Текст книги "Верность и терпение"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Прежде всего это были высоты, окружающие Париж с северо-востока. Наиболее трудными для преодоления были высоты Бельвиля и холмы Монмартра. Серьезным препятствием мог стать Венсенский замок, расположенный у опушки Венсенского леса, а также множество крепких, толстостенных каменных домов и стоящие на гребне высот дворцы Тюильри, Тильмон и Фонтене.

Кроме того, на пути союзных войск было множество оврагов, парков, лесов и рощ, а также два больших канала – Уркский и отходящий от него канал Сен-Дени.

Наполеон не допускал мысли, что когда-то хоть какая-нибудь армия окажется у стен Парижа, и потому город оказался почти неподготовленным к обороне.

Лишь когда союзные армии уже показались перед городом, наспех стали наметывать земляные брустверы на Бельвиле и Монмартре и строить у селения Лавилета единственный шанец – четырехугольную земляную насыпь, окруженную окопами, с бастионами по углам. А пушки втаскивали на высоты уже тогда, когда стало ясно, что до штурма города остаются считанные часы.

Около шести тысяч национальных гвардейцев, необмундированные рекруты, несколько сот инвалидов и разрозненные части отдельных полков, по разным причинам очутившиеся в Париже, – таков был на первых порах его гарнизон, пока в город не вошли остатки корпусов, разбитых под Фер-Шампенуазом.

Части Мармона и Мортье вошли в Париж, когда солдаты Раевского уже шли по пригородному Бондийскому лесу.

Наполеон был еще далеко от своей столицы, императрица Мария-Луиза уехала в Блуа, и оборону города взял в свои руки старший брат Наполеона Жозеф – бывший король Неаполя и Испании. Он назначил Мармона командовать правым крылом обороны, а Мортье – левым. Собрав все силы воедино, Жозеф обнаружил, что он может противопоставить союзным армиям около сорока тысяч солдат и офицеров при 150 орудиях. Между тем к Парижу подошло 100 тысяч союзников, и около 70 тысяч находились поблизости, готовые прийти к ним на помощь. Когда главные силы подходили к Парижу, корпус Винценгероде преследовал Наполеона, корпус Сакена занял промежуточное положение, готовясь, в зависимости от обстоятельств, либо пойти за Винценгероде, либо присоединиться к войскам, подошедшим к Парижу, либо, наконец, загородить Наполеону дорогу, если он повернет к своей столице.

Перед самым городом войска Главной армии перестроились в три колонны. Барклай командовал одной из трех колонн, шедшей в середине, – на Бондийский лес.

Справа – на Мери, Вильпент и Дюпьи – шла колонна Блюхера, слева – на Венсенский лес – колонна принца Евгения Вюртембергского.

18 марта в пять часов утра должно было начаться общее наступление союзников на Париж.

Раевский атаковал неприятельские войска у Пантена и Бельвиля, но был остановлен, так как Блюхер и принц Евгений Вюртембергский запоздали с выступлением на Монмартр и Венсен.

Барклай, спасая положение, послал на помощь Раевскому гренадерский корпус и гвардейские полки пруссаков и баденцев. Благодаря этому своевременному маневру все пространство между Пантеном, Бельвилем и Роменвилем оказалось в руках союзников.

В 11 часов утра справа от Раевского показались колонны Блюхера, а вслед за тем на Венсен двинулись войска Евгения Вюртембергского.

Барклай приказал начать общую атаку на город и бросил в бой 2-ю гвардейскую пехотную дивизию Ермолова.

Атака завершилась успехом: союзные войска ворвались в предместья Парижа.

В два часа дня были заняты господствующие над городом Бельвильские высоты, и тотчас же среди союзников распространилась весть, что Париж капитулирует.

Участник боев за Париж подпоручик квартирмейстерской части Хомутов потом писал в воспоминаниях, что как раз в это время он, разыскивая своего начальника полковника Карла Толя, поднялся на одну из высот и увидел его, едущего навстречу, а с двух других сторон к Толю подъезжали Александр I и Барклай-де-Толли.

«Его Величество, – пишет Хомутов, – увидя последнего, закричал: «Михаил Богданович! Поздравляю Вас с фельдмаршалом!»

Именно овладение Барклаем и Раевским высотами Роменвиля и Бельвиля решили судьбу Парижа.

Участник боев полковник Орлов писал:

«Невзирая на упорную защиту, Раевский мало-помалу вытесняет французов из всех их передовых позиций. В сей неравной борьбе, где на каждом шагу неприятель находил прикрытие и сражался, отступая, из-за садовых оград и казенных домов, потеря наша была довольно значительна; но когда сии препятствия были уничтожены и прусская гвардия начала выходить из селения Пантен, Раевский увидел, что настало решительное мгновение. Он соединяет свои резервы, быстрым натиском отбивает 19 батарейных орудий и занимает высоты, повелевавшие всеми входами в Париж. Сия атака решила дело; неприятель прибегает к переговорам и просит пощады.

Многие военные писатели, – замечает далее Орлов, – утверждают, что участь Парижа решена была взятием высот Монмартра на правом нашем фланге. Сие мнение совершенно несправедливо. Переговоры у Пантенской заставы были уже в полном действии и приказания остановить огонь на всех пунктах всюду разосланы, когда атака на Монмартр совершилась.

Наши парламентеры слышали русское «ура» при атаке Монмартра из самого Парижа, и французские генералы жаловались тогда же на несоблюдение данного нами слова.

К счастию, нетрудно было им доказать, что сие случилось не от чего другого, как от того только, что приказание остановить военные действия, посланное с высот Роменвиля, не успело дойти до высот Монмартрских.

Итак, не в Монмартре, но в Роменвиле гордый Париж был покорен».

Здесь, в Роменвиле, Барклай расположил и свой штаб, но сообщения о капитуляции города все не было.

Между тем еще до начала общего наступления ранним утром 18 марта Александр приказал своему флигель-адъютанту, полковнику Орлову, воспоминания которого только что приводились здесь, ехать в Париж и предложить французам капитуляцию.

– Если мы можем приобресть этот мир, не сражаясь, тем лучше, – сказал Александр Орлову, – если же нет, то уступим необходимости, станем сражаться, потому что волей или неволей, с бою или парадным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже.

Сопровождаемый пленным французским офицером и двумя трубачами, Орлов приехал в деревню Пантен, уже занятую русской пехотной бригадой.

Первая попытка завязать переговоры успехом не увенчалась, и французское командование согласилось на переговоры только после восьмичасового сражения, когда союзные войска уже заняли деревню Бельвиль и взошли на Сен-Шомонский холм.

В четыре часа дня, когда русская гвардия была готова вступить в бой, в Главную квартиру приехал французский парламентер. Вместе с Орловым он отправился к военному руководителю обороны Парижа, герцогу Рагузскому маршалу Мармону.

Мармон согласился прекратить огонь, вывести войска за укрепленные заставы и немедленно создать комиссию для переговоров о сдаче города.

Александр I, получив известие о готовности французов вести переговоры о капитуляции, направил к Мармону Орлова и графа Нессельроде. С ними вместе поехал адъютант Шварценберга австрийский полковник Парр, а с Нессельроде – один из адъютантов Барклая капитан Петерсон.

Переговоры состоялись у Вилеттской заставы, где к Мармону присоединился еще один маршал – герцог Тревизский Мортье, но никакие доводы союзных уполномоченных не могли поколебать решимости двух маршалов продолжать борьбу за Париж. Дело кончилось тем, что Орлов по его собственной воле остался заложником у французов, а все остальные парламентеры к ночи вернулись в Главную квартиру союзников, так ничего и не добившись.

Орлов же вместе с Мармоном поехал в Париж и остался в отеле маршала, где началось совещание об условиях грядущей капитуляции.

Однако к 11 часам вечера в отель прибыл адъютант Наполеона генерал-лейтенант де Жирарден. Он привез устный приказ Наполеона взорвать Гренельский пороховой склад «и в одних общих развалинах погребсти и врагов и друзей, столицу со всеми ее сокровищами, памятниками и бесчисленным народонаселением». Но полковник Лескур, которому было приказано сделать это, отказался, сославшись на отсутствие письменного именного приказа Наполеона.

В два часа ночи с письмом от Нессельроде приехал полковник Парр. Союзники соглашались выпустить из Парижа французскую армию, но сохраняли за собою право преследовать ее.

Маршал Мармон принял новые условия, и за четверть часа Орлов составил текст капитуляции Парижа.

По этим условиям наполеоновские войска оставляли город 19 марта в 7 часов утра. Военные действия союзники обещали начать не раньше 9 часов утра. Все арсеналы и военные склады должны были в полной сохранности перейти в руки союзников. Национальные гвардейцы и жандармерия должны были быть сохранены, обезоружены или распущены по усмотрению союзников.

Последняя, 8-я статья договора о капитуляции гласила: «Город Париж передается на великодушие союзных государей».

Рано утром 19 марта французская делегация отправилась в Бондийский замок.

В 8 часов утра союзные войска начали подходить к Пантенской заставе Парижа.

В 10 часов утра из Бондийского замка в Париж выехал Александр.

Через одну версту он встретил прусского короля и Шварценберга, пропустил вперед русскую и прусскую гвардейскую кавалерию и во главе свиты более чем в тысячу офицеров и генералов многих национальностей двинулся к Парижу.

Следом пошли русский гренадерский корпус, дивизия гвардейской пехоты, три дивизии кирасир с артиллерией и дивизия австрийских гренадер.

Чудесная погода усиливала торжественность и праздничность этого великолепного шествия.

Обратившись к ехавшему рядом Ермолову, Александр сказал:

– Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка.

Ермолов смутился.

– Не знаю, государь. Могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от вашего величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному.

У ворот города стояли в парадном строю вся русская гвардия, гренадерский корпус, три дивизии кирасир, часть артиллерии, прусская гвардия, австрийские гренадеры, корпус баварцев, корпус вюртембержцев и баденская гвардия.

Ворота еще были заперты, но как только царь и его свита подъехали, они растворились, грянула музыка и войска торжественным маршем хлынули в город.

Впереди Александра в Париж вошли несколько кавалерийских эскадронов и гвардейские казаки.

За ними ехал царь со свитой, прусским королем и Шварценбергом, под радостные крики парижан: «Виват, Александр! Виват, русские!»

Царь остановился на Елисейских полях и четыре часа принимал парад союзных войск. После этого он отправился во дворец Талейрана.

* * *

Как только Александр туда прибыл, началось совещание, на котором кроме него были Фридрих Вильгельм, Шварценберг, Нессельроде, Талейран, герцог Дальберг, князь Лихтенштейн и генерал Поццо ди Борго.

Целью совещания было наметить переход к новой власти, так как Александр был решительно настроен заставить Наполеона отречься от престола.

Александр открыл собрание краткой речью, в которой заявил, что его главной целью является установление прочного мира.

Что же касается будущего устройства Франции, то союзники готовы на любой из вариантов: на регентство жены Наполеона императрицы Марии-Луизы при сохранении трона за трехлетним сыном ее и Наполеона Жозефом Бонапартом; на передачу власти Бернадоту; на восстановление республики и на возвращение Бурбонов – словом, на любое правительство, угодное Франции.

Все присутствующие высказались за Бурбонов. Выступавший последним Талейран закончил свою речь словами:

– Возможны лишь две комбинации: Наполеон или Людовик XVIII. Республика невозможна. Регентство или Бернадот – интрига. Одни лишь Бурбоны – принцип.

Завершая заседание, Александр сказал:

– Нам, чужеземцам, не подобает провозглашать низложение Наполеона, еще менее того можем мы призывать Бурбонов на престол Франции. Кто же возьмет на себя инициативу в этих двух великих актах?

И Талейран указал на Сенат, который должен был немедленно назначить Временное правительство.

20 марта Сенат под руководством Талейрана учредил Временное правительство, а на следующий день объявил Наполеона и всех членов его семьи лишенными права занимать французский престол.

21 марта Александр снова принял Коленкура и заявил ему, что Наполеон должен отречься от престола.

На вопрос Коленкура, какое владение будет оставлено Наполеону, Александр коротко ответил:

– Остров Эльба, – не преминув добавить, что все, что только будет возможно сделать для почета великому человеку, будет сделано.

В тот же день, 21 марта, Александр принял делегацию Сената и между прочим сообщил сенаторам о своем решении немедленно возвратить во Францию всех пленных, находящихся в России.

Каждый шаг и действие в Париже Александра отличались желанием завоевать симпатии жителей столицы Франции. Александр держался просто, был ласков, щедр, остроумен. Он любил нравиться и хорошо умел делать это. К тому же подкупал его безукоризненный французский язык и манеры прекрасно воспитанного человека.

Об этом свидетельствует множество эпизодов.

Вот лишь два из них.

Некто прямо на улице сказал Александру:

– Мы уже давно ожидали вашего прибытия в Париж.

– Я бы пришел и раньше, но виною моей медлительности была храбрость французов.

К этому же ряду относится и такой эпизод: когда нечаянно царская карета перевернула какой-то легкий частный экипаж, то Александр сам извинился перед пострадавшим, велел записать его имя и адрес и на следующий день прислал потерпевшему перстень, карету и прекрасную лошадь.

25 марта в Фонтенбло Наполеон подписал отречение от престола и 3 мая прибыл на остров Эльба, отданный ему во владение. Союзники сочли возможным сохранить за ним титул императора.

2 апреля Барклай получил новое назначение: он стал главнокомандующим Силезской армией, сменив на этом посту заболевшего старика Блюхера. Свою должность командующего русско-прусским резервом Барклай передал цесаревичу Константину.

Власть во Франции была передана в руки короля Людовика XVIII из дома Бурбонов.

В эти же дни шведский король Карл XIII наградил Барклая орденом Меча I степени.

Став фельдмаршалом, Барклай ни в чем не переменился. Он остался таким же скромным и малопритязательным человеком, чуждым чванства и лести, каким был всю свою жизнь.

В Париже балы сменялись смотрами войск, а парады – пышными благодарственными молебнами.

И в этой мишуре и суете старался остаться незамеченным русский генерал-фельдмаршал граф Михаил Богданович Барклай-де-Толли.

А между тем не парады, балы и молебны определяли существо происходящего во Франции.

Во Францию возвращались дворяне-эмигранты, контрреволюционное духовенство, старое чиновничество – все те, кого выбросила из страны Французская революция.

18 мая 1814 года между союзниками и новым правительством Франции состоялось подписание мирного договора. Вначале договор подписали представители России, Англии, Австрии и Пруссии, затем к ним примкнули Швеция, Испания и Португалия. По Парижскому мирному договору Франция оставалась в границах, существовавших на начало 1792 года. Окончательно территориальный вопрос было решено урегулировать на международном конгрессе.

По Парижскому мирному договору восстанавливалась независимость многих государств, захваченных Наполеоном: Швейцарии, Голландии, итальянских и немецких королевств, княжеств и городов-республик. Франции возвращались многие из ее колоний, захваченные другими странами во время наполеоновских войн.

Через четыре дня после того, как договор был подписан, 22 мая, царь вместе с прусским королем Фридрихом Вильгельмом III, сопровождаемые большой и пышной свитой, отправились в Лондон. Вместе с Александром в Англию выехал и Барклай.

Он занимал в окружении царя одно из самых видных мест. Впервые с декабря 1812 года рядом с Александром не было Аракчеева, не поехавшего из-за болезни.

Вместе с Барклаем Александра сопровождали герои минувшей войны – Платов, Толстой, Чернышев, Уваров, видные дипломаты и придворные – Нессельроде, Адам Чарторижский, Ожеровский и постоянный спутник царя – лейб-медик Виллие.

С прусским королем направлялись – канцлер Гарденберг, фельдмаршалы Блюхер и Иорк, выдающийся ученый и дипломат Вильгельм Гумбольдт.

26 мая высокие гости высадились в Дувре. Последующие три недели были заполнены торжественными приемами, балами и празднествами.

Барклая тяготила эта светская шумиха. Он предпочел бы всему этому экскурсии по Лондону, осмотр достопримечательностей, но положение высшего по званию военного обязывало его всюду следовать за царем.

Однако визит в Англию оказался полезен тем, что отношения между царем и Барклаем стали еще более доверительными.

А кроме того, в Лондоне Барклая ожидала приятная, неординарная и довольно неожиданная встреча частного характера.

Михаил Богданович встретился с английским полковником Робертом Барклаем, и они выяснили свое тесное фамильное родство.

Беседа с обаятельным шотландцем закончилась в чисто британском стиле: приведя неотразимые доказательства их давних генеалогических связей, сэр Роберт, подводя итог беседы, воскликнул: «Все правильно, Майкл, мы – щенки из одного выводка!»

14 июня визит в Англию закончился. В этот день царь и его свита отплыли из Дувра в Кале.

После возвращения Барклая из Англии во Францию перед ним и другими русскими военачальниками была поставлена задача подготовки армии к возвращению в Россию. Как ни парадоксально это звучит, но эта задача оказалась ничуть не легче, чем те, которые им приходилось решать во время войны.

Русские солдаты за время пребывания во Франции вдоволь набрались вольного духа, и вот это-то обстоятельство и мешало быстро и без потерь вернуть солдат на родину.

Весьма красноречивыми и характерными являются в этом смысле воспоминания артиллерийского офицера Барановича.

Он вспоминал, что когда пехотный корпус генерала Олсуфьева шел к Парижу, в авангарде корпуса двигался полк генерала Полторацкого.

В лесу, возле города Шап-о-Бер, полк был окружен французскими партизанами и сдался.

Через два часа следом прошел полк генерала Удома и тоже был принужден сложить оружие. Такая же участь постигла и артиллерийскую батарею Манасеина, шедшую вслед за полком Удома.

Только автору записок – Барановичу – удалось ускакать и предупредить шедшие за Удомом другие полки корпуса Олсуфьева.

Французы ограбили пленных, отобрав все, кроме орденов. «Эти даны им за заслуги!» – говорили грабители.

Посадив генералов, штаб– и обер-офицеров на Лошадей, французы погнали остальных в пешем строю.

По трое в ряд всех их привели в Париж и провели по городу – разутых и раздетых – до места ночлега в Версале.

«Отряд пленных, остановившись на площади до времени развода по квартирам, удивил жителей своим беспорядочным видом: у кого не было сапог, рубахи, шинели, портков, без покрова головы, а тряпками обвязаны, – и тотчас принесли чулки, башмаки, штаны, кофты, шляпы, блузы и одели наших солдат и офицеров так забавно, что нельзя было узнать, кто он – француз или русский?»

Затем всех отвели в город Пломбиер – в департаменте Вогезы, где генералу Полторацкому «велено было, как старшему, заведовать всею командою и следить за благочинием».

«В этом квартировании, – писал Баранович, – случился эпизод небывалый в войске и в летописях истории русских войск.

Полковника Засядко денщик, довольно смышленый, вздумал из-под ведомства военного освободиться и жить по-французски, пользоваться свободою, убеждая себя, что в настоящее время не находится в России, под грозою, а в свободной земле Франции; и в этом намерении совещевался с товарищами, как поступить в этом деле. И, не ожидая их ответа, сам начал действовать и, пришед к полковнику, сказал: «Отпустите меня! Я вам далее – не слуга!» – «Как? Ты – денщик: должен служить, как тебя воинский устав обязует!» – «Нет, господин полковник, теперь мы не в России, а в вольной земле Франции, следовательно, должны свободой пользоваться, а не принужденностью!»

Засядко донес о случившемся генералу Полторацкому, а тот нарядил Судную комиссию и отдал денщика под военный суд.

По свидетельству того же Барановича, «из всего войска осталось во Франции до сорока тысяч нижних чинов, о возврате которых государь Александр и просил короля Людовика XVIII под условием, что возвращающийся в Отечество наказанию не подлежит… и путевые издержки государь примет на свой счет. Но король не в состоянии был исполнить государеву просьбу за утайкою французами беглецов…»

Ростопчин в 1814 году писал о том же с возмущением жене: «Суди сама, если… из конногвардейского полка в одну ночь дезертировало 60 человек с оружием в руках и лошадьми. Они уходят к фермерам, которые не только хорошо платят им, но еще отдают за них своих дочерей».

Летом 1814 года русские войска двинулись в Россию. Барклай был назначен главнокомандующим 1-й армией с местонахождением Главного штаба в Варшаве. 30 июля он прибыл на место дислокации его армии, состоявшей из шести пехотных корпусов. Их командирами были его испытанные соратники: Витгенштейн, Евгений Вюртембергский, Дохтуров, Раевский, Остен-Сакен и Ланжерон.

В октябре в Польшу возвратились кавалерийские части, а также 2-я и 3-я гренадерские дивизии Ермолова, тоже вошедшие в 1-ю армию.

2-ю армию возглавил Беннигсен.

Приехав в Варшаву, Барклай оказался в одном городе с цесаревичем Константином, который с конца 1814 года являлся главнокомандующим Польской армией. Фактически цесаревич был наместником в Царстве Польском, но Барклай не состоял у него под командой, и это очень раздражало Константина.

Кроме того, 1-я армия насчитывала в своих рядах более 100 тысяч человек, а Польская армия была намного меньше, и это тоже уязвляло болезненно самолюбивого цесаревича.

Денис Давыдов писал об этом так: «Цесаревич, никогда не любивший Барклая, говаривал о нем: «Зачем у него такой большой штаб? Он, вероятно, хочет подражать Потемкину, но этот лишь по воле императрицы окружал себя во время войны с турками большою свитою затем, чтобы при заключении мира она не уступала свите турецкого паши».

В Варшаве Барклай начал часто болеть. Особенно давала себя знать болезнь, подхваченная им во время перехода через Кваркен. Он подумывал об отставке, об уходе на покой, но царь отказал ему в этом, и Барклай продолжал служить. Временами он мысленно возвращался к пережитому, чаще иного вспоминая прошедшую войну. Известно, что иногда работал над воспоминаниями, которые, к сожалению, не сохранились.

Вместе с тем Барклай продолжал огромную работу по организации жизни армии в мирных условиях.

К традиционным заботам главнокомандующего добавились и ранее ему неизвестные – поддержание оснащенности армии новыми видами вооружения, поощрение изыскательских и конструкторских работ, проводимых его офицерами.

Сослуживцем Барклая по 1-й Западной армии был один из первых конструкторов ракетного оружия – генерал-майор Александр Дмитриевич Засядко. Он учился в Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе, затем участвовал в Итальянском походе Суворова, в русско-турецкой войне 1806–1812 гг., в Отечественной войне 1812 года.

В 1815 году Засядко начал работы по созданию боевых зажигательных пороховых ракет трех калибров, сконструировал пусковые станки, позволяющие вести залповый огонь одновременно шестью ракетами, создал приспособления для наведения ракет на цель и разработал тактику боевого применения ракетного оружия.

Ракеты Засядко обладали хорошими баллистическими данными и имели дальность полета до трех верст.

Барклай присутствовал при испытании ракет Засядко и так охарактеризовал его деятельность в письме к талантливому инженеру: «Я с удовольствием видел особенные труды и усердие Ваше в открытии сего нового и столь полезного орудия, кои поставляют меня в приятный долг изъявить Вам за то истинную мою признательность».

К этому времени Барклай стал военачальником такого масштаба, что ему приходилось чаще задумываться о больших вопросах общественной жизни.

Его не могли не волновать положение крестьян, вопрос военных поселений, судьбы солдат, вышедших в отставку. Он размышлял над этими проблемами и видел теснейшую связь между крепостническим укладом России и аракчеевщиной, между палочной дисциплиной в армии и беспощадным подавлением в обществе даже малейших намеков на гражданские свободы.

Понимая все это, он все же оставался всегда верным слугой царя, но старался хотя бы в рядах 1-й армии сделать жизнь солдат достойной человека и преодолеть насилие, жестокость и произвол.

Наиболее концентрированно представления о долге командиров по отношению к подчиненным изложены были Барклаем в Инструкции, составленной в начале 1815 года после его приезда в Варшаву.

Наряду с требованием строгой дисциплины и добросовестного отношения к службе, Барклай настаивал на бережном отношении к людям, призывал воспитывать в них храбрость, выносливость, любовь к опрятности. «Кроткое и благородное обхождение начальников с подчиненными, – говорилось в Инструкции, – не вредит порядку, не расстраивает чинопочитания, но, напротив, рождает то истинное и полезное честолюбие, каковым всякий должен воодушевляться; уничтожение сих благородных чувствований чести унижает дух, отнимает охоту и вместо доверия к начальству рождает ненависть и недоверчивость».

Такое отношение к солдату было не просто прямой противоположностью насаждавшейся в русской армии палочной дисциплины, но воспринималось как открытый вызов «аракчеевщине» – цельной и законченной системе мер, вдохновителем и организатором которой был давний недоброжелатель фельдмаршала – Аракчеев.

Особенно обострились их отношения, когда Барклай заявил себя решительным противником любимого детища Аракчеева – военных поселений, которые Барклай почитал совершенно не годными и вредными.

Мирные будни военной службы уже становились привычными, как вдруг в Варшаву пришло известие о бегстве Наполеона с Эльбы и высадке во Франции. Эта весть застала Александра I на конгрессе в Вене, откуда приказ о подготовке армии к походу и пришел в Варшаву.

Этому сенсационному сообщению, грянувшему в Вене как гром среди ясного неба, предшествовал полный развал Шестой антинаполеоновской коалиции. России и Пруссии противостояли все ее участники, да к тому же и роялистская Франция, формально в коалицию не входившая.

Венский конгресс отличался необычайной пышностью и разнообразием устраиваемых увеселений.

Принц де Линь, отличавшийся остроумием, назвав как-то Венский конгресс «танцующим конгрессом», во второй раз заметил: «Конгресс танцует, но не продвигается ни на шаг».

А между тем бесчисленные балы сменялись столь же бесчисленными маскарадами, представлениями и спектаклями, фейерверками и парадами. Карусели, катания в санях, охоты, загородные прогулки шли беспрерывной чередой.

Следует помнить, что радость победы над Наполеоном была еще очень свежа, и потому многие празднества были посвящены годовщинам разных победоносных сражений минувшей войны. На поля битв при Асперне и Ваграме монархи и участники этих сражений выезжали вместе и вспоминали, как происходило все это в 1809 году.

6 октября 1814 года в Вене праздновали первую годовщину Лейпцигской битвы и после военного парада устроили обед для 30 тысяч солдат и офицеров – участников парада. 12 октября Александр в сопровождении императора Франца и короля Фридриха Вильгельма III уехал в Венгрию.

В Будапеште, желая понравиться и мадьярам, Александр предстал в мундире лейб-гусарского полка, который в Венгрии представляет собою мужской национальный костюм.

С особой сердечностью отнеслись к Александру приехавшие в Будапешт славяне, которые прямо говорили, что не надеялись на свое национальное освобождение, когда австрийцы были союзниками Наполеона. Однако осторожность взяла у Александра верх над симпатиями, и несколько аудиенций со славянами он провел втайне от австрийцев, не желая ухудшения отношений с ними.

После возвращения Александра из Венгрии в Вену обстановка на конгрессе еще более обострилась. Как Александр и предвидел, ни Австрия, ни Англия не отступили от антирусских позиций, занятых ими первоначально, не пошли на уступки и образовали коалицию, включив еще и Францию. Три державы подписали 22 декабря 1814 года секретный антирусский и антипрусский договор.

После подписания договора к ним примкнули Нидерланды, Бавария, Гессен и Ганновер.

Единой союзной коалиции уже не существовало.

Более того, Шварценберг составил план военных действий против России и Пруссии, наметив начало войны на март 1815 года.

Со всеми возможными предосторожностями копии договора были отправлены королям Англии и Франции. Сам факт подписания договора содержался в наистрожайшем секрете, и Александр ничего не знал о его существовании.

Неизвестно, как бы развернулись события, но в ночь с 22 на 23 февраля министр иностранных дел Австрии Меттерних получил экстренное сообщение, что Наполеон отплыл с Эльбы.

Меттерних, вскрывший депешу только утром, тут же поспешил к императору Францу, который приказал ему немедленно известить о случившемся и Александра и Фридриха Вильгельма, добавив, что австрийская армия должна быть готова к выступлению.

К Александру Меттерних отправился к первому и немедленно был им принят, несмотря на давнюю неприязнь.

Но здесь, при этой новости все было забыто, и дотоле непримиримые враги помирились. Более того, Александр обнял Меттерниха и попросил возвратить ему прежнюю дружбу. Так в очередной раз в Александре государь и политик одержали верх.

Александр полностью поддержал решение императора Франца. После этого Меттерних отправился к прусскому королю.

В десять часов утра у Меттерниха уже состоялось совещание, на которое первым явился Талейран и, ознакомившись с донесением из Генуи, внешне остался совершенно спокойным.

Между тем Наполеон форсированным маршем шел к Парижу, и все высланные Людовиком XVIII войска полк за полком переходили на его сторону.

13 марта, вступив в Лион, Наполеон издал декрет о восстановлении империи и о высылке из страны эмигрантов-роялистов, самовольно вернувшихся из-за границы на родину.

Реакция союзных монархов была мгновенной. В тот же день – 13 марта – все державы, подписавшие Парижский мирный договор 1814 года, выступили с декларацией, объявляющей, что «Наполеон Бонапарт вышел из пределов гражданской и социальной терпимости как враг и нарушитель общественного спокойствия; он подвергает себя общественному преследованию».

Россия, Англия, Австрия и Пруссия обязались немедленно выставить против «чудовища» по 150 тысяч солдат, все прочие союзники – еще 200 тысяч. Англия, кроме того, выступила в роли банкира, предоставив союзникам свое золото.