Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– У меня нет выхода, Джен, – покачал я головой.

– Это свинство, что вы выступаете без шлемов! – возмутилась будущая врач, с болью коснувшись моей переносицы, слегка распухшей и посиневшей после полученного от Дженаро джеба. – Это ведь просто спорт!

– Людям нравится смотреть на распухшие носы, разбитые брови и тому подобное, – пожал плечами я, мягко убирая ее пальцы от переносицы. – Люди – довольно кровожадные существа.

– Только мужчины, – возразила Джен, и все же не удержалась от того, чтобы добавить: – Мужчины и им подобные существа, такие как эта обезьяна, которая залезла на тебя вчера, как на баобаб.

А я все ждал, когда она мне это припомнить.

– Рине следовало родиться мужиком, – согласился я. – Но ты раньше была повежливее.

– Просто я ума не приложу, какое удовольствие ты находишь в общении с этой… персоной, – раздраженно пожала плечами Джен, с трудом заставив себя произнести слово «персона», а не «горилла», применимо к Рине Кейдж. – Судя по тому, как ты упорно продолжаешь якшаться с ней, несмотря на мое к ней отношение, удовольствие должно быть немалым.

– Джен, через два дня этот русский таран на ножках будет бомбардировать мой череп. А ты занудствуешь тут со своими претензиями к Рине Кейдж, – отмахнулся от нее я.

– А это разве не то, что тебе нравится? – прыснула она. – Никто ведь не заставлял тебя участвовать в этих играх. Никто не заставлял тебя торчать все эти годы в спортзале по три часа в день. Не делай ты этого, тебе не приходилось бы жаловаться, что каждый встречный прочит тебе карьеру в полиции. Ты же каждым своим движением пытаешься подчеркнуть свою мужественность и силу.

– Мне казалось, тебе это нравится.

– Разве я когда-то говорила это? Помнится, я говорила, что хотела бы, чтобы мужчина, с которым я связала свою жизнь, был образованным, всесторонне развитым, ответственным, и, кроме того, чувственной, мягкой личностью, способной на сопереживание…

– Подожди, дай-ка я запишу, – иронично заметил я.

– Ты не был таким циником, когда мы с тобой познакомились.

– Правда? – раздраженно передразнил я. – В чем же, интересно, причина? В войне, которая забрала у меня дом и всех родных?! В интернате, куда меня заключили против моей воли?! В полицейской академии, куда отправили в таком же точно порядке?!

– Дима, не заводись. Я просто хотела сказать, что мне не интересны все эти ваши мужские игры. Если ты снимешься завтра с соревнований, сославшись, скажем, на ту же травму переносицы, я не стану ценить и уважать тебя меньше…

Я вдруг подумал, что сам не заметил, что Дженни в последние несколько лет избегает слова «любовь». Она говорит: «я дорожу тобой», «ты мне не безразличен». А теперь вот – «буду ценить и уважать». Я не придавал этому значения, но в альтернативной женской Вселенной такие вещи, должно быть, многое значат. Может быть, у нее кто-то появился? Я вполне мог просто не заметить этого, будучи погруженным в свои дела 90 % времени. Но самое странное то, что от подобной догадки меня вовсе не бросило в жар, и кулаки не сжались от ревности. Значит ли это, что я не люблю ее?

Я не был уверен насчет нас обоих. Не был уверен, что мы любим друг друга в том понимании, которое издавна вкладывали в это слово люди, произнося клятву «и в горе, и в радости», стоя перед алтарем. Я не был убежден, что мы остались бы вместе, если бы совместное времяпровождение перестало быть нам удобным, или если бы кого-то из нас захлестнула неодолимая страсть к другому человеку.

Впрочем, иногда я пытался убедить себя в том, что настоящая любовь, она такая и есть – крепкая дружба с каплей полового влечения, которая держится, главным образом, на взаимном терпении и привычке, а позднее еще и на совместном воспитании детей. Я никогда не чувствовал ничего большего, и не был уверен, что в реальной жизни существуют те чувства, которые так часто показывают в кино.

– Это мои последние бои, девочка моя, – пообещал я, обнимая Дженни и проводя рукой по ее рыжим волосам. – Еще два боя – и я, так сказать, повешу перчатки на гвоздь. Отправлюсь доучиваться в академию. На детектива, если мне разрешат перевестись. Так что будет у тебя вполне приличный парень, который ходит на работу в костюме и расследует финансовые махинации. А нос заживет.

– Хотела бы я в это верить, – прошептала она, уткнувшись лицом мне в грудь.

И вот я вновь ступаю на ринг, оглушенный гулом тридцатитысячной толпы, еще более яростным, нежели в предыдущий раз, потому что интрига нарастает по мере того, как игры движутся к своему завершению.

– Не бойся его, – шептал мне на ухо Джефф Кроуди, в ужасе рассматривая бледную гору мышц в красных трусах, возвышающуюся над канатами на другом конце ринга. – Он человек, как и все. Бей его сильно по башке, и ему будет больно.

– Это лучший совет, который ты можешь мне дать после семнадцати лет на ринге? – иронично переспросил я тренера, перед тем как мне запихнули в рот капу.

– У него большой размах рук и чудовищный удар, так что твоя задача – сократить дистанцию, доставать его вблизи, измотать в клинчах. Будь подвижен, не становись для него стоячей мишенью. И не давай загнать себя в угол! – высказал мне последние напутствия тренер, потрепав по плечам.

– Забудь о проклятых олимпийских принципах! – яростно заревела мне в другое ухо Рина, прыгая на месте от возбуждения. – Этот чертов нацист – потомок ублюдков, которые сожгли твою землю дотла! Он смотрит на тебя и думает, что ты слаб! Покажи ему, что это не так!!!

Удивительно, но ее слова воодушевили меня намного сильнее, чем разумные советы тренера. Заглянув в холодные ледники неподвижных голубых глаз Соболева, который не улыбался, когда мы стукнулись с ним перчатками, я вспомнил лицо своей матери на фоне вспышек огня, с которыми РСЗО «Торнадо» уничтожали мое родное селение, и ощутил, как кровь приливает к моему лицу. Этот русский возвышался надо мной на целую голову, глядя на меня, как на грушу, и мне должно было быть сейчас очень страшно, но вместо этого я ощущал лишь гнев. Эти ублюдки заставляли весь мир бояться себя уже две сотни лет, и продолжают делать это даже сейчас, когда на месте их старой столицы остался лишь огромный кратер, потому что боеголовка с граммом антиматерии предназначена именно для того, чтобы превращать города в кратеры.

Но я не позволю запугать себя.

– Бокс!

Я ринулся в атаку с отчаянной решимостью, вовсе не собираясь быть вторым номером и бегать от него по рингу, как хотел Джефф. Нет уж, я достану этого сукина сына, я сделаю ему больно, прямо сейчас!..

– Вы только посмотрите! – орал комментатор. – Неожиданно для всех экспертов австралийский спортсмен начал первый раунд с головокружительной атаки! Это смотрится так, будто он совсем потерял бдительность. Соболев держит расстояние, отвечает… снова Войцеховский… снова ответный… Это просто какая-то мясорубка, это!.. О, Господи! Какой удар! Дамы и господа, похоже, это конец в первом же раунде!

Я понял, что это произойдет, когда мой правый, в который я вложил так много сил, скользнул вдоль его щеки. Он был слишком высоким, мне не хватало размаха, чтобы как следует достать его, и я уже понимал, что моя атака, на которую было потрачено столько сил и куража, не ошеломила противника. Он все это время контролировал ситуацию, готовился нанести в ответ свой фирменный боковой мне прямо в челюсть. И он это сделал.

Пожалуй, даже столкновение с поездом не заставило бы мой мозг сотряснуться с такой силой, как после встречи с кулаком Андрея Соболева, попавшим мне в челюсть с силой артиллерийского снаряда. Это был не тот удар, после которого можно устоять на ногах и уйти в глухую защиту, надеясь дотянуть до конца раунда. Изображение перед глазами поплыло, звон в ушах перекрыл шум толпы, ноги подкосились, и пол ринга устремился мне навстречу. Это был нокдаун.

Лежа на животе, я смотрел заплывшим взглядом в свой угол, где расплывающийся силуэт Рины Кейдж яростно кричал мне что-то, призывая жестом подниматься, а Энди с Джеффом и другие члены команды лишь стояли, держась за головы и подбородки, потому что они были свидетелями того, как по их боксеру только что проехался каток в человеческом обличье, и опасались, что прямо из дворца спорта мне предстоит отправиться в госпиталь, а если так, то бронзовая медаль автоматически отойдет сингапурскому поляку, потерпевшему поражение от Диего Батисты всего несколько минут назад на этом же ринге.

«Ну ты и идиот», – донеслась до меня первая разумная мысль несколько секунд спустя. Поддавшись эмоциям, я избрал глупейшую тактику и поплатился за это. Крякнув, я перевернулся на спину, распластавшись на ринге, как черепаха, выброшенная на мель прибоем. Мой взгляд, поначалу расплывавшийся, сошелся на лице рефери и на его пальцах, которые показывали цифры: «3», «4», «5»…

Лицо рефери замерло перед моим взглядом, потому что в эту секунду я осознал, что австралийский спортсмен, столь быстро и бесславно деклассированный в полуфинале, никогда не станет национальным героем, даже если он каким-то чудом переживет полученный удар и вымучит бронзовую медаль в бою за третье место. Не будет громких приветствий и фанфар, не будет победно звучащего гимна Австралийского союза, и, что самое страшное – никто не поднесет мне микрофон, чтобы весь мир услышал несколько слов, сказанных новой гордостью нации. Будет лишь позор и забвение. Мой шанс будет утрачен, и никогда больше не повторится.

«Ну уж нет!» – решительно сказал я себе и, справившись с головокружением, встал на счет «8», все еще слегка пошатываясь, но показывая рефери, что могу драться дальше.

– Невероятно! – кричали комментаторы. – Впервые на протяжении всех игр боксёр, посланный на пол ринга страшным кроссом Молотильщика, нашёл в себе силы, чтобы подняться на ноги. Вау! Рефери сигнализирует, что Димитрис Войцеховский готов продолжить бой!

Когда русский удивленно обернулся, не веря, что противник, которого он только что свалил своим фирменным ударом, снова на ногах, я вдруг почувствовал растекающееся по телу спокойствие. Я только что испытал на себе самое лучшее, что у него есть, и я стою на своих двоих. Его удар оказался убийственно мощным. Но я уже почувствовал его на себе, и нет больше ничего, чем Молотильщик мог бы удивить меня. Теперь моя очередь.

– Бокс! – крикнул рефери.

Эти три раунда удивили всех, за исключением меня. В тот самый миг, когда я поднялся на ноги, я почувствовал в себе силы, чтобы выстоять этот бой против русского монстра. И я выстоял, с каждой следующей минутой становясь все увереннее. Я бил его не меньше, чем он меня, и даже больше. В середине третьего раунда я загнал его в угол серией ударов и не прекращал до тех пор, пока обессиленный, растерянный силач с рассеченной бровью и покрасневшим лицом не повис на мне, сохраняя клинч почти до самого конца раунда, так как он просто не чувствовал в себе сил, чтобы продолжать этот бой в том темпе, который я диктовал.

Лишь за десять секунд до конца он резко оттолкнул меня от себя и ринулся в завершающую атаку, надеясь нокаутировать меня под звуки гонга. Но я ждал этого отчаянного рывка. Поднырнув под страшный удар русского, я нанес ему отличный удар по печени, а затем, когда тот невольно отступил на несколько шагов – добавил левый джеб в уже разбитую бровь, злорадно следя за кровью, вновь залившей лицо обескураженного Молотильщика.

– Стоп! – рефери разнял нас под рев трибун, который был таким диким, словно все тридцать тысяч собравшихся тут людей вдруг превратились из добропорядочных обывателей в кровожадных первобытных аборигенов.

Всего лишь за десять минут я стал сенсацией, превратившись из очередного мальчика для битья в любимца толпы, Давида, который сражался с Голиафом. Трибуны аплодировали мне стоя, надрывая глотки. Диего Батиста тоже стоял на ногах и хлопал, уважительно кивая головой и удивленно говоря что-то своему тренеру.

– Черт возьми! – Рина первой скользнула под канатами, прыгнула мне на шею и раньше, чем я смог что-либо сказать, расцеловала меня в обе щеки, прыгая на месте и едва не плача от обилия эмоции. – Сукин ты сын, Сандерс! Сукин сын! Ты хоть понимаешь, что ты только что сделал?! Ты это понимаешь, мерзавец?!!

Я не мог найти в себе силы, чтобы ответить хоть слово, настолько я был обессилен. Я ощущал, что один из моих зубов в левом ряду шатается после нокаутирующего удара, полученного в первом раунде, губа кровоточила, а левый глаз ощутимо напухал от хука, пропущенного во втором раунде. Но в этот момент мне было все равно. Пока моя команда обнимала и трясла меня со всех сторон, как будто я уже победил, я вызывающе уставился в VIP-ложу, где несколько мужчин китайской внешности в черных смокингах или в военной униформе, вскочив на ноги тревожно переглядывались и спорили о чем-то, находясь в недоумении из-за того, что их чемпион сидит в своем углу совершенно изможденный, пока врач зашивает ему отчаянно кровоточащую бровь. «Нервничайте, ублюдки?!» – хотелось крикнуть мне. С полученным рассечением Андрею Соболеву практически невозможно будет выйти против Диего Батисты, чтобы продемонстрировать зажравшимся империалистам силу социалистического спорта и несгибаемого русского духа. Но, что самое страшное, Молотильщику может и не представиться такой возможности.

– Не важно, что они скажут! – тряся меня за плечи и тыча пальцем в сторону рефери, кричал Джефф, едва сдерживая слезы. – Ты – мой герой парень, ясно?! Ты – наш герой!!!

Судья объявил о моей победе с перевесом в четыре очка, что стало главной сенсацией дня. Это означало появление моего побитого лица и непроизносимого для австралийских обывателей имени на всех новостных сайтах, телеэкранах и страницах газет. Ненадолго, всего лишь на день или два, я стану одним из самых популярных людей в Австралийском союзе, сравнившись по частоте упоминания в Интернет-поисковиках чуть ли не с самим сэром Уоллесом Патриджем.

Краешком сознания я понимал, что жизнь больше никогда не будет такой, как прежде. Меня долго еще будут узнавать на улицах, в кафе и в спортзалах, просить автограф и фотографироваться. Преподаватели полицейской академии охотно проставят мне высшие баллы по всем предметам до самого выпуска лишь затем, чтобы пожать мне руку и рассказать своим знакомым, что учили самого Димитриса Войцеховского, который побил того русского на Сиднее-82. Напыщенный засранец Ральф Мэтьюз теперь будет с гордостью рассказывать своим коллегам, что этот парень – его будущий зять, и при ближайшей встрече расцелует меня, как родного сына. Мое имя и фамилию выгравируют на доске почета 4-го специального интерната сети «Вознесение» и разместят мое досье на его веб-сайте. Я не был тщеславен.

Но я был близок к тому, чтобы исполнить свой план.

***

Ресторан высокой кухни «Аурум» располагался на одном из верхних этажей «Призмы». Это было одно из самых дорогих и роскошных заведений Гигаполиса, в котором чашка кофе стоила порядка восьмидесяти фунтов. Я никогда не рассчитывал, что окажусь здесь, и не стремился к этому.

Если честно, то я вообще не мог представить себе, что места, подобные «Ауруму», могут существовать в постапокалиптической реальности, когда большая часть мира лежит в руинах или превращена в выжженные солнцем дикие пустоши. Уроженец Генераторного, прошедший спартанские условия интерната, я искренне считал образ жизни, который мы с Дженет вели в своей молодежной квартирке в Студенческом городке, вершиной достатка и изобилия.

– Мраморная телятина с пикантным соусом, – объявил за моей спиной вышколенный официант в дорогой алой ливрее, торжественно поднимая крышку с серебряного блюда, под которым исходило паром отборное мясо, видеть которое мне никогда еще не приходилось.

– М-м-м… спасибо, – только и смог выдавить из себя я, неуверенно оглядывая сложные раскладки приборов около тарелки и чувствуя себя неловко из-за того, что я не понимаю, для чего мне так много вилок и ножей.

Длинный стол на двадцать персон, накрытый белоснежной скатертью, сервированный хрусталем и столовым серебром и украшенный хрустальными вазами с букетами живых роз и окруженный десятками свечей в летающих подсвечниках, находился у самого края вращающейся стеклянной поверхности, раскинувшейся на высоте одного километра над ночным Сиднеем, блестящим миллионами огней.

Торжественную тишину нарушало тонкое звучание рояля, за которым сидела в роскошном вечернем платье победительница одного из недавних шоу талантов. Звуки рояля перекликались с журчанием воды в роскошном фонтане с мраморными статуями, где плавали золотые рыбки.

Не менее трех официантов беспрерывно стояли позади стола, следя, чтобы на скатерти не задержалось ни пылинки, и их пристальное внимание слегка нервировало.

– Кто-нибудь знает, как есть устрицы? – донесся где-то с середины стола стеснительный голосок, принадлежащий, кажется, Лине – девушке Шона Голдстейна, которая училась вместе с нами в 4-м специнтернате.

– Дай-ка я помогу тебе, – пришел ей на помощь парень.

– Эй, да чего ты паришься?! – прыснул Ши. – Хватай руками да и в рот!

– Вот так, – подтвердила его спутница, Карен, исполнив сказанное прямо перед лицом Лины.

Я не видел Шона и Ши больше года, хоть и поддерживал контакты через социальную сеть, и даже не надеялся, что они приедут из Элис-Спрингс. Однако, сдав экзамены, ребята прибыли в Гигаполис около недели назад, в преддверии четвертьфинала, и поселились в недорогом хостеле недалеко от нашей квартиры. Шон с Линой, предупрежденные мною заранее о принятом в «Ауруме» элегантном дресс-коде, озаботились тем, чтобы раздобыть приличную одежду, и вели себя сравнительно тихо, хоть и начали расслабляться после бокала шампанского. Что до Ши, то в своих джинсах-ковбойках и простецкой рубашке в клеточку он смотрелся таким же раздолбаем, каким и являлся на самом деле, и его компаньонка, которую я видел впервые, была ему под стать.

Кореец, у которого за последние годы только прибавилось наглости и радикализма, казался единственным, кого совершенно не смущает обстановка. Поглаживая отращенные им усики в стиле Эрнесто Че Гевары, он рассматривал хрустальные бокалы и официантские ливреи с откровенной иронией, словно ядреный пролетарий, явившийся в логово прогнивших буржуев с револьвером под кожаной тужуркой.

Карен, экстравагантная блондинка с неопрятной короткой стрижкой и пирсингом в носу и пупке, демонстративно оделась в какой-то безвкусный леопардовый топик и короткие джинсовые шортики. Она была единственной, кто мог соперничать с Риной Кейдж в несоответствии дресс-коду и правилам поведения этим вечером. Я не сомневаюсь, что ее не подпустили бы к «Ауруму» и на пушечный выстрел, если бы не элитный подарочный сертификат от большого человека, о чем персонал был заранее предупрежден.

В глазах Ши и его спутницы сквозило странное выражение, что подтверждало мои опасения, что эти двое, в лучшем случае, накурены. Марихуана была легальна на территории Сиднея, при условии ее употребления в положенных местах, однако являться под кайфом в подобное место казалось, мягко говоря, несколько странным. Я и ранее слышал, что многие вознесенцы, вырвавшись из стен интерната, начинают слетать с катушек, и вынужден был признать себе, что Ши был как раз тем парнем, с кем это могло случиться.

– М-да, – прошептал я, чтобы хоть как-то нарушить тягостное молчание, нарушаемое лишь звуками рояля и звоном посуды. – Все это произошло так неожиданно. Просыпаясь вчера утром, я и представить себе не могу, что окажусь тут вместе с вами.

Для меня стало настоящим шоком, когда на вчерашнюю утреннюю тренировку, едва та началась, заявился представительного вида харизматичный мужчина в очень дорогом костюме и с очень дорогими часами. Ленточка с надписью «Тренировка олимпийской команды» не остановила его, что не удивительно, так как мужчину сопровождал вице-президент Олимпийского комитета Австралийского Союза.

«М-м-м, чем обязаны?» – глаза Джеффа Кроуди, помнится удивлённо поползли на лоб. «Брайан Клируотер», – самоуверенный мужчина протянул ему руку. – «Ли&Гордон», CEO». Челюсть тренер отвисла, и ему пришлось кивнуть, пропуская руководителя корпорации, оплатившей половину всех расходов олимпийской команды, туда, куда ему хотелось, так как этот человек был здесь хозяином практически в такой же мере, в какой им был сам «сэнсэй» Хирохито Нагано, владеющий компанией.

За Клируотером двигалась целая процессия, возглавляемая симпатичной руководительницей PR-департамента «Ли&Гордон» в составе нескольких ее не менее симпатичных подчиненных девчонок-пиарщиц и полудюжины представителей СМИ, готовых к съемке. За спинами журналистов толпились несколько десятков зевак.

Все произошло довольно быстро. Огорошенный происходящим, я неловко бормотал какие-то слова благодарности, морщась от фотовспышек, пока Клируотер пожимал мне руку перед объективами камер и, белоснежно улыбаясь, объявлял, что генеральный спонсор олимпийской сборной имеет честь вручить «храброму австралийскому спортсмену, покорившему публику» подарочный сертификат, дающий право поужинать вместе со всеми, с кем он пожелает, в ресторане «Аурум».

Я ожидал, что журналисты захотят задать мне несколько вопросов о финальном поединке с Батистой, который состоится в грядущее воскресенье, и даже подумывал о том, не раскрыть ли свои карты прямо сейчас. Однако, к моему сожалению, вице-президент Олимпийского комитета не позволил раскрыть рот ни мне, ни Джеффу, напомнив журналистам, что пресс-конференция олимпийской команды проводится в отведенном месте и в отведенное время.

– Я бы предпочел обычный паб и несколько бокалов лагера, – бесцеремонно заявил Ши, неприязненно оглядывая батареи вилок, ложек и ножей около своей тарелки. – Я никогда не любил все эти понты.

– По-моему, нам всем стоит сказать Димитрису «спасибо» за предоставленный шанс побывать в таком роскошном месте, – вступился за справедливость сидящий на другом конце стола Бен МакБрайд. – Не забывайте, бедняга лишился зуба, чтобы мы лакомились этими лобстерами.

Реплика Бена вызвала за столом ряд смешков, немного ослабив электризацию воздуха, и я с благодарностью взглянул на товарища. Парень из состоятельной семьи, со своей аккуратной академической прической, одетый в смокинг с бабочкой и умеющий вести себя за столом, Бен не смотрелся в ресторане как чужеродная клетка, хоть и признался мне, перед тем как занять своё место, что чрезмерно претенциозная обстановка несколько давит ему на нервы.

К сожалению, Ши не желал успокаиваться.

– Эй, не судите меня строго, братцы, – с театральным простодушием воскликнул он. – Я ведь дикарь. Самый настоящий, между прочим. До десяти лет бродил по пустошам, жрал крыс и закусывал их мхом, а иногда грибками. М-м-м… мох. Вкуснотища. Официант! У вас есть крысы, фаршированные мхом?!

Два официанта слегка недоуменно переглянулись, гадая, как им стоит реагировать на подобный вопрос. Персонал «Аурума» пока еще мужественно выдерживал уровень, ни единым словом или жестом не выказывая пренебрежение к собравшейся сегодня тут неподобающей публике.

– Нет, сэр, – с каменным лицом вежливо ответил один из официантов.

Пятнадцатилетний Дэвид Ленц, сидящий рядом с матерью, злобно хихикнул над сарказмом Ши, который, видимо, пришелся ему по душе. Дэвид при встрече шокировал меня просьбой дать ему автограф, но я полагал, что к этому его подговорил отец – парень слабо интересовался жизнью за пределами компьютерных игр. Даже будучи одетым, по настоянию родителей, в миленький костюмчик, Дэвид оставался подростком-бунтарем с нелепым ирокезом, вовсе не тем типажом, который рассчитываешь встретить в подобном месте.

Миссис Ленц многозначительно прокашлялась и переглянулась с мужем, давая понять, что разговоры о крысах и мхе не придают ей аппетита. Роберт в элегантном черном смокинге с бабочкой, как и Руби в синем вечернем платье и кулоне с большим сапфиром на тоненькой цепочке из белого золота, вписывались в здешний интерьер намного гармоничнее, чем их сын.

– Ну что, Димитрис, ты всерьез рассчитываешь взять золото? – спросил у меня Роберт, чтобы отвести разговор подальше от экзотичных гастрономических историй Ши Хона.

Я неуверенно пожал плечами, которым было слегка тесновато во взятом напрокат черном костюме, неуверенно ковырнув вилкой гусиную печень с черносливами и шпинатом в авторском соусе от шефа, возлежащую посреди огромной белоснежной тарелки.

– Попробую, – буркнул я.

Мне пришлось расстегнуть обе пуговицы на костюме, верхнюю пуговицу рубашки и ослабить галстук, чтобы я почувствовал себя хоть немного свободнее, но даже это не вполне помогло. Вряд ли когда-нибудь наступит день, когда я стану чувствовать себя в своей тарелке в таких местах, как это.

Вдобавок, мой нос протестовал против непривычного запаха тонального крема, которым Джен замазала мне все лицо, пытаясь скрыть фингал под левым глазом, синяк на переносице и разбитую губу. Язык то и дело облизывал пустое место, оставшееся на месте одного из зубов и ощущал, как еще один в том же ряду шатается. После окончания турнира мне понадобится провести немало времени у стоматолога и остается лишь благодарить Австралийский союз за то, что все члены олимпийской команды могли воспользоваться полным медицинским страхованием от спортивных травм.

– Мне кажется, это тебе вполне по силам, – уверенно произнес Роберт, положив в рот хрустящий кусочек жареной семги в сливочном соусе. – После того, что ты показал в полуфинале, победа над Батистой не кажется чем-то невероятным, правда?

– Для всех нас главное, чтобы Дима вернулся домой целым и невредимым, верно? – положив руку мне на ладонь, с нажимом переспросила у собравшихся за столом Дженни, как бы упрекая их в том, что чрезмерный спортивный азарт заставил их забыть о главном.

Дженет провела весь сегодняшний день в салоне красоты и в результате напоминала восковую фигуру в музее мадам Тюссо. Глядя на это произведение искусства в шикарном светло-бежевом платье с открытыми плечами и спиной, украшенное золотыми серьгами и колье с изумрудами из коллекции Сидни Мэтьюз, я не верил, что под ним скрывается моя девушка. Страшно было даже прикоснуться к ее к ее волосам, уложенным так идеально, что она казалась созданием из другого мира.

– Да он уже и так не сильно невредимый! – заржала Рина в ответ на слова Джен, хрустнув гигантской тигровой креветкой – кажется, пятой или шестой за этот вечер. – Пусть лучше получит еще пару раз, но возьмет долбанное золото. Батиста не страшнее Соболева. Дима сделает его, как пить дать!

Дженет театрально закатила глаза, глядя, как кусочки креветочного панциря падают на скатерть и на пол. Палец девушки дотронулся до губы, тактично показывая нигерийке, что у той на губе осталось немного соуса, однако та даже не заметила этого жеста.

Рина явилась на ужин в своих лучших джинсах без дырок и единственной блузке, сочтя свой долг по соблюдению «элегантного» дресс-кода исполненным. Впервые на моей памяти она сделала даже что-то вроде макияжа, который, однако, получился настолько грубым и чрезмерным, что пришелся бы кстати разве что сотруднице недорогого публичного дома.

Предвидев, что Рина за одним столом с Джен будет представлять собой гремучую смесь, я настоял, чтобы она, для смягчения эффекта, явилась в сопровождении кавалера, которого, за неимением собственного (постоянного), предложил ей выбрать из числа своих одногруппников.

К моему ужасу, ее выбор пал на Германа Кенига, наименее подходящую для этой цели кандидатуру. Немец ухитрился раздобыть где-то старомодный белый костюм, сошедшийся на его широченной груди, но в окружении серебра и хрусталя совершенно растерялся и сидел, против обыкновения, тихим, как мышь, опасаясь притронуться хоть к одной из трех окружающих тарелку вилок.

К счастью, Рина сообразила влить в своего спутника сотню грамм водки, после которых бледные щеки немца взял румянец, а богатырские мышцы расслабились. Могучая рука Германа как-то незаметно переместилась на спинку стула, за которым сидела Рина, и я уже несколько раз я замечал, как великан игриво подмигивал нигерийке. Похоже, кое у кого будет интересный вечерок.

– Батиста намного быстрее и техничнее, чем Соболев, – проглотив сочный кусочек мраморной телятины, взвешенно заметил Джефф Кроуди, одетый в довольно приличный коричневый джемпер и светлые брюки.

Тренер пришел на ужин с женой – тоненькой и стеснительной азиаткой в скромном закрытом платье, и приемным сыном – бойким мальчуганом латинской внешности, который уплетал со стола почти с таким же аппетитом, как Рина. В отличие от меня, Джефф позволил себе не только наесться вволю, но и выпить вместе с Робертом солидную порцию двенадцатилетнего односолодового виски, после которой сделался красноречивее обычного.

– Очень легкий и подвижный боксер, который балансирует между тяжелым и супертяжелым весом, – продолжил он со знанием дела описывать Батисту. – Парень сейчас в превосходной форме. У него есть все данные, чтобы взять чемпионский пояс на профессиональном ринге уже через несколько лет.

– Кроме того, он провел легкие бои, не сравнимые с теми, что пришлось выдержать Диме, – произнес второй тренер и массажист, худощавый чернокожий мужчина Грег Донаван, давний приятель Джеффа. – Он почти не устал. Будет носиться по рингу, как угорелый.

Донован присутствовал за столом вместе со своим мужем, еще одним чернокожим мужчиной по имени Фрэнки, что было нормально воспринято сиднейцами, воспитанными в традиционном для современной Австралии духе толерантности к меньшинствам, но стало испытанием для бывших вознесенцев, некоторые из которых воспринимали гомосексуалистов неоднозначно.

– Мне это уже знакомо, – кивнул я, вспомнив 78-ой.

– В прошлый раз ты не смог справиться с его скоростью. А с тех пор его техника значительно улучшилась, – напомнил мне Энди Коул, почесав бородку.

Будущий программист явился сегодня один, так как недавно порвал со своей бывший пассией.

– Что тоже не сыграет нам на руку, так это то, что после боя с Молотильщиком Батиста больше не будет недооценивать тебя, – добавил Джефф.

– А вот я верю в Диму, – спокойно продолжал улыбаться сидящий слева от меня Роберт, гордо положив руку мне на плечо.

– Эй, мы все верим в него! – вскричала Рина, с легкостью опрокинув полбокала новозеландского полусухого вина, что заставило бы пожилого ресторанного сомелье поморщиться от боли. – У этого шустрого латиноса нет ни единого долбанного шанса!

– Мне хочется провалиться от того, что я сижу с ней за одним столом, – прошептала мне на ухо Джен.

Ши Хон вместе со своей подружкой дружно заржали над неполиткорректной репликой Рины.