Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

Часть третья

Глава 1
Тополиный пух

Рано, рано полетел тополиный пух, гораздо раньше обычного. Может быть, потому, что май в этом году выдался на диво сухим и жарким, и до самого его конца не выпало ни единой капли дождя.

Тополиный пух летел по городу, скапливался у краев тротуаров, устилал траву во дворах, виснул сбившимися серыми сосульками на ветвях деревьев. То и дело он вспыхивал там и тут от брошенной спички, горел легко и сухо, неопасным бугущим огнем.

И была у Павла Родионова всю эту последнюю неделю мая жизнь, совершенно не похожая на его обычную жизнь. Как будто вдохнул он от восторга полной грудью, а выдохнуть забыл. Была в этой жизни радость, бессонница и тревога, звенело в ней постоянно нарастающее напряжение, и оттого казалась она переходной, временной, потому что нельзя выдержать человеческой душе постоянного подъема.

Они бродили с Ольгой целыми днями по дорогам города, как две вдохновенных сомнамбулы, не размыкая рук, касаясь друг друга плечами. Они дышали горячим пьяным воздухом.

Ноги сами собой заносили их в глухие дворы, в тупики, оканчивающиеся покосившимися заборами стекольных мастерских и приемных пунктов, в безлюдные пыльные аллеи, и там они долго томили друг друга обморочными поцелуями, от которых деревенели и распухали губы, тупели мозги, мутилось зрение.

Были минуты, когда с трудом оторвавшись друг от друга, они не сговариваясь, направлялись к Пашкиному дому, но отдышавшись и протрезвев на людной улице, не дойдя до цели, Ольга вдруг поворачивала обратно, и Родионов покорно шел вслед за ней.

И все эти дни следовала за ними неотступная серая тень…

Иногда по вечерам их заносило к знакомым Родионова, где они почти не разговаривали друг с другом, сидели отчужденно, пили долгие чаи, отвечали невпопад на простые вопросы хозяев, прощались и уходили…

Родионов провожал Ольгу, останавливаясь во всяком укромном месте, и снова оглушал и себя и ее безысходными сухими поцелуями.

Перед тем, как расстаться до завтра, стояли под одиноким тополем – в последнем малолюдном месте, неподалеку от Ольгиного двора. Тут можно было ненадолго замереть, прильнув друг к другу, чтобы вдруг отпрянуть и стоять напряженно, пережидая цокот посторонних каблучков за спиною или приближающийся недовольный стариковский кашель, близкую одышку и опять стариковкое покашливание, но теперь уже удаляющееся.

Старый добрый тополь слушал их прощальные бессвязные разговоры и молчал, опустив унылые покорные уши. Он казался Павлу живым существом. Они так и стояли втроем, а иногда Павел, обнимая одной рукою Ольгу, другой привлекал и упирающийся застенчивый тополь, который деликатно отворачивался от них.

Родионов подводил Ольгу к лежащему при входе во двор фонарному столбу и нехотя отпускал. И всякий раз она предупреждала его, что дальше провожать не надо, только до этой черты. Это был ее каприз, прихоть, но он с каким-то чуть ли не священным трепетом соблюдал этот глупый уговор. Потому что это касалось только их двоих и больше никого в мире…

В глубине похожего на пустырь двора высились три белых девятиэтажных башни, в одной из них она снимала квартиру, в какой, он не знал. Он уходил, ему хотелось оглянуться, убедиться в том, что с нею все в порядке, что она благополучно достигла своего подъезда, но был уговор, предупреждение с ее стороны о том, что она терпеть не может, когда ей смотрят в спину, и Родионов этот уговор тоже ни разу не нарушил. Несколько раз он поробовал вызнать ее телефон, чтобы иметь возможность звонить самому, но она отказала решительно. «Терпеть не могу, когда мне звонят!»

Родионов, проводив Ольгу до черты, возвращался к своему тополю, гладил его, а потом, шлепнув ладонью по шершавой теплой коре, говорил:

– Стой здесь, брат… Никуда не уходи. Даст Бог, завтра свидимся… – и спешил к себе домой.

Он совершенно забросил все свои редакционные дела, и гора их росла с каждым днем, а он все отпрашивался, заскочив туда на минутку, то сажать на поезд тетку из Клина, то к зубному врачу, то в типографию, а чаще всего всего – на встречу с талантливым, но капризным автором…

– А сегодня я кто? – улыбаясь, спрашивала Ольга.

– Сегодня у меня встреча с Сагатовым Всеволодом Арнольдовичем, членом СП, автором шестнадцати книг. Вот ты кто. – говорил Пашка и, приблизившись к ее губам, добавлял шепотом. – А книги-то эти, между прочим, все о чистой любви. Когда-нибудь, долгими зимними вечерами мы внимательно их прочтем…

Никогда не любивший ходить по гостям, Родионов теперь нарочно возобновил все свои старые, даже полузабытые, связи. Ему нравилось невольное изумление, которое неизменно появлялось на лицах всех его знакомых, когда он входил в очередной дом вместе с Ольгой. Это щекотало его самолюбие, как будто это именно он создал такую красоту и теперь вот хвастается своим произведением, пожиная плоды заслуженного признания и восхищения.

Даже знакомые женщины, давно и хорошо знавшие Родионова, после встречи с Ольгой как-то особенно внимательно вглядывались в него, будто выискивая в нем то, чего они прежде не заметили, и из-за чего влюбилась в него такая удивительная девушка. Было в этих взглядах ревнивое любопытство. Неужели они что-то проворонили, проглядели в нем, самое интересное и важное, то, что смогла увидеть и оценить эта самоуверенная красавица.

Родионов прекрасно понимал и чувствовал это, почти не выражаемое никакими словами и внешними знаками, состояние своих знакомых и был благодарен им за искренность и неподдельность их удивления. И сам, не находя в себе ничего, достойного внимания, а уж тем более любви Ольги, мучился тем же неразрешимым вопросом – «За что?»

А может быть, есть за что! – внушал он сам себе, – может быть, я сам не подозреваю, а есть во мне нечто…

«Ни хрена в тебе нет! – опровергал его разумный и трезвый голос. – И счастье твое цыганское ненадежно и хрупко. Ты гнусный обманщик, самозванец, укравший чужое. О, ты известный вор! Но скоро ты будешь разоблачен! Скоро эта восторженная девочка, обманутая тобой, увидит все в настоящем свете…»

Он стал мнителен и тревожен.

Теряя легкость и понимая, что совершает ошибку, Родионов подступал к Ольге с глупым, надоедливым вопросом: «Ольга, только честно. Ты в самом деле любишь меня или это все игра, мимолетное увлечение? – и добавлял, чувствуя, как все мертвеет внутри. – Если игра, то лучше нам сразу расстаться…»

Но она как-то умела проскользнуть между «да» и «нет».

Порой между ними возникали мелкие и досадные для Родионова размолвки. С грустью замечал он, насколько опасно и глубоко поражена она духом времени. Она была моложе его на каких-то пять лет, но казалось, что она из другого поколения, которое живет и думает уже по иным, по враждебным Павлу законам. И с этим трудно, почти невозможно было бороться, потому что дух времени она считала уже как бы своим собственным духом.

Как-то, проходя мимо рекламного щита, обронил он что-то ироничное и едкое по этому поводу, придравшись к лакированной пошлости рекламной фразы…

– Ну докажешь ты мне свою правоту и свою истину! – тотчас огрызнулась она. – Толку-то что? Только назлишь меня опять… Тебе этого нужно?

Видя, что Ольга закипает, что в глазах ее начинает прыгать злой зеленый огонек, он поспешил втолкнуть ее в подвернувшуюся лавочку и в который раз с удивлением убедился в силе воздействия на ее бедную душу мишурного блеска мелочного товара. Лицо ее моментально успокоилось, она устремилась к прилавку, потянулась как ребенок к игрушкам, позабыв обо всем на свете…

Заколдованная царевна.

Всякая мерзкая лавчонка, всякий освещенный неоном уголок, набитый блестящими побрякушками, разноцветным тряпьем, стекляшками, брошками, флакончиками, помадами, браслетами, пуговицами, ремешками, куртками, ботинками, словом, всем тем никчемным сором, мимо которого Родионов обыкновенно проходил совершенно равнодушно, – на Ольгу производили гипнотическое действие. Она словно бы попадала в сказочный мир, бродила зачарованная и от всего отрешенная, не замечая нетерпеливо бьющего ногами Родионова, который томился и потел в духоте, выходил на воздух, бродил неподалеку, снова возвращался, а она все перебирала в руках пузатые полосатые коробочки, вчитывалась в этикетки, медленно переходя от прилавка к прилавку, от вешалки к вешалке. Но самое удивительное – она ни разу ничего не купила в этих лавочках! «Я все покупаю в настоящих магазинах». «Тогда зачем же?..» «Так…»

А потом случилось то, что и должно было случиться.

В конце недели утром неожиданно позвонил Миша Ильюшин, двухметровый десантник, старый приятель Родионова.

– Старик. – сказал он. – Не могу долго говорить, машина ждет. Я на неделю уезжаю с товаром, пригляди за хатой. Ну загляни пару раз, проверь… Ключи у соседа. Старый хрыч такой… Можешь бабешку привести, но без бардака. Порнуха в ящике. Будь здоров!..

После этого разговора Родионов долго лежал на своем диване и сердце его волновалось.

Вечером позвонила Ольга.

– Если ты не возражаешь, – сказал ей Родионов равнодушным голосом, – то мы можем пойти в гости к интереснейшему старикану, осколку старого дворянского рода. Он живет в Перово, возле парка…

Она не возражала.

Родионов долго и тщательно готовился. Долго и тщательно терся мочалкой в ванной, причесывался, гладил рубашку, обильно оросил себя недавно приобретенным в фирменном магазине одеколоном. Внимательно исследовал свое лицо в зеркале. Оделся, снова повертелся так и эдак перед зеркалом, пытаясь заглянуть себе за спину, и, наконец, отправился на свидание.

Заглянул на кухню, промочить пересохшее горло. Там друг против друга сидели Юра Батрак и профессорша Подомарева, беседовали за чаем.

– Вы, Юрий, не церемоньтесь. Берите, пожалуйста, сахарок, – угощала Подомарева.

– Да я не церемонюсь, – сдержанно отвечал Юра, не любивший вежливого обращения. – Просто я привык без сахара.

– Нет, нет, не церемоньтесь, пожалуйста, – настаивала профессорша. – Кто же пьет чай без сахара?

– Мне церемониться ни к чему, – терпеливо объяснял Батраков. – Зачем мне церемониться? Чай не водка, много не выпьешь, хоть с сахаром, хоть без сахара…

– А что же, водки разве можно больше выпить, чем чаю? – не поверила профессорша.

– Гораздо. – кратко ответил Юра, начиная уже раздражаться.

– Неужели?! – ужаснулась Подомарева. – Вы, должно быть, шутите…

– Я такими вещами не шучу! – сурово отрезал Батраков.

Подомарева замолчала и поникла головой, по-видимому, подсчитывая что-то в уме.

Родионов усмехнулся и вышел из кухни.

Глава 2
Логово

Они условились встретиться у памятника Пушкину.

Родионов ни разу еще не пришел на свидание первым, хотя являлся всегда заранее. Однажды он нарочно пришел минут за двадцать до назначенного времени – и она уже поджидала его. «Не люблю подходить, не люблю, когда рассматривают меня в это время. Лучше самой наблюдать из засады.» – объяснила Ольга. И действительно всякий раз появлялась неожиданно, как из засады.

Родионов растерянно огляделся, и нигде ее не обнаружив, направился к скамеечке, где тесно сдвинув головы и размахивая руками одновременно кричали три пожилых человека в бараньих папахах, обращаясь друг к другу на непонятном наречии.

Едва он присел на скамейку, Ольга вышла из-за памятника Пушкина.

На ней было короткое черное платье с белым кружевным воротничком.

Аварец, кумык и табасаранец (как определил их Родионов), ожесточенно спорившие на скамейке возле Родионова, онемели и раскрыв рты стали глядеть на Ольгу. Павел поднялся и шагнул к ней.

Откуда-то из-за гряды домов до него вдруг долетел дальний колокольный звон, неизвестно каким образом пробившийся сквозь плотный гул и рев автомобилей, скопившихся на Тверской.

– Ты сегодня особенная, – отметил он. – Ты похожа на гимназистку…

– Старикану должно понравиться…

– Еще бы!.. Был бы он только дома, – взглянув на часы, озабоченно сказал Родионов. – С ключами-то проблем нет, он всегда оставляет у соседа…

– Ах, был бы он дома! Мы придем, а его как раз дома-то и нет. В дворянское собрание уехал, так? – язвительно сказала Ольга.

– Ольга, как ты можешь такое говорить? – возмутился Павел, увлекая ее к стоящим у обочины машинам. – Он гулять может. По парку… Старикан вообще-то очень занятный, сама убедишься…

Синий «Вольво» он отмел сразу, забраковал желтый «Запорожец» и направился к зеленым подержанным «Жигулям».

– В Перово, – сказал он, заглядывая в окошечко.

– Далеко, – отозвался водитель, поглядывая на стоящую за спиной у Родионова Ольгу. – Вдвойне если…

– Павел, я не поеду… – трогая его за локоть, сказала Ольга.

– Едем! – решительно распахивая заднюю дверь «Жигулей» приказал Павел.

Ольга беспомощно оглянулась и полезла в эту отверстую пасть.

Всю долгую дорогу она сидела, отстранясь от Родионова.

Между ними расположился невидимый молчаливый толстяк, занимая всю середину сиденья и не позволяя им сблизиться.

В двухстах метрах от дома Ильюшина, на перекрестке, Родионов остановил машину, рассчитался и повел Ольгу к коммерческой палатке.

– На всякий случай надо прихватить бутылку шампанского, – объяснил он. – Старикан иной раз любит побаловаться.

Ухмыляющийся армянин, так же как и водитель глядя на Ольгу, снял с полки черную дорогую бутылку. Самую дорогую. Родионов с небрежным видом расплатился, и они пошли дальше.

– Я подозреваю, что старикан с утра голодный, – заметила Ольга. – А разговор будет, очевидно, долгий. Они большие болтуны, эти родовитые стариканы, особенно в обществе молоденьких девиц. Надо взять что-нибудь… Еды…

– Курицу возьмем, – решил Павел. – Вон и лоток, кстати… Рыба, мясо и птица… Птица, Ольга, – бормотал он, – меня это всегда настораживало в магазинных вывесках. Мясо, рыба и вдруг, на тебе – Птица!.. Синяя птица!

– Птица стандартная, – обиделась тетка за лотком. – Свежая!

Она подняла курицу за длинные лапы и лапами этими сунулась Пашке в лицо.

– Где же она синяя, покажи…

– Нормальная птица, – отводя рукою курьи лапы, поспешил согласиться Родионов. – Но вот еще вопрос. Нет ли у вас, случайно, с четырьмя лапами? Во многих газетах про них пишут… Чернобыльский феномен.

Тетка шмякнула тушку обратно в ящик и отвернулась.

– Берем, какая есть, – извиняющимся тоном сказал Родионов. – В пакет положите…

Они двинулись дальше.

– Тут метров двести-триста еще, – объяснил он молчаливой Ольге. – Это уже пустяки. Был бы он только дома…

– Родионов!.. Не надо больше про старикана, – попросила Ольга.

Эти триста метров пути оказались самыми трудными.

Впереди на автобусной остановке кипела драка, и они свернули, перешли на другую сторону улицы и оказались вдруг в вечерних сумерках, так густы здесь были деревья.

Неожиданно в разрыве разросшихся кустов акации обнаружилась неприметная пивная забегаловка, около которой, повиснув без сил на невысоком заборе, корчился в бесплодных судорогах тошноты бледный пьяница. Делая вид, что оба ничего не замечают, они прошмыгнули мимо, перебежали через дорогу и свернули за угол. Здесь Родионов пошел впереди, поскольку идти пришлось по узкой тропиночке меж деревьев. Он отвел ветку березы, освобождая путь для Ольги, но неожиданно упругая эта ветка вырвалась из его пальцев, оставив в них несколько листочков, и хлестко ударила Ольгу по лицу.

– Ничего, Родионов. Не больно, – успокоила она, прикусывая вырвавшееся шипение.

– Извини, так получилось, – стал оправдываться Пашка, и она досадливо поморщилась.

– Да не извиняйся. Я же сказала, не больно.

– Но ты же зашипела, – растерянно заметил Родионов.

– Тебе показалось. Пустое…

– Она сама оторвалась. Извини, я не нарочно… – еще раз сказал Пашка, чувствуя, что запутывается в паутине ненужных слов.

– Ладно тебе. Сколько слов потрачено зря! – с раздражением сказала Ольга. – А еще литератор…

– На то и слова, чтобы тратить, – само собою вырвалось у Родионова.

– Бред какой-то! – передернула плечами Ольга. – Родионов, еще слово и дальше пойдешь один.

Они молча вошли во двор.

– Вот этот подъезд, – сказал Родионов. – Пятый этаж. Есть лифт…

– Родионов! – Ольга остановилась.

Пашка виновато притих. В подъезд вошли молча. Сделали вид, что не ощущают удушающего запаха мочи, не видят отвратительных рисунков, глубоко процарапанных в штукатурке. С уханьем опустился лифт.

Родионов первым вошел в полутемную кабину, примостился в уголке и предупредил:

– Осторожно, тут лужа какая-то… И еще какая-то дрянь, не наступи.

– Поднимемся пешком, – не входя в лифт сказала Ольга зазвеневшим голосом.

Они стали подниматься по узкой лестнице с погнутыми перилами, но добравшись до третьего этажа, услыхали доносившееся сверху сопение, урчание, звуки подозрительной ритмической возни.

– Едем на другом лифте, – проговорил Родионов глухо, нажимая пластмассовую, оплавленную чьей-то зажигалкой кнопку.

Другой лифт оказался почти чистым.

Общий коридорчик, открывшийся за стекляной дверью, весь был заставлен бытовой кособокой рухлядью, санками, велосипедами, какими-то замызганными выварками…

Боже мой, горестно подумал Пашка, подхватывая падающие на него лыжи, на хрена же я все это затеял, всю эту муку?

Он позвонил в дверь к соседу. Дверь тотчас же приоткрылась и в узкую щель кто-то молчаливый и сопящий просунул ключ.

Напрасно Павел вздохнул облегченно – ключ этот, так мягко скользнувший в замочную скважину, ни с того ни с сего неожиданно заупрямился и ни за что не хотел поворачиваться. Родионов потащил его обратно, но не тут-то было, ключ застрял намертво. И так, и эдак прикладывался к нему Павел, давил и влево, и вправо, тряс, нажимал изо всей силы, а потом мягко пошатывал – все было тщетно.

Ольга устало прислонилась к стене и молчала. Это было нехорошее молчание. Молчание грома.

Пашка приседал, внимательно исследовал замок, снова ласково надавливал, потом упирался изо всех сил, снова приседал. Отвратительно вспотели пальцы.

– Пойдем, Павел, – попросила Ольга. – Видно, не судьба нам сегодня встретиться с благородным стариком и поговорить о возвышенном…

– Ключ ведь в замке. Как оставишь? – сказал Родионов, почти уже смирившийся со своим поражением. – Надо тогда хотя бы предупредить соседей. Пусть мастера вызовут.

На его звонки долго не открывали. Квартира, откуда им десять минут назад выдали ключ, казалась вымершей. Родионов хотел было уже плюнуть на все это дело, отошел от ненавистной двери, и сейчас же недовольный голос раздался из-за нее:

– Хто?

– Это мы, – крикнул в глазок Пашка. – Не можем отпереть. Я к брату. Ильюшин… Михаил… Здоровый такой. Мой брат…

Дверь медленно и настороженно отворилась. В коридор выступил приземистый горбатый дед с длинными рачьими усами, в валенках и кожаном переднике. Переложил косой сапожный нож из руки в руку, пошевелил усами.

– В чем дело? – исподлобья глядя на них, мрачно спросил старик.

– Мы не можем дверь открыть, дедушка, – пожаловалась Ольга, кивнув на Павла.

Старик пожевал толстыми губами, протянул длинную руку и, не сходя с места, одним пальцем дотронулся до торчащего в замке ключа. Дверь отворилась. Старик втянулся обратно в свою квартиру, зазвенел цепочками.

Несколько секунд они в потрясении стояли перед открытой дверью, потом взглянули друг на друга и стали давиться немым, нервным, едва сдерживаемым хохотом. Быстро, толкаясь, вскочили в квартиру, захлопнули дверь за собой и расхохотались уже во всю силу, разом сваливая с себя груз досадных, измучивших их, нелепостей.

– Ключ! – в коротких перерывах между спазмами хохота вставляла Ольга. – Ключ!.. – и указывала рукой на дверь.

Родионов догадался, что нужно вытащить ключ, который остался снаружи. Он тронул задвижку и сразу смолк. Задвижка не прокручивалась.

Ольга все поняла и новый, уже болезненный взрыв смеха потряс ее. Она присела у стены, схватившись за живот.

– Ну и ладно. – обескураженно сказал Родионов. – Пусть он там и остается. Мы-то внутри…

Он шагнул к Ольге и в этот миг дверь распахнулась. Все та же длинная рачья клешня просунулась в прихожую и уронила ключ на полочку под зеркалом. Это было уже чересчур.

– Перестань! – закричал Родионов, как только убралась длинная рука и дверь закрылась.

Ольга вытерла выступившие слезы, долгим взглядом посмотрела на Родионова.

– Все-таки ты заманил меня в это логово, – тихо сказала она.

– Да, – так же тихо ответил Павел. – Такой у меня был злодейский план.

Он припал к ее губам, роняя пакет с шампанским и курицей. Глухо стукнулась бутылка о линолеум пола. Но им не было до этого никакого дела.

Потом он лежал, остывая, положив руки поверх простыни, которой был укрыт, глядел в окно, за которым сгущалась уже темнота. Ольга хлопотала, стучала ножом, возилась на кухне с курицей, и слышно было, что делает она это неумело.

Пусть все так и останется, думал Родионов. Пусть войдет Ольга, присядет рядом, и пусть время сразу же остановится навеки. Потому, что больше нечего прибавить к этому миру. Он закончен, завершен, наполнен до краешка, до предела. И теперь время только отнимает, уносит, транжирит, и ничего добавить не может. Неужели все пройдет, с грустью допытывался он у кого-то. Неужели Ольга когда-нибудь уйдет от меня?

– Время, остановись! – попросил он шепотом, следя за двигающимся в сумерках маятником настенных ходиков.

Что-то стронулось в часах, хромой перепад послышался в их тиканье, они споткнулись и маятник замер.

А Родионов почему-то и не удивился.

Нож постукивал на кухне, что-то со звоном упало на пол… Стало быть, мир продолжал двигаться и шло в нем время.

Пусть она меня первой разлюбит, самоотверженно загадал Павел, и сердце его заломило от тоски.