перелом не намечался. Немецкая армия продолжала наступать.

3 июля, в 6 часов утра, по радио передали выступление Сталина. Это была его первая речь после начала войны. Мне приходилось слышать Сталина уже раньше. Однако на этот раз я с трудом узнал его голос.

Начало речи не могло не удивить. Вместо привычного обращения «Товарищи», Сталин начал словами: «Товарищ! Граждане! Братья и сестры! Воины нашей армии и флота! Друзья мои, к вам обращаюсь я».

Слова Сталина прозвучали, как заклинание. И уже этих слов было достаточно, чтобы понять, что положение гораздо серьезнее, чем мы рисовали его себе по данным сводок Совинформбюро. Быстрое продвижение немецких войск Сталин объяснял неравными условиями для СССР и гитлеровской Германии. Эти условия были особенно выгодны для Германии и особенно неблагоприятны для Советского Союза, поскольку в Германии уже была проведена мобилизация, войска находились в полной боевой готовности и ждали только приказа, чтобы начать наступление. В то же время, СССР должен был сперва провести мобилизацию, а затем только смог перебросить войска к границам.

Сталин призывал советских людей отрешиться от «благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства». Сталин призывал перестроить работу на военный лад, защищать каждую пядь советской земли, укреплять тыл Красной армии, производить больше оружия и боеприпасов, организовать беспощадную борьбу против дезертиров, паникеров и распространителей слухов. Сталин далее заявил, что нужно немедленно, не взирая на лица, предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны. Сталин особенно упирал на то, что в случае вынужденного отхода частей Красной армии все ценное для народного хозяйства должно быть отправлено в тыл, а «все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должны, безусловно, уничтожаться». В конце своей речи Сталин призвал граждан во всех городах, которым угрожает опасность нашествия врага, создавать в помощь Красной армии отряды народного ополчения.

Сталин никогда не был пламенным оратором. Он всегда говорил медленно, спокойно и по–деловому, взвешивая каждое слово. Но теперь, слушая его речь, мы испуганно переглянулись. С такой неуверенностью, так запинаясь, Сталин раньше никогда не говорил. Яснее, чем быстрое продвижение немцев, яснее, чем сводки с фронта, речь Сталина нам показала, в каком положении находился Советский Союз в июля 1941 года.

Прошло только две недели с начала войны, а немцы заняли уже Литву, почти всю Латвию и Эстонию, большую часть Белоруссии и Западной Украины. Немцы продвигались быстрее, чем это могли предполагать в день объявления войны даже самые неисправимые пессимисты.

По Москве пошли тревожные слухи. От одной студентки мы узнали, что немцы объявили о переходе на их сторону сына Сталина. Шепотом она нам рассказывала:

– Говорят, что он выступал у них по радио, передал удержание своих разговоров с отцом и призывал к борьбе против диктатуры Сталина.

Передавая нам эти сведения, она поспешила этот слух осудить. Мы же раздумывали над этим сообщением еще довольно долго. И не потому, что этот слух на нас подействовал – мы непоколебимо верили в победу Советского Союза. Нас тревожило, что подобные слухи могут иметь опасное влияние на политически неподкованных людей.

В наших опасениях мы не были одиноки. 7 июля президиум Верховного совета издал указ о том, что каждый, распространяющий ложные слухи, вызывающие волнения среди населения, может быть приговорен Военным трибуналом к тюремному заключению на срок от двух до пяти лет, если законом не предусматриваются более суровые меры наказания.

Если не считать маскировки главных улиц, площадей и зданий, постройки бомбоубежищ и аэростатов воздушного заграждения, жизнь в Москве до середины июля мало изменилась. Парки культуры были наполнены тысячами москвичей отдыхавших там после своей работы. Магазины и рестораны работали, как в мирное время.

Паника с закупками прекратилась на третий день после объявления войны, поскольку снабжение товарами продолжалось в привычных рамках.

Но эта нормальная обстановка внезапно изменилась 14 июля. В этот день весь город был на ногах. Перед всеми киосками, ресторанами и столовыми стояли длинные очереди, пожалуй, еще более многочисленные, чем в первый день войны. Проходя мимо такой очереди, тянувшейся метров на триста, я спросил молодого человека, стоявшего последним:

– Что случилось? Почему такое творится?

– Спеши закупать! С завтрашнего дня вводятся продовольственные карточки. Ты разве не читал об этом в газетах?

Я вытащил из кармана последний номер «Правды», Но ничего в нем не нашел. Парень поучающе сказал:

– В «Правде» ты ничего не найдешь. Об этом объявлено только в местных газетах.

Простояв в очереди час, я сдался: за это время очередь почти не продвинулась.

Продовольственные карточки действительно были введены на следующий день. Но в значительно большей степени, чем это мероприятие, меня волновали вести с фронта. Продвижение немецких войск продолжалось.

– Годами мы голодали, во всем приходилось себе отказывать, терпели лишения – все уходило на строительство, на оборону страны. А теперь? Не прошло и нескольких недель, а немецкие войска уже подходят к Ленинграду, Смоленску, Киеву… – так с горечью говорила мне одна пожилая русская женщина.

Я ей ответил, как отвечали в те дни все «сознательные» комсомольцы:

– Отступление только временное. Немецкие войска были к войне подготовлены, а Советскому Союзу пришлось мобилизацию проводить после начала войны.

Но события следующего дня заставили призадуматься и нас, комсомольцев.

17 июля в Красной армии снова был введен институт комиссаров при командирах.

В школе, в комсомоле, в институте мы много слышали о военных комиссарах. Нам всегда объясняли, что институт военных комиссаров был временным мероприятием, необходимым в период гражданской войны. В те времена Красная армия не имела еще достаточного количества надежных командиров. Институт военных комиссаров был необходим для обеспечения политическим руководством бывших царских генералов и офицеров, а частично и для наблюдения за ними. Когда в Красной армии был создан кадр своих надежных командиров необходимость в комиссарах отпала.

Однако через три недели после начала войны опять возникла необходимость в институте военных комиссаров, С большим вниманием я ознакомился с содержанием, указа о его восстановлении.

В указе говорилось, что военный комиссар является представителем партии и правительства в Красной Армии», который «наряду с командиром несет полную ответственность за выполнение войсковой частью боевых задач».

Военные комиссары были обязаны строго контролировать выполнение приказов вышестоящих командиров и немедленно сообщать Верховному Командованию и правительству о тех командирах, которые своими поступками пятнают «честь Красной Армии». Военные комиссары были обязаны вести беспощадную борьбу против трусов и дезертиров и с корнем вырывать всякую измену.

Эти фразы я перечел несколько раз. До сих пор мы не знали никаких подробностей о положении на фронте. Но теперь мы с волнением задавали себе вопрос: что же творилось на самом деле в войсках, если военные комиссары получили прямой приказ вести борьбу против изменников, паникеров и дезертиров?

20 июля был издан новый неожиданный для нас указ: Сталин назначался народным комиссаром обороны СССР. Бывший народный комиссар был назначен его заместителем. Еще неделю тому назад маршал Тимошенко упоминался как народный комиссар обороны.

Однако ни создание Государственного комитета обороны, ни назначение командующих фронтами, ни введение института военных комиссаров, ни назначение Сталина на пост народного комиссара обороны СССР не привели к изменению положения на фронте. Немецкая армия продолжала свое наступление и подходила к Смоленску.

В конце июля в Москве началась подготовка к эвакуации детских домов, яслей, музеев, а позднее и заводов. Все чаще встречались колонны грузовиков, направлявшихся к вокзалам, и по городам России потянулись длинные товарные составы поездов, двигавшихся в восточном направлении.

Призывы вступать в народное ополчение нам только подтверждали, что положение становится все более серьезным. В народное ополчение призывались не только студенты, но и преподаватели. Народное ополчение не имело никакой серьезной подготовки для ведения современной войны.

И все же на него возлагалась задача остановить движение гитлеровских танков. Часто можно было видеть на улицах Москвы отряды народного ополчения, как правило, одетых в гражданское и вооруженных одними ружьями. Среди населения шли разговоры, что их отправляли в таком виде прямо на фронт. Я думаю нет надобности подчеркивать, что отряды народного ополчения были так же не в состоянии остановить движение противника намного превосходящего его силами, как немецкое ополчение (фольксштурм) не смогло остановить наступления войск союзников весной 1945 года.

В течение этих недель мы настолько были заполнены проблемами войны, что наши прежние критические и оппозиционные настроения потеряли свою остроту. Главной задачей для нас всех была борьба с фашизмом. Сомнения нас не мучили. Недавний трагический период показательных процессов и массовых арестов мало кем вспоминался. Большинство знакомых мне комсомольцев и студентов искренне желало победы Советского Союза над Гитлером. Правда, с этим желанием переплетались надежды на более свободную и независимую жизнь в СССР после победы.

Но мы настолько были воспитаны в духе сталинской системы и настолько проникнуты сталинской идеологией, что нам не приходило в голову отрицать основы этой системы. Наши желания ограничивались тем, чтобы в рамках существующей системы – другую мы себе в те времена просто не могли представить – жить свободнее и непринужденнее и иметь возможность более тесного духовного общения с другими странами. Однако уже в ближайшие дни я понял, насколько далеки мы были от осуществления даже таких скромных надежд. Вместе с молодым австрийцем Гансом Гансличеком, бывшим воспитанником нашего детдома №6, работавшим теперь специалистом на московском автозаводе им. Сталина, я был приглашен в гостиницу «Люкс» австрийским работником Коминтерна Вилли Финком. Как сотрудник Коминтерна, Вилли Финк имел возможность ознакомления с иностранной печатью, в том числе и с нацистскими газетами.