Текст книги "Обнаженная натура"

Автор книги: Владислав Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Глава 3
Сауна с дамочками

Без десяти минут пять Родионов снова, переминаясь с ноги на ногу, снова стоял в приемной у Гриши Белого. Все та же ослепительная секретарша встретила его ледяной вежливой улыбкой и сказала:

– Да, на месте, но сейчас у них совещание. Подождите в коридоре, я о вас доложу. Как ваша фамилия?

– Родионов.

– Одну минуту…

Пашка вышел в коридор, присел на мягкий просторный диван из чистой кожи. «Вот сволочи! – поглаживая нежную теплую кожу дивана, восхитился он. – Ничего не жалеют…» Он попробовал усесться поудобнее, чтоб испытать свойства дивана, но не успел. Все та же ослепительная красотка, на этот раз сияя радостной и приветливой улыбкой, выглянула к нему в коридор:

– Пожалуйста, пройдите!

То-то же, подумал Родионов.

– Пожалуйста, сюда. – еще раз повторила она, пропуская его в двойную дверь.

А навстречу, раскрыв дружеские объятья, спешил Гриша Белый. И мгновенно уверенность в себе, радостное чувство своей значимости в этом мире овладело Пашкой. Он свободно выпрямился, стряхнул с тела плебейскую сутуловатость и так же широко раскинул руки для объятья. Они расцеловались трижды, как два патриция, встретившиеся наконец после долгой разлуки, после изгнания… Да, Пашка был беден, запылен и потрепан, одежды его прохудились, но то была гордая бедность аристократа. И пыль на его одеждах не была грязной пылью нагорбатившегося в поле раба, то припудрила ее благородная соль изгнанничества. Он был равным среди равных.

– Мой друг из Бразилии мистер Ник, – широким жестом представлял ему Гриша Белый загорелого маленького бизнесмена с обезьяньим подвижным ртом. – А вот это господин Ковиньяк… Знакомьтесь, лучший друг моего детства, Павел Родионов. Пашка!..

– Пашька! – восторженно повторил мистер Ник.

И Пашка солидно жал протянутые руки, открыто и счастливо улыбался ласковым джентльменам. Пошли взаимные похлопывания по локтям, дружелюбные заглядывания в глаза. Краешком глаза Пашка отметил присутствие на низком столике в углу комнаты маленьких рюмочек с золотистым огоньком, а когда они все двинулись к этому столику, разглядел он на нем и вскрытый ларец с шоколадными диковинами, вазочку с орехами, нарезанный лимон в золотом блюдце, какую-то еще съедобную мелочь…

И вспомнилась ему иная картина, иной стол – изрезанная ножами суровая его поверхность с засохшим селедочным скелетиком, куском черствого хлеба не для еды, а для «занюха», сухой же соленый огурец на обрывке газеты и единственный на всех грязный стакан с жирными отпечатками пальцев на гранях и рубиновым несмываемым слоем осадка на дне. И остановившийся кадр, въевшийся в память навеки, – взвизг пьяной бессмысленной драки, хряск проламываемой гитары, треск битого стекла под сапогом и сам Гриша Белый, неожиданно и очень вовремя вклинившийся между Родионовым и его противником, который замахнулся уже длинным ножом, измазанным томатной килькой… Но это только на один краткий миг явилось перед Родионовым и тут же пропало.

– Вот, Паша, фотография, – подводя Родионова к стене, говорил между тем Гриша. – Это уникальная старая фотография. Я всем ее в первую очередь показываю. Видишь тут пароход на Енисее, так вот, знаешь, чей это был пароход? Деда моего, Мелентия! Я отыскал его, черт меня подери! Конечно, он уже на приколе, как склад… Я вот собираюсь его выкупить, подремонтировать и пустить по реке снова. «Дед Мелентий» назову. А? Каково? Поплывем с тобой, Паша сперва вниз, а потом вверх по Енисею, девок выпишем самых классных…

– Девки ни к чему, – возразил Родионов. – Слишком хороша мечта. Пароход «Дед Мелентий» и какие-то крашеные девки… Дед бы не одобрил.

– Ты прав, – согласился Гриша. – Хотя, честно тебе сказать, дед Мелентий по этой части… Вот что! Мы девок все-таки наберем, но не для распутства. Мы будем их за борт швырять!

Гриша захохотал.

Очаровательная милая секретарша, с прелестной и доброй улыбкой поглядывая на Родионова, весело спрашивала:

– Григорий Федорович, я нужна вам?

– Нужна, Риточка, еще как нужна! Едем в сауну, покажем гостям русскую экзотику. И Пашка с нами. Едем, Паша!..

– Я, собственно, по делу, Гриша, – робко начал Пашка, обуреваемый целой гаммой противоречивых чувств. Его крайне поразила спокойная реакция Риточки на столь бессовестное и циничное предложение Гриши. Он представил уже пикантную сценку, баню в клубах пара, мужиков в войлочных шляпах и с вениками под мышкой, и где-то в уголке голую русалку, склонившуюся над тазиком… Нет, не так, поправил он себя – сияющий кафель, махровые простыни, тихая стереомузыка, соломинки коктейля, засасывающий омут разврата. Взять деньги и немедленно бежать, бежать без оглядки подальше от соблазна…

– Там и о деле! – решительно оборвал его сомнения и колебания Гриша. – Давай пока дернем перед дорожкой… Ты, Паша, не знаешь, как я рад тебе, как надоело мне все это скотство. – говорил Гриша Белый, оглядывая просторный кабинет, кивая на заграничных друзей, на Риточку.

Все это «скотство» ничуть не обиделось на его слова, а наоборот, еще больше развеселилось, радостно заухмылялось, задвигалось вокруг столика. Родионов не стал сопротивляться, несмотря на зарок, и после трех маленьких рюмочек последние сомнения его оставили. Ну что же, решил он, придется поглядеть и на эту изнанку жизни. Но никаких баб! Пить, париться, нырять в бассейн – это пожалуйста, но никакого разврата, никакой порнографии. Успокоив таким образом свою мятущуюся совесть, он уже почти с легким сердцем пошел вслед за веселой компанией, втиснулся в машину между мистером Ником с обезьяньим ртом и щебечущей Риточкой, на коленях у которой примостился маленький господин Ковиньяк.

По пути несколько раз тормозили у магазинов. Гриша выходил и всякий раз возвращался с набитыми яркими пакетами. Скоро у всех на коленях был такой пакет, а у самого Гриши, сидевшего впереди, было целых три, позвякивающих глухо и солидно. Пока ехали приложились не однажды к початой бутылке дорогого вина, весело галдели, звонко хохотала Риточка. Один шофер был угрюм и невозмутим, как истукан.

Родионов выкрикивал какие-то как ему казалось остроумные замечания по поводу безграмотной русской речи мистера Ника. Его несло, он был возбужден и взволнован, но уже не тревожной, а уверенной взволнованностью хорошенько выпившего человека, стремящегося продолжить праздник. Радостный, хмельной остряк, проснувшийся в нем, перекричал всех, заглушил последние нашептывания и еле внятные уговоры совести, овладел его существом.

И совесть осталась где-то там, в скучном доме на пятом этаже, как верная жена, хлопочущая у плиты над бедняцким супом. Вот она разливает его по тарелкам, подносит усевшимся вокруг стола детям, нетерпеливо надкусившим уже свои ломти хлеба. Но что до этой идиллии разгулявшемуся беспутному отцу, пропивающему аванс… Это после, наутро, проснется он в коридоре на полу, присядет на табурет, обхватив лысину ладонями, а верная жена будет стоять в проеме дверей, выбирая слово поувесистей для начала разговора…

Еще не поздно вырваться, вспоминал иногда Родионов, сам понимая, что, конечно, уже поздно. Что не вырваться ему отсюда никакой силой. Господи, помилуй, – лицемерно молился он, но тут же честно и обреченно махал рукой: «Э, что там, раз живем!..»

Машина петляла по неведомым дорожкам Измайловского парка, часто меняла направление, словно запутывая следы, сбивая с панталыку, не давая запомнить пути к отступлению. Наконец, плавно приземлилась у затейливого терема, закрытого от посторонних посягательств высоким сплошным забором.

– Приехали! – провозгласил Гриша Белый. – Вперед, друзья мои! На приступ!..

Компания, гогоча, ввалилась в помещение.

Собственно парилку мало запомнил Пашка. Были какие-то, отрезвляющие на секунду, падения в ледяную воду бассейна, была проклятая поганая музычка откуда-то из-под пола, и махровые простыни тоже были. Была и заиндевевшая водка в квадратном штофе, и девичье розовое шампанское, и даже пиво в серебряном ведерке со льдом. Много чего было. Явились ниоткуда незнакомые девицы с сигаретками в пальцах, упакованные в мохнатые белые и желтые простыни, при появлении которых Родионов, пошатываясь, переместился в более безопасное место – втиснулся между Гришей и Ником…

Последний урывок сознания, молниеносно освещенная и тут же погасшая сцена, словно вышибло пробки от скачка напряжения – Риточка на зеленом, кажется, биллиардном столе, в черных чулках и в легких красных туфельках, но без золотых пряжек, и ползущий как ящер к ее коленям осоловевший мистер Ник. И Родионов вдруг ощутил себя так, словно из него вынули скелет и он растекается, расплывается по мягкому дивану, не в силах двинуть рукой, не в силах поднять потяжелевших век…

– Гриша! – бормотал он. – Гришак, найди мне туфельки для моей любимой!.. Тридцать седьмой размер. На каблучках, с золотыми пряжками…

Водка до добра не доводит, но то был редчайший случай в людской практике, то чудо, когда грехом меньшим побеждается грех смертный. Именно водка спасла его от окончательного и позорного падения. Родионов просто заснул, и его унесли с глаз долой.

Неспокоен был его сон. Родионов вертелся с боку на бок, и сквозь пьяную одурь чувствовал он всю ночь напролет непреодолимое неудобство, как будто твердый как камень чертов кулак терзал его плоть, ввинчивался под ребра, ломал хребет…

Проснулся он наутро от духоты и от страшной жажды. Из коридора доносились гостиничные звуки, деловитое постукивание какого-то неведомого прислужника. На соседней кровати заворочался кто-то тяжелый, замычал утробно, придавленно. Пашка крепко зажмурился, попытался сориентироваться во времени и пространстве. Итак, двухместный гостиничный номер, это ясно. Время – сегодня, ибо вчерашнее уже прошло. Скорее всего, позднее утро… Да что ж это так давит под ребра! Он сунул руку и извлек из постели биллиардный шар. Некоторое время внимательно его разглядывал. Значит, это все было – черные чулки и красные туфельки. И тот, подползающий как ящер… Но не он, не Родионов! Он испытал некоторое облегчение от того, что с ним не случилось блудного греха. Впрочем, полной уверенности не было…

– Гриша! – позвал он, спустив ноги с кровати. – Где мы?

Гриша сбросил с себя одеяло и приподнялся.

– Привет, Паша! – отозвался он хрипло. – Там еще оставалось, спроси…

– Где мы? – повторил Родионов.

– Там, – он махнул рукой куда-то вдаль. – На базе.

– Что вчера-то было? – с тревогой спросил Павел и тут же горько усмехнулся: – Между прочим, Гриша, мне вот пришло на ум, что самый распространенный вопрос нынче не «Что делать?» и «Кто виноват?», а – «Что вчера было?»

По-видимому, расслышав их голоса, в дверь осторожно постучали.

– Открыто! – крикнул Гриша. – Ты, что ли, Серега?

В комнату вошел огненно-рыжий здоровяк в майке, толкая перед собою небольшой, накрытый салфеткою, столик на колесах.

– Гуляли? – спросил равнодушно и без интереса. – Через час Лохматый приедет, Григорий Федорович. У него стрелка с людьми Филина. Надо бы вам успеть собраться.

– Успеем, Серый, – заверил Гриша, сбрасывая со стола салфетку. – Давай с нами…

– Не могу, Григорий Федорович, служба. А так бы конечно, проблем нет.

– Лютый давно был? – спросил Гриша, наливая хрустальные рюмки.

– Лютый, Григорий Федорович, в бегах. Ему Мясники счетчик включили.

– Выкрутится, – спокойно заметил Гриша.

– Лютый, Григорий Федорович, всегда выкрутится, – согласился Серега, перетаптываясь и похрустывая суставами пальцев, разминая мышцы.

Родионов молча слушал непонятный для него разговор. Хотелось спросить про Лютого, но он понимал, что тут так не принято. Меньше говори, больше слушай, так, кажется, у них… Выпили по рюмке холодной водки, заели шоколадными конфетами. Язык не поворачивался спросить у Гриши про деньги. Надо было вчера, сожалел Родионов, теперь совсем неловко. И так я его должник, сколько вчера просадили, подумать страшно…

– Тебе куда, Паша? – осведомился Гриша Белый деловым тоном. – Могу подбросить по пути.

Время задушевных разговоров закончилось. Пашка хватил вторую рюмку, Гриша пить не стал.

– Трудный день, – объяснил он. – Сегодня подписываю с этими козлами договор. Они колеблются, боятся, сволочи… Пожалуй, зря я их сюда водил. Перетрусили еще больше. Но ничего, додушим. – пообещал он уверенно.

Родионов с отчаянья выпил еще одну рюмку.

– Серый, подсоби, – попросил между тем Гриша, пытаясь натянуть на себя какую-то толстую душегрейку без рукавов.

Серега подскочил, стал помогать.

– Что это? – поинтересовался Родионов.

– Бронежилет, – поводя плечами, пояснил Гриша. – Неудобный, зараза, но зато самый надежный. Время, Паш, непокойное…

Гриша Белый довез Павла до метро, протянул руку для прощания, но глядел уже отсутствующе. Мысли его были далеко.

– Бывай, Паша. Возникнет желание, заходи в любой час…

Пашка влился в родную толпу, тесно прижавшуюся к нему в вагоне. Свой среди своих, подумал он, глядя на скороходовские ботинки пенсионера, на хозяйственные сумки пожилой спокойной женщины, на школьника с брезентовым крепким рюкзачком. Посплю дома часок и буду жить дальше, решил он, авось жизнь сама куда-нибудь вынесет.

Глава 4
Беженцы

Он вышел из вагона на своей станции, встал на неутомимый эскалатор, поехал наверх. Было что-то утешительное в этом медленном подъеме из-под земли на свет Божий. Навстречу спускались в мраморную преисподнюю грустные люди, словно предчувствуя, что когда-нибудь придется проделать это уже по-настоящему, раз и навсегда. Для кого-нибудь из них это, может статься, уже и в самом деле была последняя, генеральная репетиция. Родионов скользил глазами по молчаливым, сосредоточенным, лицам, остро сознавая, что видит их в последний раз. Сколько же лиц человеческих перевидела земля за все эти пролетевшие века и тысячелетия. Где они теперь, в каких неведомых далях и пространствах?

Как-то Юрка Батраков, ворвавшись на кухню с бледными вдохновенными щеками, взмахнул исчерканным листком бумаги и, выдержав трагическую паузу, объявил во всеуслышание, что открыл наконец страшную тайну жизни и смерти. Полковник Кузьма Захарьевич Сухорук, находившийся за спиною у Юрки, весело подмигнул Родионову и постучал указательным пальцем по лбу. Однако, выслушав сбивчивые доводы Батракова, посерьезнел и даже заметил, что «да, факт заслуживает внимания…»

Юра высчитал, начиная от Адама и Евы, что в любой момент времени количество живущих на земле людей равно количеству уже умерших. Он назвал это «равновесием духа». Впрочем, факт этот оказался математически справедливым лишь при условии, когда в каждой семье рождается четверо детей. Был долгий спор о семьях бездетных и многодетных, о войнах и морах, но Родионову открытие Батракова очень понравилось, была в нем математическая красота. И вообще, математика всегда казалась Павлу самой мистической наукой, со всеми своими бесконечностями, уходящими за пределы космоса, иррациональными числами, бесконечно малыми дробями, когда предмет дробится и дробится, и нет конца этому дроблению, потому что всякую самую мелкую мелочь можно всегда умозрительно разделить на две половинки, а потом еще на две, и еще, и еще…

Бесконечность бесконечностью, думал Родионов, выходя на улицу, но где же, в конце концов, добыть эти бренные деньги? По крайней мере, дома-то их уж точно нет.

В горле было сухо, похмельное чувство скреблось и тревожило душу, а потому само собою вышло так, что Родионов по пути к дому машинально завернул налево в переулок, вспомнив, что где-то там находится пивная палатка, куда водил его однажды Юрка Батраков. Издалека было видно, что там довольно много народу, несмотря на будничный день. И Родионову захотелось хоть ненадолго смешаться с этим потерянным народом, раствориться в нем, найти еще более запутавшегося в жизни человека и, сопоставив в душевном разговоре судьбы, убедиться лишний раз, что всегда найдется человек, который несчастнее тебя самого. В том, что такой обездоленный человек там сыщется не было ни малейшего сомнения. Где же еще ему быть, как не в пивной?

Решив ограничиться только одной, ритуальной бутылкой пива, Родионов отошел от окошечка, оглядел многолюдное людское собрание, ища, куда бы пристроиться, к какому готовому разговору присоединиться.

Он задержался у одного из высоких столиков, где было пустое местечко для него. Двое слушателей глядели в рот третьему – человеку с длинной умной лысиной, торчащей шишом, который громко говорил, помогая себе руками:

– Она, падла, человечьим голосом мне приказывает… Откуда она взялась, курва? С овцу величиной. Зубы, бля, б-р-р… Ты бы видел. Но лучше, конечно, век не видеть…

Родионов заметил, что у рассказчика недостает двух пальцев на руке и быстро пошел к выходу, не желая отягощать душу лишним ужасом. Он двигался в проходе, прислушиваясь к обрывкам разговоров.

– Кьеркегор – дурак! Для меня в женщине главное интеллект… – говорил сизый тип своему приятелю, такому же сизому, тощему и небритому…

– Не-ет, Алик, – невпопад возражал приятель, – бабу мыслью не прошибешь…

– В Америке триста тысяч пидорасов… – донелось из-за следующего столика, но и эта сомнительная статистика Родионова не заинтерсовала, и он вышел во дворик.

В дальнем уголке приметил он подходящую компанию и двинулся туда. Там шел серьезный и горячий разговор, двое приятелей что-то втолковывали третьему, стоящему к Пашке спиной. Третий был сосредоточен и внимателен. Косо глянул на подошедщего Родионова и подвинулся, освобождая место. Нерусский, отметил Пашка, надо быть потактичнее. Однажды он имел неприятную стычку, когда, выпивая с какими-то горцами, от широты чувств предложил тост за Шамиля. Мигом были выхвачены ножи, оскалены зубы – что-то там у них с Шамилем было запутано, какие-то древние кровавые счеты. Ему больших трудов стоило тогда утихомирить кровников.

– Живи сколько хочешь, не надо денег! – продолжал, обращаясь к нерусскому, белобрысый, пьяненький уже мужичок, сбивая на затылок легкую серую кепчонку. – Я сказал, не надо денег!

– Ну! – согласно кивал его приятель. – В любое время дня и ночи. Мебели особой нет, а так живи, друг!

– Не надо денег! – настаивал белобрысый, хотя никто ему никаких денег и не предлагал. – Для меня деньги тьфу! – плюнул он на землю. – Грязь…

– Хорошо, – согласился нерусский. – Тогда выпивка моя.

– Это да, – обрадовался белобрысый.

– Это само собой, – поддержал и приятель.

Родионов приложился к горлышку и разговор на минуту прекратился. Оба мужика с ласковым одобрением следили за ним.

– Правильно, – похвалил мужик в кепке, когда Пашка, залив первую жажду, наконец оторвался.

– Костыль! – встревоженно позвал незаметно подошедший человек в черном халате и махнул метлой. – Тебя баба в зале ищет, а ты тут…

– Извини, друг, – торопливо проговорил мужик, натягивая кепку на самые брови и поднимая воротник пиджака. – Мы пока скроемся, жди нас через часок. Помни уговор…

Оба приятеля кинулись из дворика и пропали за железными воротами. Из зала вышла во дворик женщина баскетбольного сложения, грозно оглядела пространство и, указав пальцем в сторону ворот, бросилась вдогонку. Павел невольно улыбнулся. Улыбнулся и нерусский.

– Магомед, – сказал он, протягивая руку.

– Павел, – отозвался Родионов. – Откуда сам-то?

– Э, с Востока, – махнул тот рукою в сторону сортира. – Там. Беженец…

– Понятно, – посочувствовал Павел. – Натворили делов со страной…

– Детей жалко, – вздохнул Магомед. – Дети в чем виноваты?

Пашка тоже вздохнул и допил свое пиво. Магомед стоял, опершись локтями о расстеленную газету, чуть раскачиваясь из стороны в сторону в какой-то своей горестной молитве:

– А-ах-ах-ах-ах-ах… – тихо повторял он, будто читая вслух справа налево авангардистский смеховой перевертень. При этом он затравленно озирался вокруг и вдруг предложил:

– Ищу выпить, не с кем. Водка есть, поговорить не с кем. Все злые, спешат… Не любят…

– Ладно, – поколебавшись секунду, согласился Родионов. – Все равно день потерян. Давай, что ли… Поговорим. Может, придумаем что-нибудь.

– Не здесь, – брезгливо ткнул Магомед пальцами в грязную жирную газету. – Там в сквере скамейка есть, я знаю…

Тень сомнения набежала на сердце Родионова, но Магомед уже двигался к выходу, и он поспешил за ним.

Две старухи яростно сцепились из-за оставленной им пустой бутылки. Драматический эпизод жизни, схватка за существование, неизвестно чем закончившаяся, ибо Пашка выбежал уже из ворот, догоняя уходящего беженца.

Сели на укромную скамью, Магомед вытащил початую бутылку и стаканчик.

– Погляди сзади, – попросил он, наливая. – Ментов нет?

Родионов привстал и оглядел скверик. Он был совершенно пуст и безопасен.

– Давай, – протянул ему наполненный стаканчик Магомед. – За твою семью.

– Семьи нет, – сказал Родионов и выпил. – Твое здоровье!

Он задохнулся от отвращения. Водка была самая скверная.

– В киоске брал? – отдышавшись, спросил Пашка.

– В магазине, – успокоил Магомед, наливая стаканчик себе и держа его на весу.

– Сейчас и в магазинах всякая дрянь. У меня знакомый отравился коньяком. Азербайджанский коньяк… – тут Пашка осекся, подумав, не азербайджанец ли его новый знакомец, не обидится ли.

Но тот выслушал спокойно, даже подтвердил:

– Сейчас, друг, верить никому нельзя. Нет правды…

Что-то слишком знакомое послышалось Родионову в этих словах, но вспомнить, откуда это, он уже не мог.

– Верить надо… как же тогда жить? Вот в чем вопрос…

Он чувствовал скорое и странное опьянение. Язык не совсем его слушался, чуть заплетался. Магомед, все еще держа водку на весу, внимательно следил за ним.

– Что-то я… – с трудом ворочал Павел языком. – Крепкая, за-раза…

Опьянение, между тем, все стремительнее наваливалось на него. Вот уже весь мир стал вялым, размытым. Шумело в голове. И только близко, загораживая небо, покачивалось перед ним внимательное лицо Магомеда, который, чуть усмехаясь, говорил:

– Сейчас в гости ко мне поедем. Такси, вокзал. Тут недалеко. Гостем будешь, отдохнешь, отоспишься… У тебя деньги есть?

– Есть, – с трудом проговорил Родионов, слыша свой отчужденный глухой голос. – Во-от… – цепляясь растопырившимися пальцами, вытащил из кармана оставшуюся скудную горсть денег. – Бери все… Мне не надо…

– Ну, пора в дорогу, – приказал Магомед, пряча недопитую бутылку. – В поезде проспишься, потом похмелимся… – и уже с нескрываемой насмешкой добавил. – А потом работать будешь. Будешь?

– Бу-ду. Пойдем, дру-у… – вяло согласился Пашка.

Он прекрасно все понимал, знал наверняка, что, может быть, его сегодня же продадут в рабство, но ему было все равно. Бес уводил душу, но абсолютное равнодушие заполнило всю вселенную и ничего не хотелось, только спать, спать, спать…