Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Глава 5
Лихой сюжет

«Пресвятая Богородица, спаси нас…» – пел высокий детский дискант, и он не знал, откуда берутся эти слова, потому что они звучали сами собою, без его участия, без размышления, без усилия его воли, которой, увы, в нем уже не было.

Он шел, поддерживаемый под локоть каким-то чужим и чуждым человеком, ничего кругом не видя, наблюдая только за тем, как медленно выдвигаются из-под него ботинки, то левый, то правый, и уползает серая поверхность ожившего текучего асфальта, относя его ноги назад.

– П-стой, я нгу збыл… – пытался выговорить Пашка. – Но-гу-у… там…

«Пресвятая Богородица… спаси…»

Его прислонили к шершавой бетонной стене и он сейчас же мешком сполз вниз. Засыпая, успел увидеть как из серого вязкого тумана беззвучно выплыла кроваво-красная машина и остановилась у края тротуара…

– Ах, Пашка, Пашка! – услышал он через минуту трезвые голоса и снова открыл глаза. Он лежал на диване в ярко освещенной комнате. Ломило в висках, с трудом шевелились ватные слабые руки. По-видимому, была ночь. За окном стояла темень.

Баба Вера и Юрка Батраков, склонясь над ним, сурово шевелили губами, говорили, указывая пальцами на него. Пашка прислушался и голоса приблизились, стали внятными и громкими.

– Ты, дурак! – обличал Юра. – Не пей с чужими, кретин! Ты возьми бутылочку, ко мне зайди, по-человечески…

– Где он? – спросил Родионов, чувствуя приступ тошноты.

– Где он! – патетически воскликнул Батраков. – Везде он! Кругом! За каждым углом, за спиной, сбоку, везде! Вот где он…

– Эх ты, голова удалая, – добавила и баба Вера. – Сечь тебя надо розгами. Сечь и солью посыпать…

– Ушел, сука! – выругался Юра, поглядев в темное окно. – Хрен его теперь словишь.

– Беженец, – пояснил Пашка, приподнимаясь в постели. – Дай воды.

– Эти беженцы пол-России скупили! – огрызнулся Юра. – Хороши беженцы! Оглянуться не успели – кругом беженцы в особняках… Это мы с тобой беженцы… Погляди вон на бабу Веру.

Баба Вера пригорюнилась, развела руки и оглядела себя. Старый халат, тапочки… Серебряное колечко на среднем пальце. Бедная Вера Егоровна, пожалел Пашка, бедная, одинокая старуха…

– А что было-то, Юрка?.. – решился он наконец задать главный, мучивший его вопрос.

Батраков довольно ухмыльнулся.

– Что, не помнишь, Паш? Сколько выпил-то?..

– Нисколько он не выпил, – строго перебила баба Вера. – Ему подмешали чего-то… Ты думаешь, все кругом пьяницы, как ты…

– Ладно, баба Вера, – миролюбиво сказал Батраков. – Кто не пьет, тому ничего не подмешают… Тебя, Паш, бандюги какие-то привезли. Крутые. На иномарке. Они тебя у тех уже отбили, у четверых…

– У каких еще четверых?

– Ты им какие-то характеристики писал, хрен их знает… Они увидели, как тебя хачики в машину грузят, подбежали… Это они тут так рассказали. Ну и сцепились. Один смешной, «руками-ногами, – говорит, – руками-ногами…» Ну, в общем, те шакалы шума испугались, поскакали в машину и слиняли.

– Ты, Паша, в церковь завтра сходи, – велела Вера Егоровна. – Свечу поставь хоть…

– Это можно, – разрешил Батраков. – Не лишне…

– А что за крутые бандиты? – спросил Родионов.

– Они не представились, Паша. Привезли, скинули на скамейку и отвалили. Без всяких слов. А потом уже те четверо прибежали. Мы, говорят, отбили его у хачиков, паспорт вытащили адрес узнать, ну а бандюги подъехали без всяких разговоров и отбили его, тебя то есть, погрузили в машину… Они номера только успели записать. Прибегали проверить, дома ли ты… Смешные, «руками-ногами…»

– Странно, – сказал Родионов. – Что еще за бандиты? Сроду я с ними не связывался… Да еще, чтобы возиться со мной. Странно все это, Юрка…

– Странно не это, Паша… – Юрка оглянулся на бабу Веру и, поколебавшись секунду, продолжил. – Странно то, что с тобой ничего не происходит до сих пор. Я тебя ведь предупреждал… Ну давай, приходи в себя, отсыпайся, после поговорим. Пойдем, баба Вера.

Родионов остался один.

После событий последних дней он почуял вдруг, что жизнь стала менять свое ласковое к нему отношение, все чаще стала поглядывать косо и сурово…

Он понимал, что теперь-то ему нужно наконец всерьез задуматься над этим, что-то решительно поменять в себе, сделать какие-то ясные выводы, да и нельзя было их не сделать. Он видел, что живет совершенно не так, как должно, что слишком мало обращает внимания на те законы, по которым жизнь эта движется вокруг него. Ступает не в такт и танцует не под музыку. И снова заподозрил он себя в сумасшествии. Сошел с ума и сам того не заметил. Какой здравомыслящий человек станет сжигать платье? Или идти как овца вслед за мошенником и злодеем, зная все наперед и заранее чуя опасность. Или покупать эти идиотские стабилизаторы. Или играть в карты с Длинным. Что, в конце концов, он знает о себе?

Может быть, он просто глуп? Родионов стал думать, глуп ли он… Думал долго, с минуту. Думал сосредоточенно и добросовестно. Глядел на себя со стороны и видел себя лежащим на постели с хмурым лицом, насупленными бровями. Видел себя думающего и поймал себя на том, что уже сбился с мысли, что уже не думает о том, глуп ли он. Нет, не глуп, решил Родионов. Пусть не слишком умен… Бес умен, а люди не хвалят. Но уж и не глуп точно. Тогда зачем я совершаю глупые поступки, заранее зная, что они глупые? Инфантильность? Может быть, может быть… А, может быть, ему просто любопытно увидеть, как это произойдет и чем все кончится. Да, любопытство… Он точно помнил, что именно это чувство подспудно управляло многими его его поступками. Ему жаль было остановиться и прервать развитие сюжета. Он и за Магомедом пошел, чтобы узнать, что будет дальше и как это произойдет…

Но нельзя жить вот так, как бы со стороны наблюдая за собой. Ведь все, что случается, случается с ним, а не с каким-нибудь литературным типом. Ведь это жизнь, а не театр. Надо же знать цену настоящей жизни, дорожить ею, дрожать над каждым мгновением бытия. Почему же он не дорожит этим? Неужели это проклятое свойство дара – ощущать раздвоенность и условность мира, все время наблюдать за собой со стороны, потеряв способность быть простым и цельным? Не зря же он с такой тоской твердил Длинному о том, что будет жить простодушно…

Жить, как книгу читать и при этом не наслаждаться чтением, а по профессиональной привычке видеть везде и во всем прием, композицию, образ… Жить не самой жизнью, безоглядной, бестолковой, непосредственной, а только отражением ее, образом ее, памятью. Он литератор, сочинитель, и никуда от этого не деться. Он пытается написать свою книгу жизни, как можно более занимательно и весело. На Страшном суде Создатель глянет в нее и скажет: «Лихо закрутил сюжет. Ступай в огонь.»

Но Ольга! Чем не оправдание?! Вот боль и мука, и это же не придумано. Что-то с ней не то, вот и Юрка намекает на страшные дела, но мне-то абсолютно все равно, то с ней или не то. Знать не хочу, хорошая она или плохая, это совсем ее не касается…

Родионов вскочил с постели и пошатнулся. Голова его пошла кругом, кровь ударила в виски. Он снова опустился на диван, отдышался, вытер ладонью выступивший на лбу пот. Ему показалось, что ладонь его липкая и грязная, что он вообще испачкан с головы до ног. Нужно было немедленно очищаться, смывать, сдирать с себя всю эту коросту водой, мочалкой, наждачкой, обломком кирпича, но ни минуты больше нельзя оставаться в таком жутком виде.

Он подобрал разбросанную по полу одежду, джинсы, рубаху, носки и отправился в ванную. Дом спал глубоким сном, тусклый свет падал оттуда, где коридор поворачивал налево. Страшно было, а ну как выглянет из-за угла старуха в белом саване… Стало быть, и инфантильность тоже, признал Пашка, забыв уже, с какими мыслями нужно это связать…

Пока набиралась вода, развел в тазу Стрепетовой стиральный порошок и яростно набросился на свою невинную бедную одежду. Стал терзать ее, как маньяк жертву, душить и комкать, топить и вытаскивать из пены, выкручивать и растягивать. Расправившись с одеждой, кинулся сам в воду, но тут же выброшен был оттуда взыгравшим как шампанское кипятком. Приплясывая и чертыхаясь, направил на свои дымящиеся бока струю ледяного душа… Вот, думал он теперь, опять я совершил глупость, не пощупал воду. Вероятно, я не только осознанно, но и бессознательно стремлюсь ко всякого рода неприятностям. Значит, вдобавок ко всему, еще и мазохист. Он швырнул серебристую холодную змею в воду.

Развесил по батареям выстиранную одежду, пощупал воду и осторожно опустился в ванну. Целый час плескался, мылился, несколько раз чистил зубы, вставал под холодный душ, снова нырял в горячую воду, пока наконец последние остатки черного хмеля не всосались вместе с мыльной водой в жадную воронку стока. Что-то отрыгнулось в чавкнувшей напоследок дыре, небольшой прилив поднялся оттуда и снова всосался без остатка.

Родионов босиком вернулся к себе, поправил по пути покосившийся аквариум. За окнами светало. Стоя посреди комнаты, прислушался. Душа еще ныла, как вывихнутая челюсть, но она была уже вправлена на место. Подали голос часы из комнаты полковника. Не давая себе расслабиться, Пашка снова пошел в ванную, набрал полный тазик воды, прихватил тряпки, щетку. И еще один час, торопясь, цепляясь локтями, вытирал пыль со всего, что попадалось на глаза. Лежа на животе и просунув под диван руку с мокрой тряпкой, добирался до самых заповедных углов, вызволил попутно карманные часы, с которыми давно распрощался, кошелек с советской еще двадцатипятирублевкой и странной мелочью в отдельном кармашке – пятаки, гривенники и даже одна копейка. Вертел эту маленькую копейку и долго не мог ухватить мыслью, что же это такое, что это за старинный грош?.. Опять послышался бой часов, и Родионов, покидав тряпки в тазик, вынес все это, вылил, сполоснул. Еще раз сунулся под душ, растерся полотенцем. Все.

Теперь уже, ступая вольно и свободно, на полную ногу, прошел в комнату, надел спортивные брюки, белую свежую футболку. Причесался перед зеркалом, смочил ладонь одеколоном и растер по лицу, по шее, по плечам.

В распахнутое окно лилось солнце, в комнату вплывал холодный запах сирени, смешивался с запахом одеколона, бодрил душу. Комната сияла корабельной чистотой. Жизнь начиналась сначала.

Но оставалось еще одно дело. Родионов взял кастрюлю и кружку, вышел из комнаты и принялся вычерпывать мутную и вонючую воду из аквариума. Жаба жабой, но и ей тоже нужен уют. Выносил воду, выливал, возвращался и снова наполнял кастрюлю. Собрав всю силу духа и зажмурив глаза, наощупь выловил со дна дрыгающуюся жабу и бросил ее в кастрюлю с водой, унес в комнату. Затем, пыхтя и отдуваясь, откинув назад корпус, понес он опустевший замызганный аквариум в ванную. Аквариум был тяжел и неудобен, сквозь мутные его стекла с трудом можно было разглядеть дорогу. Толкнув железным углом дверь, он вошел вовнутрь и опустил сооружение на край ванны. Теперь можно было передохнуть и отдышаться. Одной рукою придерживая аквариум, другой он дотянулся до пластмассовой затычки и запечатал отверстие на дне ванны, чтобы вместе с грязной водою не утекли камушки грунта. Наклонил аквариум и вывалил на дно скопившийся ил, который шумной лавиной хлынул и тут же растекся ровным слоем, пачкая стенки и дно. Болотная тухловатая вонь шибанула в нос, и Пашка поторопился включить горячую воду. Направил в бурую гущу мощную струю дождя. Грязь вспенилась и закипела. Запах болота, смешавшись с горячим паром, стал еще нестерпимее. Родионов делал свое ассенизаторское дело, отвернув лицо в сторону и наморщив нос. Когда ванна заполнилась наполовину, отключил воду, сунул руки в бурую пену и энергично стал баламутить грунт, перетирая его в пальцах. Вынул горсть камешков и замер…

В открытой его ладони засверкали разноцветные граненые стекляшки – бирюзовые, изумрудные, рубиновые. Блеск их не был еще чистым, он пробивался сквозь налипшую муть, но каждый камушек горел живыми внутренними искрами. Словно обжегшись, швырнул он разноцветные угольки обратно в воду, отпрянул и огляделся. Слух его неимоверно обострился, он расслышал чьи-то далекие шаркающие шаги, трепет тополиной листвы, приглушенный разговор в соседнем дворе, дальний звон трамвая…

И тогда он бросился к дверям, торопливо накинул крючок.

Сердце его билось взволнованно и тревожно.

Родионову никогда не приходилось видеть драгоценных камней, вернее, видеть-то он их видел, как и всякий человек, побывавший хоть однажды в ювелирном магазине, но смотрел он на них всегда незаинтересованно, мельком, скользящим рассеянным взглядом. Вряд ли смог бы он на глазок отличить бриллиант от хрусталя… И все-таки теперь он почему-то ни мгновения не сомневался – эти камни были самые что ни на есть настоящие!

Ему стало страшно, но и сам страх этот был чем-то приятен, отрадно тревожил сердце еще неопределившимися, но как бы уже воплотившимися в реальность мечтами.

И вдруг стали высвечиваться новым светом многие неясные события, произошедшие с ним в последнее время, собираться воедино, выстраиваться в некую единую систему. И давний звонок на даче у Ирины, и появление Ольги, и грозные предостережения о том, что вокруг него что-то сгущается…

Прошелестели в коридоре чьи-то утренние шаги.

Родионов принялся энергично орудовать руками, промывать драгоценные камни и складывать их на расстеленную футболку. Связал два плотных узелка, отнес в комнату. Один сунул под диван, другой в ящик письменного стола… Затем очистил стекла аквариума, вытащил его в коридор, установил на прежнем месте, наполнил водой и выпустил туда жабу. Направился в свою комнату…

– Доброе утро, Павел, – услышал он за спиной голос полковника.

– А, Кузьма Захарьевич! – смущенно улыбнулся он. – Доброе утро! Входите…

– Ого! – одобрительно крякнул полковник, оценивая образцовый порядок, царивший в комнате. – Начинаем новую жизнь? Я, Павел, не хотел бы читать вам нравоучения, но…

– Но! – перебил Родионов, приняв внезапное решение. – Тут, Кузьма Захарьевич, такие дела! Такие, доложу я вам дела, просто голова кругом… Я, Кузьма Захарьевич, кажется, нашел клад! Вернее, не кажется, а в самом деле… Я теперь многое понял, хотя и не до конца… Вот что…

– Ну и где же ваш клад? – серьезно спросил полковник, оглядывая комнату.

Пашка сунул руку под диван и вытащил мокрый узел. Бросил его на стол. Клацнуло увесисто, полнозвучно…

– Заприте дверь, – приказал Кузьма Захарьевич.

Пашка запер дверь, подошел к столу и развязал футболку. Комната озарилась, как волшебный грот…

– М-да, – задумчиво сказал полковник, перебирая разноцветные стекла. – Стало быть, в аквариуме…

– Так точно! – доложил Павел. – Я давно чуял… Как прохожу мимо, так тяга какая-то, – соврал он, сам уже веря в эту «тягу». – Интуиция, знаете…

– У меня, между прочим, тоже возникала мысль, – по-прежнему задумчиво проговорил Кузьма Захарьевич. – Давно хотелось мне запустить туда руку… Но знаете, две вещи смущали. Во-первых, слишком просто для клада, а во-вторых, вы не поверите, но жаба эта отвращала… Неужели на эту жабу и был у старухи дьявольский расчет?

– Я тоже жабы побаивался, – признался Родионов. – Подойдешь бывало, поглядишь… Нет, думаешь, потом как-нибудь, не сейчас… А ночью встал, чувство вины… Преодолел себя, и вот вам, пожалуйста…

– Надеюсь, вы не собираетесь нести это… сдавать государству…

– Еще бы! Козленкам этим… Абрамовичам…

– Правильно, – сказал полковник. – Дело следует хорошенько обмозговать…

– Кузьма Захарьевич! – голос Родионова стал почти умоляющим. – Может, вы… Я человек ненадежный. Пусть это у вас пока похранится. А потом – пополам…

– Ну пополам, не пополам… – смутился полковник.

– Пополам! – твердо решил Родионов.

– Хорошо, – сказал полковник. – Я это унесу пока. Действительно… Но, заклинаю вас, никаких самостоятельных шагов, ладно?

– Так точно! – воскликнул Павел, почувствовав вдруг душевное облегчение. – Знаете, радостно найти клад, но, честно вам скажу, радость эта какая-то жутковатая… Тягостная…

– Вот и хорошо, – полковник свернул узелок и спрятал в карман старых галифе.

Глава 6
«Князь Потемкин»

Через час позвонил Грише Белому и отвез ему один камень. На пробу.

– За деньгами, если дело стоящее, зайди после обеда, – сказал Гриша, едва взглянув на сверкающий камешек.

После обеда в приемной у Гриши встретили его два охранника в тесных штатских пиджаках, которые при его появлении сделали попытку подняться навстречу, но только чуть подались вперед, дернув одновременно головами на негнущихся коротких шеях и застыли, склонив свои лбы, приняв позы насупленных быков.

Холодная молчаливая Риточка, не взглянув на Родионова, провела его в кабинет и неслышно удалилась, плотно прикрыв за собою дверь. Глухо проворчал запираемый за спиной дверной замок.

Навстречу Родионову поднялся Гриша Белый. Лицо его было хмуро и неприветливо, две жестких складки залегли в углах рта. Белый пристально посмотрел Пашке в глаза.

– Паша, – сказал он тихо и очень серьезно, – если у тебя есть еще что-нибудь такое, то хранить это дома нельзя. Хочешь, мы сейчас возьмем хлопцев и…

– Нет, Гриша. Ничего такого у меня больше нет, – сказал Родионов. – Да и этот, ты же знаешь, я подобрал случайно…

– Нету! – куда-то в угол сказал Гриша Белый и только теперь Пашка заметил сидящего на угловой кушетке еще одного человека, совершенно ему незнакомого. Человек был укутан в темно-серый плащ с поднятым воротником, лицо его казалось обсыпанным мукою, настолько оно было неестественно бледно и безжизненно. Человек этот молча кивнул, блестнули очки с кромешно темными стеклами.

– Ты уверен, Паша? – переспросил Гриша. – Это крайне важно…

– Что ж ты думаешь, я старуху-процентщицу зарезал? Или двенадцать стульев нашел? Или…

– Не темни. Дело в том, Пашка, что камень именной… У него есть собственное имя. А толковые и ученые люди говорят так, – тут Гриша Белый снова глянул в угол и снова оттуда утвердительно блестнули очки, – так вот, толковые и очень ученые люди говорят, что он не должен быть один. Что их когда-то сразу после революции взяли целой кучей. И почти у всякого из них было собственное имя. И все эти годы, все эти семьдесят лет, их так и искали целым списком. И поверь мне, Родионов (никогда прежде Гришка не называл его Родионовым!), – этот список, все эти имена назубок знает едва ли не каждый уважающий себя ювелир. Но самое для нас с тобой неприятное, Паша…

Белый подошел к столу, налил из бутылки стакан минеральной воды и выпил залпом, кивком предложил Родионову, но тот отрицательно покачал головой.

– Самое для нас с тобой неприятное во всей этой истории, – продолжил Гриша, – это то, что мы с тобой засветились. Ты меня, что называется, подставил со своей находочкой. Я сунулся, как обычно, ни о чем не подозревая таком, и на тебе, влип как муха… Образно говоря, Паша, теперь рядом с мертвыми именами этих чертовых камней стоят наши с тобой живые… пока еще живые имена. Ты сказал, что нашел его на Арбате. Эх, Паша, Паша… – Белый укоризненно покачал головой и причмокнул. – Нашел на Арбате… Вот послушай-ка эти имена, – Гриша открыл записную книжку и стал читать: – Штернсапфир «Схимник», красный бриллиант «Златоуст», синий бриллиант «Патриарх», александрит «Цесаревич», рубин-оникс «Светлейший», жемчужины-парагоны… Изумруд «Андрей Первозванный»… И это только самые главные, Паша. Тут по мелочи еще много чего… А то, что ты мне принес, называется, к твоему сведению, так: «бесцветный бриллиант «Князь Потемкин»… Нашел на Арбате…

Он поглядел на бледнолицего в углу, тот безнадежно развел руками.

– Ладно, Гриша, – сказал Родионов, – ты, в общем-то, прав, как всегда. Я нашел их всем скопом, сразу. И знаешь где? Не поверишь. В старом дрянном аквариуме старухи Розенгольц…

Человек в темных очках ударил себя кулаками по коленям, вскочил с места и еще раз хлопнул себя ладонью по лбу:

– Федорыч! – вскричал он. – Черт меня дери! Ну как же я сразу… Разрази меня гром!

– Куда же ты, скотина, смотрел? – зло сказал ему Гриша. – Профессионал хренов.

– У меня что, время было?! – огрызнулся бледнолицый. – Контора на пятки наседала. Спасибо, успели основные пункты проверить… Потом мудак этот вперся со шкурами своими. А контора, кстати, тоже облажалась. Они там под полом все изрыли, как землееды…

– Но тут же дураку понятно, что в аквариуме…

– Вот именно, что дураку! Кто ж в аквариум может все это запихать? А разобьется, да мало ли что… И потом Фуфель был там со своей электроникой…

– Ну и что ж он, твой долбаный Фуфель?..

– Пару углов обследовал, и на Батрака напоролся, не успели предупредить… И потом период у него такой, у Фуфеля, – старая болезнь, клептомания, обострилась. Часы со всех поснимал, не мог удержаться…

– А-а, это тот… Тараканомор! – усмехнулся Пашка, припомнив визит Угорелова. – Жалко, что он не настоящий…

– Ну, ладно, – примирительно сказал Гриша, – давай, все-таки, решать дело…

– Теперь уже поздно, – перебил Родионов. – Все эти камни, все, Гриша, до единого, со всеми своими именами находятся у Филина.

Он произнес это негромко, обычным ровным голосом, но какая-то черная магия бесспорно скрывалась за этим Филином, потому что все сразу вздрогнули и замолчали, в том числе и он сам, почувствовав на лице своем ледяное дуновение, точно сама смерть медленно махнула перед его носом своим черным крылом.

– Стой! – первым опомнился Гриша и бросился к Родионову, словно пытаясь перехватить и остановить вырвавшееся страшное слово. – Повтори, что ты сказал. Ты уверен, что у Филина? Каким же образом…

– Передал с верным человеком. Еще вчера…

Гриша обмяк и опустился в кресло. Опустился на кушетку и человек в черных очках. Повисло молчание. Наконец, человек в очках кашлянул и произнес обреченным голосом:

– Федорыч, придется и «Князя» ему отдать. Иначе нам с тобой конец.

– Хрен ему «Князя»! – твердо сказал Гриша.

– Он не отцепится, Федорыч. Ты как хочешь, а я умываю руки.

– Трус! – бросил ему Гриша Белый. – Ладно, Паша. Сколько ты за него хочешь?

– Нисколько, – усмехнувшись, сказал Родионов. Ему очень понравилось впечатление, произведенное его удачной выдумкой на счет Филина, а потому он добавил: – Мне тоже, Гриша, гробовые деньги не нужны.

– Ну и проваливай! – простился с ним старый друг. – Дурак.

Родионов спустился по мраморной лестнице. «Экая палочка-выручалочка, – думал он о неведомом Филине, который нагнал страху даже на таких закаленных и пуганных людей, – хорошее имя – Филин!»