Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

Глава 3
Доля

Он вышел за дверь и растерянно оглянулся. Его поразила унылая пустота коридора и он не сразу понял, в чем дело. Долго стоял, пытаясь сосредоточиться и вспомнить, чего же не хватает, ведь что-то точно было здесь раньше, заполняло и одухотворяло это вялое пространство. Что-то несокрушимое, твердое, основательное… Буфет! – сообразил он наконец.

– Пустыня, пустыня… – бормотал он, пятясь от разоренного места.

– А-а, Павел – услышал он за спиной радостный возглас Кузьмы Захарьевича. – С выздоровлением, братец! Поздравляю! Зайдите-ка на минуту, – полковник широко распахнул дверь, пропуская в свою комнату Родионова. – Вот, распишитесь, – протянул он разлинованный лист.

– В чем распишись? – спросил Павел.

– В получении доли, – бодро произнес полковник, извлекая из-под кровати резную стойку от бывшего буфета. – Вас не было, но все по-справедливости. Видите, какая! Полюбуйтесь. – ласково обтер он пыль с лакированной стойки. – Мне правая дверка досталась, вон она, за кроватью. Надо приспособить под что-нибудь… А вам повезло… Удачная часть. Мы тут поделили все и разыграли вслепую, кому что достанется…

– Приватизатия, – сказал Родионов. – Стихийная форма…

– Не пропадать же добру, – грустно согласился Кузьма Захарьевич и отвел глаза.

– Может, лучше снова собрать его, склеить? – предложил Родионов, вертя в руках бесполезную стойку.

– Теперь уж поздно, – вздохнул полковник. – Некоторые свою долю продали. А так, отчего же… Вы правы, погорячились, недодумали. А теперь уж ничего не склеишь. Новость-то нашу слышали?

– Ну?

– Юрка Батраков женился! И знаете, на ком?

– На Стрепетовой, – сказал Павел.

– Да. Вы уже знаете? Откуда?

– По литературной логике, Кузьма Захарьевич. У них добрачные отношения были как у людей семейных. Скандалы эти, споры, притирка характеров. Так что ничего удивительного.

С резной стойкой в руках Родионов отправился к себе. С некоторым грустным удивлением обнаружил он, что аквариум, который только что был на месте, бесследно пропал, а на дверях комнаты Клары Карловны Розенгольц, откуда он только что вышел, уже висел черный амбарный замок и раскачивался с затухающей амплитудой.

Родионов вздохнул и вошел в свою комнату. Положил стойку на письменный стол, принялся расхаживать из угла в угол, поглядывая на свою долю. Раздражал лакированный блик. Пашка зашвырнул стойку под диван и снова принялся расхаживать взад-вперед. Дело было вовсе не в блике, дело было серьезнее и никуда этого не зашвырнешь…

Пашка не выдержал и упал на постель, уткнулся лицом в скомканные простыни и вдыхал, вдыхал всей грудью ненавистный, убийственный, смертельный запах, которого давно уже не было здесь – весь выветрился, улетучился, уничтожился…

Глава 4
Концептуальная проза

Убыстрение времени, думал Родионов, входя в редакционный корпус. Все-таки в чем-то Батраков был определенно прав – бег времени действительно ускорился и перемены, произошедшие только за эту зиму, казались огромными.

Теперь вместо единой вывески с названиями газет и журналов весь фасад здания был изуродован пестрой мешаниной мраморных, бронзовых, пластиковых щитов с именами банков, фирм, акционерных обществ. Разглядел здесь Родионов и золотую вязь ломбарда «Бабилон».

В просторном фойе во всю стену простирался гигантский плакат с самоуверенной и на редкость циничной надписью: «Мы знаем, что такое истинные ценности. Евробанк». Истинные ценности изображались в виде желтых кирпичей, сложенных тяжелой пирамидой в центре плаката.

Перед входом Родионова остановил милицейский кордон, которого прежде не было. Внимательный лейтенант изучил его удостоверение и пропустил к лифту. Пашка вдруг поймал себя на мысли, что по-существу ведь ничего и не переменилось. Ну плакаты с кретинскими высказываниями, ну милиция, вывески, все это мелочь, дым. Человеку всегда после долгого отсутствия бросаются в глаза поверхностные перемены, и они кажутся порой громадными, хотя на деле ничтожны и летучи. Закат над миром все тот же, река течет туда же, земной шар вертится все так же, как и сто веков назад, и облака плывут в небе, и звезды высыпают по ночам те же, те же…

За его рабочим столом, на его желтом вертящемся кресле сидела незнакомая сухопарая барышня и внимательно читала очень знакомую рукопись в багровой сафьяновой папке. На вид барышне было от сорока до шестидесяти лет, Родионов не смог определить более точно, но сам тип этот был ему слишком хорошо известен. Она явно была из той породы окололитературных дам, какие встречаются практически в любой редакции. Они знают всех здравствующих писателей по именам и отчествам, знают их жен и любовниц, они в курсе самых последних достижений и в литературе и в смежных искусствах и умеют говорить обо всем этом складно и толково, спорить и убеждать. Они обо всем имеют представление, свободно владеют специальной терминологией и единственное, чего они не имеют и не могут иметь – это своего собственного суждения о предмете…

Родионов осмотрелся.

Больше никого в просторном кабинете не было, но в пепельнице на столе Кумбаровича тлела и дымилась оставленная сигарета.

– Здравствуйте! – сдержанно сказал Пашка, испытывая странное чувство, как будто он взялся сыграть не свою роль. Логика этой роли диктовала и манеру общения – он теперь был как бы автором, скромным просителем, и сам собою тон его сделался чуточку заискивающим, неуверенным.

– Я вот тут повестушку набросал, – стал он оправдываться, – она пока еще не со мною, но с вашего позволения, я бы…

– Это хорошо! – подбодрила его дама, щелкнула зажигалкой и выпустила клуб дыма. – Это великолепно! – Она отвалилась на спинку кресла (точно так же, как и я когда-то, отметил Родионов и ему стало неприятно и совестно за себя, ибо в откидывании этом было что-то высокомерное и хамоватое).

– Продолжайте, я вас слушаю, – попыхивая сигареткой, снова произнесла дама. – Что за повесть, кто герои, политических вещей не берем, концовка желательно бодрая, духоподъемная!

Глаза ее за сильными очками были выпуклы как у людей, больных базедовой болезнью и оттого на лице ее сохранялось постоянное выражение изумления. Свободной рукою она терзала тонкий серый хвостик волос на затылке, наматывая его на указательный палец и вновь разматывая.

– Герои – наши современники…

– Правда жизни нам не нужна. Надоело, – перебила его дама. – Читатель каждый день видит эту правду за окном, открывает книгу, а там все та же чернуха…

– У меня нет никакой правды жизни, – признался Родионов. – Любовь, разлука…

– Нужна без разлуки! – приказала дама. – Пусть они в конце женятся, пройдя все положенные передряги. Хэппи энд. Нам не нужна трагическая любовь. Читатель видит за окном…

«Дался ей этот читатель за окном», – подумал Пашка и сказал:

– Счастливые обстоятельства очень часто губят настоящую любовь. Тот же брак, к примеру…

– Мысль не новая, – подумав, заключила дама. – Но нельзя ли одухотворить брак?

– Это будет уже другая повесть, – объяснил Родионов. – О добродетели и о терпении. О любви, конечно, тоже, но большей частью о терпении…

– Да, мужики мерзавцы, – сделала неожиданный вывод дама и снова стала нервно наматывать волосы на палец. – Тут я с вами согласна, именно терпение и именно со стороны женщины…

– Хотите, угадаю название вот этой рукописи? – благоразумно увел разговор в сторону Родионов. – Да-да, той что перед вами сейчас.

– Угадайте.

– «Сталь бурлит», – закрыв глаза, прошептал Родионов сомнамбулическим голосом. – Или кипит. Что-то такое клокочущее…

– Вы экстрасенс!? – дама привстала с места. – Надо же! Я сразу что-то такое почувствовала в вас. Вы и людей лечите? – с надеждой в голосе спросила она.

– Нет, я не практикую, – сухо сказал Пашка. – Занятия литературой отнимают все мое время. Впрочем, повесть я не принес, а зашел посовещаться насчет двух смущающих меня пунктов.

– Слушаю вас! – готовно отозвалась собеседница. – Да вы присядьте, пожалуйста. Что ж это я на самом деле, – засуетилась она.

– Так вот, – важно произнес Родионов, размещаясь на шатком стуле. – Суть дела такова. У меня есть выражение «белые разваренные руки». Допустимо ли такое выражение в современной литературе?

– Вполне, – одобрила редакторша. – Образ зримый, живой.

– Ага, – Пашке вдруг пришла в голову озорная мысль, он вытащил записную книжку. – Я тут леплю образ православного священника… Вот зачитаю вам кое-какие детали… Ага, вот: «Обрюзглый человек в рясе, с тяжелым крестом на шее угрожающе посмотрел на учеников. Маленькие злые глазки прокалывали всех… Дети боязливо посматривали на человека в рясе… Лицо попа побагровело… Класс затих, съежился…» Так-так, далее: «…визгливый крик отца Василия… Поп схватил мальчика за оба уха и начал долбить головой об стенку…»

– Ну-у… – удивилась редакторша. – Я, признаться, не люблю священников, но вы, по-моему, через край хватили… Что это он так разъярился? Головой об стенку…

– Да мальчик ему вопрос задал… Вполне, я вам скажу, невинный вопрос. О геологическом возрасте земли.

– Нет-нет, вычеркните это немедленно, – посоветовала редакторша. – Это нельзя печатать! Слишком много ненависти. Я бы даже сказала какой-то животной ненависти…

– Уже, – сказал Родионов.

– Что «уже»?

– Напечатано уже. Миллионными тиражами… Мальчик этот потом ему махорки насыплет в пасхальное тесто…

– А! – догадалась редакторша. – Так это же Николай Островский! «Как закалялась сталь»! Великий роман…

– Знаете, что в этом романе самое великое? И между прочим, сам автор об этом и не догадывался…

– Ну что?

– А то, что мальчика этого настигнет потом Божья кара. Он в итоге ослепнет. И поделом – не оскорбляй святой Пасхи!

– Ну, не знаю, не знаю…

– Хорошо, – продолжал Пашка, я отвлекся. – У меня есть такое сравнение: «Шляпа цвета бутылочного стекла». Фетровая шляпа имеется в виду. Допустимо ли?

– Прекрасный сдержанный тон. За этим видится пожилой уравновешенный герой, мало улыбающийся, знающий себе цену. Семьянин. Не пьющий… Я это вижу.

– Вы угадали, герой именно таков, – сказал Родионов. – А меня тут мучил до вас… Тут до вас сидел на этом месте такой не очень приветливый тип… Его что, уволили? Въедливый был, цеплялся к каждому пустяку…

– Да, был… Но он, как бы вам сказать, – дама пошевелила пальцами, подыскивая подходящее выражение, – он вынужден был уволиться. Воспаление головного мозга… Свихнулся, грубо говоря. Лечится сейчас где-то… Действительно, судя по рассказам, тип не из приятных. Да вот, кстати, книжка его! – она извлекла из ящика стола книгу в пестрой обложке и показала издали Родионову. – Чего только не издают теперь…

– Позвольте поинтересоваться, – Пашка протянул руку и получил просимое. Книгу свою он увидел впервые и оттаявшее чувство тщеславия приятно пощекотало его самолюбие. – На вид вполне ничего книга, да и название неплохое, – похвалил он сам себя.

– Название так себе, – охладила его собеседница. – Вы бы почитали, что внутри. Такого нагородил, действительно свихнуться можно. Я и не удивляюсь…

– Ну-ну-ну… – подзадоривал ее Пашка.

– Конечно, человек не без способностей. Но дремучий! Все с ветряными мельницами воюет… Ужасный консерватор.

– А что там по-существу? – спросил Родионов, оглядываясь на дверь. Больше всего он боялся теперь того, что войдут сослуживцы и помешают разговору. – Что-то такое я слышал про эту повесть…

– Да по-существу бред. Там у него борьба мировоззрений. На фоне несчастной любви. Молодая русская девушка с американской мечтой. Мечтает о красном мерседесе, а он все воюет с ней, цепляется, канючит. Что плохого в красном мерседесе. Нормальная, здоровая мечта…

– Может быть, у него как-нибудь иносказательно там?..

– Это да. Именно все иносказательно. Концептуальная, скучная проза. Она, эта любовь его несчастная, как бы образ России. Россия, обольщенная Западом. Захваченная бандитами. Она там бандиту как бы принадлежит… И вот они несутся вместе с этим бандитом на своем мерседесе, на своей американской мечте, ну и врезаются, не вписываются, так сказать, в крутой российский поворот… Какой-то там внутри мерседеса главный мафиози расшибается в лепешку, Сыч какой-то… Ну и она вместе с ним. А в конце подрастает девочка Надежда, в Бога верит… Дескать, новая Россия…

– Мне сюжет нравится, – задумчиво сказал Родионов. – Если это еще и хорошо написано, художественно, изобразительно…

– Это написано прежде всего злобно по отношению к новой жизни. Я же вам говорю, консерватор ужасный. Даже Грыбова там критикует, не говоря уже о Малевиче.

– На Грыбова замахнулся? – удивился Пашка.

– Деревенщина, – выругалась дама. – Все никак вытравить не можем из людей.

– Да, люди ужасны, – согласился Родионов. – И ведь до чего дошли! Я нынче в одной московской газете вычитал, что в одном и том же доме, одни и те же квартиры стоят по-разному. Те квартиры, чьи окна выходят на памятник, который недавно установил на Кутузовском Грыбов, помните этот выразительный монумент?

– Да-да. «Безобразная красота страдания». Ну и что же?

– Так вот квартиры, окна у которых выходят на этот монумент, стоят ровно в два раза дешевле, чем те, откуда монумент не виден. Памятник, конечно страшен для обыденного сознания, но не настолько же…

– Не понимают, – сокрушенно сказала дама. – Им Васнецова подавай, Репина… Всегда-то мы на два шага позади цивилизации. Взять ту же Пасху и тут мы на целую неделю отстаем от всей Европы. Все за старый стиль держимся…

– То же самое и по радио сегодня говорили, – задумчиво произнес Родионов. – А самого главного не сказали, как всегда. Думаю, что и не скажут…

– Что вы имеете в виду? – заинтересовалась собеседница.

– Огонь-то к ним не вышел, хоть они и встретили, – сказал Родионов. – Вы-то хоть знаете, что вот уже много веков на нашу Пасху из Гроба Господня выходит Благодатный огонь. И так каждый год…

– Что-то такое смутно слышала.

– И выходит Огонь только на православную Пасху, то есть на нашу с вами. По старому стилю. Так что, я думаю, тут лучше держаться за старый стиль. К ним-то Огонь ни разу не вышел, а к нам каждый год, и так много-много веков…

– Да? – озадаченно произнесла дама. – Лучи какие-нибудь или фокус… Но все равно, пора нам входить в мировую цивилизацию. Европа вон уже от границ избавилась, там нет этого обособления…

– Мечта антихриста! – пояснил Родионов.

– Как вы сказали? – не расслышала дама.

– Дело в том, что по пророчествам святых, произнесенным тысячу лет назад, перед приходом антихриста восстановится в прежнем виде Римская империя. А ваша Европа без границ это и есть, по-существу, восстановленная Римская империя…

– Вы это серьезно?

– Абсолютно серьезно, – твердо сказал Родионов. – Ничего более серьезного и вообразить себе нельзя.

– Я так не считаю, – возразила дама, заметно волнуясь. – Все зависит от нас самих. Вот вы на последних выборах за кого были?

– Там не спросят, за кого ты голосовал, – сказал Родионов, поднимаясь и указывая рукой вверх. – Там вопросы простые задают. «Старушке помог через дорогу перейти? Стакан воды вынес жаждущему? Авторучки крал с чужого стола?..» Простые вопросы, да… Что-нибудь в таком роде.

Дама глядела на него холодными чужими глазами.

– И вот еще, – добавил Родионов, постукивая ногтем по обложке книги. – Нельзя ли попросить у вас на время, почитать?

– Я вам дарю, – великодушно сказала она. – Только зря время потеряете. Все это уже в прошлом…

– Может быть, – согласился Родионов и намеревался было уже покинуть помещение, но взгляд его выхватил из кучи рукописей тот, так и не прочитанный им роман про ветер с помоек…

– Милая барышня, – попросил он, почему-то страшно волнуясь, – можно я одним глазком загляну вон в ту рукопись. Мне бы концовку узнать. Интересно. У меня с концовками беда. Ради опыта и науки…

– Это идет у нас в следующем номере. Глядите, – пожала она плечами и склонилась над рукописью, утратив к Родионову всякий интерес.

Родионов трясущимися руками открыл последнюю страницу, быстро нашел глазами заключительный абзац и прочел: «Ветер с городских помоек по-прежнему доносил запах разлагавшихся…»

– Отлично! – Пашка улыбнулся и прищелкнул пальцами от удовольствия. – Так я и предполагал!.. И что же, Виктор Петрович подписал этот роман в номер? Не поверю…

– Пшеничный у нас уже ничего не подписывает, – строго сказала барышня.

– Отчего же? Он что, не главный уже?..

– Главный редактор у нас Генриетта Сергеевна Змий.

– Вот как, – ошеломленно сказал Родионов. – Надо же, какие перемены. Не зря эти слухи ходили… А где же Пшеничный?

– Пшеничный в запое.

Проходя мимо укромной комнаты машинисток, где обычно устраивались редакционные пьянки, Родионов приостановился. Из-за неплотно прикрытой двери доносился звон стаканов, взволнованный разговор. Говорили двое, судя по голосам – Шпрух и Загайдачный.

– Если что, – разобрал Павел голос Загайдачного, – ко мне! Бери семью и ко мне. У меня спасешься. Никакой погром не страшен… Но и ты, если ваши жиды насядут…

– О чем речь, Коля?! – громко перебил Шпрух. – Бери семью и ко мне. У меня и схоронишься, на кухне хотя бы. Отсидишься в безопасности… Я и Аблеева спасу!

Глава 5
Накануне

Двадцать первое апреля. Пятница…

Он не мог избавиться от чувства, что именно сегодня-то и должно случиться что-то решающее, окончательное… Тревогою и ожиданием напитан был воздух вокруг него.

Павел пил воду, поглядывал на часы. Времени оставалось предостаточно. Она ни разу за эту зиму не пришла к нему в больницу, но это даже хорошо. Хорошо, что она не видела его в этом состоянии. Сейчас самое главное не поддаваться никаким надеждам и не питать никаких иллюзий. Но сегодня все решится. Он сам пойдет к ней. Надо приготовиться, завершить все свои дела, прежде чем идти. Нужно взять с собою изумрудное платье, вот что…

Родионов полез в шкаф, извлек фирменный пакет. Он не распаковывал его с того самого времени… Пусть сама… Руки его мелко дрожали. Нужно выпить рюмку коньяку, вот что… Нужно поехать к Грише Белому и выпить с ним маленькую рюмку коньяку, а заодно и посоветоваться. И время пробежит незаметно. А Гриша всегда бодрый и уверенный в себе. Потому-то он и богат… Кто не рискует, тот не богат. Он мне скажет: «Да не волнуйся ты из-за всякой стервы!» А я ему отвечу: «Не говори так, Гриша, ты же ничего не знаешь… Хотя бы про золотистый пушок меж лопаток любимой…» Нет, про это не надо, пошло… А он скажет: «Ты что, Паша, что я баб этих не знаю? Все они одинаковы! Уж я-то их перевидал, Паша! Во всяких видах…» Он будет так примерно говорить, и ко мне невольно перейдет часть его цинизма. Цинизм придает уверенность, в нем есть некоторый здоровый шарм. Вот и все, что мне теперь нужно – рюмку хорошего коньяку и толику здорового цинизма. Иначе я буду вот так трястись и она подумает: «Экий рохля и размазня! Зря я все возобновила!..» С женщинами нужно быть уверенным и грубым… Женщинам нравятся воины, а не мечтатели и звездочеты, вот что…

Он шел к остановке, бережно спрятав под рубашкой невесомый пакет с платьем. Он шел пешком к Грише Белому, подолгу стоя на перекрестках и переходах, с трудом решаясь переходить дорогу даже и тогда, когда она была совершенно безопасна. Он боялся всяких непредвиденных случайностей. Он ведь прекрасно знал, что в такие вот минуты любит охотиться на людей рок. Поэтому Родионов старался держаться на безопасном расстоянии от стен домов и часто поглядывал вверх, вдруг что-нибудь сорвется с крыши или балкона. А Гриша точно скажет: «Видал я их, – скажет, – в разных видах! Все они, Паш, если откровенно…» А я скажу: «Не говори так, Гриша…» Но часть цинизма меня укрепит, вот что…

Через сорок минут он был на месте.

Родионов поднялся по лестнице, прижался к стене, пропуская мимо себя пыхтящих грузчиков, которые тащили вниз огромный кожаный диван. Точно такой же диван стоял когда-то в коридоре офиса Гриши Белого.

В коридоре было оживленно, вовсю кипела работа. Выносили кресла и компьютеры из кабинета Гриши. Пашка снова остановился у стены, пропуская рабочих. На этот раз тащили черный письменный стол… Стало быть, мебель меняет. У них все это быстро меняется, честь фирмы, марка… Он поднял глаза – навстречу ему со страшными глазами спешила Риточка и еле заметным, скрытным движением ладони как бы выталкивала его прочь отсюда. Пашка мгновенно все понял, повернулся и быстро зашагал к лестнице.

Он остановился на углу здания и здесь Рита догнала его, подтолкнула за угол и они пошли вместе.

– Что с Гришей? – спросил через некоторое время Павел.

– С Гришей ничего. Все в порядке. – сказала Рита. – Он деньги успел снять и уехал… Вряд ли они его найдут. Молодец…

– Что, наезд? Или как у вас это называется?..

– Ну вроде того… Из-за «Князя» какого-то. Филиновская банда разорила наше гнездо… Тебе, Павел, лучше не соваться в эти дела. Я книжку твою читала, Гриша дал… Здорово ты там про эту Филимонову накрутил, не стоила она того. Стерва она была порядочная… Вот, кстати, тебе Гриша оставил. – Рита сунула в руки Родионова картонную коробку из-под обуви. – Туфельки там. С золотыми пряжками… Гриша сам все мечтал сюрприз тебе сделать. Ты тогда в сауне пьяный все кричал про эти туфельки.

– В сауне?

– Ну да, забыл уже?..

– Забыть не забыл, но вот про туфельки… Ай да Гришка!.. Рита, а ты теперь совсем другая. Совсем-совсем другая…

– Что значит другая?

– Ты в офисе строгая, сдержанная, неприступная… А теперь обычная, славная. Ты очень красивая, Рита, вот что!

– Спасибо, Павел. – Она улыбнулась. – Это работа такая. Сволочная работа. А так, конечно же, я обычная. И красивых таких пруд пруди. Филимонова тоже была красивая…

– Рита! Почему ты все время говоришь «была»?

– Ты что же, не в курсе? Полгода уже прошло. Разбились они с братом на Минском шоссе…