Текст книги "Революция отвергает своих детей"

Автор книги: Вольфганг Леонгард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

Учредительный манифест Христианско–демократического союза (CDU) повелительно ставил перед нами вопрос о «второй буржуазной партии».

– Ну, Рихард, как обстоит дело с твоими либералами? – допытывался у Гиптнера Ульбрихт.

– Да что я могу сделать, Вальтер? Я уже много раз был у них; они все крутят вокруг да около, а к основанию партии особенно не стремятся.

– Уж ты, Рихард, уговори их, – увещевал его Ульбрихт.

Имели успех уговоры Гиптнера или нет, я не знаю. Во всяком случае 5 июля стало, наконец, известно об образовании Либерально–демократической партии. Неделей позже, 14 июля было обнародовано официальное сообщение об образовании антифашистско–цемократического единого фронта между КПГ, СДПГ, ХДС и ЛДП. Тут также должна была существовать совместная комиссия, в которую каждая из четырех партий посылала по пяти представителей от своего руководства. Партийные руководства постановили совместно вести борьбу по очищению Германии от остатков нацизма, содействовать восстановлению страны на антифашистско–демократических основах, способствовать скорейшему восстановлению хозяйства, создать с другими народами отношения, основанные на взаимном уважении, и поддерживать проведение мероприятий оккупационных властей. Наряду с этим четыре партии обязались «восстановить полную гарантию прав человека на основе демократического правового государства» и «гарантии духовной свободы и свободы совести, а также гарантии уважения религиозных убеждений и нравственных мировоззрений».

Сообщение об образовании антифашистско–демократического единого фронта было помещено под большим заголовком на первой странице «Дейче фольксцейтунг». Итак, через два с половиной месяца по прибытии «группы Ульбрихта» и через пять недель после приезда Вильгельма Пика сверху были организованы все предвиденные партии, а также их сотрудничество в предвиденных формах.

Пока это было действительным, конечно, лишь для Берлина. В провинции во многих местах существовала пока что только КПГ. Спустя несколько недель СДПГ, а обе буржуазные партии – ХДС и ЛДП – лишь через несколько месяцев основали свои местные группы. Главное политуправление сообщило комендантам о наличии четырех партий и об образовании единого фронта. Им было предложено поддержать эти партии. Иногда происходили курьёзные истории. Вот что рассказывал товарищ из отдаленного Бранденбургского района о своем разговоре с комендантом после образования единого фронта четырех партий:

– Я получил важное сообщение из Берлина. Создались четыре антифашистских демократических партии и образовался единый фронт. Должен знать, как у нас в районе дела? Есть коммунистическая партия?

– Да.

– Есть социал–демократическая партия?

– Нет, еще нет, товарищ комендант.

– Очень плохо. Должны организовать социал–демократическую партию. Есть у нас христианско–демократический союз?

– Нет, товарищ комендант.

– Почему нет? Тут написано: христианско–демократический союз. Есть ли либерально–демократическая партия?

– Нет, товарищ комендант.

Комендант был явно раздражен.

– Тоже нет? Плохо! Должны иметь либерально–демократическую партию. Ты получишь задание: основать все партии, как тут написано!

– Но так нельзя, товарищ комендант! Я ведь секретарь местной группы КПГ и не могу основывать другие партии.

Это, по–видимому, коменданту было ясно.

– Ты знаешь социал–демократов?

– Да, товарищ комендант, но они теперь вступили в КПГ.

– Ничего, они должны выйти и создать СДПГ как тут стоит написано.

Так и случилось. Затем были найдены еще два гражданина, которые основали поместные группы двух других партий.

Комендант радостно потирал руки:

– Теперь хорошо, – сказал он, смеясь и приглашая секретаря на стакан водки, – теперь могу донести, что все четыре партии имеем, как стоит написано в директиве из Берлина. Теперь нужно только скорее образовать единый фронт.

Конечно, это был особенно яркий случай. Но, как мне кажется, нет сомнений, что все четыре партии были организованы сверху, из центра. В июле 1945 года, после того, как народ увидел многие бесчинства красноармейцев, уже не было той бурной активности, которая наблюдалась в мае того же года, когда антифашистские единые комитеты росли, как грибы. Это было настоящее движение снизу. Оно было задушено в зародыше. Созданные позднее партийные руководства, которые теперь начали искать себе членов, могли часто опереться на честные убеждения и готовность к работе. Но от больших надежд антифашистов, от бурной первоначальной активности и инициативы не осталось и следа.

Внешне все проходило по плану. Правда, были небольшие задержки при создании буржуазных партий, их названия не соответствовали тому, что мы предвидели, но общее проведение «линии» в жизнь пока что точно отвечало директивам, которые Вильгельм Пик привез из Москвы.

ГЛАВА VIII
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РАБОТНИК В ЦЕНТРАЛЬНОМ СЕКРЕТАРИАТЕ СЕПГ

В одно солнечное июльское утро 1945 года перед зданием на Принценаллее № 80 остановилось двенадцать больших грузовиков. Они должны были перевезти мебель, необходимую для Нового здания партии. Первоначально предполагалось, что центральным зданием партии, в котором разместится аппарат КПГ будет прежний дом имени Карла Либкнехта. Это оказалось, однако, невозможным и потому было решено занять одно большое здание на Валльштрассе №76–79, в самом центре Берлина.

Здесь работали днем и ночью, ремонтируя здание. Спустя уже короткое время можно было приняться за внутреннее устройство.

На первом этаже нового здания партии должны были получить свои рабочие кабинеты четыре высших партийных руководителя: Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Франц Далем и Антон Аккерман.

Столяры еще работали: Вильгельм Пик, сам бывший столяр и в то время еще не президент, а всего только партийный руководитель, – очень довольный тем, что снова очутился в Берлине, – нашел рабочую спецовку и с воодушевлением работал, наравне со столярами. Я редко видел его таким радостным и оживленным, как в эти дни.

Неделей позже переезд центрального партийного управления с Принценаллее 80 в наше новое здание партии был уже закончен. К этому же времени Вальдемар Шмидт и я поселились в частной квартире на Форхгеймер штрассе в Панкове.

С Вальдемаром, сидевшим во времена нацистов двенадцать лет в концлагере и ныне являвшимся первым секретарем берлинской компартии, я сдружился с первых майских дней. Он нашел для себя квартиру и предложил мне вселиться к нему.

К этому времени и остальные партийные работники подыскали для себя частные квартиры, по преимуществу – в Панкове.

Только наиболее «преданные» оставались в доме на Принценаллее 80, который теперь стал называться «Общежитием сотрудников ЦК партии». С переездом в новое здание закончился переходной период в нашей деятельности. Начиналась нормальная жизнь.

Я жил теперь вместе с главой берлинской парторганизации, а мой служебный адрес звучал так: Центральный комитет Коммунистической партии Германии, Валльштрассе 76–79.

Едва переезд закончился, как было предпринято распределение обязанностей. Он начинался с «четырех великих»: Вильгельм. Пик был ответственным за общее руководство и общую политику; Вальтер Ульбрихт был ответственен за экономику, сельское хозяйство, профсоюзы и госаппарат; Франц Далем отвечал за партийную организацию, а Антон Аккерман ведал культурой, печатью, воспитанием, народным просвещением и партучебой.

До сих пор моим начальником был Ульбрихт. Но он уже показал мне бумагу, в которой значилось, что меня направляют в редакцию центрального органа партии, иными словами – моя дальнейшая работа должна была протекать в области печати и пропаганды.

Так оно и случилось. Еще наше здание не было полностью отремонтировано, как меня вызвал Антон Аккерман:

– Мы предполагаем назначить тебя заместителем заведующего отделом печати Центрального комитета. Доволен?

– Конечно! Очень рад. А кто будет заведовать отделом Печати?

– Мы пока еще не подобрали. Пока ты будешь там один.

Вскоре я был завален работой. В течение нескольких дней наполнились все книжные полки и газетные шкафы. К тому же все сообщения и печатные издания, не имевшие прямого отношения к какому‑либо вопросу, которым занимался тот или иной отдел, поступали ко мне.

Ко мне же посылали всех случайных посетителей.

У меня создалось впечатление, что я руковожу отделом, который должен заниматься тем, от чего хотят избавиться другие отделы. К тому же стало обычным явлением посылать ко мне советских представителей, которые хотели иметь «понятие о работе в целом». Таких было немало.

Я должен был терпеливо, и это порою по несколько раз в день, разъяснять посетителям значение Учредительного манифеста партии, говорить об антифашистско–демократическом едином фронте и его целях, о восстановлении профсоюзов и о генеральной линии компартии.

К этому прибавлялась еще необходимость держать связь с «Дейче фольксцейтунг». Кроме того, я должен был принимать участие в обсуждениях различных вопросов, выполнять особые работы, ездить с Ульбрихтом или Аккерманом, переводить с русского на немецкий отдельные статьи, давать сообщения в центральный печатный орган, составлять проекты речей и, наконец, один раз в год, 7 ноября, писать официальное «Обращение» Центрального комитета КПГ.

Мой рабочий день был предельно заполнен и какой же это был длинный рабочий день!

В ту пору в ЦК КПГ был установлен 10–часовой рабочий день: от 9 утра и до 7 часов вечера, но приходилось очень часто работать гораздо дольше и в поздние вечерние часы было не редкостью встретить в ЦК многих ответственных руководителей.

«ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОРУЧЕНИЕ» – ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕФОРМА

Однажды после обеда меня вызвал к себе Ульбрихт.

– Устрой свои дела так, чтобы ты завтра мог бы быть совсем свободным. Ты поедешь со мной в провинцию Бранденбург.

Когда я на следующее утро явился в здание ЦК, Ульбрихт был уже готов к отъезду. Он познакомил меня на ходу с двумя высокопоставленными советскими экспертами по хозяйству.

– Мы едем вместе с этими двумя товарищами. Несколькими минутами позже мы уже ехали в двух элегантных лимузинах, находившихся в распоряжении ЦК. По дороге Ульбрихт рассказал мне, в чем дело:

– Мы должны выяснить некоторые вопросы, связанные с государственными поставками, и подготовить земельную реформу.

В различных пунктах провинции Бранденбург – особенно обстоятельно в Кирице – беседовали мы с комендантами, бургомистрами, со специалистами по сельскому хозяйству. Я лишь удивлялся, как точно был информирован Ульбрихт о малейших подробностях обязательных поставок во времена нацистов. Но еще больше я был изумлен, когда два наших советских спутника (говоривших бегло по–немецки), открыв свои портфели, извлекли пачки бланков, указаний и документов о поставках государству при гитлеровской власти. Особенно интересной была беседа с двумя специалистами из бывшего имперского органа снабжения. Ульбрихт был в курсе всех деталей. Он задавал один вопрос за другим и получал ответы короткие и деловые. Ульбрихт, казалось, находился в своей стихии. Так бывало с ним, впрочем, всегда, если дело касалось практических организационных вопросов.

Во всем этом деле я понимал не так уж много – в школе Коминтерна нас этому детально не обучали. Но насколько я мог уразуметь, говорилось о том, каким образом следует изменить характер поставок, чтобы они соответствовали новым условиям. Особенно подробно выяснялся и обсуждался стимул обязательных поставок. Я полагаю, что в этот день был решен вопрос о «свободных излишках». Через несколько недель были указаны размеры «излишков» (большей частью очень незначительные), которые могут оставаться у крестьян после сдачи госпоставок. Целый день прошел в узко специальных обсуждениях, касающихся практического обеспечения поставок, проводимых в кратком телеграфном стиле. Вопрос земельной реформы, к которой у меня был жгучий интерес, не был даже и затронут.

Перед отъездом из Кирица состоялось короткое совещание между двумя советскими офицерами и Ульбрихтом.

– Теперь нам всё ясно. Мы можем представить на утверждение соответствующие предложения, – сказали оба офицера.

– Пожалуй было бы не плохо остановиться в каком‑нибудь маленьком местечке и поговорить с крестьянами о земельной реформе, – добавил один из них.

По пути из Кирица в Берлин мы остановились в одной небольшой деревне. Председатель общины был весьма поражен, увидя столь высоких гостей.

– Сможете ли вы собрать всех крестьян вашей деревни, – спросил Ульбрихт.

– Разумеется!

– Сколько вам на это понадобится времени?

– Наша деревня невелика. В какие‑нибудь четверть часа крестьяне будут здесь.

Тем временем некоторые крестьяне уже собрались и стояли у домика своего председателя.

– Сейчас же пойдите по домам и зовите сюда всех людей. Скажите, что это очень важно.

Между тем Ульбрихт, в своей обычной манере, стал коротко и отрывисто расспрашивать председателя общины о делах в этом селе: о средней величине земельной площади, полагающейся на человека, об урожае и о других деталях сельского хозяйства.

Через 15–20 минут крестьяне собрались. Некоторые пробормотали что‑то похожее на «добрый день», большинство же смотрело на нас с недоверием.

Ульбрихт задал им несколько вопросов об урожае и о поставках. На эти вопросы ответили только двое или трое из присутствующих после долгих заминок и притом очень односложно.

Некоторые посматривали с сомнением на двух советских офицеров, стоявших в углу комнаты. Только после того, как офицеры, дружески улыбаясь, сами задали на немецком языке несколько вопросов и угостили крестьян сигаретами, крестьяне мало–помалу разговорились. Они заговорили об урожайности их земель. Теперь разговор стал направлять опять Ульбрихт, сводя его к основному вопросу – к земельной реформе.

Ульбрихт сказал о разделе помещичьей земли и сообщил, что теперь крестьяне должны получить больше земли, чем имели ее раньше.

– Скажите же, что вы думаете насчет этого?

Крестьяне снова посмотрели на нас скептически. Воцарилось молчание. Наконец его нарушил один крестьянин:

– Это было бы неплохо, если бы мы получили больше земли.

После того, как председатель общины еще раз объяснил положение, несколько крестьян тоже выразили свое одобрение по поводу реформы. Молчавшие кивком головы дали понять, что и они также согласны.

Все прошло далеко не так, как я рисовал в своем воображении. Реформа не вызвала восторженного одобрения. Но все же присутствовавшие в той или иной форме высказались за реформу.

Я бы охотно остался с крестьянами подольше, но Ульбрихт посмотрел на часы, и советские офицеры предложили ехать дальше.

Я думал, что мы сделаем и в других деревнях подобные опросы, но Ульбрихт и оба советских офицера сочли это не нужным.

Вечером мы прибыли в Берлин.

Спустя несколько дней мне стало ясно, что в результате этой поездки не только были введены новые формы поставок, оставлявшие «свободные излишки», но началось и проведение земельной реформы в советской зоне Германии.

Само собою разумеется, согласие крестьян в маленьком селении между Кирицем и Берлином никакого влияния на осуществление земельной реформы не имело. Вопрос был принципиально уже давно решен. Но эта комедия принадлежала к сталинскому ритуалу: перед проведением уже заранее решенных мероприятий «посоветоваться с народом».

– Сегодня мы должны подольше поработать, – сказал мне несколькими днями позже Аккерман. – Позаботься, чтобы остались две стенографистки. Мы должны сделать очень важный перевод.

Я получил для перевода русский текст, написанный на пишущей машинке.

Аккерман просил меня каждую переведенную страницу приносить ему.

Этот текст был проектом земельной реформы!

По этому проекту все имения, величиною более ста гектаров экспроприировались вместе со всеми прилегающими к ним строениями, со всем инвентарем, одушевленным и одушевленным, экспроприировались земельные участки военных преступников и активных поборников национал–социализма. По новой реформе отходила даже земельная площадь, принадлежащая государству, если только она не была связана с работой сельскохозяйственных исследовательских институтов, опытных станций и учебных заведений.

Земельные площади, принадлежавшие городским самоуправлениям, а также необходимые для снабжения городского населения не попадали под действие земельной реформы. Земельные участки сельскохозяйственных артелей и сельскохозяйственных школ, земельные владения церковных общин также не затрагивались реформой.

Осуществление земельной реформы возлагалось на общинные комиссии, выбираемые на общих собраниях: батраков, малоземельных крестьян и бедняков. В округах должны быть созданы окружные комиссии во главе с советником, или его заместителем.

Проведение в жизнь земельной реформы должно было начаться немедленно после опубликования закона и быть закончено в октябре 1945 года.

При переводе проекта закона на немецкий язык мне бросилось в глаза, что многие статьи закона составлены сравнительно умеренно.

Так как я еще в начале июня знал, что земельная реформа будет проводиться уже в 1945 году, то я собрал для себя все имевшиеся материалы по поводу земельных реформ в Польше, Венгрии, Румынии, Югославии и т. д. и даже написал несколько статей на эту тему для «Дейче фольксцейтунг», центрального органа компартии Германии. При этом я установил, что высшим пределом владения землей в Польше и Румынии было 50 гектаров, а в Болгарии и Югославии – 35 гектаров.

Эта разница (у нас 100 гектаров) казалась мне признаком того, что в данном случае мы не действуем слепо по московской схеме, что мы можем осуществлять реформу так, как мы считаем нужным, так, чтобы она соответствовала условиям нашей страны.

Даже тот факт, что я переводил текст закона с русского языка, не поколебал моего убеждения. Я допускал тогда (сегодня я этого уже не думаю), что этот закон был разработан немецкими коммунистами и передан для просмотра представителям советских оккупационных властей. Там этот текст был переведен на русский язык, а я сейчас делаю так называемый «обратный» перевод.

4 сентября я увидел снова свой перевод. Он был напечатан, как закон под заглавием: «Постановление о проведении земельной реформы в провинции Саксония». Соответствующие законы для остальных провинций советской зоны оккупации последовали немедленно вслед за этим законом.

Спустя около двух недель после опубликования закона о земельной реформе состоялось расширенное заседание ЦК партии, на которое был приглашен и я. Партийный аппарат в то время был невелик и тогда не соблюдалось особых формальностей. В зале заседания за поставленным на середину комнаты столом разместилось человек 25–30 партийных руководителей. В центре стола заняли места Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт. Из Саксонии–Ангальт прибыл Бернгард Кёнен, из Мекленбурга – Густав Зоботка, из Саксонии – Герман Матерн.

Из ведущих руководителей, занятых в центральных управлениях в заседании приняли участие лишь Эдвин Гёрнле и Пауль Бандель. Основной темой заседания была земельная реформа. Один за другим докладывали руководители о положении в их провинциях. В этом кругу тогда говорили совершенно откровенно. По отчетам, можно было видеть неприкрашенную картину, рисующую положение как в областях, в которых земельная реформа была проведена успешно, так и в тех местах, где в связи с проведением реформы возникли недостатки, ошибки и провалы.

Примерно через два часа после начала заседания произошел один спор, запечатлевшийся в моем сознании. Бернгард Кёнен, мой бывший преподаватель в школе Коминтерна, а ныне первый секретарь компартии в Саксонии–Ангальт в конце своего сообщения о реформе сказал:

– Я хотел бы в заключение изложить одну важную просьбу, которая непосредственно связана с проведением земельной реформы. На предприятиях «Лейна–Верке» должны быть демонтированы две установки, которые исключительно важны для производства удобрений. Я хотел бы поставить вопрос, нельзя ли посодействовать тому, чтобы эти два корпуса были исключены из списка демонтируемых объектов.

– Мы здесь не занимаемся вопросами демонтажа, – прервал его Ульбрихт.

– Но я хочу только указать на всю важность этой продукции для земельной реформы. Все необходимые мероприятия, исключающие возможность выпуска продукции, связанной непосредственно с военным производством уже проведены. Да и на собраниях рабочие сами обязались…

– Я уже сказал, что эти вопросы к нам не относятся, – оборвал его Ульбрихт, на этот раз пронзительно–резким голосом.

Бернгарл Кёнен, однако, не сдавался.

– Нет, это не дело! Мы должны разрешить здесь этот вопрос. Я дал торжественное обещание рабочим приложить все усилия, чтобы эти два корпуса, не имеющие ничего общего с военным производством, связанные исключительно с производством удобрений

Но Ульбрихт не дал ему договорить до конца:

– Я больше ничего не желаю слушать об этом! Иначе мы поговорим, по–другому, на иных основаниях! – воскликнул он угрожающе.

Бернгард Кёнен замолчал. Угроза подействовала. По поводу этих двух корпусов «Лейна–Верке» больше не было сказано ни слова.

Заседание шло дальше, но этот спор глубоко врезался в мою память. Как в 1942 году на вечере самокритики, когда исключили товарища Вилли из школы Коминтерна, как при столкновении между Ульбрихтом и берлинскими коммунистами в мае 1945 года, так и теперь я стоял на стороне партийного работника, который чувствовал себя связанным с жизнью рабочих. Я не мог разделять точку зрения аппаратчика, который только выполнял приказы, полученные им сверху.

Земельная реформа осенью 1945 года стояла в центре нашего внимания и всей нашей работы. С середины августа происходили почти ежедневные совещания, связанные с этим вопросом. После того, как партработники или, как их обычно называют, партийные кадры, были тщательно проинструктированы – во всех деревнях и селах советской зоны состоялись собрания батраков и малоземельных крестьян.

«Землю юнкеров[12]12
  прусских помещиков. – Прим. пер.


[Закрыть] – крестьянам!» – был основной лозунг. Для успешной подготовки земельной реформы были «мобилизованы» даже слова Гёте: «Стоять на свободной земле со свободным народом»…

Каждый день к нам поступали резолюции с требованиями раздела помещичьих владений.

В конце августа собрания достигли наивысшего размаха, а когда в сентябре 1945 года, уже не как проект, а как закон, было обнародовано «Постановление о проведении земельной реформы», началась новая фаза этого мероприятия. Теперь дело шло уже не о пропаганде этой идеи, а о порядке ее осуществления.

Для отдела агитации и пропаганды (агитпропа) работы стало гораздо меньше. Осуществление земельной реформы было, в первую очередь, обязанностью орготдела и отдела сельского хозяйства ЦК компартии.

Такое громадное преобразование было закончено в поразительно короткий срок. 5 декабря 1945 года Эдвин Гёрнле, от имени Германского управления сельским и лесным хозяйством, сообщил, что распределение помещичьих земель в основном закончено.

В один из дней (к сожалению, я не помню точной даты) Ульбрихт вызвал меня к себе.

– Утром состоится одно совещание в Карлсхорсте, в котором примут участие премьер–министры земель и председатели центральных управлений. Я просил бы тебя отправиться туда и сделать свои заметки, а вечером доложить мне обо всем, по возможности подробнее.

Ульбрихт дал мне пропуск, и я был представлен советскому офицеру связи.

– Утром в 9 часов, мы поедем отсюда в Карлсхорст!

После того, как мы миновали различные контрольные пункты и преграды этот советский офицер ввел меня в зал заседаний.

Обсуждение уже было начато. За столом сидел маршал Жуков в окружении пяти или шести генералов Советской армии, которые, как я выяснил по ходу обсуждения, – были советскими уполномоченными в отдельных землях и провинциях.

В совещании принимали участие от 30 до 40 человек, среди которых был тогдашний премьер–министр Саксонии доктор Фридрихс, тогдашний премьер–министр Тюрингии доктор Пауль, который в 1947 году перешел на Запад, и тогдашний обербургомистр Берлина доктор Вернер. Из состава председателей центральных управлений я знал Пауля Ванделя, руководившего отделом народного просвещения, и Эдвина Гёрнле, заведующего сельским хозяйством.

К моменту моего прихода на совещании выступал доктор Фридрихс. Делал он свой доклад спокойно, в ясной форме и с большим знанием дела.

Через несколько минут после того, как я вошел в зад заседаний, с места поднялся премьер–министр одной из земель:

– Прежде чем начать мой отчет, мне хотелось бы выразить глубочайшую благодарность славной Советской армии…

Его немедленно прервал маршал Жуков.

– Пожалуйста, оставьте это! Мы здесь не на общем собрании. Я прошу ограничиться только сообщением в области вашего задания с тем, чтобы мы могли уяснить положение.

Премьер–министр подавился на слове и замолк на мгновение. Я тоже был изумлен. Я еще не бывал в таких кругах, где могли прервать того, кто говорил о героической Красной армии…

Премьер–министр быстро взял себя в руки и теперь уже тщательно избегал дальнейших хвалебных гимнов. Жуков и другие генералы внимательно слушали. Изредка Жуков задавал вопросы. Чаще всего он спрашивал:

– Что бы вы, конкретно, могли предложить для устранения этих недостатков?

После того, как отчитались премьер–министры отдельных земель, должны были выступать председатели центральных управлений.

– Будет вполне уместно, если вы тоже затронете вопрос о недостатках, отмеченных в докладах премьер–министров.

Особенно подробно, разумеется, говорилось о земельной реформе. Во время одного из выступлений маршал Жуков впервые задал чисто политический вопрос:

– Можете ли вы мне хотя бы приблизительно сообщить о составе комиссий по проведению земельной реформы; какие партии участвуют наиболее активно и какие партии проявляют наименьшую активность в осуществлении земельной реформы?

Как и ожидалось, ответ гласил:

– В комиссиях по проведению земельной реформы сильнее всего представлены коммунисты, за ними следуют социал–демократы, потом – беспартийные. Христианские демократы и либеральные демократы представлены в них слабо и во многих районах не участвуют активно. Несколько секунд царила тишина.

– Хорошо. Можете продолжать, – сказал, улыбаясь, Жуков.

В отчете одного из председателей центрального управления говорилось о том, что в его аппарате работает много профессионалов–чиновников, обладающих часто большими специальными знаниями, но совершенно не умеющих импровизировать и беспомощных в создании чего‑либо нового.

Маршал Жуков, улыбаясь, бросил ироническую, но совсем не враждебную реплику в адрес прусских чиновников.

Следующим выступал Фердинанд Фриденсбург, в то время председатель Центрального управления топливной промышленностью. Уверенными шагами подошел он к трибуне и начал:

– Хотя я и принадлежу к той партии, которая, как было упомянуто, не столь активно участвует в земельной реформе как коммунистическая, и, несмотря на ироническое замечание по адресу прусских чиновников, мне хотелось бы, как бывшему прусскому чиновнику, указать…

Маршал Жуков смотрел на него с изумлением. Доктор Фриденсбург произнес эти слова спокойно и деловито. Хотя я полностью разделял мнение маршала Жукова относительно партии христианских демократов и прусских чиновников, но мужество доктора Фриденсбурга произвело на меня большое впечатление. Он импонировал мне куда больше, чем те люди, – к сожалению, их было немало, – которые делали тогда все, чтобы втереться в доверие советских властей, в то время как сегодня они захлебываются в выражениях ненависти к ним.

Доктор Фриденсбург сделал обстоятельный доклад о положении дел в топливной промышленности.

– Я хотел бы, господин маршал, обратить ваше внимание еще на одну трудность, – сказал он в конце своего отчета. – На продукцию топливной промышленности сильно влияет то, что коменданты не считаются с существующими указаниями и сами издают свои указания.

– Какие коменданты? Вы имеете в виду комендантов округов? – спросил маршал Жуков.

– Нет, я имею в виду советских офицеров, уполномоченных на производствах, которые называют себя комендантами и распоряжаются как коменданты.

– Вы можете быть уверены, господин Фриденсбург, что мы сделаем все, чтобы устранить помехи и затруднения в вашей области работы, возникающие по вине советских учреждений и будем содействовать дальнейшему планомерному развитию топливной промышленности. Я самым точным образом разузнаю, какие обязанности должны нести коменданты на производствах.

Слушая это я невольно задумался. Я не сомневался в честном желании маршала Жукова помочь доктору Фриденсбургу, но я уже достаточно хорошо знал советскую структуру. Я знал, что существуют такие советские учреждения, которые находятся не в подчинении маршала Жукова, а подчиняются непосредственно хозяйственным органам в Москве. Я знал также об антагонизме между некоторыми советскими учреждениями. Как‑то за несколько дней до этого совещания я ехал в автомобиле с одним офицером из Главного политуправления Красной армии по улицам советского сектора Берлина.

– Там живут наши враги! – сказал он, показывая рукой на несколько домов нового поселка.

– Кто? Нацисты?

– Нет, хуже: наши репарационные бригады!

НЕПРЕРЫВНЫЙ ВЫПУСК ПОСОБИЙ ДЛЯ ПАРТУЧЕБЫ

Во второй половине октября 1945 года меня вызвал Франц Далем.

– Фред Ольснер мне сообщил, что наш отдел партийного просвещения находится в тяжелом положении. Для разработки недельного учебного материала они имеют там одного товарища, который, видимо, не справляется с этой работой. Через шесть дней должна быть готова уже следующая тетрадь. Не сможешь ли ты, в виде исключения, подготовить ее?

– На какую тему?

– Тема: К 28 годовщине Октябрьской революции.

– Хорошо, я это сделаю.

Не предчувствуя никаких последствий этого «исключения», я подготовил тетрадь с учебными пособиями и прочел инструктивный доклад для слушателей партшколы берлинской партийной организации.

После того как я справился с этими двумя поручениями, моя дальнейшая партийная карьера была решена: я был освобожден от обязанностей заместителя заведующего отделом печати ЦК КПГ и назначен ответственным редактором учебных пособий партшколы при ЦК КПГ.

Общее руководство всей сетью партпросвещения находилось в руках Фреда Ольснера, прибывшего вместе с Вильгельмом Пиком в Берлин в начале июля 1945 года.

Я встречал Ольснера еще в Москве. Тогда его звали «Ларев», он был главным редактором немецких передач на московском радио. Так же, как и Аккерман, Фред Ольснер посещал Ленинскую школу в Москве.

С июня появились «планы докладов» – в партийных кругах они назывались «Учебные тетради». Под главным руководством Ольснера учебные пособия были выпущены с точностью, которая в виду тогдашнего положения была поразительна. Как это всегда происходило – эти тетради были сейчас же переданы в руки партийных организаций. Каждый вторник все партийные организации советской зоны обязаны были устраивать по вечерам учебные занятия на основе этих планов.