Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Глава 11
Широкий путь

– Сегодня уеду, отец Серафим, – объявил Павел перед началом утренней службы.

Отец Серафим подвел его к распятию, долго читал молитвы, осенял крестом и подносил этот крест к устам Родионова, потом велел обойти храм и приложиться ко всем иконам. Брат Петр, стоя на коленях читал вслух утреннее правило, брат Михаил посапывал в своем укромном запечье, шла своим чередом обычная служба.

Родионов вдруг понял, как трудно ему будет прощаться со всеми, как привык он и к этим трудным службам, которые уже перестали быть утомительными и скучными, как на удивление скоро приспособился он к этой бедной и простой, расписанной по часам жизни. Он вдруг понял, что нигде не было так хорошо и ясно его душе, и вряд ли будет где-нибудь еще.

Незаметно и нечувствительно пролетели часы службы, а когда отец Серафим произносил проповедь, вслушавшись, Родионов понял, что проповедь эта обращена исключительно к нему, слишком непохожа была она на все предыдущие, слишком непроста и, произнося ее, отец Серафим время от времени поглядывал в бумажку, чего никогда прежде не делал.

– «…Сила любви, – говорил отец Серафим, – велика и победоносна, но не до конца. В человеческом бытии есть некая область, где даже любви положен предел, где даже она не достигает полноты власти. Что же это такое?

Свобода.

Свобода человека подлинно реальна и настолько велика, что ни жертва Самого Христа, ни жертва всех, пошедших вслед Христу, не может с необходимостью привести к победе.

Господь сказал: «Когда Я буду вознесен от земли (то есть распят на кресте), то всех привлеку к Себе». Так любовь Христова надеется всех привлечь к себе и потому идет до последнего ада. Но даже на эту совершенную любовь и совершенную жертву кто-то может ответить отвержением даже в плане вечном и сказать: а я не хочу . Это страшная возможность свободы…»

Отец Серафим снова заглянул в бумажку и продолжал:

– «Сущность греха не в нарушении этической нормы, а в отступлении от вечной Божественной жизни, для которой сотворен человек…

Всякий грех, явный ли, тайный ли, каждого из нас отражается на судьбах всего мира.

Природа всечеловеческого бытия такова, что каждое отдельное лицо, преодолевая в себе зло, этой победою наносит поражение космическому злу столь великое, что следствия ее благотворно отражаются на судьбах всего мира».

Старушки слушали внимательно и кивали.

После проповеди Родинов подошел благословиться в дорогу.

– И не хочу благословлять, да и ни к чему это, – и, усмехнувшись, добавил: – Все равно скоро вернешься.

– Обязательно, – сказал Павел. – Вряд ли так уж скоро, но, может быть… Весной обязательно.

– Ну и добре, ну и славно! Как Бог даст, как Бог даст…

На улице поджидали его брат Петр, брат Михаил и брат Александр.

– Вот сухариков возьми на дорогу, – брат Петр сунул ему в руки опрятный узелок. – Поминай в молитвах грешного Петра. Прости…

– Бог простит, а я прощаю, – сказал Павел и поклонился. Старичок взял его за плечи и трижды приложился щекой к щеке. То же самое по очереди сделали и брат Михаил, и брат Александр.

– С Богом!

Через минуту Павел Родионов, вышел из церковной ограды и резво пошагал по широкой дороге в мир. Он приготовился к долгому и утомительному пути, поймал, как ему показалось, нужный ритм ходьбы, глянул на часы, засекая время, оглянулся в последний раз на золотые кресты, на белую колокольню, и уже не оборачиваясь больше, стал спускаться с пригорка в лощину.

Печаль и сожаление о чем-то дорогом и утраченном тревожило душу.

Первым делом, едва приехав в Москву, он отправился к полковнику.

– Кузьма Захарьевич, – сказал он. – Дайте мне ключи от старухиной дачи, поеду, вещи свои зимние заберу… Сапоги там у меня резиновые, плащ…

– «Объект» вышел из дома, – доложил ранним утром по рации капитан Раков.

– Добро! – отозвалась рация. – Наконец-то… Неуловимый Джо… Ты, Рак, не выпускай его из виду и двигайся за ним хоть на край света. А то снова заляжет или уедет куда. Не спускай с него глаз! И вообще, действуй по обстановке. Но не спугни, нам надо его крепко зацепить…

– Понял, майор – сказал Раков. – Действую по обстановке.

Капитан Раков вышел из машины, накинул на плечи потертый тощий рюкзак, застегнул серый плащ и двинулся вслед за Родионовым. У метро он нагнал его и шел сзади в двух шагах. Был он в штатском и ничем не выделялся из серой толпы…

Родионов вышел на станции «Барыбино». Народу из вагона выгрузилось немного, – какая-то тетка с неуклюжей тележкой, два подростка, мужик с рюкзаком… Электричка, свистнув, улетела в серую даль.

На платформе стоял железнодорожный служащий в фуражке и синей казенной шинели с золотыми пуговицами, равнодушно позевывал и почесывал щеку.

«Тоже человек, – с какой-то болезненной острой нежностью подумал о нем Павел. – Сейчас сдаст смену, попьет чайку в своей сторожке, в теплом своем насиженном закутке, скажет сторожихе: «Ну ладно, Семеновна, пойду до вторника!» – и с чистой совестью потопает домой, к своим кроликам и курам. А дома встретит его жена, окликнет, приподняв голову с подушки: «Ты, что ли, Петрович?» «Я, я…» – ворчливым голосом отзовется Петрович. «Шанежек поешь. Я вчера шанежек напекла…» А Петрович станет скидывать с плеч свою шинель, думать: «Ох-хо-хо-о…»

Родионов с первого взгляда, по первому общему впечатлению заключил, что Петрович этот наверняка домосед и однолюб, на дороге работает лет сорок, то есть всю свою жизнь, и никуда не сдвинется отсюда.

Он еще раз оглядел железнодорожника с ног до головы, порадовался за русскую провинцию, за ее благословенное постоянство, за косность уклада жизни, за устойчивость и здоровое недоверие ко всякого рода переменам.

Подходя к одноэтажному зданию автостанции, не удержался и еще раз оглянулся на понравившегося ему человека, который по-прежнему позевывал и почесывал щеку. «А на день рождения дарят друг другу вещи крепкие, полезные и нужные в хозяйстве. Зимние ботинки, мясорубку, чайник со свистком… А на юбилеи – графинчик и шесть рюмочек вокруг него. Поставят в сервант за стекло и никогда не тронут с места… Славные люди…»

Несколько человек топталось у кассы, Родионов пристроился в конце очереди.

– Ты крайний? – услышал он мужской голос за спиной и, не оглядываясь, кивнул.

Между тем железнодорожник в фуражке и шинели с золотыми пуговицами, и в самом деле оказавшийся Петровичем, пошел в свою будку, где действительно сидела уже его сменщица, только не Семеновна, а просто Зинка, и разогревала электрический чайник. Петрович долил в кружку со старой заваркой немного воды из чайника, но подумав, отставил кружку в сторону.

– Не понравился мне сейчас один, Зинка, – насупив косматые седые брови, сказал он. – Сильно не понравился. Сошел с поезда, а сам без вещей… И поглядел так злобно, внимательно, у меня прямо меж лопаток засвербело… Столичная штучка… На автостанцию пошел. Пойти последить, куда он сядет, вот что…

– Теперь многие ездят, – отозвалась Зинка. – Что за люди, откуда?.. Бог их разберет. Таймуринчика вон нашего застрелили вчера…

– Ох, злой! – повторил Петрович. – Нехороший. И без вещей. Никаких, то есть, при нем нет вещей. Воротник поднял и пошел на автостанцию. Все-таки погляжу я за ним…

В три минуты уложив зимние вещи в брезентовую, оставленную тут еще весной сумку, Родионов хотел было сразу же двинуться обратно, но какое-то оцепенение снова овладело им. Он постоял у окошка, глядя на облетевшую старую яблоню, затем присел на суконное оделяло. Не заметил, как лег и задремал. Проснулся поздним вечером, протопил печку. Глядел в огонь… Думал. В жизни своей дальнейшей он не находил особенного смысла. Смысл жизни был там – за пределом земного существования. О том же говорит и вера и святые книги. Здесь человек лишь свободно выбирает свою будущую участь. Вариантов всего два – вечное блаженство или вечная мука. Причем, степень и того и другого совершенно не представимая для человеческого воображения. Самая легкая адская мука превышает самую тяжкую земную. И – одна капля рая, попади она в ад, тотчас превратила бы весь этот ад со всеми его страшными и ужасающими муками в такой же рай. Одна только капля этого блаженства. Понятно, что земной человек не может по природе своей вынести это блаженство, погибнет, не хватит никаких сил. Ибо для радости тоже нужны силы не меньшие, чем для перенесения испытаний. Там, куда уйдет душа, совсем иные условия существования, иная среда обитания.

Он глядел в глубину печи на догорающее пламя, где на глазах возникал удивительный и прекрасный мир из рдеющих углей, выстраивались влекущие и загадочные арки и гроты… Там было ярко и празднично. Но поди сунь туда руку в этот волшебный и привлекательный мир, в светлую стихию голубоватых языков пламени и багряных светозарных угольев… Так что, подумалось ему, может быть, и ада самого по себе нет, и Бог не выстраивал этакого концлагеря для грешников, ибо Он никого не хочет наказывать, просто человек неподготовленный, неочищенный, плотской, со страстями, попадая в тот загробный мир, попадает именно в такое вот светлое пламя.

Пламя, в котором, святой человек, подготовивший душу, чувствует себя как дома.

Вот и весь ад.

Утром он, не дожидаясь автобуса, пошел к станции.

Не успел он прошагать и километра, как сзади послышался шум мотора, громкая разбитная музыка, и черный джип, весь заляпанный грязью и глиной, резко затормозил рядом с ним.

– На станцию? – распахнув дверь и высунувшись из салона, весело крикнул круглолицый хмельной парень. – Садись, кореш! Вдвоем веселей!..

Родионов кивнул и стал вытирать ботинки.

– Да брось ты! – снова крикнул парень. – Дерьма-то жалеть! Садись!..

Павел влез на переднее сиденье. Джип резко рванул с места, опасно вильнул на скользкой дороге, выпрямился и стрелой помчался вперед. Ревела разудалая музыка, водитель не жалея бросал свой джип в самую середину мутных луж, брызги и комья грязи далеко разлетались по сторонам.

Шарахнулся в сторону велосипедист в плаще и шляпе, похожий на сельского учителя, не удержался и рухнул в обочину. Павел оглянулся посмотреть, как он там, но напрасно – пропал уже из виду незадачливый учитель, а впереди надвигался колесный трактор кузовом вперед и прямо ему в лоб мчался отчаянный водитель.

Павел зажмурил глаза, ожидая неминуемого столкновения, но не выдержал и робкий тракторист, вильнул туда же, в обочину.

Родионов поглядел на водителя джипа, тот тоже глянул на Павла, засмеялся, подмигнул весело и отчаянно, знай, мол, наших!.. Глаза его блестели нехорошей хмельной отвагой. «Новый русский гуляет, – определил Родионов. – Душа воли требует. Чертогон…»

– Хочешь поощущать? – крикнул веселый водитель и, не дожидаясь ответа, открыл бардачок, вытащил револьвер и сунул Павлу в руки. – Не нажимай только…

Павел взвесил вороненую сталь. Оружие было неожиданно тяжелым, налитым какой-то успокаивающей подлинной силой. Вот он, настоящий ствол, – с уважением подумал Павел и положил револьвер обратно в бардачок. Вдруг подарит? – мелькнула мысль, – что ему стоит? Он покосился на водителя, но тот молчал и сосредоточенно глядел на дорогу.

Две девушки шлепали по грязи.

– Берем? – крикнул Павлу водитель, и не дожидаясь ответа, надавил на тормоза.

Девицы уселись на заднем сиденье, что-то попытались сказать, но парень снова врубил музыку на полную мощность и снова резко рванул с места.

Впереди показался милицейский «уазик», притормозил и выскочили оттуда два милиционера, замахали отчаянно полосатыми палками.

Не обращая на них никакого внимания, водитель джипа прибавил ходу, машина, подскочив на колдобине, взмыла над землей, пронеслась черной птицей мимо милиции, снова ударилась о землю, снова обернулась джипом, и далеко-далеко позади остались растерянные стражи порядка.

Несколько раз Родионов порывался знаками и жестами урезонить лихача, но в конце концов подумал, что отвлекать его хотя бы и на секунду от руля и дороги слишком опасно, а потому, оглянувшись на бледных, вжавшихся в сидение девиц, тоже вжался поглубже в кресло и предал себя в волю Божью.

При въезде в поселок парень сбросил скорость, поехал медленнее, то и дело поглядывая в зеркальце заднего вида, а потом и вовсе остановил машину у какого-то длинного одноэтажного здания, похожего на овощехранилище. Был он теперь серьезен и сосредоточен.

– Вот что, – сказал Родионову, – ты, браток, посторожи машину, я мотор не выключаю… Я сейчас, мигом…

– Я дальше на электричке! Спасибо!.. – крикнул Павел ему в спину, но тот уже вбегал в подъезд дома.

– Придется подождать, – сказал Родионов, обращаясь к девицам. – Угнать могут… Машина дорогая.

Ревела по-прежнему музыка и девицы его не слышали. Они сидели в полнейшей прострации, широко открыв остановившиеся глаза и слабо воспринимая окружающее. Павел склонился к приборному щитку, пытаясь определить источник этой дьявольской, подавляющей волю музыки. Долго перебирал кнопки, но никак не мог определить нужной, а когда, наконец, почти дотянулся до нее – почувствовал вдруг, как несколько сильных и цепких рук хищной стаей налетели на него и рванули, потянули вон из машины.

– Он! Точно он! – кричал над ним радостный взволнованный голос. – И куртка та же на нем. Я сразу смекнул, едрит твою, вышел, воротник поднял, а вещичек и нет при нем. Он! Киллер!..

Родионова, оглушенного ударом по голове, привел в сознание этот захлебывающий крик и, отлепив голову от земли, он поглядел туда, откуда крик доносился.

Усатый старик в синей железнодорожной шинели и в синей фуражке опасливо отступил подальше и погрозил кулаком:

– Душегуб! Попался, голубчик, едрит твою!.. Бей его, ребята!

«Не везет мне с железнодорожниками», – мелькнула у Павла горестная мысль.

– Отставить! – сказал кто-то с другого боку голосом служебным и властным. – А ты лежи, мразь! Морду в землю! Ноги!..

И охнул Павел, когда властный этот голос перетянул его дубинкой поперек спины. Удар отчасти пришелся по локтям, поскольку руки его были скованы за спиной стальными наручниками.

Не так страшен был этот удар и эта боль, не они возмутили его душу и заставили вжаться щекой в холодную грязь, страшнее всего было острое чувство отчаяния, несправедливости и полнейшей беззащитности перед какой-то роковой, преследующей его силой. И ничем нельзя было одолеть и отвести от себя эту злобную, мстительную силу.

И какое-то деревянное отупение овладело всем его существом. Уже доставленный в какое-то полутемное сырое помещение, он вяло отвечал на вопросы, думая лишь о том, что рано или поздно это пройдет, рассосется само собой. Этот глупый железнодорожник что-то там напутал, обознался…

– Подпишите протокол предварительного дознания, – сухо сказал человек в капитанской форме.

Родионов принялся читать бумагу. Почерк дознавателя был аккуратен и разборчив, но суть документа никак не доходила до сознания Павла. Слишком отстраненные и сухие были слова. Звон стоял в его голове и расплывались строки.

– Ладно, – сказал он, взглянув на усталого – отчасти и по его вине человека. – Давайте перо.

Это был очень важный момент, чрезвычайно важный, но Родионов понял это гораздо позднее, когда дело завертелось по-настоящему, все безнадежнее втягивая его в свои бездушные цепкие колеса и шестеренки.

Выходило так, что человека взяли в машине, которая определялась как «средство совершения преступления». Две девицы из местных – Кокшенева Капитолина и Неретина Татьяна в один голос заявили, что два бандита захватили их на дороге в качестве заложниц. Преступники, одному из которых удалось впоследствии скрыться, не реагировали на сигналы и предупредительные выстрелы группы захвата и продолжали движение в направлении поселка… Но самое безнадежное – следы отпечатков пальцев на револьвере.

Родионова, отняв у него часы, шнурки и ремень, поместили на ночь в каком-то заброшенном сарае, спихнув в промозглую и стылую яму. Пол был земляной, пахло навозом…

«Ничего себе райотдел, – вяло удивлялся Родионов, – Сарай какой-то колхозный».

Утренний допрос вел уже майор.

«Это он меня дубинкой», – узнав голос, подумал Павел.

– Знаком ли вам Айвазов Магомед Таймуринович?

– Не знаю такого.

– Напоминаю вам, что признание облегчает…

А потом Родионов и вовсе замолчал.

Еще через день у него была очная ставка.

– Не знаю, не видел его, – пытался спасти Родионова какой-то незнакомый Лева.

– Он! – валил такой же незнакомый Мишка. – Ты что, не помнишь, Лева, как он про Таймуринчика расспрашивал? Точно он, гаденыш!..

– Ага! – радовался немилосердный майор.

На третий день приведенный на допрос Родионов поразился тому, как распухло его «дело». В нем было уже страниц сто и на обложке синим карандашом начертан был номер.

Павла Родионова бил озноб и приятно шумело в голове.

От него добивались сведений о напарнике.

– Молодой, веселый… – говорил Павел и улыбался, глядя поверх головы следователя. – А я по дороге шел…

– Откуда вы шли?

– Из Барыбино. С дачи.

– С какой дачи?

– Ну соседки моей дача. Она умерла… Клара Карловна Розенгольц…

Он заметил как вздрогнул сидящий напротив него человек, как споткнулось и застыло его перо.

– Товарищ капитан, зайдите на минутку! – крикнул он в дверь. А когда капитан вошел, продолжил сурово: – У нас есть сведения, что вы, кроме дачи, завладели еще кое-какой ее собственностью…

– Как же, – грустно усмехнулся Родионов. – Груда бриллиантов…

– Ну и… – следователи быстро переглянулись.

– Я их Филину отдал, – сказал Павел. – Он сказал, что это подделка. А я не верю…

– Хорошо, – сказал майор, захлопывая папку с делом. – Уговорили. Будем внимательно проверять вашу версию. Мы довезем вас до станции. Никуда из Москвы в ближайшее время не отлучайтесь. И подпишите вот эту бумагу о неразглашении… Это в интересах вашей же безопасности.

Они его довезли, как и обещали. Родионов вышел из машины.

«Филин – сила! – подумал Павел. – По всей России один Филин…»

Его сотрясал сильнейший озноб, кровь била в виски и мозг туманился. В каком-то полузабытье в одну минуту очутился он уже в Москве. Потом лежал в постели, вяло отвечал на вопросы склонившегося над ним полковника. Больше всего ему хотелось, чтоб наконец все оставили его в покое…

– Надо звать «скорую» – сказал из-за реки далекий незнакомый голос, а Павел Родионов плыл на лодке, лежа на копне сена, глядел в высокое синее небо, и душа его была абсолютно безмятежна, и не было в ней больше никакой скорби и тесноты.

Глава 12
Погоня

Тихо зазвонил в салоне мобильный телефон. Филимонов, не снижая скорости, нащупал его и поднес к уху. Видимо ему говорили о чем-то очень и очень серьезном, потому что Ольга, сидевшая рядом на пассажирском сидении, взглянув на его переменившееся лицо, не на шутку встревожилась.

– Ильюша, в чем дело? Что стряслось?..

– Погоди ты! – отмахнулся он досадливо. – Дача!? В Барыбино дача?! Опера уже там! Так, слушай меня внимательно. Немедленно поднимай бойцов и туда. С инструментом! Я через час там буду, встречу вас. Да, на «корвете»… Держите связь.

Он отбросил мобильник на заднее сиденье, круто развернул машину, пересекая двойную линию и склонился к баранке.

– В чем дело, Ильюша?

– У старухи дача оказалась. В Барыбино, – отрывисто сказал Филин. – Опера уже там, роют. Ну, прохвосты!.. Я тебя сейчас высажу…

– Нет! – крикнула Ольга. – Я с тобой!..

– Хорошо. Главное, не упустить их. А там братва подъедет… Накроем. В саду закопаю, в компостной яме! Козлы… Это все Галамагины штучки, черт бы его подрал!.. То-то этих оперов трое суток сыскать не могут…

Красный «корвет» пересек кольцевую автодорогу и вырвался за пределы Москвы.

– Есть! – сдавленно крикнул Раков. – сунув руку с фонариком в только что пробитую им в бетоне темную дыру. – Чемодан! Громаднейший!..

– Отлично, – удовлетворенно выдохнул майор Бут. – Пошарь там еще… Рядом.

– Сперва дыру надо расширить…

– Пошарь, пошарь… Невтерпеж же…

– Фу ты! – выругался Раков, испуганно выдергивая руку из дыры.

– Что там?

– Череп какой-то… Кости набросаны…

– Черепа испугался, – хохотнул Бут. – А как ты думал? Где клад, там и труп… Ладно, давай кувалду. Моя смена.

Через полчаса сосредоточенной работы, отверстие было расширено до нужного размера.

– Тащи, – шепотом сказал Раков.

– Погоди. Пусть полежит. Оглядеться надо, мало ли… Лезем наверх…

Сопя и подталкивая друг друга, полезли из подполья. Оглядели двор из-за занавешенных окошек.

– Кажись, тихо…

– Ну давай, тащи его, – приказал майор Бут. – Я тут подежурю, у окошка…

Раков нырнул под пол.

«А что, если…» – подумал вдруг Бут, взвешивая в руке кувалду и обводя взглядом полутемную комнату, но додумать свою мысль не успел – в дальнем конце размытой улицы показался красный, слишком знакомый автомобиль.

– Рак, курвин ты сын, давай поскорей! – заорал Бут, кидаясь к темному проему подвала, из которого показалась уже обсыпанная известкой голова капитана. – Давай сюда чемодан! Филин здесь!.. На подходе уже…

Капитан Раков, не выпуская чемодана из рук, пробкой вылетел наверх. Оба, мешая друг дружке, и вырывая друг у друга чемодан, бросились через двор к машине. Взревел мотор, «уазик», вильнув пару раз по глинистой колее, понесся по поселку к шоссе.

«Корвет», неприспособленный для осенних российских дорог, сперва несколько поотстал, но вскоре тоже выбрался на твердое покрытие и рванул вслед за «уазиком». Расстояние между машинами постепенно и неуклонно сокращалось… Вот обе они взлетели на подъем, уходя все дальше и дальше к горизонту, затем «уазик» нырнул вниз и пропал из виду, секунду виднелся на гребне шоссе красный «корвет» и тоже нырнул вслед за ним и канул в сером пространстве…

Мелкий дождик моросил с неприветливо нахмурившегося неба.