Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Глава 3
Мародеры

Утром следующего дня пили общий чай, ели общую снедь. Решено было идти с петицией к самым высшим властям, искать защиты и правды. Отправляясь в город, жали руки Родионову и Максу Ундеру, которые оставались дежурить и следить за событиями.

Дом таким образом остался почти пуст.

И события не заставили себя ждать. Часов в десять Родионов приметил неподалеку от дома троих незнакомцев, которые оглядывали дом и о чем-то оживленно совещались. Пашка взял лопату и вышел во двор. Незнакомцы, косо глянув на него, замолчали и убрались за угол соседнего кирпичного дома.

Пашка обошел поле боя – на месте ночной вылазки валялись оторванные грабителями доски, торчал в земле гвоздодер. Родионов подобрал трофей, прихватил и веник, забытый им накануне. Побродив вокруг, Пашка вернулся в настороженный полумрак дома.

– Ты подежурь тут, – сказал он Максу Ундеру – а я, пожалуй, в милицию схожу на всякий случай.

Ундер молча кивнул головой и отвернулся.

Неприятное предчувствие тронуло сердце Пашки, но, будто угадав ее колебания, Макс Ундер угрюмо успокоил:

– Ступай, ступай. Это не зазрительно. Я – могила.

И Родионов отправился в отделение. Он долго и сбивчиво растолковывал позевывающему сержанту суть дела, наконец сержант отмахнулся:

– Хрена ты мне тут навязался? Без тебя забот по уши. Бандитизм вон, зарплата копейки… Посиди, подожди майора, – он поднялся и поправил кобуру. – В ту дверь не заглядывай, – фольклорно добавил, выходя из помещения.

Пашка сел ждать майора. В глубине отделения, именно за той дверью, куда его просили не заглядывать, происходила какая-то мерная работа, словно разрубали мясо, смаху, с придыханием: «Гэк! Гэк!..» Пашка не усидел и приоткрыл кованую запретную дверь.

– Друг, спаси афганца! – прохрипел распяленный на полу здоровила. – Бей тревогу!..

На груди афганца посверкивали две круглых медали. Родионов, не размышляя, кинулся в схватку, был моментально сбит с ног и закован в наручники. Пару раз огрели дубинкой и его.

– Держись, афган! – крикнул Пашка, которого выволакивали из запретной комнаты, – Найдем правду.

На деревянной скамье у стены сидел тощий инвалид и равнодушно глядел на расправу, придерживая рукой авоську с пустыми бутылками.

Часа через три появился вежливый майор, вызволил Родионова из камеры.

– Что ж они, палачи, – жаловался Пашка. – Медали сорвали с афганца. Как же так? Где же демократия?

– Вы, гражданин Родионов, напрасно так разошлись, – заметил вежливый майор. – Этот ваш, с позволения сказать, афганец, прошлой ночью троих палаточников пришил. Мало того, когда швейцар из соседнего кафе пошел поглядеть, что там за шум, он заодно и его рядышком положил. Так-то вот… А по вашему делу помочь не можем, тут безнадежно. Знаю я эти ваши дома, все погорели и везде картина одна и та же – растащили мгновенно по бревнышку. Пожар, как тут удержишь мародера? Мой вам совет – срочно увозите вещи к родственникам, знакомым… Дом обречен.

– Что ж закон? – настаивал Пашка. – Есть же какие-то кодексы, в конце концов!..

– Закон, кодексы, – усмехнулся майор скептически. – Э-хе-хе…

Родионов подходил уже к своему дому, а майор все сидел, задумавшись, удивляясь неистребимой людской глупости: «Закон, кодексы…»

Дом был уже полностью, со всех сторон ободран, – беззащитно светились янтарные обнаженные бревна с торчащей паклей из пазов. Тяжело груженый «Камаз» отваливал от крыльца. Родионов хотел было кинуться наперерез, но увидел вдалеке у кирпичного дома посередине тротуара свое красное любимое кресло, а на нем старика в соломенной серой шляпе. Старик отдыхал, сидя прямо, положив руки на набалдашник трости. Пашка закричал и, оставив грузовик, бросился выручать мебель. Старик немедленно подхватился, накинул на плечо веревку и потащил тяжелое кресло, упираясь и скользя тростью по асфальту. Трудно сказать, на что он надеялся, уползая от стремительной погони. В несколько прыжков Пашка настиг похитителя:

– Стой, гад! Отдай вещь!

Старик, казалось, был совершенно глух, он упрямо тащил добычу, не обращая никакого внимания на Пашкины крики. Тогда Родионов забежал вперед и сжав кулак, сунул его к носу старика. Тот, не глядя на него, двинулся в обход, как обходят столб или мешающее дерево.

– Вот же жлоб! – удивился Пашка. – Вот же порода!..

Старик продолжал тащить кресло. Он был багров, на его жилистой шее вздулись вены, как у бурлака. Родионов на ходу принялся отвязывать узел на веревке, веревка ослабла и соскользнула с кресла. Старик, не ускоряя шага, двигался в прежнем направлении, потом завернул за угол и пропал, утаскивая пустой конец веревки. Пашка поволок свое кресло обратно.

В дому кипела работа, бродили чужие люди, роясь в развалинах. В клубах пыли сновали мужики в строительных робах, выносили сухие бревна, доски, рамы. На том месте, где еще утром была комната Макса Ундера зияло совершенно пустое пространство. Пашка, оставив кресло на крыльце, бросился в клубы пыли.

– Прекратить! – кричал он, задыхаясь. – Здесь частная квартира.

– Вира! – в рифму скомандовал хриплый бригадирский голос.

– Стой! Нейди! Майна! – протестовал Пашка, цепляясь за брезентовый рукав командующего.

– Руки! – огрызнулся хмурый бригадир. – Комната продана, есть расписка. Остальную часть не рушим. Прием окончен.

– Продал, гаденыш! – ахнул Пашка. – Пока я в милиции воевал, продал! Сволочь! Вино мое пил, хлеб ел…

Родионов медленно вышел на крыльцо. Голова шла кругом. Что ж я скажу полковнику, сокрушался он.

Кресла на крыльце не было.

И снова как-будто во сне, как при явлении ложной памяти, увидел он свое кресло на том же самом месте – посередине тротуара. И опять на нем, выпрямив спину отдыхал старик в шляпе, положив руки на набалдашник трости. Пашка закричал, старик так же проворно подхватился, накинул на плечо веревку и, загребая рукой, потащил полюбившееся кресло.

– Стой, гад! Отдай вещь! – пугаясь сюрреализму происходящего, заученно, как бы с чужого голоса повторил Пашка свою реплику. И снова все повторилось как в дубле два – так же точно, не обращая на него никакого внимания, старик утащил за угол свою веревку.

– Разрушить сюжет! – пробормотал Родионов. – Не то крыша поедет.

И тотчас же, словно повинуясь его приказу, со страшным грохотом поехала со стропил и обрушилась часть крыши, а в проеме между голыми жердями показались запыленные рожи и кто-то прокричал оттуда:

– Готово, старшой! Шабаш!

Родионов обессиленно отвалился на спинку кресла. Равнодушно глядел он, как два школьника тащили сквозь куст сирени торшер Стрепетовой. Подошла девочка со скакалкой, кося глазом на Пашку, попрыгала перед ним, хмыкнула и убежала. Родионов поднялся и, согнувшись под тяжестью кресла, пошел к дому.

Строители уехали. Пашка вытолкал за дверь молчаливых мародеров, отлавливая их поодиночке и выводя под руку на крыльцо. Те не сопротивлялись, уходили покорно с оттопыренными карманами, подозрительными угловатыми животами. Возле кирпичного дома стоял старик с тростью, ветерок пошевеливал его широкие парусиновые штаны… Старик, опираясь на свою трость, неотрывно глядел на ободранный дом, так, вероятно, с палубы вглядывается в родимые тополя уплывающий навек эмигрант.

До самого вечера бродил Родионов по опозоренному дому, трогая взломанные двери, поднимая раскиданные после обыска вещи, жалкие остатки былого изобилия. Жутко зиял проем на месте комнаты Макса Ундера. Что-то дробно застукало наверху, пробежали торопливые копытца, и снова все стихло. Пашка осторожно двинулся к лестнице, и показалось ему – что-то шевельнулось в сумраке, чей-то глаз блеснул из-за ступенек, высунулись кривые рога. Пашка пригляделся. Да, торчали рога! Его ударило морозом меж лопаток, но тут же он опомнился: «Да мои же рога! Сам сунул туда под лестницу, чтоб не пугали по ночам…». Он успокоился и хотел подойти к ним, но снова оцепенел – рога предостерегающе шевельнулись, но тут же из-под них вышел рыжий кот Лис, подошел к Пашкиным ногам и стал тыкаться, тереться ласковым лбом.

Родионов сел в свое кресло и замер, поглаживая замурчавшего кота.

Снаружи горестно запричитали два или три женских голоса. Контрапунктом вступил густой полковничий баритон.

– Где охрана? – заревело в коридоре. – Куда они подевались, дезертиры?

В дверях показался разъяренный Кузьма Захарьевич.

– Ты! – грозный указательный палец обличительно, как на известном плакате, уставился прямо на Пашку.

Из-за спины полковника выглядывали женские лица.

– Измена, – коротко пояснил Родионов.

– Что-о? – скривился полковник. – Доложи суть. Кратко.

Пашка подробно принялся описывать свои злоключения. Когда он дошел до предательства Макса Ундера, рука полковника машинально дернулась к правому бедру, слепо стала нашаривать кобуру. По-видимому, тело помнило и чувствовало ее, как чувствует инвалид боль в ампутированной несуществующей ноге. Ничего не обнаружив на бедре, рука полковника судорожно сжалась в кулак.

Высоко подпрыгнул кот Лис и кинулся вон из комнаты.

И заголосила, завскрикивала, запричитала квартира как восточная барахолка:

– Торшер! Торшер! Бронзовый, старинный!..

– Ковер! Персидский!

– Шуба! Лисья! Новая, ненадеванная!..

– Ун-ты! Ун-ты!..

И слышались еще крики жены скорняковой: «А чтоб вас Перуном побило! А чтоб вам кишки по столбам намотало! Чтоб вас разорвало на четыре части! Чтоб вам руки скрутило! Чтоб у вас языки отсохли!..»

И особенно горестное, заунывное из комнаты Касыма и Айши:

– Ай-и-и-вай-и-и-джаляб-ай-и-и!..

Глава 4
Акуны и Манаки

Разграблено было почти все, из ценных вещей остался только старенький черно-белый телевизор «Рекорд», аквариум с лягушкой, гири Кузьмы Захарьевича, да еще несокрушимо высился в углу коридора знаменитый старинный буфет – видно не было силы, способной его утащить за пределы дома. Оторвали только бронзовые ручки, выбили стекла, но сдвинуть с места не сумели.

Жизнь в доме потекла своим чередом. Дома не в гостях, посидев – не уйдешь. Первые несколько дней жильцы еще пытались добиться правды и расследования, а потом, находившись по учреждениям, постепенно растеряли первоначальную решимость. Теперь, когда у них ничего уже не оставалось, кроме этого подгоревшего дома и дырявой крыши над головой, когда все так называемое «добро» их было растащено лихими людьми, они вдруг не то, чтобы переменились, нет, просто как-то успокоились, умиротворились. Долгие вечера просиживали они на кухне вокруг единственного старого чайника, уцелевшего благодаря своей ветхости и закопченности, вели тихие мирные разговоры, не торопясь как прежде разбежаться по своим углам. В паузах разговора прислушивались к шуму дождя за стеной, вздыхали каждый о своем. Тусклая голая лампочка мигала над головой, журчала струйка воды в раковине.

А там, за темными окнами, непонятной и тревожной жизнью жил дичающий и вырождающийся мир, клацал железными зубами, выхватывая и глотая куски собственной плоти, рычал от боли и голода, не догадываясь, что эту боль, эти рваные раны наносит он сам себе.

Была, была надежда у жильцов на лучшую жизнь, поскольку обещаны им были все-таки отдельные квартиры в новом доме-красавце на окраине Москвы в Матюгах. И все их долгие вечерние чаепития походили на вокзальное ожидание, каждый ждал своего поезда, и чувство скорого расставания поневоле делало их благожелательными друг к другу. Все уже успели съездить и полюбоваться на последние отделочные работы в новом их доме, были уже и ордера выписаны на каждого… Но вдруг страшная и нелепая новость обрушилась на жильцов – их новый дом, почти полностью уже готовый, захватили Акуны.

– Какие такие Акуны?! – ревел на кухне полковник, наступая на бабу Веру, которая вернулась из ЖЭКа. – Ты толком говори, что тебе там сказали…

– Что еще за Акуны на нашу голову? – причитала Стрепетова.

Татарин Касым побледнел, обхватил голову руками и пошел из кухни. В дверях он обернулся и сказал:

– Теперь все.

И ушел. Минуту стояла мертвая тишина, потом загалдели, замахали руками.

– Сказали и сказали, – объясняла баба Вера. – Сами толком не знают. Вы, говорит, квартир уже не получите… теперь, дескать, кругом рынок, большие деньги у людей. Живите, говорит, пока, где находитесь, но скоро вас шурнут.

– Как так шурнут? – не поверил полковник. – Не имеют права.

– А нам, говорят, никакого права и не надо. Я тоже им говорила, что права не имеют, а они говорят закон такой уже есть, за все деньги платить.

Тихо вернулся на кухню татарин с плотницким топориком в руках, подошел к занавеске, выглянул на улицу и плотно задернул окно.

– Объясни, Касымка, ради Бога, не мучь! – взмолилась Стрепетова.

– Э-э, – скривился татарин. – Акун пришел, уходить надо.

– Ну нет! – полковник ударил кулаком о кулак. – Сам лично пойду. Разберусь на месте событий… Принеси-ка мне, баба Вера, мундир с орденами, он под матрасом у меня, в головах…

Полковник вернулся поздно вечером в растерзанном мундире и без орденов. Долго замывал раны в ванной, наконец вышел к жильцам и коротко сказал:

– Касым прав.

Расходились по комнатам притихшие и встревоженные. На город опускалась сырая осенняя ночь. Часов в одиннадцать откуда-то с севера послышался далекий рокот барабанов, все снова собрались в кучу, судили и рядили о том, что бы это все могло значить. Решили в эту ночь быть начеку, жгли костры вокруг дома. На кухне, склонившись над старым планшетом, мозговал полковник. Он сосредоточенно вычерчивал на бумаге какие-то загадочные круги и линии, сухо и бледно штриховал синие стрелки и, послюнявив карандаш, жирно и сочно выводил красные. Время от времени он, надев очки, внимательно вчитывался в потрепанную военную брошюру со звездой на обложке под названием «Массирование сил и средств в направлении главного удара». За его спиной стояла Стрепетова и заглядывала через плечо.

– Че-орный во-рон, что-о ж ты вье-шься, – тихо пел полковник и перебивал сам себя раздумчиво, – Тэ-эк, здесь устроим засеку… Здесь у нас по плану забор… Над мо-е-ю го-лово-ой… Добро!

Рядом с Кузьмой Захарьевичем, примостившись на ящике, скорняк сшивал шкуры суровой иглой. Прикладывал к груди, к плечам, распарывал и начинал сшивать снова.

– Получается, Кузьма Захарьевич? – с надеждой робко спрашивала Стрепетова, вглядываясь в план.

– Добро, Любушка, добро!.. Вот тут слабина только, – указывал карандашом куда-то в угол листа. – Здесь у нас прогалина… Эх ты, сволочь людская! – ругнул он Макса Ундера. – Ну ничего, побьемся еще…

Глава 5
Распродажа

Утром следующего дня Кузьма Захарьевич вывел обитателей дома на улицу и приказал им оглянуться на дом. Над крышей в легком утреннем сквознячке трепетал привязанный к антенне красный флаг.

– Порядок! – торжественно произнес полковник.

– Я бы, Кузьма Захарьевич, водрузил и монархический стяг, согласно убеждениям, – попросил Юра. – Белый, золотой, черный.

– Водружай! – согласился полковник. – Стяг не запятнан.

– Кузьма Захарьевич! – обратился Родионов. – Разрешите в редакцию отлучиться. Может быть, удастся шумнуть в прессе.

– Добро, – разрешил полковник. – Бей в колокола.

Против ожидания, Родионову пришлось задержаться на службе до самого вечера. Дело получалось слишком серьезное и запутанное. Сперва главный, выслушав о захвате квартир, обнадежил:

– Это, Паша, абсурд! Быть такого не может! Зови Кумбаровича, разберемся.

Кумбарович, однако, оптимизм главного не разделил. Выслушал обстоятельства дела, подумал и сказал:

– Не знаю, не знаю… Надо съездить к своим, посовещаться.

И уехал на казенной машине. Вернулся он часа через три, вместе с ним в редакцию проникли два бодрых, уверенных юриста с черными кейсами в руках. Заперлись в кабинете у главного, деловито разложили на широком столе извлеченные из кейсов бумаги. Тяжко легла посередине коричневая плита с надписью «Свод законов». Столбиком выстроились друг на друге книжки потоньше, справочники и учебники. Ворохом высыпались тонкие, несерьезные брошюрки, слепые бледные ксерокопии, газетные выкройки.

И закипела работа. Юристы, как два цирковых фокусника, перебрасывались бумажками, жонглировали книгами, шелестели легкими брошюрами. Едва один из них заканчивал фразу, другой подхватывал ее на лету, ловко управлялся с деепричастиями и сосподчинениями, и, не давая фразе остыть, швырял ее товарищу. Тот подхватывал ее и, словно борец на тренировке, расправлялся как с тряпичным чучелом, проводил подсечки и захваты, перекидывал через бедро, брал на болевой прием. Да, это безусловно были профессионалы, даже Кумбарович и тот восхищенно крякал. Постепенно до Родионова доходило, что дело их проиграно изначально, что есть две-три зацепки, но связаны они с неимоверными финансовыми затратами и долгой юридической позиционной войной. Что жильцам обреченного дома еще очень повезло, ибо за территорию под домом уже полгода бьются два концерна. Какой-то ловкий чиновник из префектуры сумел продать им одни и те же недра под домом, взяв за это две взятки. Чиновник этот, впрочем, был недавно найден без головы, в подмосковных болотах. Есть, есть одна зацепочка, есть одна корпорация под названием «Бабилон», которая могла бы побороться с этими гигантами, но опять же, причем здесь жильцы?..

– Но вот же «Свод законов»! – наивно указал пальцем Пашка на несокрушимую плиту.

Вдоволь насмеявшись, юристы сунули под нос Родионову какую-то мятую бумажонку:

– Вот! Вот реальность!

Бумажонка потрепетала и растворилась в ловких руках.

– Но ведь это захват, оккупация! – возмутился Пашка.

– Если бы… – покачали головами юристы. – Если бы обычная оккупация… Но это не обычная оккупация. Просто земля продана.

– Земля продана, – пояснил Кумбарович. – А что продано, то не завоевано.

– Что продано, то продано! – заключили и юристы.

– Но так всю Россию можно продать! – возопил Родионов.

– А и продана, – восторженно подтвердили юристы. – Да так продана, что и дважды, и трижды… И все законно, без нарушений. Приватизация. Костромскую область, к примеру, четыре раза продали, там большая драчка назревает, надо бы успеть…

– Успеем, – спокойно сказал его товарищ, убирая документы в кейс. – А нет, так в Клину поработаем. Или в Смоленске, там тоже дел хватит.

Юристы исчезли стремительно, как и появились, ухитрившись каким-то образом одновременно проскользнуть в узкую створку двери.

– Вот так, Паша, ничего не попишешь, – грустно сказал главный. – Пиши, не пиши, а все равно ничего теперь не попишешь…

Пашка поднялся и молча вышел из кабинета.

Вокруг дома, словно у иностранного посольства тесно стояли иномарки. Два стяга реяли над крышей.

В окне второго этажа показался полковник с пожарным шлангом в руках. Мощная струя ударила оттуда и несколько группировок нападавших быстро отступили на недосягаемое расстояние. Нападавшие были страшны. Родионов, не в силах отвести глаз, разглядывал их внимательно и подробно. Это были люди, словно вышедшие из самой ночи, из подпольных глубин жизни, где до утра кипят страсти в полулегальных казино, пахнет анашой, свежей кровью, дорогим коньяком, револьверными дымками, черт знает чем, только не запахом нормальной человечьей жизни. Они были спокойны, как-то тупы и пакостны лицами, равнодушно жевали жвачку мощными челюстями. Похожи они были на диких кабанов, одетых в дорогие костюмы и поставленных на задние ноги. Пашка узнал среди них и знакомого афганца. Неужели выпустили, удивился он.

Три тощих иностранца стояли у машины и какая-то услужливая сволочь поясняла им, указывая на дом:

– Временное явление, не стоит, господа, вашего внимания… Утечка мозгов, одна шваль практически осталась…

Иностранцы кивнули и укатили прочь.

Полковник заметил Родионова и подал знак рукой. Пашка кинулся к дому, перепрыгнул яму, вскочил на родное крыльцо. Дверь распахнулась и тотчас захлопнулась за спиной у Пашки.

– Жив! – обрадовался из сумрака прихожей Касым. – Хорошо. Якши!..

Он вручил Родионову железный крюк:

– Здесь будь.

Сверху опять зашипел брандспойт, снаружи затопотали удаляющиеся копыта.

В коридор вбежала перепуганная Стрепетова, неумело держа в руках ржавый гвоздодер:

– Кузьма Захарьевич! – закричала она в лестничный проем. – Сзади заходят, с тылу!..

Мокрый полковник спустился вниз.

– Да-а, – хмуро произнес он, почесывая партизанскую щетину на подбородке. – Там как раз слабина у нас… Подомарева как, держится?

– Держится, Кузьма Захарьевич, зря вы ее намедни курвой обозвали.

– Зря, – согласился полковник, – но это же в бою! Хорошо, я иду к ней. Как крикну, врубай рубильник! – приказал он, разматывая черный кабель и пропадая в глубине коридора.

Из-за дома вывернули иномарки, припарковались напротив крыльца в сотне метров, за пределами досягаемости брандспойта.

Жильцы прильнули к щелям, сжимая оружие. От стада кабанов отделилась небольшая кучка, двинулась к дому, размахивая белой тряпочкой. Остановились у железных рельсов, что-то прокричали.

– Иди, Паша, поговори с ними, – разрешил полковник, увидев, что противники выложили на асфальт пистолеты и ножи и показали пустые ладони. – Близко не подходи, в случае чего мигом к дому.

Родионов осторожно выступил из дома. Остановился на безопасном расстоянии. И тут от кучки парламентеров отделился верзила с медалями:

– Привет, земляк! Вот не ожидал встретить! Помнишь милицию?

– Еще бы! – обрадовался Пашка встрече. – Так какого же рожна…

– Не шуми, – перебил афганец. – Надо потолковать.

Толковали недолго, дело было простым и понятным. Юристы оказались правы – за дом боролись два концерна: атлантический и европейский…

– Вы, главное, не уходите, – растолковывал афганец. – Живите себе спокойно, не встревайте. Мы тут между собой разберемся. Главное, чтоб вы не уходили. Населяйте себе дом… У нас ведь оплата почасовая, – доверительно понизил голос афганец. – Время – деньги. Ну все, атас! – крикнул он, увидев, как с другой стороны дома паркуются джипы противников. – Передай вашим, чтоб не совались… – И пригибаясь, побежал к своим.

Родионов вернулся в дом, подробно доложил о результатах переговоров. Жильцы долго обсуждали положение. Трудно было поверить в то, что воевать им самим больше не надо. Полковник, похоже, даже огорчился.

– Ладно, – сказал он. – Выхода все-равно нет. Поживем – увидим. Но всем готовность номер один. А пока будем ликвидировать разрушения.