Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Родионов то и дело ловил себя на ощущении, что глядит из этой самой «литературы» на саму жизнь как бы со стороны, с невольной иронией и усмешкой. Бывало так, что он выносил это мироощущение за пределы редакции, не умея сразу избавиться от циркового взгляда на происходящее.

Ехал он, к примеру, в метро или троллейбусе, стиснутый со всех сторон, чья-нибудь назойливая сумка тыкалась ему под коленки, пьяный мужик дышал в щеку, и в самый пик раздражения, готовый уже разразиться желчной руганью, вдруг представлял он, что это все вокруг просто придумано – все люди, окружающие его, не более, чем персонажи чьей-то пьесы, в том числе и он сам. И моментально проходила без следа злоба и раздражение – он добродушно ухмылялся настырной сумке, пьяная рожа становилась потешной и симпатичной. Он рассеянно улыбался в ответ на обращенную к нему ругань, забавляясь выражением бешенства на лице костерящей его старухи…

Он понимал, что такие душевные состояния опасны и чреваты тем, что обесценивают и обессмысливают живые чувства, поэтому пользовался своим случайным открытием осторожно и редко, в последнее время все реже и реже.

– Стало быть, я оставляю вещь на дочтение! – услыхал Родионов последние слова Сагатова. – И, молодой человек, чтоб без всяких этих, знаете ли, уверток и экивоков!

Всеволод Арнольдович медленно поднялся, кивнул высокомерно, и, умело орудуя застоявшейся тростью, двинулся к выходу.

Человек издал шестнадцать книг, подумал Родионов, глядя вслед. Отчего бы не издать и семнадцатую…

Из коридора неожиданно послышались взволнованные восклицания Сагатова, застучала испуганная трость…

Все-таки, подловила его ведьма! – злорадно отметил Родионов. – Дождалась и подловила на выходе.

Глава 8
Подземелье

Продолжая ухмыляться, Родионов снова потянул к себе «ветер с городских помоек» и открыл первую страницу. К восклицаниям Сагатова добавились еще голоса, звучали они так же отрывисто и взволнованно.

Экая зловредная бестия, подумал Павел, полредакции уже взбаламутила… Он настороженно прислушался, ему показалось, что голоса стали приближаться к дверям его комнаты.

Уткнуться в рукопись и не реагировать, решил он. Молчать и даже бровью не шевелить. Что бы она ни молола и как бы ни наскакивала, молчать изо всех сил, не поднимать глаз и отрешиться. Он услышал голос Бори Кумбаровича…

Застучали близкие, родные каблучки. Павел вздрогнул и поднял глаза. На пороге стояла Ольга и, прищурившись, с улыбкой глядела на него, а вокруг мелким бесом вился Кумбарович. Чуть поодаль маячили Загайдачный и Шпрух.

Родионов отшвырнул рукопись в сторону, вскочил и шагнул навстречу Ольге.

– Вот так сюрприз! – осевшим голосом сказал он, остановившись перед нею и не зная, что делать дальше. Лицо его пылало.

– Родионов! – ахнул Кумбарович. – Так это твоя девушка?! Что ж ты, прохвост, скрывал под спудом!.. Люди добрые! – крикнул он в коридор. – Поглядите, что творится на свете!..

Из коридора потянулись люди. Все это время, пока Кумбарович приплясывал возле Ольги, шутовски прикладываясь к ее руке, восклицая и причмокивая, пока все остальные сотрудники редакции, оттеснив Родионова, подходили знакомиться, Павел простоял в бездумном и расслабленном созерцании.

– Да проснись ты! – дергал его за рукав Кумбарович. – Сейчас же едем к Грыбову. И Ольга с нами!..

– К Грыбову не поеду! – решительно отказался Родионов.

Он помнил одну давнюю вечеринку у опального в те поры Грыбова, болтовню интеллектуального сброда вокруг авангардистской знаменитости, безобразную концовку вечера с пьянкой и бранью, когда он, Родионов, плюнул в сердцах на особенно чтимый холст и ушел пешком домой среди ночи, не выдержав бездарности происходящего. Именно в тот вечер вынес он в своем сердце убеждение, со временем укрепившееся окончательно – всякий авангардизм, каким бы словом его ни называли, есть апофеоз пошлости, мещанства и банальности.

– К Грыбову? – не поверила Ольга. – Можно?.. Родионов, прошу тебя, пойдем… Ну хоть ненадолго… Я столько слышала!

– Хорошо! – поколебавшись мгновение, уступил Павел. – Сама увидишь. Тебе нужна прививка. Но ты, Кумбарович, следи за мной, чтобы я снова не завелся. Я буду молчать и хмуриться. Забьюсь куда-нибудь в угол, да вот хотя бы журнальчик почитаю…

– Молча, молча, молча! – закивал Кумбарович. – В уголочке, на креслице… Я послежу, Паша. Но ты не прав, ты не прав, поверь уж мне!

– Я верю себе, – кратко сформулировал свое отношение к искусству Родионов.

– Ты не прав. Поверь, – ласково упрашивал Кумбарович.

– Тебе не поверю! – отрезал Родионов, мрачнея лицом.

Восторг Ольги был ему неприятен.

Он окончательно и угрюмо замкнулся в себе. Зато Кумбарович был в ударе и весь долгий переход по улицам и закоулкам трещал без умолку. Ольга шла рядом, внимательно слушая его вдохновенную болтовню, а Павел, ревнуя и обижаясь, отставал на несколько шагов.

– Он сейчас работает в подвале, – предварял Кумбарович. – В абсолютном, Олечка, подвале, где нет Божьего света…

Вот это в точку, отметил Родионов про себя.

– Мы с Павлом устроили ему этот подвал, – Кумбарович широким жестом указал на Родионова и Ольга благодарно оглянулась на Павла. – Почти даром. С минимальной, Олечка, компенсацией. Хотя Грыбов человек богатый, весьма богатый! Но искусство, вы же понимаете… Тут о наживе не помышляешь.

Как же, свисти, думал Родионов, продолжая отмалчиваться.

– А почему в подвале? – спросил Кумбарович. – А потому, любезная Олечка, что его нынешнее состояние не терпит грубого солнечного света. Оно лунно, мягко, мерцающе. Вы сами убедитесь, вот сейчас уже, два шага осталось и вы сами все увидите…

Родионов отметил, как посерьезнела и подтянулась Ольга, готовясь к престоящей встрече с прославленной знаменитостью.

Кумбарович намекнул, что будут «камеры», и точно – автобус с надписью «Телевидение» стоял, загородив подъезд. Кучка оробевших жильцов тихо перешептывалась в сторонке. Из подъезда вылез тощий хмельной мужичонко, пнул кедом колесо автобуса:

– Опять тут, паразит! Пожгу-у, падлы! Сойди с дороги…

Молодец, одобрил Родионов. Веселая и опасная злость овладела им. Он сжал зубы, пропуская вперед Кумбаровича с Ольгой.

Бетонные ступени, ведущие в подвал, были круты и горбаты. Спуск в предбанник ада.

Ольга в своем белом платье шла за Кумбаровичем, как доверчивая чистая душа, увлекаемая болтливым занимательным бесом. А я кто же тогда, подумал Родионов, чувствуя себя предателем.

Спускаясь вниз, он обернулся, чтобы напоследок увидеть клочок чистого неба. Но увидел только озадаченные фигуры двух бомжей, которые заглядывали сверху словно в колодец и не решались войти в свое разоренное гнездовье, освещенное изнутри лампами телевизионщиков, наполненное разодетым калякающим сбродом.

Родионов вздохнул и поспешил вниз, где у открытой бронированной двери поджидали его спутники.

– И не бойтесь, Оленька! – заговаривал зубы Кумбарович. – Он не страшный. Он прост и снисходителен ко всем. Пашка у него устроил в прошлый раз дебош, так он ничего… Помнишь, Паш? – подмигнул Кумбарович. – Грыбов, кстати, сказал про тебя, когда тебя вытолкали взашей, что это от молодости все, что понимание придет потом, с опытом… Родионов у нас человек особенный, большой консерватор… – принялся объяснять Кумбарович, но не договорил.

Бронированная дверь распахнулась во всю ширь, хлынул оттуда свет юпитеров, еще яростнее зажужжала заполненная народом глубина подвала.

Открывшееся перед Пашкой помещение было довольно просторно. В нем свободно могла бы разместиться небольшая пивная или биллиардная с несколькими столами. Вся середина подвала была как бы смотровой площадкой, по которой кругами двигались любопытные зрители, вертя головами в разные стороны, дивясь на развешанные по стенам творения художника, на непонятные изваяния, установленные вдоль стен. Но большая часть зрителей скопилась в дальнем углу, куда целились телевизионные камеры.

Сам Грыбов стоял перед камерами, что-то говорил в микрофон, ни на секунду не затрудняясь в поиске нужных слов, губы его непрерывно и энергично шевелились, руки что-то лепили из воздуха. Был он фигурой несоразмерен. Огромная голова, крепкий торс и короткие тоненькие ножки.

За его спиной висело несколько картин и, долепив из воздуха очередную незримую скульптуру, он небрежным жестом отставил ее в сторону, стал тыкать рукой то в одну картину, то в другую, объясняя смысл и содержание. Было заметно, что дело это для него привычное и пустяковое.

Какой-то длинноносый любопытный гость упрямо лез в кадр, еле сдерживаемый сухой женской рукой. Наконец длинноносому удалось вырвать плечо из костяных пальцев, но в этот миг свет юпитеров померк, съемка закончилась.

Народ задвигался живее и раскованнее.

Тут Грыбов заметил новоприбывших гостей, направился к ним, приветливо и напряженно улыбаясь. Конечно, прежде всего он увидел Ольгу. Но в первый раз Павел встретил человека, который на Ольгу никак не отреагировал. Подчеркнуто никак. Так не бывает, со злостью подумал Родионов, и тут ты врешь, сукин сын!..

– Ба! – громко удивился Грыбов, закончив обниматься с Кумбаровичем. – Вот уж не предполагал, что моя скромная персона вас снова заинтересует! Ну что ж, крайности сходятся! – жал он вялую Пашкину ладонь, украдкой шмыгнув глазами в сторону Ольги.

Родионов злорадно отметил, что Грыбов стал еще плюгавее, лысее и даже меньше ростом.

– Это наша Ольга, – представил Кумбарович, отрывая ее от Пашкиного локтя. – Извините, Эрнст, опоздали. Так получилось…

– Красота не нуждается в оправданиях, – оборвал его Грыбов, прикладываясь к руке Ольги и повторяя давешние отвратительные приплясывания Кумбаровича. – Прошу вас, будьте как дома. Ничего, если я ненадолго отвлеку вашу избранницу? – бросил он Родионову, уводя Ольгу за собою.

– Ничего, – буркнул Пашка ему в спину. – Я тут тоже похожу пока. Посмотрю…

Зря я так с самого начала рассвирепел, попенял он сам себе, проталкиваясь сквозь гомонящую на все лады публику. Он стал невнимательно и бегло осматривать картины, все время чувствуя спиной, где в это время находится Ольга.

Две студентки, стоя у стены подле смутной и неясной работы, что-то записывали в блокнотики и понимающе переговаривались, близоруко склоняясь к нижнему углу картины, особенно смутному и неясному.

Нет, Грыбов остался все тем же, ничего нового ожидать от него не стоило. А может быть, это я такой тупица, не могу понять глубины и смысла? Ведь вот ходят же все, склоняют набок головы, записывают… Глухо закипала в груди новая волна раздражения от абсурда и издевательской серьезности происходящего. Только не заводиться, в который раз предупредил себя Родионов и, не вынеся одиночества, подался поближе к Ольге. Там сгустилась почти половина зрителей.

– Это бой Акунов с Манаками! – растолковывал Грыбов, указывая на бурое полотно с алым пятном в центре. – Этот серый фон есть знак ожидания, предчувствия… Тут вы не увидите, сколько ни вглядывайтесь, никакого примитивного реализма, академической банальщины. Реальность в картине безусловно есть, и в то же время ее нет… Вот вы, к примеру. – обратился он неожиданно к студентке с блокнотиком, которая мгновенно зарделась. – Вы же не видите затылком ничего, что у вас за спиной! Но вы же не станете отрицать, что за вашей спиной нет реальности оттого, что вы ее не видите?

– Ни за что не стану! – поклялась студентка. При этом дернулась ее голова с мышиным серым хвостиком волос, ей хотелось оглянуться, чтобы убедиться в реальности за ее спиной, но она усилием воли сдержала свой порыв.

– Не станете! – напирал Грыбов. – Но она есть! Нет в природе никаких Акунов и Манаков! Это я их создал! Это мой феномен. Я вызвал их из несуществующих бездн, из глубин своего подсознания, и теперь отныне они – есть! Есть! Есть!

– Есть! – радостно подтвердила студентка. – Я их чувствую, что они есть!

– Но их не было! – торжествовал Грыбов. – И вот, наконец, они – есть! Их энергии схлестнулись. Разве можно изобразить эти энергии обычным тривиальным способом? Опошлить космос? Обратите внимание на красное пятно в центре. – указал Грыбов. – Говорит оно о чем-нибудь?..

Длинноносый любопытный гость протиснулся к полотну и принялся внимательно изучать алое пятно.

– Ни о чем не говорит, – тихо и грустно произнес в наступившей паузе Пашка.

Все оглянулись на него, как на умалишенного.

– Нет никаких Акунов и Манаков! – окрепшим голосом воззвал Родионов.

– Есть! – взвизгнула студентка, с ненавистью глядя на нарушителя.

– Есть! Есть! – послышалось еще два-три голоса.

Вокруг Родионова образовалась отчужденная пустота.

– Родионов, не надо, – кротко попросила Ольга, но его уже повлекло, понесло.

– Все это «творчество», – он махнул рукой в сторону развешанных полотен, – нуждается в подпорках и толкованиях. В словах и в терминах. Без этого все рушится и линяет… Ну да, во всяком сочетании линий и цвета можно найти что-нибудь… Но ведь это же для дураков, Грыбов… Вы-то уж это знаете…

Грыбов молча и снисходительно улыбался.

Бросаясь в бой, Пашка заранее знал его исход, предвидел свое неизбежное поражение, но не мог удержаться. Это было бы предательством и отступничеством по отношению к искусству…

– Да что ж это такое? Да выведите вы его! – крикнул кто-то из-за спин.

– Сон разума рождает чудовищ! – выкрикнула и вторая студентка, указывая карандашом на Родионова.

– Господа! Господа! – поднял руку Грыбов. – Пусть товарищ выскажется, а мы послушаем. С удовольствием послушаем и попробуем ответить ему…

Бесспорно, небольшой скандальчик, всплеск оппозиционной энергии был Грыбову приятен, как-никак все это касалось его творчества. Он улыбался. Обе студентки, поглядев с тревогой на улыбающегося Грыбова, успокоились и стали тоже улыбаться.

Бой был изначально проигран и все слова были бесполезны.

– Ага! – прорычал взбешенный Родионов…

– Павел! Не надо, – снова попросила Ольга и потянула его за рукав. Родионов обернулся, увидел ее умоляющие глаза…

– А вот не хотите ли! – потащил он ее в круг, затем, выпустив сопротивляющуюся кисть, бросился к стене. Схватил за долгое кадыкастое горло полуметровую бронзовую скульптуру, под которой стояла надпись «Женщина». С нелепым этим изваянием вновь шагнул в круг. Со стуком опустил скульптуру посередине, уронил на бетонный пол, отчего ахнул и схватился за сердце Грыбов.

– Вот эта бронзовая железяка! Этот кривой домкрат… Этот микроцефал зовется у вас «женщиной». Женщиной! – повторил он и оскалился, пытаясь изобразить саркастическую улыбку. – Ну что скажете? Вот вы что скажете? – напал он на длинноносого любопытного гостя. – Хотите эту женщину? Обладайте!

Длинноносый отшатнулся и попятился, а Родионов еще раз поглядел на «женщину» и теперь от души расхохотался, представив ее, ожившую, в постели с длинноносым. Две-три осторожные сочувствующие ухмылки обнаружил он в окружающей его толпе. Грыбов молчал, все еще продолжая держаться рукою за сердце.

– Не будет детей у вашей женщины, – устало сказал ему Родионов. – Навеки останется она бесплодной и пустой…

– Но это же образ! – огрызнулся Грыбов.

– Это же художественный образ! – пискнула сбоку студентка. – Вы же не видите, что у вас за спиной, но это же существует!

– Прошу вас, никогда не говорите никаких слов! – не взглянув на нее, устало сказал Родионов, повернулся и сквозь расступившуюся толпу пошел к выходу.

Глава 9
Сестра Ирина

За то недолгое время, которое он провел в проклятом подземелье, белый день успел померкнуть, небо затянулось тучами и по двору уже гулял порывистый сырой ветер. Глухо шумели тополя. Родионов поднял воротник рубашки, глубоко засунул руки в карманы и побрел к остановке.

Серая ушастая тень выглянула из подъезда и снова поспешно скрылась, прикрыв дверь, но оставив узкую щелку.

Огромный коричневый дог протащил на поводке упирающуюся изо всех сил хозяйку.

Два бомжа топтались на углу, косо и недоброжелательно поглядывая на бредущего Родионова.

– Вот вам средство, – поравнявшись с ними сказал Павел и протянул им зажигалку. – Испепелите Грыбова…

– Мерси боку! – сказал в ответ один из бомжей, принимая подарок.

Родионов затосковал.

Вот так она любит меня.

Наконец, за спиною послышался частый стук знакомых каблучков. Он удержался и оглядываться не стал, только весь внутренне подобрался и пошел чуть медленнее. Сейчас нужно будет все ей объяснить подробнее, спокойными убедительными словами…

Но Ольга пробежала мимо, словно не заметив его, и устремилась к троллейбусу, в который вскочили уже два школьника с рюкзаками, влезли несколько пенсионеров и неловко карабкалась толстая баба с тележкой.

Обида волной прошла по всему телу, ознобила его от корней волос до ногтей.

И все-таки она не успевала, двери стали закрываться и троллейбус тронулся с места. Но водитель неожиданно затормозил, поравняшись с Ольгой, и она вскочила в открывшуюся переднюю дверь.

Отделившись от стены дома, вслед за нею бросился богато упакованный черноволосый хачик, но дверь с шипением сомкнулась, цапнув его за пальцы, и троллейбус резво ушел вперед. Хачик выскочил на проезжую часть и побежал вслед за ним, но какой-то незримый защитник, хранитель Ольги, швырнул на него сверху горсть синих молний, зачерпнув их с проводов…

Павел проводил взглядом троллейбус, погрозил кулаком двум школьникам, которые, приложив ладони к голове, показывали ему сквозь заднее стекло ослиные уши, и отвернулся.

Воздух был желт и тревожен.

Там на проезжей части, где только что стоял его черноволосый соперник, раскручивалась сухая пыль. Игрушечный смерч стал быстро перебегать улицу, но не одолев и половины пути, выдохся и улегся прямо под колеса стремительного «мерседеса»…

С какою-то пугающей внезапностью все кругом опустело.

Наверху громко стукнула оконная рама и Родионов инстинктивно втянул голову в плечи. Но звона разбитого стекла не последовало. Родионов поглядел вверх и увидел, как над всем городом, на гигантских небесных пространствах готовится грандиозная битва, решительный и окончательный бой двух исполинов – две тяжелые грозовые тучи медленно наползали друг на друга. Их летучие края уже сходились в предварительной разведке, сизые клочья выдранной шерсти клубились в желтом воздухе. Основные силы находились еще довольно далеко друг от друга – темные, непроницаемые массивы с посверками молний. Две первобытные стихии готовились схватиться и некому было встать между ними, погасить взбунтовавшиеся энергии и напряжения.

Старая липа на той стороне улицы, поднялась на пригорок в углу церковной ограды, зашумела всеми своими листьями и тотчас над нею пробежала в небе ослепительная трещина.

Редкие капли дождя стали прожигать на плечах тонкую материю рубашки, но подкатывал уже спасительный уютный троллейбус. Родионов уселся на переднее сиденье, троллейбус побежал, а сзади уже обрушился на него водяной вал, прогрохотал по крыше и вырвался вперед. В одно мгновение асфальт из серого стал черным, и стелилась по нему сизая водяная пыль.

Водитель – пожилая женщина в комсомольской косынке, включила дворники на лобовом стекле. Родионов внимательно разглядывал людей, стоящих на остановках. Может быть, Ольга вышла и ждет его…

Он проехал одну станцию метро, и еще одну, но ее нигде не было.

Родионов вышел и двинулся назад. Через десяток шагов он был уже мокрым насквозь. Он побежал, чувствуя, как холодные струйки текут меж лопаток, щекочут ключицы, просачиваются под пояс брюк. Кроссовки его, полные воды, чавкали и скрипели. Тело отзывалось противной мелкой дрожью, но он уже спускался в подземный переход, вычисляя в уме кратчайший маршрут к своему дому, к горячему душу, к уютной настольной лампе, к стакану дымящегося чая…

Он вошел в вагон, сел на свободное место, скрестил руки на груди, пытаясь поскорее согреться. Что ж, думал он, глядя в пол, две тучи сходятся, сущность у них общая. Просто сшибаются минусы и плюсы, а потом, когда они сольются в одно, никаким топором их уже не разрубишь…

Чертов Грыбов, из-за него все… И не мог он ей так уж понравиться. У нее душа пока что текуча и переменчива, как у всякого ребенка. Вкусы не устоялись и не определились. Ей скажи только, что это ново и оригинально… Паскудные слова, паскудное искусство… И время такое. «Время такое – правды нет!» – вспомнил он и усмехнулся. Но она же славянка, и уже по одному по этому должна любить все ясное и светлое – небо, реку, лес, солнце, поле, грозу… А все эти чертовы подвалы и андеграунды, задворки, разложение, этот якобы утонченный вкус, вся эта мертвечина – почему? Почему ее туда тянет? Любопытство нормального и здорового человека. Уродство тоже чем-то приягательно. Тут нет патологии… А я тоже хорош, полез напролом… Тут спокойно надо, с усмешкой. Акуны и Манаки… Что-то все-таки в этом есть!

Он мигом представил себе дикие лупоглазые племена, непрерывно враждующие друг с другом. Он стал придумывать…

Застолье у Манаков:

«…встает тамада и, высоко вознеся кривой рог, наполненый вином, провозглашает:

– Кара-кара-га-кар-га!.. Акун – хана!

– Что он сказал? – спрашивает Павел у соседа по столу.

– «Акун не должен жить!»

– Почему? – громко вырывается у Родионова.

На две-три секунды стол цепенеет, а потом громовой хохот обрушивается на Павла. Хохочут, хлопая себя по коленям, откидываясь на спинки стульев, хватая ртами воздух. Хохочут мужчины, старики, дети, присевшие у входа, прыскают в ладони суровые женщины-прислужницы… Хохочут долго, до коликов в животе, до слез. Наконец, тамада, стирая рукавом слезы, произносит обессиленным от смеха голосом:

– Очень смешно сказал. Молодец! Давно так не смеялся…

– Но я серьезно, почему все-таки…

– Понимаешь, есть истина… Ну, например, отец – старше сына, так?

– Так, – осторожно соглашается Пашка.

Все одобрительно кивают головами.

– То же самое, когда говорят – акун не должен жить! Это старинная пословица… Ноготь зачем? Срезал, бросил…»

Небольшую повестушку можно соорудить, страниц на семьдесят, прикинул Родионов…

Он поднял глаза от пола и увидел Ольгу.

Она сидела через проход, прямо напротив него, такая же вымокшая, как и он. Волосы ее потемнели от дождя, свешивались золотыми спиральками вдоль щек, трогательный завиток приклеился ко лбу. Родионов замер, чувствуя как у него отваливается челюсть. И тогда губы ее дрогнули. Заметно было, что она усилием мышц сдерживает улыбку, но смеются ее глаза над его изумленным видом.

Павел вскочил с места и шагнул к ней. Она поднялась навстречу…

Белобрысый и толсторожий очкарик, сидевший рядом с Ольгой, с ненавистью глянул на Родионова, отбившего у него намеченную добычу. Пашка мельком взглянул на него, потом скосил глаза на опустевшее сиденье, с которого только что встала Ольга. И увидел там веселый оттиск – большое мокрое сердце изумительной формы, изображение, хранящее еще живое тепло оригинала.

– Ольга! – прошептал он ей на ухо, задыхаясь от запаха дождя, смешанного с усилившимся запахом духов и чувствуя, как от ее шеи, из выреза платья поднимается к его лицу тепло. – Ольга!..

– Родионов! – прошептала в ответ Ольга, качнувшись и схватив его за плечо. – Не сходи с ума. Люди же кругом…

– За нашей спиной нет никакой реальности! Грыбов прав, вернее, совсем не прав… Да и пес с ним…

– Выходим, Родионов! Выходим… – тащила она его к открывшимся дверям.

– О чем это ты так весело размышлял? – спросила Ольга, когда они вышли на платформу. – Я всю дорогу за тобой наблюдала. Ты раза два поглядел на меня и все ухмылялся чему-то. Потом брови сдвинул, суровый стал…

– Отгадай! – сказал Павел.

Они взошли на эскалатор и поехали вверх.

– Ты думал вот о чем – как хорошо жить без меня. Весело, беззаботно. А потом вспомнил, что у тебя есть я, и лицо твое омрачилось. Вот о чем ты думал, негодяй!..

– Нет. Я думал как раз про Акунов и Манаков. Ты ведь тоже утверждаешь, что они есть. Пусть будет по-твоему, пусть живут…

– Нет никаких Манаков. Это я назло тебе сказала. – Ольга легонько прикоснулась губами к его щеке и тотчас отпрянула. – Тихо, Родионов! Тихо… Люди же кругом.

Они вышли на улицу и свежий порыв ветра заставил Родионова поежиться.

– Первым делом я проведу тебя под горячий душ, и пока ты будешь там отогреваться, вскипячу чай, вот что, – сказал он озабоченно. – А теперь бежим!

Дождь уже прекратился. Они добежали до поворота в переулок и тут нос к носу столкнулись с Кузьмой Захарьевичем, который в своем спортивном снаряжении трусил им навстречу.

– Озон! – взмахнув рукой, выкрикнул полковник.

Это прозвучало, как языческое приветствие.

– Озон! – точно так же вскинул приветственную руку Родионов.

Кузьма Захарьевич, однако, дороги почему-то не уступал и, как показалось Павлу, косил глазами и кивал головой, словно пытаясь незаметно отозвать Ольгу в сторонку.

Ах ты, старый конь, возмутился про себя Родионов и крепче взял Ольгу под руку. Кузьма Захарьевич обежал их вокруг и дернул Пашку за рукав.

– Кузьма Захарьевич, мы торопимся! – строго сказал Родионов.

– Вы это… Паш… – снова скашивая глаза, предупредил полковник. – Там, короче говоря, у вас гость… Вернее, сестра. Скорее всего… Ждет там…

– Понятно, – сказал Родионов. – Ко мне приехала сестра по имени Ирина.