Текст книги "Верность и терпение"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Тотчас же на помощь Пруссии двинулась армия Беннигсена. Теперь она состояла из семидесяти тысяч солдат и офицеров, имея около трехсот орудий.

4-й егерский был назначен в авангард и шел во главе армии. 22 октября Барклай в районе Гродно перешел через Неман и спустя неделю достиг Остроленки. Ареной предстоящей борьбы был гигантский равносторонний треугольник, северной оконечностью которого был Кенигсберг, западной – Торн и южной – Варшава. Район этот прикрывался полноводными реками: на юго-востоке – Наревом, на западе – Вислой, и был перерезан сотнями рек, речушек и ручьев, покрыт низкими лугами, болотами и озерами.

И Пруссия, по словам Наполеона, превратилась в океан непролазной слякоти, будто Господь создал, в дополнение к четырем стихиям, еще одну – грязь.

Солдаты шли по пояс в воде, орудия тонули, и вытащить их было невозможно – постромки рвались, и лошади, выбиваясь из сил, могли кое-как тащить лишь обозные телеги и офицерские экипажи.

Во время этого марша Барклай узнал, что Наполеон вступил в Берлин, а прусский король мечется по своей стране, переезжая с семьей и кучкой придворных из города в город.

Наконец бездомный монарх добежал до Мемеля, самого восточного города своего королевства, расположившегося на русской границе и одновременно на берегу Балтийского моря. Если бы предстояло совершить вынужденное морское путешествие, это было бы удобно.

К началу зимы на театре военных действий оказалось три армии – Беннигсена, назначенного ему в резерв Буксгевдена и резервной – Эссена-первого.

В их рядах было сто шестьдесят тысяч человек и около тысячи орудий, но главнокомандующего не было. И даже поэтому противостоять Наполеону они не могли.

Александр прекрасно понимал, насколько уязвима в этом отношении его армия, но остановить выбор на каком-либо генерале не решался. Кутузов после Аустерлица вновь оказался в опале, а никакой равноценной замены ему не было.

В конце Концов царь назначил главнокомандующим семидесятилетнего фельдмаршала Михаила Федотовича Каменского.

Барклай в эти дни стоял в Плоцке, а его пятитысячный отряд прикрывал многоверстный фронт между Торном и Вислой. Пикеты Барклая рыскали по западному берегу Вислы, собирая сведения о движениях французов, а еще более – отыскивая провиант и фураж.

Вскоре Барклай получил известие, что прямо на него идут корпуса маршалов Сульта и Ожеро. Одновременно ему сообщили, что вся армия Беннигсена начала отступление и, таким образом, его отряд из авангарда превращается в арьергард.

12 декабря Ожеро вступил с отрядом Барклая в бой. Михаил Богданович волновался, не зная, как выдержит он новое испытание огнем, ибо то, что было когда-то, отделялось от сегодняшнего дня двенадцатью годами мирной жизни, и ему самому, а тем более его солдатам либо давным-давно, либо вообще ни разу не доводилось слышать никаких иных выстрелов, кроме тех, что раздавались на стрельбищах.

Но бой начался, и волнение как рукой сняло.

На сей раз плыть пришлось весь день, да и река оказалась бурной – французы навалились плотно, почти со всех сторон, и Барклай больше всего опасался окружения. Однако и уходить он не мог, потому что знал наверное – на помощь ему идут подкрепления. Но помощь завязла где-то в болотах, и с наступлением темноты он отдал приказ отступать.

По дороге он нагнал 2-ю дивизию генерал-лейтенанта Остермана-Толстого, шедшую к Пултуску, куда сходились главные силы армии и куда устремился, наперерез им, корпус маршала Ланна. Но русские опередили его и в девять часов утра пришли в Пултуск. Барклай же в город не входил – он занял позиции западнее его и стал ждать противника на оконечности правого фланга, спрятав в лесу четыре находившихся в его команде пехотных полка и пять эскадронов улан.

Близко к ночи в Пултуск прибыл главнокомандующий. Он еще с дороги послал депешу, попросив никакой встречи ему не делать, и потому появился в штабе почти незаметно.

Сбросив заячий тулупчик, что был по-стариковски натянут поверх шинели, Михаил Федотыч проскользнул в кабинет Беннигсена, где ждал его и Буксгевден. Первым делом рассмотрели они диспозицию предстоящей завтра баталии, и Каменский решениями Беннигсена остался доволен. Буксгевдену же приказал немедленно ехать к войскам, указав ему быть в Макове, в десяти верстах от Пултуска.

Была уже полночь, стоял изрядный мороз, но Буксгевден не хотел начинать отношения с главнокомандующим с непослушания и скрепя сердце вышел в холодную тьму. А Беннигсен и Каменский разошлись по своим дортуарам.

Вдруг в три часа ночи дверь в спальне Леонтия Леонтьевича тихонечко растворилась, и он, проснувшись, увидел на пороге незнакомого офицера с горящею свечою в руке.

Офицер, изрядно смущаясь и почти шепотом прося прощения за доставленное неудобство, представился адъютантом главнокомандующего и попросил пожаловать к фельдмаршалу в опочивальню.

Беннигсен спросонья не понял, о чем идет речь, и спросил грубо:

– Да в уме ли ты, братец?

– Так точно, ваше высокопревосходительство, я-то в уме, – с некою двусмысленностью, уже уловленной приходящим в себя Беннигсеном, проговорил адъютант и настойчиво повторил: – А вы, ваше высокопревосходительство, все же извольте к господину главнокомандующему пожаловать.

И с тем ушел. А следом за ним пошел к старому чудаку и Леонтий Леонтьевич.

Адъютант ждал за дверью и пошел впереди, освещая ему путь. Подойдя к комнате Каменского, он открыл дверь и остался стоять в коридоре.

Фельдмаршал, уже одетый в мундир и сапоги, сидел на разостланной постели, держа в руках какую-то бумагу.

– Вот, ваше высокопревосходительство, приказ по армии. Сим объявляю я об отходе всех войск в Россию.

Беннигсен подумал, что ослышался, затем сразу же решил, что фельдмаршал сошел с ума, но тут же сообразил, что если это и так, то ему-то все случившееся в профит, ведь тогда командующим остается он.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – по уставу отрубил Беннигсен. – Когда прикажете огласить приказ?

– Да вот поутру и огласите, Леонтий Леонтьевич, – проговорил Каменский устало. – Ну да Бог с вами. – И вяло махнул рукой, показывая, что разговор окончен. – Мне еще надобно к государю о сем писать.

Беннигсен ушел к себе и стал читать приказ. «Я ранен, верхом ездить не могу, следственно, и командовать армией. Вы корд’арме ваш привели разбитый в Пултуск: тут оно открыто, и без дров, и без фуража, потому пособить надо, и так как вчера отнеслись к графу Буксгевдену, думать должно о ретираде к нашей границе, что и выполнить сегодня». «Бред какой-то», – подумал Беннигсен и стал читать дальше: «Генералу от кавалерии Беннигсену состоять в команде графа Буксгевдена».

«Разве можно оглашать перед армией такую галиматью?» – подумал Леонтий Леонтьевич и решил, что приказ этот он утаит, чтобы не вносить в умы ненужную сумятицу, тем более что поутру предстоит генеральное сражение.

Но человек предполагает, а Бог располагает, и Господу было угодно, чтобы сам главнокомандующий учинил на прощание не то что сумятицу, а настоящее светопреставление.

Чтобы проводить фельдмаршала, велел Беннигсен выстроить гренадерский батальон. Граф появился перед ним в заячьем тулупчике, с головою, повязанной бабьим платком.

Затем он взошел в коляску, но вдруг велел подвести ему коня и, взгромоздившись с помощью адъютанта в седло, закричал:

– Солдаты! Вас предали и продали! Все потеряно, и вам лучше бежать домой. Я убегаю первым!

После чего дал коню шпоры и помчался прочь, а за ним покатила коляска с адъютантами.

В этот же самый день разгорелось сражение за Пултуск. Прямо на центр русских позиций шли две дивизии Ланна. На острие их атаки стоял отряд генерал-лейтенанта Багговута, но и по отряду Барклая тоже наносился удар.

Французы шли стремительно и безостановочно, их не мог остановить ни ружейный, ни артиллерийский огонь.

«Да, это не турки и не поляки», – подумал Барклай, хотя среди и тех и других встречал он немало смельчаков. Его егеря не могли сдержать солдат Ланна и оставили батарею.

Тогда он сам повел их в контратаку, прибегнув к наиболее сильному русскому средству – удару в штыки. Бой закипел по всей позиции, на помощь егерям подошли полки Черниговский и Литовский, силы противников и их бесстрашие оказались равными, они дрались до темноты и разошлись только из-за того, что уже не видели друг друга.

Это был первый случай, когда французы не смогли сломить противника, и именно со дня сражения под Пултуском для наполеоновской армии начался отсчет полууспехов.

Так же храбро и стойко дрались и в дивизиях Остермана-Толстого, и в дивизии Остен-Сакена, стоявших на соседних участках.

Поскольку поле боя осталось за русскими, Беннигсен сообщил Александру о своей победе, причем написал, что побит им не маршал Ланн, а сам Наполеон.

А Наполеон, «разбитый» победоносным Беннигсеном, но ничего о том не подозревавший, стоял в двадцати верстах от Пултуска и через четыре часа после того, как гонцы с победной реляцией помчались в Петербург, вышел в тыл новоиспеченному триумфатору. Беннигсену не оставалось ничего иного, как начать ретираду.

Отступление длилось две недели, но 2 января, получив рескрипт Александра о награждении Георгием 2-й степени и пятьюдесятью тысячами рублей и, что самое важное, о назначении главнокомандующим, Беннигсен остановил армию и через два дня пошел навстречу противнику, который неожиданно начал отступать.

Начинался новый, 1807 год. Глубокие снега лежали вокруг новогодних елок, метели обвевали их со всех сторон, и сквозь сугробы и вихри шли по лесам Восточной Пруссии десятки тысяч заиндевевших солдат, и покрытые инеем косматые лошади тащили обледеневшие обозы и пушки.

В тот же день новый главнокомандующий назначил Барклая командиром авангарда левого крыла.

…Теперь уже семь полков – три егерских, пехотный, гусарский, два казачьих – и рота конной артиллерии назначались ему в команду.

Первая сшибка произошла 12 января. Барклаю привели двух пленных французских капитанов, обескураженных случившимся. Он спросил у пленных, почему их войска отступают, и один из них сказал, что не знает, а второй предположил, что это – маневр, и когда корпуса соберутся в одном месте, то тогда-то и произойдет генеральное сражение. Барклай мысленно согласился с пленным. Он и сам так думал, потому что излюбленным приемом и, более того, одним из важнейших принципов тактики Наполеона было движение корпусов поблизости друг от друга и мгновенное создание мощного кулака в любой подходящий для удара момент.

И стало быть, распыление сил, французам противостоящих, было для их противника делом смертельно опасным.

Так оно и случилось: 22 января главные силы Наполеона вышли во фланг армии Беннигсена, пытавшейся наступать в Старой Пруссии. Авангард Барклая тут же превратился в арьергард и первым столкнулся с противником.

Шеститысячный отряд был атакован силами, втрое его превосходящими, дрался целый день, но на следующее утро все же отступил к местечку Янково.

Сюда же чуть раньше прибыл со своей дивизией Багратион. Барклай немедленно явился с докладом к нему, чтобы занять место, которое определит ему князь. Прямо в дверях встретил его курносый чернявый малыш поручик в щегольском лейб-гусарском мундире, как оказалось, адъютант Багратиона.

Докладывать не пришлось – услышав голос Барклая, Петр Иванович сам вышел из соседней горницы.

Уединившись, генералы коротко рассказали друг другу о событиях последних дней, Барклай был немногословен, потому что, как следовало из начавшегося меж ними разговора, Багратион внимательно следил за его отрядом и знал обо всем с ним произошедшем. Зато Багратион поведал ему то, чего не знал почти никто.

Оказывается, 20 января к Багратиону привезли двух взятых в плен курьеров, перехваченных с какими-то важными бумагами.

– Я ведь французскому не обучен, – вдруг признался Багратион, нисколько, впрочем, не смущаясь, а даже будто бравируя, – и потому и эти бумаги тоже попросил перевести. – И вдруг крикнул: – Денис! Зайди!

Чернявый поручик тут же возник в дверях и, лихо звякнув шпорами, с веселой готовностью и привычным обожанием воззрился на своего командира.

– Скажи-ка, Денис, как в той депеше, что переводил ты пару дней назад, именовали друг друга маршалы Бертье и Бернадот?

– Бертье поименован был князем Невшательским и герцогом Валанженским, а Бернадот – князем Понте-Корво, ваше превосходительство.

Багратион отпустил адъютанта и продолжил:

– Хорошо, что адъютант мой не по годам во многом сведущ и депеша эта – от начальника штаба Наполеона к командиру корпуса. А дальше выяснилось, что в бумаге изложен план всей нынешней кампании и что по плану сему завтра утром начнут главные силы во главе с самим Наполеоном движение на Алленштайн во фланг моей дивизии. Я тут же отослал и депешу и пленных в штаб армии, но ответа ждать не стал, потому как донесли мне, что Сульт и Гюйо захватили мост через Алле и вот-вот выйдут в тыл мне. Я и пошел сюда, чтобы не оказаться окруженным.

Завтра, Михаил Богданович, начнем мы отход к Вольфсдорфу, и я попрошу вас, как и прежде, быть в арьергарде и прикрывать наши главные силы.

На следующее утро, едва рассвело, дивизия Багратиона тремя колоннами двинулась к Вольфсдорфу, а отряд Барклая, перекрыв дороги, встал на пути французов.

До десяти часов утра были его солдаты в перестрелке с неприятелем, а потом пошли следом за Багратионом.

Барклай впервые командовал отрядом из семи пехотных и кавалерийских полков, где была и артиллерия, что делало его войско похожим на маленькую армию, состоящую из всех родов войск. Отряд подобен был и французскому корпусу. Эта универсальность отряда позволяла Барклаю применять то стрелков-пехотинцев, то казаков, то егерей, то кавалеристов, выдвигая на наиболее опасные участки артиллерию.

Построив свои войска уступом и выдвинув вперед изюмских и ольвиопольских гусар, Барклай приказал поставить между конными полками пушки и стал сдерживать натиск неприятеля, медленно пятясь на север, то останавливаясь и контратакуя, то снова отходя за дивизией Багратиона.

В первый день отличил он похвалой артиллеристов князя Яшвиля и кавалеристов князя Щербатова.

Во второй день отбил он натиск на свой левый фланг двух полков из корпуса Даву, остановив их сильным ружейным огнем егерей.

В третий день в деле были все его войска, ибо французы уже теснили отряд с трех сторон и все время пытались выйти в тыл к нему.

Наконец встали его полки у деревни Хоф и приняли бой, длившийся до темноты. И, так как отряд его был подобен маленькой армии, баталия под Хофом во всем напоминала генеральное сражение – первое генеральное сражение в его жизни, которое он все же не проиграл, хотя и потерял больше двух тысяч человек и оставил поле боя неприятелю.

Потом битву под Хофом справедливо расценили как самое важное арьергардное сражение в этой кампании.

И то, как Барклай провел этот бой, тотчас же сделало имя его знаменитым во всей армии.

В середине четвертых суток подошли его полки к маленькому городку Прейсиш-Эйлау, где уже сосредоточились главные силы армии.

Городок этот стал центром концентрации русских войск не по зрелому стратегическому размышлению, а лишь в результате давления сиюминутных событий и чувств, чему способствовали и недостаток провианта, и невозможность дальнейшего отступления, ибо армия была вконец измучена беспрерывными ночными переходами и, наконец, неутихающим желанием Беннигсена дать бой самому Наполеону.

Утром 25 января дивизия Багратиона и отряд Барклая подошли к Эйлау. За четверо минувших суток войска Беннигсена беспорядочно маневрировали вокруг города, останавливаясь и занимая то одну, то другую позицию, то вдруг снимаясь с места и уходя на другие пункты, пока наконец не расположились вдоль гребня холмов западнее Эйлау.

Егерям Барклая Беннигсен поручил занять город и не пускать в него неприятеля. Получив приказ, солдаты, промерзшие и промокшие, голодные и вконец измотанные, вошли на узенькие улицы Эйлау. Здесь хотя бы можно было по очереди забегать под крыши домов и сараев и, сменяя друг друга, греться у костров, а то и в домах обывателей.

К четырем часам дня семидесятитысячная армия Наполеона подошла к городу и начала выстраиваться в боевой порядок.

Подготовка к сражению длилась до следующего полудня. В двенадцать часов 26 января корпуса Сульта, Ожеро и Даву начали движение в сторону русских позиций.

На Прейсиш-Эйлау шел корпус Сульта. Его пехота еще не подошла к окраинам, как четыреста французских орудий открыли огонь и по городу, и по позициям Беннигсена.

Такой канонады русским слышать еще не доводилось. А когда французам ответило столько же русских пушек, то показалось, что внезапно обрушилось небо. Барклай, увидев вражеских пехотинцев прямо перед своими позициями, вспомнил Вильно. Ситуация складывалась так же, как и там, только тогда, двенадцать лет назад, наоборот, поляки-конфедераты отбивались на улочках Вильно от его егерей.

И чем дальше шел бой, тем все более оправданным становилось сравнение: наполеоновские егеря выказывали себя отменными вояками, а их натиск был не слабее, чем у его солдат в Вильно.

За ними следом, столь же безостановочно, шли тиральеры – легкие стрелки, прекрасно владеющие своими карабинами.

Его солдаты, безмерно уставшие за последние дни, не успевшие прийти в себя после Хофа, оставляли один дом за другим, отдавая неприятелю улицу за улицей.

Меж тем быстро темнело, и когда сумерки сгустились, то все его солдаты оказались в загородных садах, широкой полосой отделявших Эйлау от холмов, перед которыми стояли главные силы Беннигсена.

Ночью главнокомандующий, не успевший в первый день сражения предпринять что-либо серьезное, приказал направить на помощь Барклаю девять батальонов генерал-майора Сомова, сосредоточив их под покровом темноты на окраине Эйлау, возле кладбища.

Едва рассвело, как Сомов начал атаку. Три его батальона хотели пройти через кладбище, но, встретив неожиданно сильное сопротивление, остановились.

Как потом выяснилось, на кладбище был командный пункт Наполеона, а он всегда охранялся более чем надежно.

Зато другие шесть батальонов ворвались в Эйлау и пошли навстречу полкам Барклая, которые одновременно с ними двинулись на штурм города с другой стороны.

Теперь уже оборонялись солдаты маршала Сульта, но два других корпуса – Ожеро и Даву, – обойдя город, вышли к позициям Беннигсена. Бой закипел по всей линии, но все же напряжение его было наибольшим на улицах Эйлау.

Тучи шрапнели и ядер пролетали над головами солдат, прыгая и ревя, снося все, что попадалось на их пути. Сульт бросил на город все свои силы, и французы вломились на улицы Эйлау.

Их встречали огнем из-за всех углов, из окон и с крыш.

В узких дефиле каменных улиц пехота шла друг на друга в штыки, устилая мостовые трупами, но не отступали ни на шаг ни та, ни другая сторона.

Видя, что пехота стоит неколебимо, Барклай собрал в кулак два гусарских полка и повел кавалеристов в атаку на кладбище.

Потом ему передали, что эту его атаку отметил Наполеон и даже спросил у стоявшего рядом Бертье:

– Кто возглавляет эту атаку? Она проходит с мужеством и мастерством.

Начальник штаба затруднился ответом, и тогда Наполеон сказал:

– Кем бы ни был этот генерал, он еще заставит говорить о себе, и мы еще узнаем его.

Наполеон часто оказывался пророком, оказался он им и на этот раз.

Барклай, скакавший в первых рядах своих гусар, вдруг почувствовал неожиданный толчок и на всем скаку вылетел из седла. Затем почувствовал сильный удар о землю и потерял сознание.

Очнулся он в санях на сене, голова его покоилась у кого-то на коленях. Сверху светили холодные звезды, тело от ушиба сильно болело, а левая рука, туго забинтованная в деревянный лубок, горела огнем.

Он повернул голову и увидел лицо человека, на коленях у которого лежала его голова. Барклай узнал в нем своего адъютанта – поручика Бартоломея.

Адъютант заметил, что генерал очнулся, и, улыбнувшись, приложил палец к губам.

– Ну, что там? – спросил Барклай слабым голосом.

– Вас ранило вчера вечером. Когда я повез вас, вся армия наша стояла на позициях неколебимо.

– Как это случилось?

– Вас ранило в руку артиллерийскою гранатой. Вы потеряли сознание и упали с коня. Было это во время кавалерийской атаки, и вас могли бы затоптать наши же кони, если б не вытащил вас изюмский гусар Дудников.

– Дудников? – переспросил Барклай. – Изюмец? Помню его – однополчанин мой. Служили мы у Беннигсена. – И, помолчав, добавил: – Проследите, чтоб наградили его.

– Слушаюсь, – сказал Бартоломей и продолжил: – Он же доставил вас в лазарет, где сделали вам перевязку и велели мне везти вас в Кенигсберг.

– Кто же командует там ныне?

– Генерал-майор Сомов.

– Хорошо, Бартоломей, спасибо, – проговорил Барклай и закрыл глаза.