Текст книги "Революция отвергает своих детей"

Автор книги: Вольфганг Леонгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

– Во всем виноваты вожди государств и политика и здесь, и там, а бедные люди должны из‑за них страдать.

Не стесняясь, она ругала все и вся: гитлеровскую Германию, советских «вождей», политиков и генералов, «на какой бы стороне они ни стояли», и комсомол, в котором она сама состояла. Красной нитью, однако, во всех ее словах проходило сострадание к советским людям, «которые ни в чем не повинны».

Несколькими днями позже у меня была еще одна потрясающая встреча.

Когда я вышел раз из гостиницы после очередного обильного обеда, мне преградил путь осунувшийся, пожилой человек в порванной одежде.

Я уже сунул было руку в карман в поисках денег.

Вдруг он меня окликнул:

– Здравствуй, Линден.

Я обомлел от страха. Откуда знал незнакомец мою партийную кличку?

Я внимательно вгляделся в него: это был курсант нашей группы, который однажды рассказал нам весьма подробно о своей нелегальной деятельности во время оккупации во Франции и который затем вдруг, без всякого объяснения причин, был удален из школы. Это произошло уже больше полугода тому назад – и, судя по его виду, ему все это время жилось исключительно плохо.

– Скажи, есть у тебя немного хлеба? Он умоляюще смотрел на меня.

– Нет, сейчас нет, но когда я вернусь с ужина, я тебе кое‑что захвачу. Я попробую взять столько хлеба, сколько можно, чтобы не бросилось в глаза, потому что нам не разрешается… но ты меня извини… вряд ли я могу для тебя захватить что‑нибудь кроме хлеба.

Он махнул рукой.

– Ах, Линден, тебе вовсе не нужно извиняться. Другие и хлеба мне не дают. Они даже не говорят со мной, большинство отворачивается и не здоровается, видя меня на улице. Если ты сможешь принести мне хлеба, я этого никогда не забуду и буду вечно тебе благодарен.

С этого времени я всегда уносил с собой хлеб, чтобы вечером, украдкой передать ему где‑нибудь в укромном месте. Он каждый раз меня благодарил, но был исключительно скуп на слова. Я только узнал, что после исключения из школы он ниоткуда не смог получить помощи. Товарищ, много лет выполнявший специальные задания партии, был теперь «списан со счета» и предоставлен своей судьбе – пример железной, жестокой последовательности сталинизма по отношению к человеку, в котором он потерял нужду.

Но, несмотря на пережитое в Уфе, я все еще думал, что все зло заключается в ошибках отдельных учреждений и в пережитках русского прошлого. Слишком глубоко еще была во мне укоренена сталинистская идеология, чтобы меня заставили поколебаться подобные эпизоды и особенно бросившаяся мне в глаза в Уфе разница между тем, как живет партработник и прозябает обыкновенный человек.

Те недели июля 1943 года, которые мы провели в Уфе, были богаты волнующими событиями. Муссолини был свергнут. Италия находилась накануне выхода из войны. Все надеялись, что война приближается к концу.

21 июля нам на голову свалилось новое событие. На третьей странице «Правды» жирным шрифтом был напечатан манифест к германскому народу и вооруженным силам Национального комитета «Свободная Германия». С изумлением мы узнали, что 12 и 13 июля под Москвой состоялось совещание военнопленных немецких солдат и офицеров совместно с немецкими эмигрантами. На этом совещании был избран Национальный комитет «Свободная Германия», во главе которого стоял хорошо мне известный Эрих Вейнерт.

Заместителями председателя были майор Карл Гетц и лейтенант граф Генрих фон Ейнзидель.

Со жгучим интересом читал я воззвание и сразу же отметил, что оно было еще «шире», чем воззвание так называемой западногерманской конференции мира, о которой мы так подробно учили в школе. Штейн, Эрнст Мориц Арндт, Клаузевиц и Йорк в этом воззвании ставились в пример, о социалистических требованиях не было и намека, о существовании немецких коммунистов вообще не упоминалось. Да–же в школе на семинарах на тему «Борьба с сектантством» мы так далеко не заходили. Было нетрудно догадаться, что роспуск Коминтерна и манифест Национального комитета не были теоретическим трюком; дело шло о перемене стратегической ориентации.

Особенно ясно это можно было видеть из требований манифеста. Они были сформулированы так «широко», как только было тогда возможно с явной целью охватить все антигитлеровские силы. Цели манифеста в отношении устройства послегитлеровской Германии ограничивались требованием сильной демократической государственности («не имеющей ничего общего с бессилием веймарской системы»), безусловной отмены всех законов, продиктованных национальной или расовой ненавистью, восстановления и расширения политических прав и социальных достижений, свободы торговли и ремесел (включая гарантию «законно приобретенной собственности»), немедленного освобождения жертв гитлеровского режима и выплаты им компенсации и, наконец, требованием справедливого и сурового суда над военными преступниками и ответственными за войну, причем, однако, обещалась амнистия «всем сторонникам Гитлера, которые своевременно порвут с Гитлером и активно присоединятся к движению за Свободную Германию».

Еще очень слабо мог я себе представить Национальный комитет, я еще не знал, что его символом был избран черно–бело–красный флаг, так как этого нельзя было заключить из сообщения «Правды». Но естественно, что я проявил горячий интерес к Национальному комитету «Свободная Германия» и ничего так страстно не желал, как работать там.

Мое желание исполнилось раньше, чем я мог предполагать.

В тот же день, 21 июля, нас созвали.

– Сегодня вечером мы выезжаем в Москву, – объявили нам.

Караганда, школа Коминтерна и работа в коминтерновском архиве остались позади. С напряжением я ждал, что мне предстоит.

На другой же день мы прибыли в Москву.

ГЛАВА VI
НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ «СВОБОДНАЯ ГЕРМАНИЯ»

Наконец‑то в Москве! Как часто я вспоминал о ней в Караганде и Кушнаренкове.

Я покинул Москву в сентябре 1941 года в поезде с ссыльными. И вот теперь, в июле 1943 года, я возвратился выпускником школы Коминтерна, готовый приступить к политической работе.

На вокзале нас ждали автомобили. Куда нас повезут – мы не знали. Только когда мы ехали по Москве наш сопровождающий сказал нам:

– Мы едем в гостиницу «Люкс» и остановимся на время там. О вашем дальнейшем назначении вы узнаете на днях от ваших партийных руководителей.

Итак, в гостиницу «Люкс»! В этой известной гостинице на ул. Горького, бывшей Тверской, вот уже 25 лет останавливаются партийные работники и сотрудники Коминтерна. Когда я в 1940 году или начале 1941 года должен был по службе навестить кого‑либо в этой гостинице, мне приходилось каждый раз проходить тщательный контроль. Каждое такое посещение было для меня целым событием, а теперь я сам там буду жить!

МОСКВА, ГОСТИНИЦА «ЛЮКС»

В конторе гостиницы у нас были отобраны документы, «чтобы урегулировать прописку в Москве». Это было сказано нам так, как будто это было самым обыкновенным делом, Вместе с тем каждый из нас знал, что тысячи и десятки тысяч людей месяцами дожидались разрешения вернуться в Москву.

Каждый из нас получил в «Люксе» удостоверение с фотографией, так называемый пропуск, который нужно было предъявлять при входе в гостиницу. Эта гостиница была в своем роде целым маленьким городком. Там все было устроено так, что живущим в ней не было необходимости соприкасаться с внешним миром. Наряду с закрытой столовой там были: своя прачечная, сапожная и портняжная мастерские и даже своя амбулатория – и все это только для живущих в гостинице. Все мы были прикреплены к закрытому распределителю, расположенному поблизости. Всех живущих в «Люксе» сотрудников Коминтерна, а после его упразднения – «представителей иностранных коммунистических партий» – отвозили на автобусах на работу и привозили обратно в гостиницу, так что не было необходимости пользоваться городским транспортом, к которому прибегали лишь в редких случаях. В гостинице находились также особое отделение милиции и военкомат, которые улаживали все вопросы прописки и выписки, а также, в случае призыва кого‑либо в армию, предпринимали нужные шаги, чтобы добиться его освобождения. Таким образом, живущим там не надо было самим ни о чем беспокоиться.

Когда я в июле 1943 года поселился в «Люксе», почти все руководящие партийные работники вернулись из эвакуации. Я часто встречал Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта и Антона Аккермана, возглавлявшую в то время румынскую компартию – Анну Паукер, польского руководящего партработника и нашего преподавателя в школе Коминтерна Якова Бермана, венгерского члена политбюро Эрнё Гере и австрийских руководящих партийных работников Копленига, Фюрнберга, Эрнста Фишера, Цукер–Шиллинга и Франца Гоннера.

За завтраком и обедом в закрытом ресторане, как я немногим позже заметил, партийные работники различных национальностей были отделены друг от друга. Если кто‑нибудь, например, садился за стол вместе с польскими, румынскими или итальянскими работниками, его удивленно рассматривали соседи. Особенно бросалось в глаза, что даже австрийские и немецкие работники сидели, как правило, отдельно и это считалось вполне правильным и естественным явлением.

Только мы, молодежь, которые не были так искушены в делах аппарата, часто ломали эту систему. Нужно сказать, что в это время в гостинице «Люкс» вместе со старыми сотрудниками аппарата Коминтерна находилось и много молодых работников Коминтерна. Это были, в большинстве случаев, сыновья и дочери партийных работников или эмигрантов, которые так же, как и я выросли в Советском Союзе и которых готовили к политической работе. Так жили в то время в гостинице «Люкс» несколько молодых испанцев. Они попали в Советский Союз во время испанской гражданской войны, выросли в испанском детдоме, а позже учились или в школе Коминтерна или в других политических школах. Я встретил там также несколько молодых немцев, в том числе и Петера Флорина (сына Вильгельма Флорина, вождя КП Германии, умершего в 1944 году), двух молодых канадок и еще многих других партработников различных национальностей, которые выросли в интернациональном детдоме в Иванове.

Большинство жителей гостиницы работали в институте № 205, который был чем‑то вроде «наследника» Коминтерна, и находился в Ростокине, по соседству с сельскохозяйственной выставкой, в огромном здании, построенном в современном стиле и изолированном от внешнего мира. В этом здании помещался Коминтерн с 1940 по 1941 год. Правда после роспуска Коминтерна изменился и характер работы. Теперь здесь велась редакционная работа по подготовке радиопередач для различных, так называемых «нелегальных», радиостанций, которых развелось тогда не малое количество. «Немецкая народная радиостанция», радиостанция «Свободная Австрия», испанская радиостанция «Анти–Франко», сюда же относились и радиопередачи для стран, оккупированных фашистской Германией.

Часть живущих в «Люксе» работали не в институте №205, а редакторами, авторами, дикторами и контролерами на службе подслушивания при московском радиоцентре, или же лекторами и инструкторами в лагерях военнопленных, но, прежде всего, в антифашистских школах. Если в конце 1941 года гостиница «Люкс» почти совершенно опустела, то теперь она снова была переполнена. На всякий случай были даже освобождены и переданы в распоряжение иностранных работников пристройки во дворе. Эти пристройки были не так комфортабельно обставлены и предназначались для сотрудников второстепенной важности. Здесь уже не било отдельных комнат. Жили по три, четыре или даже по пять человек в одной комнате.

Я также был помещен в одной из пристроек. Несмотря на роспуск Коминтерна наша комната была сплошным «интернационалом». Я жил вместе с турком, испанцем, немцем и одним, необычайно подвижным, португальцем Феррейра. Он был в то время единственным португальцем в Советском Союзе и составлял португальские передачи для московского радио.

В то время, как все мои товарищи по комнате усердно работали, мне нечего было делать. В немецком партийном представительстве, вероятно, ожидали, пока в Москву не прибудут все участники немецкой группы школы Коминтерна.

В «Люксе» я снова встретил Ганса Мале, который был, как всегда, в хорошем настроении и весело со мной поздоровался.

– Ну что, опять в Москве? Времена Караганды прошли?

– Да, я возвратился примерно неделю назад и вот теперь жду назначения. Может быть ты расскажешь мне какие‑нибудь новости?

– Простите меня, милостивый государь, но это звучит несколько странно, когда ко мне обращаются на «ты». Вы не должны забывать, что в Национальном комитете «Свободная Германия» мы не привыкли к такому тону!

Он сказал это так торжественно и настолько серьезно, что я испугался и пробормотал какое‑то извинение. В ответ он только рассмеялся.

– Это просто шутка. Встречаясь здесь, мы можем оставаться по–прежнему старыми друзьями. Хочешь посмотреть наш первый номер газеты?

Еще бы! Конечно, я этого хотел! Больше всего тогда меня интересовал этот Национальный комитет. Он дал мне первый номер газеты «Свободная Германия», и я с удивлением увидел на первой странице сверху и снизу черно–бело–красные полосы.

Я был совершенно ошеломлен.

– Скажи‑ка, Ганс, эти черно–бело–красные полосы случайны или это должно служить символом?

При всей «борьбе против сектантства» я не ожидал, что в Москве когда‑либо согласятся на цвета черный–белый–красный.

– Нет, это не случайность. Движение «Свободной Германии» не просто продолжение антифашистского движения в обычном смысле, а, как ты, вероятно, уже увидел в воззвании, ставит себе цель соединить все силы против Гитлера, включая и немцев–националистов, консерваторов и, даже, национал–социалистов, если они стоят в оппозиции к Гитлеру. Моя заинтересованность побудила его, очевидно, раскрыть больше, чем полагалось.

– Перед основанием «Национального комитета» состоялся целый ряд важных совещаний. Сначала движению «Свободная Германия» предложили черно–красно–золотое знамя, но советские друзья высказали некоторое опасение. Особенно против этого возражал Мануильский. Черно–красно–золотое знамя, говорил он, напоминает Веймарскую республику – время слабости, кризиса и безработицы и это стеснит движение. Черно–бело–красное знамя гораздо лучше, так как оно очень популярно и в офицерском корпусе вооруженных сил Германии и будет действительно способствовать расширению фронта национального движения.

Когда я уже собрался уходить, Ганс Мале задержал меня еще раз.

– Скоро будет решен вопрос твоей дальнейшей деятельности. Послезавтра должен придти пароход из Уфы и тогда будет созвано совещание всех курсантов немецкой группы школы Коминтерна. «Пароход из Уфы» был одной из главных тем разговоров в гостинице «Люкс». Каждый знал, что за этим кроется. Дело шло о возвращении последних, в свое время эвакуированных в Уфу, партийных руководителей и сотрудников Коминтерна и выпускников школы Коминтерна в Кушнаренкове.

Некоторые из нас пошли к месту причала парохода. К удивлению всех пароход пришел во время. Встреча была радостной. На палубе стоял Бернгард Кёнен и радостно махал мне рукой.

– Ну, что нового в Москве?

– Первый номер газеты «Свободная Германия». Между прочим, движение имеет свое знамя.

– Какое?

– А ну‑ка, Бернгард, угадай! Он немного подумал.

– Не думаю, что красное знамя. Вероятно, Национальный комитет решил взять черно–бело–золотое знамя.

– А вот и не угадал, – заметил я смеясь, – Национальный комитет принял черно–бело–красное знамя.

Бернгард вдруг стал серьезным.

– Ведь это абсурд. Этого не может быть. Такими вещами не шутят.

– Но я тебе говорю совершенно точно, Бернгард. У Национального комитета действительно черно–бело–красное знамя.

Бернгард рассердился всерьез. Он все еще думал, что воспитанник школы Коминтерна разрешает себе скверные шутки.

Он отвернулся от меня со злым лицом, и я не знаю, что он подумал или сказал, когда убедился, что «Свободная Германия» действительно приняла цвета знамени вильгельмовской кайзеровской империи.

Несколько дней спустя немецкие выпускники школы Коминтерна были собраны в одной из комнат гостиницы «Люкс». Совещанием руководил Ганс Мале, который в то время был ответственным среди молодых партийных работников. Мы знали, что на этом совещании должен будет решаться вопрос о нашем определении, и поэтому окружили Маля и с нетерпением ждали, что он скажет. Он хотел было уже начать с политического введения, как взгляд его упал на меня.

– Тебе совсем не надо было приходить на это совещание. Твое дело уже решено. Ты будешь работать в Национальном комитете «Свободная Германия».

Я был очень обрадован. Именно этого я и хотел. Ганс Мале протянул мне клочок бумаги, на нем стояло – «Филипповский переулок».

– Это адрес, – заметил он. – Ты должен будешь представиться там майору Пику.

До сего времени я ничего не знал о существовании «майора Пика», но меня уже давно научили не задавать ненужных вопросов. Я простился с выпускниками немецкой группы и через несколько минут уже шагал по дороге к моему новому месту работы: в Национальный комитет «Свободная Германия».

«ИНСТИТУТ № 99»

После тщательной политической и пропагандной подготовки, после опубликования воззвания в существовавшей тогда газете для немецких военнопленных в СССР «Свободный голос», 12 и 13 июля 1943 года в зале Красногорского городского совета был основан Национальный комитет «Свободная Германия».

Советская пресса уделила этому событию много места – целая страница «Правды» была отведена для воззвания Комитета в русском переводе.

По ходившим тогда слухам, эмигрантские круги в гостинице «Люкс» надеялись, что в основании Национального комитета будут принимать участие, и даже войдут в его состав, некоторые высшие офицеры. Но надежды эти не оправдались. Когда 5 июля 1943 года около Курска началось немецкое контрнаступление некоторые из этих высших офицеров заколебались в своей готовности примкнуть к Национальному комитету. Таким образом в Национальный комитет вошли только немногие офицеры. Среди вошедших были: майор Гоман, сын известного гамбургского судовладельца, капитан Гадерман, основатель первой антифашистской офицерской группы в Елабуге зимой 1941/42 годов, майор Гетц, один инженер из Кенигсберга и лейтенант граф Генрих фон Эйнзидель.

Со стороны эмигрантов туда вошли члены эмигрантского руководства КПГ: Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Вильгельм Флорин (скончавшийся в июле 1944 года), Герман Матерн, Антон Аккерман, Эдвин Гёрнле и Марта Арендзее. Вошли в него и некоторые антифашистские писатели, эмигрировавшие в СССР – Иоганнес Бехер, Вилли Бредель, Теодор Пливье, Густав фон Вангенгейм и Фридрих Вольф. Президентом Национального комитета оказался Эрих Вейнерт, что всех нас очень удивило.

Церемония основания Национального комитета была заснята на пленку и частично показывалась в советском киножурнале «Союзкиножурнал» во всех кинотеатрах Москвы. Я тоже ходил смотреть этот журнал и ясно чувствовал удивление советской публики, видевшей на экране своих недавних врагов в полной форме и с орденами, к которым они теперь должны относиться, как к друзьям. Вскоре после своего основания, примерно в середине августа 1943 года, Национальный комитет переехал из Красногорска в Лунево (около 35 км от Москвы), в бывший Дом отдыха для Железнодорожников.

На протяжении всей моей полуторагодовой деятельности в Национальном комитете, мне ни разу не пришлось побывать в Луневе и познакомиться с членами Национального комитета из группы военнопленных, если не принимать во внимание нескольких случайных встреч. Я жил и работал только с немецкими эмигрантами, из которых 12 человек были членами комитета.

В первые же дни моей новой деятельности я установил, что существуют два «Национальных комитета»: «официальный» – в Луневе и «неофициальный», состоящий из нескольких эмигрантов и находящийся в здании на одной из боковых улиц, отходящих от Арбатской площади в Москве.

Это здание производило впечатление заброшенного дома. Ни одной вывески, указывающей на то, что здесь находится какое‑либо учреждение. Неужели здесь действительно помещается, так широко пропагандированный Национальный комитет «Свободная Германия»? С сомнением в душе я поднялся по лестнице. Никакого указателя – ни фамилии жильцов, ни вывески учреждения… На четвертом этаже я увидел открытую дверь. Тут же, при входе, за столом сидел молодой советский офицер.

– Куда вы, товарищ? – спросил он меня по–русски.

Я немного запнулся.

– Собственно говоря, я ищу Национальный комитет «Свободная Германия», – сказал я нерешительно.

– Заходите, это здесь.

Озадаченный, я вошел в переднюю. Навстречу мне поднялся советский офицер в форме майора.

– Майор Пик, – представился он.

– Вольфганг Леонгард, – ответил я, так как имя Линден отошло_в прошлое.

Советский майор Пик (только позже я узнал, что он был сыном Вильгельма Пика) говорил по–немецки. Я был удивлен, так как до сих пор не встречал еще немцев в советской военной форме.

– Я о тебе слышал и очень рад видеть тебя здесь. Я представлю тебя сразу же товарищу Карлу Марону.

Майор Пик повел меня по коридору, по обе стороны которого находилось от 8 до 10 комнат. Большинство из них было пусто. Очевидно учреждение еще только–только создавалось. В последней комнате, куда мы вошли, стояло несколько столов и стульев. За горой манускриптов и коробок с сигаретами сидел добродушный с виду и немного полный мужчина лет 40. Это был Карл Марон. Я высмеял бы того, кто мне тогда бы сказал, что Марон через несколько лет будет шефом Народной полиции в советской зоне Германии, так это к нему не подходило.

Он читал газету и предложил мне сигарету; казалось, ничто не могло вывести его из равновесия.

– Что ты здесь будешь делать, я не знаю, – заметил Пик. – У меня задание руководить организационной стороной устройства Национального комитета. Больше ничего. Во всем остальном держись Карла Марона.

Карл Марон рассмеялся.

– Я тоже ничего не знаю. Через несколько дней здесь будет, вероятно, уже все оборудовано и тогда ты приступишь к работе. А пока приходи каждый день в 10 часов утра и приноси с собой что‑либо почитать, так как больше нечего будет делать.

Этого ему не пришлось говорить дважды, – я приносил с собой каждый день книгу Верфеля «Сорок дней Мусадаха» с увлечением читал ее и ждал, что будет дальше. Ждать мне, однако, пришлось не долго.

В невероятно, для советских условий, короткое время, пустой этаж превратился в оборудованное в современном стиле учреждение. И еще раз я смог убедиться, что советские организации могут иногда действовать очень быстро, особенно, если за ними кроется заинтересованность какой‑то крупной силы, что было очевидно и в этом случае.

Майор Пик исчез и на его место появился добродушно выглядевший мужчина по имени Козлов, который скромно заявил, что готов выслушать все просьбы и желания, если они касаются технических и организационных вопросов.

Очень скоро выяснилось, что Козлов совсем не был таким маловажным лицом, каким он держал себя. Как военный партийный деятель он был уполномочен ЦК ВКП(б) взять на себя организационное руководство и поддерживать связь с советскими инстанциями.

Однажды у нас появился еще один русский, молодой неразговорчивый блондин, который не представился и говорил очень мало. Нетрудно было догадаться, что это – начальник кадров. Из разговоров мы узнали, что его зовут Воробьев (во всяком случае, он так себя называл у нас). Больше нам ничего о нем не было известно, так как он, как и большинство советских начальников кадров, предпочитал улаживать дела кадров при закрытых дверях.

Между тем, все комнаты были уже заняты. Почти ежедневно прибывали новые эмигранты. Стучали пишущие машинки, писались отчеты, создавались архивы и беспрерывное движение показывало, что здесь зарождается новая важная инстанция.

Комнаты были распределены таким образом: две комнаты оставили для руково–дителей Национального комитета: в одной помещался Эрих Вейнерт, в другой – Вальтер Ульбрихт. В остальных комнатах находились: редакция газета «Свободная Германия», редакция радиостанции и секретариат «подлинного» Национального комитета.

Создание и оборудование прошло без больших затруднений, если не считать одного маленького инцидента. Однажды мы услышали из соседней комнаты громкую ругань.

– Что там такое?

Карл Марон, с сигаретой во рту, равнодушно заметил:

– Это Вальтер Ульбрихт.

Выйдя в коридор, я узнал, что дело касалось письменного стола. Стол был недостаточно большим для Ульбрихта, Но инцидент был вскоре улажен. Услужливый Козлов уже вмешался.

– Извините, товарищ Ульбрихт, это просто технический недосмотр.

Мне показалось, что он при этом иронически улыбнулся, В тот же самый день у Ульбрихта стоял уже большой письменный стол.

Две других комнаты были заняты под редакции итальянской, венгерской и румынской газет для военнопленных. Комнаты были гораздо меньше и выглядели по сравнению с просторными комнатами Национального комитета, как «бедные родствен–ники». Итальянская газета редактировалась Лонго, одним из выпускников школы Коминтерна, сыном крупного работника КП Италии.

Через несколько дней мы были вызваны к Воробьеву. Он принимал нас поодиночке. Каждый из нас получил отпечатанное удостоверение, на котором кроме имени и фамилии большими буквами стояло:

СССР

Институт № 99

– Это на случай надобности при сношениях с советскими службами и учреждениями. Если вас будут спрашивать вашем месте работы, не называйте Национального комитета, вы работаете в «Институте №99». Итак, для советских учреждений мы были «Институт №99». Кем же мы были по отношению к действительному Национальному комитету?

Только после недели моей работы я составил себе ясное оставление: в Луневе, официальном местопребывании Национального комитета «Свободная Германия», находились немецкие солдаты и офицеры, которые присоединились к Национальному комитету или были даже его членами, там они имели и свою редакцию газеты и свою радиостанцию. Вскоре за нами утвердилось название «Городская редакция» и «Городской комитет». И здесь работали исключительно немецкие эмигранты. Большинство членов Луневского Национального комитета хотя, вероятно, и знали о существовании «Городского комитета», но не были информированы о роде нашей деятельности.

Я вскоре убедился, что действительная политическая деятельность редакции выполнялась в этих комнатах, а не в официальном Национальном комитете.

РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ «СВОБОДНАЯ ГЕРМАНИЯ»

– Ты будешь сотрудничать в газетной редакции. Завтра сюда явится главный редактор и ты должен будешь сразу ему представиться, – заметил мимоходом Марон.

– Кто же главный редактор?

– Рудольф Гернштадт.

Рудольф Гернштадт? До сих пор я не слыхал этого имени, и, так как я знал все важнейшие партийные документы, я мог с уверенностью сказать, что он еще ни разу не подписал ни одного партийного воззвания. Более того: его имя не стояло даже под воззванием к немецкому народу от 30 января 1942 года, под которым подписались все видные эмигранты. Его имени не было также под воззванием к образованию Национального комитета. На следующее утро я постучался в дверь к главному редактору. За письменный столом сидел необыкновенно хорошо одетый мужчина. Же– стом он пригласил меня сесть.

– Итак, вы – Вольфганг Леонгард, – начал он разговор. Я невольно сжался. В первый раз в Советском Союз немецкий эмигрант обращается ко мне на «Вы».

– Вы работали раньше когда‑либо в редакции газеты? Он задавал вопросы с вежливым превосходством и небольшой иронией в голосе.

– Нет, я недавно окончил политическую школу, в которой мы только слегка касались журналистики.

Я нарочно выбрал выражение «политическая школа», так как не знал могу ли я назвать школу Коминтерна этому на вид рядовому гражданину. Все это было по меньшей мере странным.

– Политические школы меня не интересуют. Я Вас спрашиваю о работе в редакции газеты.

– Нет, в редакции газеты я до сих пор не работал.

– Вы должны будете многому научиться, так как работа в редакции тяжела и ответственна. Я полагаю, что Вам ясно, что Вы должны будете начать с азов.

Гернштадт был вежлив и холоден. Во все время разговора он оставался при своем «Вы». Он не говорил ни о «борьбе за свободу немецкого рабочего класса», ни о партии. Он вел себя так, как, в моем представлении, вел бы себя главный редактор большой капиталистической газеты. Я был совершенно потрясен.

Наконец Гернштадт заговорил о моей работе.

– Вы должны будете держать связь с типографией, читать корректуру, помогать русскому метранпажу при верстке и, в первую очередь, обрабатывать все поступающие к нам информационные бюллетени.

Ежедневно прибывали целые горы материалов со службы радиоподслушивания при институте №205, наследнике Коминтерна, в которых были все сообщения и комментарии радиостанций как гитлеровского блока, так и антигитлеровской коалиции. Это были специальные бюллетени, которые я знал еще со школы Коминтерна, между ними был также и «красный бюллетень» радиопередач «Свободной Германии». Само собой разумеется, что я никому не должен был говорить о содержании всех этих бюллетеней.

Вскоре после того как я начал работу, меня позвал к себе Гернштадт:

– Нам необходимо иметь определенный материал по вопросам экономики Германии, я хотел бы Вас попросить достать этот материал. Из этого списка Вы увидите, какие именно темы нас интересуют.

Сначала я не знал, что мне делать, так как все это были специальные темы.

– Не беспокойтесь. На все эти темы у нас имеется достаточно материалов в институте №205. Вы должны обратиться к Гертруд Келлер, и она даст Вам соответствующие справки.

Гернштадт сразу же позвонил а институт №205 и сообщил Геминдеру, который был в то время начальником этого института, о моем приходе. Геминдер принадлежал тогда к высшим партийным работникам. Никто не мог пройти в институт без специального пропуска, подписанного Геминдером. Даже самый отъявленный пессимист не мог бы предположить, что 9 лет спустя, в октябре 1952 года, он будет расстрелян в Чехословакии вместе со Сланским, как «враг народа».

Переступая на следующее утро порог института №205 с пропуском Геминдера в кармане, я все еще сомневался, что мне удастся достать весь нужный материал.

Мой скептицизм оказался беспочвенным. В громадных залах института находилась исключительно богатая библиотека с обширным материалом по всем политическим и хозяйственным вопросам, аккуратно разобранная по странам и темам. Библиотека содержала все важнейшие сочинения, изданные за границей по вопросам политики и экономики. В Другом зале хранились папки с вырезками из газет – тоже по странам и темам.

Гертруд Келлер подчинялся целый штат работников, которые были ответственны за отдельные страны и области. Между ними находилось также и несколько выпускников школы Коминтерна. Беспрерывно звонил телефон. Партийные работники различных стран, редакторы так называемых нелегальных радиостанций, а также и сотрудники института №205 нуждались в материалах и различных справках. В большинстве случаев эти просьбы удовлетворялись в течение нескольких минут и материалы доставлялись через посыльного. Мой список тем никого не удивил.