Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Глава 12
Филимонов и его сестра

Илья Артамонович Филимонов в задумчивости прохаживался по своему просторному кабинету из угла в угол. Иногда подходил к окну, устремлял взгляд свой за высокий глухой забор, окружавший особняк со всех сторон, некоторое время глядел неподвижными глазами на едва покачивающиеся вершины старых сосен Измайловского парка, затем снова принимался расхаживать по мягкому ковру. Всего лишь полгода занимал он этот кабинет, а уже успел протоптать в ворсе ковра заметную дорожку по диагонали. Он совершенно сознательно выработал в себе эту привычку прохаживаться, особенно, когда необходимо было основательно что-нибудь продумать и принять нужное решение. Он вычитал некогда из книг, что почти все мыслители, не исключая даже Маркса, не высиживали мыслей своих за столом, а выхаживали их. Стало быть, привычка эта полезна и он взял ее на вооружение. Ибо думать Филимонову приходилось много, причем мысли его уклонялись не столько в отвлеченные теории, сколько направлены были на решение практических, утилитарных вопросов бытия.

Безусловно, Филимонов Илья Артамонович был человеком активным, можно смело сказать – пассионарным. Когда-то выбился он из самых низов на гребень жизни, причем шел самой трудной и опасной стезей – бандитской. Стезя эта в конце концов вывела его на арену политической жизни и не далее, как год назад занимал он пост мэра индустриального города Черногорска. Недолго, впрочем, занимал, несколько дней всего. Но именно тогда впервые прошелся он из угла в угол по своему кабинету. Привычку же расхаживать закрепил несколько позднее, уже во время прогулок по двору следственного изолятора. Полгода прогулок – достаточный срок…

Илья Артамонович, как человек весьма начитанный, любил иногда щегольнуть пословицей или бойкой поговоркой, ибо заключена в них великая мудрость народная, плод бесценного опыта. В справедливости одной из них он убедился самолично. Формула: «Время – деньги», которую западный обыватель толкует в том смысле, что, дескать «время, которое мы имеем – это деньги, которых мы не имеем», то есть не теряй времени, а трудись, зарабатывай в поте лица, – Филимонову перетолковали на русский манер и звучало это применительно к нему так:

– Филин, – сказал ему адвокат Ценциппер. – Дело твое такое, что кругом сплошные вилы вылезают… Короче, без долгих базаров, светит тебе по совокупности червонец. Полгода ты уже оттянул, но это не в зачет. Просят за каждый год твой по двадцать пять «косых», в сумме – двести пятьдесят тысяч «зеленых». Зато с чистой совестью – на свободу. И никаких тебе отметок в документах и пятен в биографии. Выходи и устраивайся хоть в президентскую охрану, хоть в воспитатели детского сада…

Филимонов денег не пожалел и выкупил свое время, свои десять лет. И в первые же полгода, перебравшись в Москву, убытки свои возместил с лихвой, ибо, был он, как уже говорилось, человеком из породы пассионариев. То есть из породы тех неугомонных людей, что ведут образ жизни деятельный и беспокойный – открывают новые материки, завоевывают континенты, на худой конец – ищут клады…

Именно этим и занят был в настоящий момент Филимонов Илья Артамонович – он искал клад. Он искал бесценные сокровища из разграбленной Патриаршей ризницы. Он был уже где-то рядом… Чуть-чуть, правда, он опоздал – самый возможный главный хранитель этих сокровищ, Розенгольц Клара Карловна несколько дней тому назад отбыла в мир иной. Люди Филимонова явились в тот дом под видом похоронной бригады, и еще раз явились, доставив туда гроб, но никаких явных следов не обнаружили… Было и еще несколько посещений, но тоже безрезультатных… Филимонов неодобрительно поглядел в угол кабинета – там раскорякой лежала бронзовая люстра…

Основным препятствием для свободного проникновения и детального обследования «объекта» было то, что дом оказался коммунальным, то есть заселенным плотно. Причем, людьми, которые очень внимательно следили именно за этой освободившейся площадью… Людей этих следовало сперва выдворить из дома, но как? Купить им новые квартиры и расселить? Слишком накладно. Да и кто может гарантировать, что сокровища именно там? Разве что устроить небольшое стихийное бедствие, легкий пожар…

Галамага темнит с архивами, но это уже вопрос побочный… Напрасно я его вообще в это дело посвятил, спорол горячку. Но ладно, старика можно нейтрализовать в любой момент. Клещ параллельно обрабатывает Кумбаровича, втягивает его в подвальную авантюру… Пусть втягивает, этот может пригодиться…

С писателем этим, с душеприказчиком старухи, сестра работает. Ольгуша его, конечно, раскрутит… Но насколько далеко зашли у них отношения со старухой? Боюсь, пустой он… Но все-таки не зря же перед смертью она именно его имя произнесла, и потом, что значит «он мой, ему все»?..

Филимонов взглянул на часы и в этот момент в комнату без стука вошла молодая женщина в белом платье, кивнула Филимонову и покосилась в угол. Брови ее удивленно поднялись.

– Это не мое, Ольгуша. Бобер с Клещом ходили «туда», – пояснил Филимонов и улыбнулся. – Вот же кретины! Я им приказал место осмотреть, а они люстру эту идиотскую свинтили. Клещ снаружи под стеной стоял, а Бобер ему ее и выдал через окно. Представляю, как жильцы переполошились…

– Старинная какая люстра, – сказала Ольга. – Хрусталь…

– Вот-вот… Эти тоже на «старину» купились. Мол, «не из царских ли врат вещь?..» Сталинская эпоха, Ольгуша, только и всего. Надо будет на помойку вынести… Ладно, докладывай, что там у тебя…

– Что у меня… Дурачок он, Илья, Родионов этот. Блаженный…

– Влюбился?

– С первого взгляда, – Ольга усмехнулась самодовольно.

– Ну в этом я не сомневался, – усмехнулся и Филимонов, ласково поглядев на сестру. – В такую красавицу грех не влюбиться. А о «предмете» говорили?

– Так, в двух словах… Его в сторону сразу занесло, стал мне про загробную жизнь байки рассказывать. Так что, по-существу, ничего…

– Не догадался?

– Я же осторожно, вскользь, как ты и велел… Смешно, Ильюша… Я думала сложнее будет. А как глянула на него с порога, поняла, что готов. На трамвае за мной погнался, чуть не убился, когда спрыгивал. Очень смешной паренек! А потом по телефону два часа со мной протрепался. Я ему про «декаданс, да про серебряный век…» Купился мгновенно. Какую-то чушь молол про форму моих ногтей, про загадку имени…

– Охмурял, – сказал Филимонов. – Нормальное явление. Я разговор ваш телефонный прослушал в записи, все нормально…

– Но не так же глупо! – Ольга поморщилась. – Не такая же я дура. А он меня именно за дуру принял, вот что досадно.

– Ты и должна была выглядеть для него дурой, дурочка ты моя, – Филимонов подошел к ней и ободряюще похлопал по плечу. – Именно дурой. Так что нечего досадовать… Ты продолжай в том же духе.

– А потом на «Апокалипсис» меня повел. Нищий… Я там на твое имя на всякий случай два билета заказала у Людки. И представь себе, он прямо туда и сунулся, вылетел с рожей расквашенной. Самое смешное, что он себя за «Филина» пытался выдать. Мне после рассказали, я чуть со смеху не лопнула…

– Да ты что! Он «Филином» представился, ну и ну… – Филимонов расхохотался от всей души. – Ну молодец! Он мне начинает нравиться… Жалко будет, если его «мочить» придется.

– Самое смешное, что и мне тоже, – сказала Ольга и глаза ее погрустнели. – Я его даже поцеловала на прощанье. В щеку…

– Черт тебя знает, в кого ты такая уродилась… – Филимонов, прищурившись, внимательно поглядел на сестру. – Влияние богемы, ничего не скажешь… То с художником в Черногорске спуталась, теперь в писателя готова втюрится. Может, не следовало посылать тебя на это дело.

– Да не втюрилась я в него, – Ольга вздохнула. – Так, жалкий он какой-то… Вот брошу я его, так, чего доброго, повесится еще сдуру…

– Ладно, – сказал Филимонов. – Главное, что он у тебя на крючке. Ты с ним не растягивай особенно. Я серьезно подозреваю, что он пустой. Но попробуй в дом к нему проникнуть, легализоваться, так сказать…

– Что ж мне, трахаться, что ли, с ним?

– Я тебе не муж, – сказал Филимонов. – А ты свободная женщина. И совсем не обязательно с ним трахаться, есть ведь и романтическая любовь. Кстати говоря, как он на вид, не урод?

– Нет, он совсем не урод, – сказала Ольга задумчиво. – Симпатичный теленок. И именно это меня смущает.

Глава 13
Четыре друга

В ту самую минуту, когда Ольга Филимонова произносила эти обидные слова, Родионов входил в свой кабинет.

В редакции все было как обычно.

В углу кабинета за чайным столиком, нависнув над шахматной доской, почти упираясь лбами друг в друга, мучились во взаимной безысходной борьбе Шпрух и Загайдачный. Не было во всей редакции пространства, где затихла хотя бы на миг их глухая тяжба, длившаяся вот уже десять долгих лет, со дня основания журнала. Тяжба эта велась в основном подспудно и закулисно, и только в шахматах противники сходились лицом к лицу в честном открытом бою.

Но тут, к их несчастью, силы обоих были абсолютно равны. Шпрух был изворотливее, зато Загайдачный упрямей, Шпрух сильнее и разнообразнее действовал в дебюте, Загайдачный выравнивал положение в эндшпиле. В начале недели чаще выигрывал Шпрух, в середине шли сплошные ничьи, а в конце блистал Загайдачный.

Ну, а в статьях их, одинаково водянистых, мера таланта была до очевидности равной. Шпрух был язвительнее, но бездоказательней, Загайдачный логичнее, но скучнее.

Родионов уселся в желтое кресло, придвинул к себе рукопись про ветер с городских помоек, но подумал, вздохнул и снова отложил.

В дальнем углу, низко склонившись над столом, двигала локтями Неупокоева.

Кумбарович увещевал по телефону, по всей видимости, снова своего тугоухого собеседника срочно добывать сертификат на два вагона гречки.

– Прахом все пойдет! – кричал он в трубку. – Прахом, говорю!.. Да не пароход, черт тебя дери, а прахом!.. Да. Два вагона. Причем тут пароход?.. Пра-хом! По буквам: Павлодар, Рига, Ашхабад, Харьков… – собирал он разрушенную империю, но собеседник был безнадежен. – Ладно, забудь, что я сказал. Забудь про пароход. Да. Айвазяну. Все.

Он швырнул трубку на аппарат, вытер потное лицо платком.

– Сбеситься можно, честное слово!..

– Ты с ним год уже торгуешься, хоть бы одно дело у вас сладилось… – заметил Родионов.

– Тертый калач, – объяснил Кумбарович. – Его два раза уже бензином обливали и сжигали. Выжил, подлец! Живучий… Мина противотанковая под задницей рванула, «мерседес» в клочья, окна в домах до пятого этажа вышибло, а у него легкая контузия. Оглох маленько…

– Новая порода нарождается…

– Да, приходил опять тот человек, – сообщил Боря Кумбарович.

– Какой? – спросил Родионов.

– А тот, что на скрепке тронулся. Глядел-глядел на нее целый день и так загляделся…

– А-а! Шлыков! – вспомнил Родионов и усмехнулся. – «Скрепка самое великое изобретение человеческого гения…»

– Он, он, – подтвердил Кумбарович. – Новую статью мне принес. Если, мол, заглядеться на любую вещь – тот же результат. Он на себе проверил и теперь утверждает, что самое великое изобретение – это всякая, любая вещь. Он тут перечисляет все вещи, на которых он ставил опыты – очки, шнурок, ножницы, стекло… Но этот Шлыков признался, что все его знания ничто по сравнению со знаниями какого-то Смачного. Этот Смачный должен к тебе скоро придти…

– Да, – сказал Родионов. – Человек удивительное существо. Всегда выдумает что-нибудь. У меня был один, решил, что стукаться изо всей силы босыми пятками по камню целебно. И что б ты думал – вылечил все свои неизлечимые болезни, вот что самое потрясающее. Лет пять стукался, стукался, и вылечил… Ну, ладно, за работу!

Он пододвинул к себе рукопись, которую начал еще накануне, но не дочитал. Что-то в ней было, в этой рукописи, что-то очень близкое ему и тревожащее душу. Минут через тридцать сосредоточенного чтения Родионов перевернул последнюю страницу.

– Ах, какой сюжет загубил, не вытянул! – С сожалением сказал Родионов. – Представь себе, Кумбарович. Новый русский, уже из этих, остепенившихся, влюбился смертельно. Жениться собирается на девушке, колечко ей дарит с бриллиантами… И выясняется вдруг, что девушка эта проституткой была в турецком борделе.

– Пикантно! – заинтересовался Кумбарович. – Ну и что?

– Но дело в том, что первые свои капиталы этот новый русский заработал как раз тем, что переправлял девушек именно в Турцию, в эти самые бордели…

– Сам для себя подготовил… Невесту. Да, это хороший сюжет…

– Тут такое обобщение, сверхзадача, такой второй план… Но грубо сделал. Тут тоньше надо было, не в лоб, без резонерства. Эх, тоньше надо было. Все-таки, Кумбарович, мое убеждение, что вся современная литература, текущая – это всего лишь черновик…

– А ты укради сюжет-то. Бальзак запросто крал сюжеты у графоманов… Кстати, тебе утром какая-то Ольга звонила… – вспомнил вдруг Кумбарович и взглянул на дверь. Глаза его сузились.

Родионов почувствовал опасность и тоже оглянулся.

На пороге внезапно обнаружились, взявшись ниоткуда, словно демонстрируя известный киношный трюк, четыре фигуры. Они теснились и подталкивали друг друга, не решаясь окончательно материализоваться и вступить в пределы кабинета. Так нашкодившие школьники мнутся у дверей завуча, стараясь скрыться за спинами друг друга. Наконец, вытолкнут был из их среды вперед самый робкий, сделавший, впрочем, попытку шмыгнуть обратно, но безуспешную.

Все четверо, сбившись тесной кучкой, медленно продвигались и оказались в середине комнаты. Тут самый робкий обернулся на товарищей, которые делали ему ободряющие знаки, подмигивали, указывая пальцами на Родионова, что-то беззвучно шептали.

Кумбарович многозначительно переглянулся с Родионовым.

Потрогав светлые тонкие усики и порыскав глазами по углам, первый вдруг сказал сдавленным тонким голосом, какой бывает у горбунов:

– Я его друг, – и указал на высокого, часто и нервно помаргивающего человека.

– А я его друг, – высокий судорожно сглотнул и ткнул в бок скромного бородатого недоросля, жавшегося к нему.

– Ну и? – Родионов вопрошающе поднял брови.

– А я им обоим друг, – важно пояснил недоросль. – Как только все началось, я иду из туалета, вижу такое дело… Я сразу бросился и стал их, охранников, которые на наших напали… Короче, вот так вот – руками, ногами, руками, ногами…

– Не пойму, – Родионов помотал головой. – А приятель ваш что? Который молчит, четвертый?

– Он чист! – вступился за молчуна светлоусый.

– Абсолютно невиновен! – подтвердил высокий. – Полностью.

– Вообще-то, если уж на то пошло, я страшный, закоренелый грешник! – похвастался молчун. – У меня за последние полгода накопилось более двух тысяч грехов, я как-то специально ради интереса подсчитал с карандашиком… Но в этом деле не виновен.

– Да, это так. Он ни при чем, – добавил недоросль. – Хороший человек.

– Я вижу, что человек хороший, но все равно ничего не понимаю, – сказал Родионов, уже догадываясь, что компания навеселе.

– Я! – усатый стукнул себя кулаком в грудь, отчего голос его екнул. – Его! – стукнул он кулаком в грудь высокого. – Друг!

– Аналогично! – откликнулся высокий.

– Друг, – повторил Родионов.

– Точно! – обрадовался усатый и оглянулся на приятелей, радуясь, что этот недотепа наконец-то понял.

– Ну и что? – нахмурился Павел.

– Была драка. Проще говоря, потасовка, – стал объяснять бородатый недоросль и добавил, зачем-то понизив голос. – В ресторане, в писательском. Я вижу, такое дело…

– Он видит, такое дело и налетел, – перебил его светлоусый. – Руками, ногами, руками, ногами… Вот так, вот так…

– А я чист! – отмежевался молчун. – Я-то как раз ни при чем.

– Невиновен, – высокий шагнул вперед и, расставив руки, загородил молчуна.

– Его вообще там не было! – вступился за молчуна и усатый.

– Я был! – заспорил молчун. – Но в другом месте.

– Он был в тот день, но в другом месте.

– Не в ресторане. У него и денег таких нет в помине, – кивнул на молчуна усатый.

– У меня есть деньги, но в тот день не было, – пустился в объяснения молчун. – Но если б я пришел в тот день в ресторан, деньги бы, конечно, нашлись. Мне бы любой дал взаймы. Я в срок отдаю…

– Он отдает, это так, – одобрительно произнес недоросль.

– К примеру, сказал такого-то числа отдам, значит, точно отдам.

– Истинная правда! – снова подтвердил недоросль.

– Да мне бы та же Ленка Кузнецова без всяких слов…

– Короче говоря, что вам от меня-то нужно? – не утерпел Родионов. – Это редакция. Денег у меня при себе нет…

– Это редакция! – усатый подошел вплотную к Пашкиному столу. – В том-то и дело. – сказал он, посерьезнев. – Четвертая власть! Ничего теперь нет, кому пожаловаться? Это редакция, а нам нужна характеристика. Иначе статья…

– Он тысячу баксов требует, чтоб замять. Дознаватель-то…

– Да, – подтвердил молчун. – Хорошие ребята. Жалко, меня в тот день не было…

– Так что нужна характеристика, хоть плачь, – сказал усатый.

– На бланке, – уточнил недоросль. – Иначе капут.

– Без характеристики нам капут, – грустно сказал усатый и вздохнул. – Да где ж ее взять-то? Или тысячу гони, такое дело…

Он отступил к своим, и теперь все четверо с надеждой уставились на Родионова, молчали и перетаптывались посередине кабинета.

Павел задумался. Несмотря на фарсовость ситуации он понял вдруг, что, может быть, этим бедолагам и в самом деле идти больше некуда…

– Послушайте, друзья мои… – с официальной строгостью начал свою отповедь Кумбарович.

– Постой, Боря… Погоди. – решился Родионов и стал вставлять редакционный бланк в машинку. Он вспомнил маленького капитана Серова.

Кумбарович укоризненно крякнул и, обойдя отшатнувшуюся от него компанию, вышел в коридор.

– Злой! – приставив ладонь к губам, свистящим шепотом пояснил усатый своим товарищам и кивнул в спину уходящего Кумбаровича.

– Итак, – сказал Родионов. – Характеристика, дана настоящая…

– Александру Санину! – вышел чуть вперед усатый. – В том, что он…

– Отличный хороший парень! – продиктовал молчун.

– Нет, тут нужно косвенней выразиться, – Родионов остановился и пошевеливая над клавиатурой пальцами, стал подбирать нужные канцелярские обороты…

– Превосходный друг и всегда поможет, – подсказал высокий.

– Веселый певец, – вставил свое слово недоросль. – С ним не соскучишься. Правда, баб всегда отбивает, – пожаловался он, – но мы пока прощаем… Мы с ним сами когда-нибудь разберемся по-хорошему…

– Погодите, – попросил Родионов. – Вы женаты?

– А как же?

– Ага, пишем «хороший семьянин, в быту скромен. Пользуется уважением среди товарищей…»

– Отлично сказано! – похвалил молчун. – Золотые слова!

Усатый засмущался и потупился.

Потратив часа два на изготовление характеристик и еще полчаса дополнительных, поскольку пришлось писать ее и для молчуна, хотя он-то был ни при чем, но уж очень понравились ему полученные товарищами документы, Родионов распрощался с драчунами. Все четверо ушли, пообещав «отплатить добром». Пашка же почувствовал тихое и приятное удовлетворение, какое всегда бывает у людей после совершения доброго дела. Тем более, что ему это ничего не стоило, если не считать потраченного времени.

Глава 14
Денежки

– Паш, разговор есть, – озабоченно позвал Кумбарович, заглядывая в дверь. – Надо выйти, посовещаться… В буфет. Я угощаю.

Они поднялись на двадцатый этаж, сели в углу под пальмой.

– Кумбарович, – первым начал Родионов. – Ты не слышал часом, что это за «театр раскрепощенного тела»? Привязался ко мне у метро какой-то клещ, все время билеты тычет, зазывает… Сегодня вот опять…

На лице Кумбаровича появилась гнусная усмешечка, глаза затуманились ласково и понимающе.

– Как не знать.

– То есть, можно сказать, это театр голых баб? – допытывался Пашка.

– Если бы только голых! – ответил Кумбарович. – Если бы, Паша, только голых, это был бы обыкновенный бардак. Но ведь там тонкое искусство. Там мысль, Паша. Творческая неусыпающая мысль, поиск форм, и каких форм! М-м!..

– Не продолжай, – попросил Родионов. – Давай свой разговор.

– Ладно, – сосредоточенно сдвигая брови, сказал Кумбарович. – Короче говоря, подвал я видел.

– Какой подвал?

– Ну тот, твой… Бомбоубежище под домом…

– А-а. – вспомнил Пашка. – Ну и что?

– Да хмырь этот твой уперся. Выжидает чего-то. Видимо, есть еще претенденты. Ты бы, Паш, переговорил с ним лично. В долю, дескать, возьмем, если что… Нельзя шанс терять.

– Ты вот что, – нашелся Родионов. – Ты скажи, что ты от Филина. Попробуй…

– Ты-то откуда Филина знаешь? – удивился Кумбарович. – Неужели он и такой мелочевкой занимается?

– Мне ли не знать Филина! Были кое-какие общие дела. – пояснил Родионов. – Причем одно дело совсем недавно.

– Ну тогда вопрос автоматически решен! – обрадовался Кумбарович и с уважением посмотрел на Родионова. – Филин, конечно, сила…

– Филин большая сила, – подтвердил Павел. – Можно сказать, пассионарная сила.

– И, заметь, за один год столицу занял. А кем был?

– Шестеркой был, – сказал Пашка. – Чужие миски долизывал.

– Я не слышал! – быстро оглянувшись, прошептал Кумбарович и поднял ладони. – Я ничего не слышал, ты понял? И вообще я сюда не заходил. – Кумбарович, не допив кофе, побежал к выходу.

Кто ж такой этот чертов Филин, думал Пашка, глядя через окно на панораму беззащитной столицы.

Он поднялся из-за стола и потихоньку тоже двинулся к выходу. Буфетчица, отвернувшись к стене, что-то негромко говорила в трубку. Докладывала. Нельзя было разобрать, что именно. Не Филину ли звонит, думал Пашка, спускаясь по узкой лестнице. А лестница-то подходящая, тихая, укромная. Все на лифтах ездят. А я вот иду пешком. Души на здоровье, никто и не услышит хрипов…

Борьба в углу комнаты продолжалась. Родионов подошел и оценил расстановку шахматных сил. Положение было почти равным: прямолинейный Загайдачный честно целился слоном в угол, коварный Шпрух готовил коня к хитроумной вилке.

– На «эф три», – подсказал Родионов и отскочил в сторону, потому что противники взвизгнули от негодования, замахали руками.

– Та не лезь ты в игру, когда не просят!

– Умник! Из-за таких умников житья никакого нет!..

– Вечно они лезут со своими кретинскими советами!

– Из-за таких умников страна развалилась…

Родионов на цыпочках убрался на свое место. Кумбарович кричал в трубку:

– Да! От Филина! Да!.. Еду. Сейчас! – он кивнул Пашке и поднял большой палец. – Все. Окей! Жди.

И полетел к двери, почти не касаясь ногами паркета.

– «Эф три»! – послышалось из угла.

– Ход подсказан! – жестко возразил Шпрух.

– Ход очевиден! – настаивал Загайдачный.

– Ход, тем не менее, подсказан!

– И, тем не менее, ход очевиден!

Родионов, не желая ввязываться в разборку, тихо вышел и снова поднялся в буфет.

Минут через сорок туда же влетел запыхавшийся бледный Кумбарович, дико оглядел помещение с порога, несколько раз вхолостую скользнув глазами по наблюдающему за ним Родионову. Наконец, заметил, замахал руками, подзывая.

– Паш-ша! – шепотом прокричал в ухо, когда Родионов лениво подошел. – За мной! На лестницу!

Родионов, заинтригованный, пошел следом за спотыкающимся Кумбаровичем.

На лестнице Кумбарович перегнулся через перила, заглянул вниз, затем посмотрел вверх и только после этого немного успокоился. Вытащил из-за пазухи толстый пакет.

– Денежки! Твоя доля, можешь не считать… – взволнованным заговорщицким шепотом сообщил он. – Денежки, Паш-ша… А? Столько да еще пол-столько!..

Родионов принял пакет, не веря, что это реально, взвесил его на ладони. Тяжеленький…

– Спрячь! Спрячь немедленно! – испуганно замахал руками Кумбарович. – Дома пересчитаешь, если хочешь. Я два раза считал, точно там. Бери-бери, Паша, товарищ ты мой лыковый, друг ты мой любезный! – горячим шепотом частил Кумбарович. – Живем, Пашка, и здравствуем. Теперь домой, домой, по закоулочкам, по уголочкам… – увлекал он за собой Родионова. – Идем, идем, вещички заберем и по постелькам, денежки под подушечку, под матрасик… Виду только не показывай в редакции, лицо равнодушное, отсутствующее, с грустинкой, с печальцей, с уныньицем…

Родионов смущенный и сбитый с толку, почти не слушал его ласковой радостной воркотни. В кабинете Кумбарович замолчал, собрал портфель и с печальным напряженным лицом, точно у него заболел живот, быстро покинул помещение.

Через пять минут вслед за ним отправился и Родионов.