Текст книги "Революция отвергает своих детей"

Автор книги: Вольфганг Леонгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

Вот пример тезисов по лекции в высшей школе СЕПГ:

Только для внутришкольного употребления

Ф. 1–43–Д-1–9-48

Философия.

Программа лекции:

Диалектика и формальная логика

Значение темы для понимания сущности диалектических противоречий и диалектического метода.

Ссылки на классиков по этому вопросу. Энгельс о формальной логике как о части философии. Ленин об ограниченности формальной логики и о единстве существа диалектики, логики и теории познания. В каком смысле оправдана и необходима формальная логика? Разница между диалектическим противоречием и абсурдом. Различные виды диалектических противоречий, различные стороны, тенденции, силы и явления, переходы, движение, неосновательность, антиномии и т. д.

Противоречие в свете современной науки (структура атома, двойственная природа света и материи).

Недостаточность законов логики как критериев истины.

Практическое значение взаимосвязи диалектики и формальной логики (единство многообразия, эластичность, подвижность, абсолютность с определенностью, ясность и глубина в диалектике).

Ответственный: Виктор Штерн.

Читал: Ганс–Иоахим Менке.

На следующий день Рудольф Линдау представил меня четырем руководителям факультетов Высшей партшколы.

Кафедрой истории заведовал Эрих Патерна, с которым я сотрудничал осенью 1945 года в отделе Агитпропа ЦК компартии. Тогда он был докладчиком по вопросам школьного обучения. Эрих Патерна, ярый поборник школьной реформы, был во время Веймарской республики социал–демократом, но в 1931 году перешел в компартию. Во время национал–социализма он пробыл много лет в Бранденбургской тюрьме. Теперь, наконец, он получил возможность осуществить свои педагогические замыслы. С большим рвением и знанием дела без устали работал он над марксистским взглядом на всеобщую историю и на историю немецкого рабочего движения. Он был типом ищущего революционного ученого и исследователя.

Фрида Рубинер, руководительница факультета «Основы марксизма–ленинизма», также была моей старой знакомой. Я знал ее еще в Советском Союзе, где она была в последнее время сотрудницей VII отдела Главного политуправления Красной армии. Она сразу начала уговаривать меня идти на ее факультет.

– Мне нужен противовес против социал–демократов, – сказала она с отрезвляющей откровенностью.

Виктора Штерна я тоже знал по Москве. В двадцатых годах он играл важную роль в чехословацкой компартии и был делегатом чехословацкого парламента. В 1944 году, когда я бывал в его доме в Москве (он был одним из немногих, не живших в отеле «Люкс»), еще было неясно, в какой стране он будет проводить работу после победы над Гитлером. Но его командировали не в Чехословакию, а в Германию, где он дослужился до профессора, написал работу о диалектическом материализме[20]20
  Эта книга была впоследствии осуждена и изъята из употребления.


[Закрыть] и затем вторую – «Сталин как философ». В Высшей партшколе он заведовал философским факультетом.

С заведующим кафедрой политической экономии Альфредом Лемницом я до тех пор не был знаком; годы нацизма он провел в Германии в тюрьме.

Все четыре заведующих факультетами были из КПГ – Высшая партшкола была одним из немногих учреждений, в которых уже тогда не придерживались паритета при распределении мест между бывшими социал–демократами и бывшими членами компартии. Чтобы изобразить хотя бы «символическое равенство», директору партшколы Рудольфу Линдау был дан впридачу симпатичный, скромный, престарелый социал–демократ, в роли его заместителя, а именно Пауль Ленцер, работавший долгие годы в культотделе СДПГ и в Обществе трезвости. Конечно, против преобладания коммунистов в партшколе он ничего не мог сделать. Он вынужден был ограничиваться тем, что время от времени читал доклады и заботился о культурно–просветительных мероприятиях в партшколе.

Здесь я снова встретил Вальтера Кёппе из «группы Ульбрихта», которого тем временем, успели перевести с политической работы на место завхоза Высшей партшколы. Здесь он чувствовал себя великолепно, хотя ревниво следил за тем, чтобы его величали «товарищ директор».

Поразмыслив, я выбрал исторический факультет и начал изучать методы работы в высшей «кузнице партийных кадров».

С первых же дней мне бросилась в глаза разница в сравнении со школой Коминтерна. Оборудование Высшей партийной школы СЕПГ в Либенвальде в 1947 году было образцовым, лучшим даже, чем в школе Коминтерна в 1942–43 годах. Несмотря на голодное время, питание было отличное. Курсанты получали карманные деньги, а семьям продолжали выдавать зарплату с места работы курсанта[21]21
  В 1952 году вышло общее распоряжение: женатые курсанты получали 800 марок, холостые – 600 марок в месяц.


[Закрыть].

Дисциплина в то время – осенью 1947 года – была далеко не такой строгой, как в школе Коминтерна. Курсанты имели право переписки и могли ездить по выходным дням в Берлин. Территорию школы можно было покидать также и в рабочие дни. Правда, были вечера критики и самокритики, но они никак не могли идти в сравнение с тем, что я пережил в школе Коминтерна. Семинары также не были столь строгими. «Ошибочные взгляды» и «неправильные» формулировки, правда, подвергались резкой критике, но в то время они не влекли за собой немедленного удаления из школы и исключения из партии.

Школа показалась мне, – по сравнению со школой Коминтерна, – почти либеральной. Курсанты, у которых не было возможности такого сравнения и которые не имели представления о том, как будет выглядеть партшкола через несколько лет, были другого мнения.

– Мне кажется, что я здесь нахожусь в смирительной рубахе, – стонал один бывший социал–демократ.

Он рассказывал мне о прежних социал–демократических курсах. После этого я его понял.

Разница между Высшей партийной школой имени Карла Маркса и школой Коминтерна была не только в сравнительно более свободной атмосфере, но и в методах обучения. В школе СЕПГ не изучали ни военного дела, ни методов нелегальной работы. Теоретическая же подготовка была в ней частично более основательной, чем в школе Коминтерна.

По философии курсантам давалось сначала общее понятие о всемирной истории философии; только после этого начиналось подробное изучение марксистско–ленинской философии.

По политэкономии прорабатывались глава за главой «Капитал» Карла Маркса, выдержки из экономических работ Гильфердинга и Розы Люксембург, ленинская теория империализма и политэкономия социализма.

Мы, преподаватели исторического факультета, должны были дать общий обзор всемирной истории. Особенно подробно прорабатывались переходные периоды: переход от рабовладельческого периода к феодализму и переход от феодализма к капитализму. Затем следовали лекции и семинары о немецкой крестьянской войне, движении гусситов, об английской революции, о Великой французской революции и наполеоновских войнах, об американской войне за независимость и, особенно подробные, о революции 1848 года в разных странах Европы. После этого всеобщего обзора прорабатывалась история Германии, начиная с основания Бранденбурга, развитие прусского государства, роль Фридриха II и объединение Германии при Бисмарке. История немецкого рабочего движения не рассматривалась отдельно, а бралась в рамках общей германской истории с 1848 года до настоящего времени. Эта эпоха занимала, естественно, большую часть программы по истории в Высшей партшколе. Лекции по «Основам марксизма–ленинизма» были похожи на лекции в школе Коминтерна. Это были темы, общие для всех восточных партшкол от Эйзенаха до Пекина: класс и классовая борьба, учение о государстве, формальная и реальная демократия, роль рабочего класса, учение о партии, борьба с оппортунизмом, реформизмом и ревизионизмом, стратегия и тактика, крестьянский вопрос, национальный и колониальный вопросы.

Так же, как и в школе Коминтерна, большое внимание обращалось на изучение и критику «враждебных» теорий и взглядов «противника».

Исторический факультет, наряду с другими заданиями, имел задание подчеркивать милитаристический характер основания Бранденбургской Марки, изгнание славян и (тогда еще не было «национального фронта»), реакционный характер прусского государства и, в особенности, развенчивать легенды о Фридрихе Великом.

Принимая во внимание наличие в школе партработников, пришедших из рядов социал–демократов, реформистские отступления Рудольфа Гильфердинга и Карла Каутского в их позднейший период прорабатывались тогда еще очень сдержанно. Так же осторожно относились к Лассалю. Правда, его взгляды критиковались, но его роль в немецком движении не изображалась столь негативно, как в школе Коминтерна. Август Бебель, значение которого так выдвигали на объединительном съезде в 1946 году, считался в то время еще полностью неприкосновенным и преподаватели–коммунисты шептались между собой:

– С ним надо обращаться, как с сырым яйцом.

В то время в партшколе считалось очень важным умение не только формулировать утверждения, но и приводить доказательства. Курсантам рекомендовали читать и изучать противоположные философские точки зрения. Курсанты изучали во всех подробностях, как следует разбивать утверждение о существующем, якобы, «марксистском детерминизме», подробно разбиралось взаимоотношение логики и диалектики и регулярно поступали отпечатанные на гектографе материалы под названием «Современные нападки на марксистскую философию», состоявшие исключительно из выдержек из буржуазной и социал–демократической литературы.

Правда, как в школе Коминтерна, так и здесь было сделано важное исключение: работ Троцкого, Бухарина и главных оппозиционных групп, а также книг бывших членов компартии, порвавших со сталинизмом, нельзя было найти в библиотеке и выдержек из них не было в гектографических материалах. Давать на прочтение эти книги казалось руководству СЕПГ в 1947 году в Берлине столь же опасным, как руководству школы Коминтерна в 1942 году в Уфе.

Через некоторое время с этим стало еще строже. Нельзя было произносить даже имен ведущих членов компартии, порвавших со сталинизмом. Когда Артур Дорф, преподаватель факультета «Основы марксизма–ленинизма» и бывший участник испанской гражданской войны, однажды упомянул в своей лекции имя Пауля Фрёлиха (старого соратника Карла Либкнехта и Розы Люксембург, перешедшего в конце двадцатых годов в оппозицию), Фрида Рубинер, руководительница факультета, бросилась, как фурия, на подиум и закричала:

– Я не потерплю, чтобы здесь произносились имена троцкистских предателей!

Около двух третей лекций читались преподавателями Высшей партшколы. Ввиду того, что на каждом из четырех факультетов было от трех до четырех преподавателей и несколько ассистентов, у каждого из них было достаточно времени для подготовки лекций. Контроль был тогда еще не очень строгим – в настоящее время, как я выяснил, дело обстоит иначе. На совещаниях преподавательского состава факультета оговаривались заранее только основные мысли лекций и семинаров; доцентам и руководителям семинаров давалась, в общем, довольно большая свобода. Только от менее обученных, так называемых «слабых», доцентов или ассистентов уже тогда требовали письменно разработанного плана лекций и семинаров.

Кроме нас лекции читали гости из Центрального секретариата СЕПГ, из редакции центрального органа «Единство», из Восточно–Берлинского университета, а иногда и руководящие партработники из стран–сателлитов. Иногда это были лекции, входящие в план нашего обучения, иногда же они касались совершенно других тем, которые считались важными для расширения общего кругозора.

Так, например, Клаус Цвейлинг прочел лекцию «Введение в проблемы биологии», проф. Мейер – «Историческое развитие инструментальной музыки», доктор Поллак – «Вопросы конституции» и «Проблемы юстиции в управлении», проф. Мойзель из Берлинского университета – «О некоторых вопросах из истории XIX века».

Идеологические сдвиги в западном мире подробно разбирались. Например, когда в начале апреля 1948 года в Клаустале (Гарц) состоялся съезд физиков и философов, нас не только подробным образом информировали об этом, но и прочли большое количество лекций, вводивших в проблемы, которыми занимался этот съезд.

Многим курсантам нелегко было заниматься теоретическими построениями физика Иордана или принципом Гейзенберга и тому подобными вещами.

Интересны были также лекции на международные темы. Уже в то время читались лекции о положении на Ближнем Востоке, о революции в Китае (членом партии, только что вернувшимся из Китая). Крупный работник болгарского партийного руководства Драмалев сделал подробное сообщение о положении в Болгарии, в котором сказал гораздо больше того, что можно было прочесть в прессе. В своих докладах по отдельным вопросам текущей политики СЕПГ, руководящие партработники говорили в Высшей партшколе, конечно, гораздо откровеннее, чем на открытых собраниях. Таким образом, мы получали ясное представление о ситуации в советской зоне и о внутренних трудностях партии, – в некоторых случаях нам даже запрещалось что‑либо записывать.

Через несколько недель после моего приезда в партшколу, поздней осенью 1947 года, на конференции преподавательского состава нам сообщили:

– Соответствующие инстанции внесли предложение о расширении партийной школы. Помещения здесь, в Либенвальде, для этого недостаточны. В настоящее время уже проводятся работы по созданию новой партийной школы, которая будет находится в Клейн–Махнове, под Берлином. Переселение произойдет, вероятно, в начале 1948 года.

Принимая это решение, очевидно еще не рассчитывали на такое быстрое ухудшение взаимоотношений между Советским Союзом и Западом, так как новые здания партшколы находились всего в километре от границы американского сектора.

В конце сентября 1947 года Рудольф Линдау сказал мне:

– Сегодня я еду осматривать новые здания. Если хочешь, поедем вместе.

То, что я увидел в этот день, превзошло все мои ожидания, пять громадных, построенных по последнему слову техники, зданий с большими окнами были окружены парком. Гаражи, подземные ходы, соединяющие здания, сотни прекрасно меблированных комнат, каждая на двух–трех студентов. Несколько небольших вилл были отведены для руководителей факультетов. Семейные преподаватели получали виллы в Клейн–Махнове, холостые – прекрасные квартиры в новом здании.

В первых числах января 1948 года мы переехали. После переезда деятельность школы была расширена, число шестимесячных курсов для ответработников было увеличено. Одновременно были введены различные новые курсы.

В начале 1948 года – через неполные три года после капитуляции гитлеровской Германии – этот громадный комплекс зданий, в которых одновременно обучались сотни ответработников, казался нам пределом возможного. Но это было только началом. Шестимесячные курсы для ответработников уже в 1949 году были продлены до девятимесячных; с 1950 года были введены, кроме того, годичные курсы, и осенью 1950 года началось особое заочное обучение при Высшей партийной школе, которое все расширялось и через три года было расширено до пятилетнего заочного курса. В феврале 1953 года начался первый трехгодичный курс; с 1954 года проводились только трехгодичные курсы, заканчивавшиеся государственным экзаменом. К этому времени Высшей партийной школе было дано право присвоения научных степеней.

Высшая партийная школа выпустила – и продолжает выпускать – сотни и тысячи обученных ответработников, убежденных в правильности своего мировоззрения.

ПОСЕЩЕНИЯ УЛЬБРИХТА И ТЮЛЬПАНОВА

Через несколько недель после нашего переселения – это было весной 1948 года – мы почувствовали, что предстоит изменение «генеральной линии». Гротеволь, Пик и Ульбрихт все чаще посещали Высшую партшколу. 16 апреля 1948 года Ульбрихт прочел пятичасовой доклад об общем положении в советской зоне, чтобы указать нам на предстоящие перемены. Ульбрихт открыто говорил о вещах, часть из которых стала «официальной» только через полгода. Важнейшие утверждения его инструктивного доклада были следующие:

В период между 1945 и 1947 годами о многом нельзя было говорить открыто. СЕПГ вынуждена была продвигаться вперед постепенно, как ввиду идеологическо–политической отсталости в партии, так и по внешнеполитическим причинам. До 1947 года были созданы основы антифашистско–демократического порядка. Теперь, весною 1948 года, когда 40% всей продукции находится в руках народных предприятий и капитализм заметно ослаблен, этот период можно считать законченным. То же самое действительно и для сельского хозяйства – земельная реформа завершена, помещичьи земли окончательно и бесповоротно разделены. Теперь необходимо, оперевшись на крестьянина, – бедняка и середняка, – создать организацию для оттеснения кулачества.

Ввиду значительно изменившихся общественных отношений, заявил Ульбрихт, классовая борьба обострилась, но формы и методы классовой борьбы стали иными. «Теперь у нас есть возможность проводить наши требования в жизнь с помощью государственного аппарата. С другой стороны, мы должны стремиться к большей активизации массовых организаций и таким образом изменить политику блокирования в самой ее сущности».

Наша партия стала государственной партией, несущей всю полноту ответственности за народную полицию, плановое хозяйство, сельское хозяйство и культуру.

Политика «блокирования» играла в первый период большую роль. Но в настоящее время реакционные силы буржуазных партий снова подымают голову, чтобы под видом «контроля» свести на нет наши мероприятия.

В настоящее время мы еще не пойдем по пути перехода к однопартийной системе, но должны будем позаботиться о том, чтобы наша партия была ведущей силой в стране. Мы должны будем и в наступающем периоде сотрудничать с обеими партиями. «Было бы, вероятно, неплохо создать еще пару новых», – сказал Ульбрихт, саркастически ухмыляясь. Мы знали, что слова эти не были произнесены впустую – действительно, через два месяца после этого было объявлено о создании «Национал–демократической партии Германии» и «Крестьянской демократической партии Германии». Обе имели своей целью ослабление существующих буржуазных партий (Христианско–демократического союза и Либерально–Демократической партии) и расщепление сил, стоящих вне СЕПГ.

Этот инструктивный доклад Ульбрихта подготовил нас. Уже в середине апреля, к той перемене политического курса, которая радикально изменила всю жизнь советской зоны летом и осенью 1948 года. Теперь были сняты все «тормоза», которые были в силе до конца 1947 года, принимая во внимание ситуацию в остальной Германии и связи с западными союзниками.

С началом провозглашенной Ульбрихтом «новой фазы» на повестке дня оказалась «народная демократия», – система, развивавшаяся в государствах Восточного блока. До весны 1948 года определение содержания и существа понятия «народная демократия» было одной из «неразрешенных проблем», для которых еще не поступало официальных руководящих указаний. Поэтому можно себе представить наше напряжение, когда через несколько дней после доклада Ульбрихта Рудольф Линдау сообщил:

– Послезавтра товарищ Тюльпанов, политический советник при Советской Военной Администрации прочтет у нас доклад на тему о «народной демократии».

Полковник Тюльпанов изучал в Ленинграде философию. После этого был в течение многих лет видным партийным работником. Доклад он читал по–немецки.

Несмотря на то, что перед ним лежала рукопись, он говорил многое свободно, не заглядывая в нее. Более половины своего шестичасового доклада он посвятил анализу происхождения народной демократии. Тюльпанов говорил подробно о «двух признаках зарождения народных демократий» (наличие Советского Союза и общая борьба против фашизма), о «двойственном характере народно–демократической революции» (так как она одновременно и национальная и демократическая революция) и об особенностях классовых сил (союз рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, мещанства и патриотически настроенной части буржуазии). После этого наступило самое решающее. До сих пор мы рассматривали народные демократии – политическую систему стран Восточного блока, – как «прогрессивную» или как «реальную» демократию. Но теперь Тюльпанов разъяснил, что народно–демократическая революция, «если она протекает беспрепятственно, должна неукоснительно перейти в революцию социалистическую».

Народная демократия является переходной формой, создающей предпосылки для социалистического развития. Классовая борьба в народно–демократических странах протекает в особых, новых формах. «Можно было бы говорить о классовой борьбе сверху и снизу», так как партия располагает для ведения борьбы аппаратом власти. Народная демократия это «демократическая диктатура рабочих и крестьян», которая реализуется в форме коалиционного правительства.

– Если буржуазии удавалось проводить свою диктатуру в форме коалиционных правительств, то нам это удалось сегодня провести в обратном порядке, – воскликнул Тюльпанов. – Предоставим буржуазии бороться против государства.

Народная демократия разовьется в диктатуру пролетариата не через новую революцию, а посредством последовательного развития, для которого, однако, необходимо создание единой партии.

С окончанием народно–демократической революции начался, тем самым, процесс превращения этой революции в революцию социалистическую.

Особенно интересными были его замечания о положении в различных восточноевропейских странах весной 1948 года:

– Если мы представим себе реку, один берег которой назовем буржуазной, капиталистической демократией, а другой берег – социалистической формой государства, то мы могли бы сегодня сказать, что Югославия уже достигла другого берега, Болгария делает последние взмахи, чтобы его достичь, Польша и Чехословакия находятся на середине реки, за ними Румыния и Венгрия, проделавшие треть пути, в то время как советская зона Германии сделала только несколько движений, отплывая от буржуазного берега.

Я вспомнил о замечании Миши Вольфа, что Тюльпанов уже осенью 1947 года в узком кругу выступал против аккермановского тезиса, и ждал с напряжением, что он скажет на тему о различных путях к социализму.

Теперь, в середине апреля 1948 года, Тюльпанов, очевидно, счел своевременным уже в более широком кругу, хотя и осторожно, но сузить тезис о различных путях к социализму.

– Существуют специфические формы, отвечающие национальным условиям. Формы и методы могут быть различными, но содержание будет и должно быть всегда одинаковым… Опыт показал, что нет никакого специфического национально–болгарско– го, национально–югославского, национально–польского, никакого особого венгерского или словацкого пути для перехода в социализм[22]22
  Доклад Тюльпанова в Высшей партшколе вскоре вышел в сокращенном и смягченном виде под псевдонимом «Е. Перлинг» в журнале «Нейе Вельт» («Neue Welt»). Всем высшим партийным инстанциям было отдано распоряжение изучить внимательно статью. Краевые и районные партшколы получили распоряжение внести ее в число обязательной литературы. Конечно, нигде не было упомянуто, что за псевдонимом «Е. Перлинг» скрывается политический советник Советской Военной Администрации Германии.


[Закрыть].

Его доклад вызвал множество вопросов и он согласился обсудить с доцентами и лекторами школы еще несколько «дополнительных» тем и ответить на вопросы.

Через полчаса мы сидели с Тюльпановым в кабинете директора. Нам было сказано:

– Все, о чем здесь говорится, предназначено только для информации преподавателей и не должно выноситься на семинары.

Тюльпанов намекнул на предстоящее обострение международных отношений и на «быстрое политическое развитие событий» в советской зоне. Наконец, он начал оживленно рассказывать о подготовке к созданию новой партии.

– По инициативе СВАГ мы провели ряд расследований дел бывших членов и ответственных работников нацистской партии и пришли к убеждению, что там есть силы, которые можно использовать и которые неплохо было бы включить в существующие массовые и партийные организации. В настоящее время освобождается из заключения целый ряд бывших нацистов, с частью из них я вел продолжительные беседы. Чтобы активизировать эти силы, нами было внесено предложение рекомендовать создание партии, в которой бы эти силы сконцентрировались, объединились и смогли бы стать полезными для дальнейшего развития зоны. Партия будет, вероятно, называться национал–демократической партией.

В заключение он добавил:

– Этим силам надо будет дать в зоне достаточно большую возможность развития.

И в этой области мы, очевидно, находились на «новом этапе».

Национал–демократическая партия начала свою открытую деятельность приблизительно через два месяца, 16 июня 1948 года. Когда я вскоре после этого гулял по Клейн–Махнову со знакомым доцентом, мы увидели в непосредственной близости Высшей партшколы первый плакат этой новой партии. Мы увидели лозунг, напечатанный огромными буквами: «ПРОТИВ МАРКСИЗМА – ЗА ДЕМОКРАТИЮ!» Внизу, мельчайшим шрифтом были набраны слова: «С разрешения СВАГ», которая этот плакат не только разрешила, но, очевидно, даже рекомендовала…

Через несколько недель после доклада о «народной демократии», полковник Тюльпанов снова был у нас, но на этот раз не как докладчик. Он приехал для встречи с представителями ЦК иностранных компартий, среди которых находились также австрийский, чехословацкий и норвежский представители. От Центрального секретариата СЕПГ присутствовали, среди других, Пик и Далем, от Высшей партшколы – Рудольф Линдау и два преподавателя, один из которых был я. Члены ЦК из других стран сообщали в сжатой и непринужденной форме о положении на их участках.

В конце заседания Вильгельм Пик произнес несколько слов благодарности в адрес полковника Тюльпанова и советских оккупационных войск. Не успел он закончить, как Тюльпанов, с вежливой улыбкой, заметил:

– Товарищи, для меня большая честь, что наш товарищ Пик такого высокого мнения о советских оккупационных войсках, но я все же хотел бы сказать, что советские оккупационные войска допустили невероятно большое количество серьезных ошибок, которые, к сожалению, очень трудно исправить. Как единственное оправдание я могу сказать, что нам никогда до этих пор не приходилось проводить социалистической оккупации. Социалистическая оккупация была для нас чем‑то совершенно новым. Я думаю, что в этом кругу я могу выразить уверенность, что если наши враги в будущем вынудят нас снова проводить социалистическую оккупацию, то на основании опыта в Германии, мы проведем ее лучше.

Задумчиво направился я домой, озабоченный новым понятием «социалистическая оккупация», – которое было произнесено Тюльпановым как нечто само собой разумеющееся. Это уже не был 1946 год и я ко многому относился гораздо более критически.

Социалистическая оккупация – разве это не исключающие друг друга понятия? Разве Фридрих Энгельс не писал:

«Победоносный пролетариат не может насильно осчастливить никакой другой народ, не погубив при этом своей собственной победы»[23]23
  Фридрих Энгельс. Письмо Карлу Каутскому от 13 сентября 1882 года.


[Закрыть].

К мозаике моих сомнений и размышлений прибавился новый камешек.