Текст книги "Революция отвергает своих детей"

Автор книги: Вольфганг Леонгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)

– Будьте добры, присядьте в читальне. Вы получите сейчас же через нашего немецкого сотрудника нужные Вам вырезки из немецкой, союзной и нейтральной прессы по интересующим Вас темам.

И действительно через несколько минут мне было все доставлено. Я мог только удивляться богатству материала, а также полноте и точности, с которой он собирался, прекрасной организованности и быстроте доставки его.

По–видимому, институт № 205 не имел недостатка ни в специалистах, ни в финансах. Всем этим он обладал как будто в неограниченном количестве. Это мое первое впечатление было подкреплено и многими моими дальнейшими посещениями института №205 в течение года[8]8
  В Западной Германии я не видел еще такого института, который располагал хотя бы приблизительно таким количеством материала о Советским Союзе и странах восточного блока и так был бы оборудован и организован, как советский институт №205, который собирал и обрабатывал материалы о странах свободного мира.


[Закрыть].

Почти каждую неделю я должен был туда ездить для подбора и составления материалов, необходимых для нашей газеты. Это была самая интересная для меня деятельность, так как здесь я мог получить полную картину Германии, гораздо правильнее, чем это давалось в официальной советской прессе. Кроме того, атмосфера в институте мне нравилась гораздо больше, чем в редакции «Свободная Германия» в институте №99, состоявшей тогда из четырех редакторов. Вскоре я ближе познакомился с ними.

Лотар Больц писал статьи о Германии, которые в большинстве случаев шли без подписи. Он работал очень усердно, внимательно прочитывал все бюллетени с выдержками из гитлеровских газет и по этим выдержкам составлял свои статьи. Мне казалось, что он знал Гернштадта и раньше, так как у него, из всех редакторов, были с ним наилучшие отношения. Как и все, кто долго жил в Советском Союзе, он мало говорил о себе. Из его скупых рассказов я все‑таки смог установить, что он был раньше юристом в Верхней Силезии и живет уже долгие годы в Советском Союзе. Он работал редактором немецкой газеты «Красная газета» («Rote Zeitung») в Ленинграде, «Немецкой центральной газеты» («Deutsche Zentralzeitung») в Москве, а также учителем немецкого языка и литературы в Новосибирске. Однако его имя не появлялось ни в одном из официальных партийных заявлений. Тот факт, что его статьи продолжали печатать в газете без подписи, наводил на мысль, что его не хотели раскрывать. В то время невозможно было предвидеть, что он станет руководителем «Национально–демократической партии» в советской зоне и министром иностранных дел ГДР.

Вторым человеком в редакции был Альфред Курелля. Он не находился постоянно в редакции, а приходил только в «особых случаях». Сам он писал мало. Очевидно его главным заданием были правка статей офицеров «Национального комитета» в Луневе, оформление газеты и выработка политической линии, которая обсуждалась в большинстве случаев в комнате Гернштадта, причем очень часто без участия остальных редакторов.

Ясно очерчена была деятельность Карла Марона. Он писал военные комментарии для газеты, которые были всегда подписаны его именем. Вся наша относительная свобода выступала в этих комментариях. Они сильно отличались от официальных советских сводок и часто содержали прогнозы, являвшиеся ценнейшим вкладом, в газету.

Последним я должен назвать Эрнста Гельда, который был раньше театральным режиссером, эмигрировал затем в Советский Союз. Его подпись как «представителя немецкой интеллигенции», стояла под воззванием к немецкому народу от 30 января 1942 года. В газете он должен был взять на себя руководство культурным отделом. Он был приятным человеком и, вероятно, хорошим режиссером, но для работы в редакции был совершенно неприспособлен. Чтобы сформулировать какое‑нибудь сообщение, ему требовалось столько времени, сколько Карлу Марону, для составления двух военных сводок или столько, сколько Лотару Больцу для статьи о Германии на целую полосу. Он всегда скорбел, однако, о том, что не может как следует помочь.

Несмотря на то, что Марон, Больц и Курелля вполне справлялись со своими обязанностями, редакция не представляла собой сплоченного коллектива. Нельзя было не заметить, что все нити держал в руках один Гернштадт. Каждый сотрудник редакции должен был ему приносить свои статьи, как ученики свои сочинения учителю, и получал все обратно с вычеркиваниями и изменениями без всяких объяснений. Связь шла больше через личную секретаршу Гернштадта, Гордееву, австрийку, вышедшую замуж в России и явно пользовавшуюся покровительством Гернштадта.

Рудольф Гернштадт о себе рассказывал мало. Прочтя его первые статьи, я был просто восхищен. Они были какими‑то совершенно «другими». Когда я рассказал о своем восхищении остальным редакторам, они посмеиваясь заметили, что он был раньше иностранным корреспондентом «Берлинер тагеблат» в Варшаве. Чем он занимался в Советском Союзе было покрыто мраком неизвестности не только для меня, но и для других редакторов. Я знал только, что он был женат на красивой русской женщине, Вале, которая, как и я училась в Московском государственном институте иностранных языков. В отличие от других редакторов, он не жил в гостинице «Люкс» и, как видно, был более связан с советскими инстанциями, чем с эмигрантским руководством КП Германии.

На протяжении многих лет, которые я до того провел в Советском Союзе, мне уже несколько раз приходилось встречаться с таким типом безличного партийного работника. Это были, как правило, люди, которые достигли высокого положения своей жестокостью. Они обычно не выделялись высоким умственным уровнем или особенной интеллигентностью. Что меня всегда удивляло в Гернштадте, это смесь западно–европейской наружности, западной манеры одеваться, западного стиля в статьях, необыкновенного ума с холодной жестокостью, которая только слабо прикрывалась подчеркнутой вежливостью в обхождении с людьми.

Сначала мне казалось, что наша газета не подлежит цензуре. Правда, для того времени это было маловероятным. Для советских условий мы и так имели относительно большую свободу, но совсем без цензуры все‑таки дело не могло обойтись.

В начале сентября 1943 года Гернштадт вызвал меня к себе.

– Я попросил бы Вас отнести эти оттиски в гостиницу «Люкс» для просмотра. – Он назвал мне номер комнаты.

– Кто же должен их просмотреть?

– Спросите Эрне Гере.

Ничто другое не могло меня так удивить, как это сообщение. Я предполагал, что наша газета проходит цензуру или в 7–ом отделении Главного политуправления Красной армии, которое занималось вопросами пропаганды в германской армии, или одним из представителей ЦК ВКП(б). Теперь же выяснилось, что судьбу газеты немецкого Национального комитета решает член руководящего ядра венгеркой компартии в Москве Эрне Гере.

С Гере, ему было тогда 45 лет, мне приходилось часто встречаться. Иногда он навещал и нашу редакцию. То, как к нему относился Гернштадт, показывало, что он пользовался тогда большим влиянием. У него была привычка давать важнейшие политические указания в форме беседы, часто как бы невзначай, и только в интонации слегка звучала подчеркнутость. Манера, с которой он брал в руки оттиски, откладывал в сторону целые страницы и находил сразу важные политические места, иногда с улыбкой зачеркивал какое‑либо слово или заменял его другим, более метким, поражала меня всякий раз.

Те короткие разговоры, которые мы вели друг с другом, его исключительное понимание германских проблем, его тонкое политическое чутье, которое он обнаруживал при просмотре нашей газеты, хорошо сохранились в моей памяти.

Эрне Гере жил в Советском Союзе с 1923 года и играл ведущую роль в аппарате Коминтерна. Во время гражданской войны он был в Испании. Вернувшись в Советский Союз, он в течение всей войны, наряду со своей деятельностью в руководстве венгерской компартии, был не только политическим советником немецкого Национального комитета «Свободная Германия», но и играл, вероятно, важную роль при выработке политических директив коммунистическим партиям других стран. С 1945 года он бессменно принадлежал к ядру венгерского партийного руководства и занимал важные министерские посты в правительстве. Очень возможно, что Эрне Гере, которого можно считать одним из способнейших людей в стране восточного блока, и сегодня не ограничивает свою деятельность одной только Венгрией.

Во время его отсутствия у нас был другой цензор, который представлял собой полную противоположность Гере. Его звали Штумпф, что в переводе на русский язык значит «тупой», и он вполне оправдывал это имя. В противоположность той вежливой, самоуверенной, немного вялой манере, с которой Гере просматривал газету, чтобы внести небольшие поправки в важных местах, новый цензор Штумпф (который, кстати, не жил в «Люксе», а занимал маленькую частную квартиру неподалеку от Никитских ворот), брал дрожащими руками оттиски, основательно усаживался и, боязливо посапывая, принимался внимательно читать газету от первой до последней строчки. Он, вероятно, не привык и цензурировать статьи, которые столь расходились с официальными высказываниями «Правды». Все формулировки, которые по его мнению слишком далеко отступали от официальиых, он подчеркивал и снабжал на полях вопросительными знаками. Даже оттиски статей Гернштадга он правил жестоко и многое заменял типичными формулировками «Правды». Штумпф принадлежал к тому типу боязливых бюрократов, которых все сложные проблемы доводили до головной боли. Сама идея Национального комитета с его офицерами и генералами с черно–бело–красным знаменем была ему глубоко противна. К счастью, этот слишком трусливый бюрократ не имел у нас большой власти. Нередко Гернштадт выбрасывал все изменения, старательно вносимые Штумпфом.

Скоро мне удалось установить, что за нашей газетой следят гораздо более высокие круги. Несколько раз упоминалось имя Мануильского. В этом не было ничего удивительного, так как Мануильский годами был уже на руководящем посту в Коминтерне, и во время войны, в Уфе, он принимал все ответственные решения. Но вероятно даже сам Мануильский не был нашим высшим «советником». Однажды, когда пришлось столкнуться с особенно важным вопросом в статье одного немецкого генерала, Гере, находившийся тогда как раз в редакции, улыбаясь и покачивая головой, заметил: «Замысловатая штука!» При этом, в дальнейшем разговоре, он упомянул имя Щербакова, принадлежавшего тогда к наивысшим партийным кругам. Того самого генерал–полковника Александра Щербакова, который в 1938 году возглавил после Хрущева московскую парторганизацию и который три года спустя на XVIII партсъезде весной 1941 года вместе с Маленковым был избран кандидатом в члены Политбюро. Таким образом, он принадлежал к высшему кругу советского партийного руководства. Вероятно, уже в то время он занимался вопросами внешней политики. Во время войны он был начальником Главного политуправлений Красной армии (ГлавПУРККА) и одновременно начальником Совинформбюро, которое ежедневно выпускало фронтовые сводки.

Он умер 11 мая 1945 года через два дня после окончания войны. Официально было объявлено, что смерть его наступила от сердечной болезни. А через 8 лет, 13 января 53 года, объявили, что Щербакова умертвили кремлевские специальными медикаментами. Это обвинение было снято через несколько недель, 4 апреля, когда арестованные врачи были освобождены.

Оставляя в стороне причину смерти Щербакова, отметим еще раз, что во время воины он занимал выдающееся положение, будучи начальником Главного политуправления Красной армии. Само собой разумеется, что он играл большую роль при решении важных военно–политических вопросов. Хотя у нас в редакции его имя упоминалось редко, можно с уверенностью сказать, что важнейшие политические вопросы Национального комитета решал он.

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПЕРЕМИРИЕ

Окантованная черно–бело–красным газета «Свободная Германия», в которой так часто упоминались имена Тауроггена, Йорка, Клаузевица и Штейна, печаталась в типографии «Искра революции», которая находилась напротив нашего дома.

На протяжении всей войны здесь печатались листовки для германской армии, газеты на венгерском, румынском и итальянском языках, и, наконец, выпускаемый Иоганном Бехером немецкий журнал «Интернациональная литература», бывший в то время по значению на последнем месте. С первых же дней я увидел, что функция «человека для связи с типографией» давала возможность заглянуть в интересную и мало известную мне область деятельности Национального комитета. Я видел, какие изменения вносит Гернштадт в статьи, пускаемые в печать. Мне не раз приходилось быть свидетелем значительных изменений первоначального текста статей, внесенных, в большинстве случаев, в последнюю минуту, очевидно по настоянию высших органов.

В первые же недели после основания Национального комитета произошли значительные события.

В конце августа 1943 года в одном из первых номеров газеты на первой странице должны были быть напечатаны, в сенсационном оформлении, приветствия Национальному комитету от различных лагерей военнопленных. Само собой понятно, что речь шла не о стихийных приветствиях, а текстах, которые были продуманы и точно сформулированы в высших органах и только потом переданы «активу» в лагерях военнопленных, чтобы оттуда послать их в «приветственных письмах» в Национальный комитет.

Я с удивлением отметил, что во всех «приветственных письмах» Национальный комитет назывался ядром будущего нового немецкого правительства, и хотя я уже и раньше чувствовал, что Национальный комитет поддерживается высшими органами, эта далеко зашедшая формулировка меня крайне удивила.

Газета уже была готова к печати, когда меня позвал Гернштадт:

– Сообщите, пожалуйста, в типографию, чтобы не начинали печатать, и попросите последние оттиски, мне нужно внести небольшие изменения, – сказал он, как мне показалось, слишком равнодушным тоном.

Через полчаса я относил исправленные оттиски в типографию. Эти «маленькие изменения» оказались, однако, очень значительными: все указания на Национальный комитет, как на «ядро будущего немецкого правительства» были Гернштадтом вычеркнуты. И пока русский метранпаж и наборщик ругались по поводу предпринятых в последнюю минуту изменений, я раздумывал, какое же событие в конце августа 1943 года могло повлиять на внезапное разжалование Национального комитета.

Это было не единственной странностью в первые недели существования Национального комитета. Во второй половине августа у нас в институте № 99 говорили, что с 1 сентября 1943 года, к четвертой годовщине начала войны, должен быть основан «Союз немецких офицеров» («Bund Deutschеr Offiziere»), прежде всего, из тех офицеров среднего и высшего состава, и даже генералов, которые в июле 1943 года еще не были готовы присоединиться к Национальному комитету и для которых, как мы тогда выражались, «поставленная цель» заходила слишком далеко. К 1 сентября было все уже подготовлено для создания «Союза». Основание «Союза немецких офицеров» было внезапно отложено и о нем перестали говорить. О причинах этого не было дано никаких разъяснений.

10 дней спустя произошел новый поворот и 11–12 сентября спешно был основан «Союз немецких офицеров» под председательством генерала фон Зейдлица.

Сначала я думал, что неожиданная отсрочка продиктована техническими трудностями, но в это же время произошло третье событие, которое меня вконец обескуражило.

Это было в первой половине сентября 1943 года. Я получил от Гернштадта статью под заглавием «Перемирие – требование момента». Перемирие?! Я невольно отшатнулся. Официальный лозунг Национального комитета тогда гласил:

«Свержение Гитлера и отвод немецких войск к границам Рейха».

О перемирии до сих пор не было и речи. С огромным интересом и вниманием прочел я эту статью. Слово «перемирие» попалось в ней два раза и вообще она была написана в необычном тоне. Статья не обращалась в первую очередь к генералам и офицерам – противникам Гитлера, а фактически хотя и косвенно предлагалось перемирие официальным инстанциям гитлеровского правительства. Было ясно, что такая передовица могла быть продиктована только самыми высшими органами Советского Союза. С напряжением я ожидал дальнейшего. Статья, пока что, оставалась неизмененной и уже прошла обе корректуры Гернштадта. Верстка была закончена и ночью должны были начать печатание.

Около 12 часов ночи в типографии неожиданно появился Гернштадт. За несколько минут до начала печатания он взял оттиски первой страницы и, что‑то пробормотав насчет «небольших изменений», удалился.

Когда он вернулся, заголовок передовицы был изменен, все намеки о заключении перемирия были сняты Гернштадтом и заменены совершенно другими формулировками.

Всю ночь, пока я вместе с Карлом Мароном заканчивал верстку и ожидал первых готовых экземпляров, я все время думал об этих странных переменах.

Неужели действительно существовала возможность перемирия с фашистской Германией? Эти мысли я отбросил тогда, как слишком фантастичные. И только много лет спустя мне стало известно, что в первой половине сентября 1943 года в Стокгольме велись переговоры о перемирии между фашистской Германией и Советским Союзом.

По утверждению фон Клейста в его книге «Между Гитлером и Сталиным», которое мне кажется совершенно правдоподобным, авторитетные руководители Советского Союза питали тогда большое недоверие к своим западным союзникам и не отвергали возможности заключения сепаратного мира с фашистской Германией. Тщательно подготовленные связи, как пишет фон Клейст, были неожиданно оборваны по приказу Гитлера.

Этот подготовлявшийся контакт, который должен был состояться в первой половине сентября 1943 года в Стокгольме, и повлиял, вероятно, на политическую линию Национального комитета. Вполне понятно, что при такой ситуации Национальный комитет не мог быть представлен как ядро будущего правительства Германии. Поэтому‑то, очевидно, и все указания в этом направлении должны были быть вычеркнуты. Отсрочка основания «Союза немецких офицеров» стояла, по–видимому, также в связи с этими событиями.

Подготовленная Гернштадтом статья в газету «Свободная Германия» должна была, очевидно, еще больше укрепить и подчеркнуть предложенное Советским Союзом перемирие. Вероятно сразу же после срыва переговоров было сообщено Гернштадту, чтобы он изменил свою статью. Вероятно даже, что Гернштадт, принадлежавший к числу немногих эмигрантов, поддерживавших связь с высшими советскими инстанциями, знал об этих прощупываниях возможности мира, если не все, то хотя бы часть.

Оттиск первоначального текста статьи Гернштадт взял с собой. Так и исчез этот единственный печатный документ о попытке со стороны СССР осенью 1943 года в Стокгольме войти в контакт с фашистской Германией для заключения перемирия, что известно сегодня только по мемуарам.

ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ НАЦИОНАЛЬНОГО КОМИТЕТА

Оглядываясь на прошлое, я вижу, что наибольшее значение Национальный комитет имел, пожалуй, в первые месяцы его существования, примерно до конференции в Тегеране в конце ноября 1943 года. Основание «Союза немецких офицеров» 11–12 сентября 1943 года приблизило к идее Национального комитета целый ряд генералов и высших офицеров. «Союз немецких офицеров», по меньшей мере в первые месяцы его деятельности, никак нельзя было назвать придатком Национального комитета, наоборот, он пользовался некоторой самостоятельностью и управлялся собственным Центральным комитетом. В отличие от Национального комитета «Свободная Германия», который по замыслу должен был стать во главе целого движения, в «Союз офицеров» мог просто записаться каждый офицер.

14 сентября 1943 года на общем собрании была согласована деятельность Национального комитета и «Союза немецких офицеров». Президиум Национального комитета был пополнен отдельными руководителями из «Союза немецких офицеров»: президент «Союза немецких офицеров» генерал Вальтер фон Зейдлиц и генерал–лейтенант Эдлер фон Даниельс стали вице–президентами Национального комитета. Генерал–майор д–р Корфес, генерал–майор Мартин Латман, полковники Луитпольд Штейдле и ван Ховен вошли в Национальный комитет, как представители «Союза немецких офицеров». Таким образом, Национальный комитет насчитывал тогда уже свыше 50 членов.

В связи со вступлением бывших немецких генералов в Национальный комитет, возросла численность членов комитета и увеличилось его значение. А судя по частым посещениям Эрне Гере, чувствовалась заинтересованность в нем со стороны советского правительства.

На возрастающее значение Национального комитета указывало также и число приветственных писем от союзников и нейтральных государств.

В первые месяцы чувствовалась большая разница между пропагандой Национального комитета и «Союза немецких офицеров», с одной стороны, и пропагандой 7–го отдела Главного политуправления Красной армии, с другой.

В то время как 7–й отдел в своей пропаганде призывал немецких солдат и офицеров к прекращению военных действий, ничего подобного Национальный комитет не делал, наоборот: главной мыслью Национального комитета было тогда свержение Гитлера и организация отвода немецких войск к немецким границам, чтобы иметь выгодную исходную точку для заключения мира с союзниками.

С 28 ноября по 1 декабря 1943 года в Тегеране состоялась конференция «Трех великих», которая способствовала созданию более тесных отношений между Советским Союзом и западными державами.

Из советской прессы и внутриполитической пропаганды мы вскоре ощутили, что после Тегеранской конференции отношения с западными союзниками стали действительно лучше. Это отразилось также на политической линии и работе Национального комитета.

Уже в декабре 1943 года в городской редакции и в гостинице «Люкс» держались упорные слухи, что проводимая до сих пор политическая линия Национального комитета себя не оправдала и не соответствует данной ситуации.

Председатель Национального комитета Вейнерт заявил:

«Мы вступаем во второй этап нашей деятельности. Он требует от нас организации широкого фронта борьбы солдат, народа и Родины. Положение изменилось. Наши лозунги должны быть своевременны. В данный момент работа на фронте является нашей наиважнейшей задачей».

После этого Вильгельм Пик обнародовал новую политическую линию:

«Бессмысленно ждать того момента, пока в Германии найдется генерал или какой‑нибудь крупный капиталист, который сможет в последний момент помешать Гитлеру закончить свое преступное дело. И, кроме того, очень сомнительно, найдутся ли вообще ответственные люди в армии или экономике, имеющие для этого достаточно силы, ведь они уже слишком многое разрешили Гитлеру. Мы должны поэтому черпать силы для спасения Германии в народе – среди рабочих, крестьян, интеллигенции. Мы должны развязать организованную борьбу немецкого народа… Призыв, который мы направим к фронтовым солдатам, должен звучать так: прекращение военных действий, переход на сторону Национального комитета».

Этим самым смысл и цели Национального комитета были сильно изменены. До Тегеранской конференции это был орган, ставивший своей задачей воззваниями и непосредственными письмами к отдельным полководцам, заставить последних оттянуть свои войска к границе Рейха, создавая тем самым возможность для заключения почетного для Германии мира.

С новой же политической линией, взятой на вооружение с начала января 1944 года, центр тяжести лежал уже на призыве к «народному восстанию против Гитлера» в тылу страны и на пропаганде переходов на сторону Национального комитета на фронте. Национальный комитет с этого времени ограничил свою деятельность доказательствами, что военное положение национал–социалистической Германии безнадежно и призывал солдат к прекращению военных действий. Это практически означало для каждого: сдаваться в плен и сохранить свою жизнь для создания новой Германии. В редакцию газеты все время сообщалось о переходах солдат на сторону Национального комитета. Правда, в то время дело шло, в большинстве случаев, о переходах одиночек или небольших групп, как это имело место около Красноармейска и Звенигорода.

Через несколько недель на фронте произошли события, которые поставили Национальный комитет перед новыми большими задачами.

В конце 1943 года линия Днепра, на которую главный штаб Гитлера возлагал большие надежды, была прорвана на широком фронте советскими частями, которые во многих местах продвинулись далеко на Запад. Тем не менее, на западном берегу Днепра по приказу Гитлера укрепилось около 10 дивизий. Было не трудно предвидеть, что все эти войска можно необыкновенно легко окружить, что и случилось в последние дни января, когда ударные клинья 2–го Украинского фронта, продвигавшиеся с юга, соединились с другими ударными клиньями, оперировавшими с севера. Таким образом, в районе города Корсунь–Шевченковское, западнее Черкасс, по данным, опубликованным тогда в Советском Союзе, было окружено от 70 000 до 80000 солдат и офицеров германской армии. По приказу свыше в специальном поезде вместе с советским генералом на фронт поехали тогда генералы фон Зейдлиц и д–р Корфес вместе с другими немецкими офицерами Национального комитета, чтобы там, на фронте, повлиять на события.

Генерал фон Зейдлиц направил генералу Либу личное письмо, а окруженные части были забросаны листовками и обращениями. Несмотря на эти пропагандные действия Национального комитета и «Союза немецких офицеров», операция эта не имела большого успеха. Нужно сказать, что условия были тогда неблагоприятными, так как выведенные из резерва и брошенные в бой германские части пробились к линии окружения и создали возможность разрыва кольца (что им действительно удалось сделать, как я узнал только спустя некоторое время от одного доверительного лица). Официально же советская пресса умолчала о прорыве окружения и объявила, что 55000 немецких солдат пали на поле битвы, а 18000 сдались в плен. Газета «Свободная Германия» повторила эту советскую версию, хотя и в несколько другой формулировке. Дополнительно было объявлено, что приблизительно половина сдавшихся в плен выразила готовность примкнуть к движению «Свободная Германия». Но и это было взято под сомнение тем же доверительным лицом в частном с ним разговоре. Нельзя было не видеть, что, несмотря на непосредственное участие высших членов Национального комитета и «Союза немецких офицеров», несмотря на газету, листовки и усиленную фронтовую пропаганду, движение «Свободная Германия» потерпело неудачу.

Этот факт не удалось прикрыть отдельными небольшими успехами, которые раздувались газетой и преподносились как огромные.

Весной 1944 года сообщалось о перелете унтер–офицера Гейнца Мюллера из Брауншвейга, который 5 января 1944 года приземлился на одном из советских аэродромов и рассказал, что он вместе со своими друзьями слушал радиостанцию «Свободная Германия».

– Я сразу принял решение, – рассказывал Гейнц Мюллер, – при первом же удачном случае перейти на сторону Национального комитета «Свободная Германия».

Перелету брауншвейгского бортмеханика Мюллера была посвящена статья в несколько столбцов. «На Ю-52 в Национальный комитет» – гласил ее заголовок.

Когда же в марте 1944 года в одном из небольших окружений на Южном фронте в районе Снегиревка–Березноватое 1800 солдат и офицеров сложили оружие, в нашу редакцию поступили сведения, что, действительно, в отличие от Корсунь–Шевченковского окружения, в этих частях знали о Национальном комитете довольно много.

Но это все‑таки не оправдывало надежд, которые возлагались в Москве на создание Национального комитета. И только летом 1944 года Национальному комитету удалось снова поднять свой вес, но мне уже не пришлось пережить это время в редакции газеты.

ДИКТОР РАДИОСТАНЦИИ «СВОБОДНАЯ ГЕРМАНИЯ»

С течением времени задачи «городского комитета», т. е. института №99, так расширялись, что помещение оказалось для нас слишком тесным. Козлову, нашему связному с советскими инстанциями, честолюбивые мысли не давали покоя. Он хотел сделать «свое» учреждение как можно удобней и просторней, хотя сам в нем никогда не работал.

– Я кое‑что предприму, – утешал он нас.

Еще в мирное время в Москве было чрезвычайно трудно достать необходимое помещение, не говоря уже о дополнительной площади. Многие важные организации должны были годами дожидаться ордера на помещение. Теперь же, в разгар войны, получить помещение для канцелярий казалось невозможным. Но я ошибался.

Через несколько дней Козлов возвратился сияющим.

– Мы нашли что‑то особенное! – торжествующе объявил он нам.

Мы были сразу же приглашены на осмотр нового помещения и через четверть часа уже стояли перед импозантным зданием на Обуховской №3.

Этот дом тоже находился в центре города, недалеко от бульварного кольца трамвайной линии «А». Очевидно, это был раньше особняк какого‑нибудь купца или высокопоставленного чиновника. В доме были большие комнаты с высокими окнами и весь он был окружен садом. Прекрасный, по московским понятиям, въезд вел ко входу в здание. Этот дом я уже и раньше знал. До начала войны в 1941 году это был «Дом для эмигрантов». Много лет в этом здании жили, правда, в очень уплотненных условиях, немецкие и австрийские эмигранты. И так как часть из них была выслана в Казахстан, а часть эвакуирована в Томск, то здание теперь пустовало.

Для наших целей оно нам показалось слишком большим.

– Неужели весь этот дом предназначен только для института №99?

– Нет, не весь. Половина. Во второй половине будет находиться другая организация.

– Какая же?

Козлов в некотором смущении почесал затылок.

– Польский Комитет национального освобождения. Его смущение было понятным. Такое «сожительство» было в политическом отношении не совсем удачным. Уже весной 1944 года намеками говорили о будущей немецко–польской границе, которая для Германии была не особенно выгодной. Козлов, которому эта мысль была неприятна, успокаивал нас:

– Эти две организации будут, конечно, совершенно отделены друг от друга. В доме есть два отдельных выхода, так что вы сможете работать совершенно спокойно, не опасаясь какого‑либо контакта с Польским Комитетом.

Но не прожив еще и двух недель в этом здании, мы прочитали в одной из нацистских газет, что в Москве немецкий и польский национальные комитеты, помещаются в одном здании и работают вместе. Это сообщение всех довольно сильно взволновало. Нам было не понятно, каким образом этот факт, в разгаре войны, так скоро стал известен нацистам.

В редакции, после переселения в новое здание, произошли некоторые перемены. Мы получили двух новых членов редакции: Вилли Эйльдермана и Петера Флорина.

Вилли Эйльдерман незадолго перед этим приехал из Северной Африки. Он боролся в Испании и был впоследствии интернирован в Северной Африке, затем после высадки союзников был освобожден и вступил в британскую армию, в рядах которой пробыл некоторое время. На основании одного соглашения он прибыл вместе с несколькими другими товарищами через Тегеран в Москву. Позже я встречал его как работника СЕПГ (Социалистическая единая партия Германии) в Берлине; какое‑то время он работал и в редакции газеты СЕПГ «Единство» («Einheit»).