Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Если бы я желал сойти в Ганновере, все формальности состоялись бы автоматически, но для прохождения внешней границы Содружества, вдобавок к заполнению электронной анкеты, требовалось провести беседу с сотрудницей пограничной службы. Пятнадцать минут ожидания, на протяжении которых я продолжал просматривать сводки новостей – и вот мой номерок уже высвечивается на табло, а в наушнике звучит голос, приглашающий меня к стойке № 22. За бронированным стеклом я вижу улыбающуюся молодую женщину не старше тридцати в бело-черной униформе, которая, несмотря на погоны, больше походит на сотрудницу аэропорта, нежели на офицера военизированного формирования. Общедоступная электронная метка вывела на мой сетчаточник ее имя – «Гертруда». Сразу заметно, что я на немецкой земле.

– Доброй ночи, гер Войцеховский, – оторвавшись от своих занятий, Гертруда одарила меня дежурной вежливой улыбкой, в которой, тем не менее, ощущалась неподдельная теплота – может быть, из-за того, что перед ней видный собой молодой мужчина спортивного сложения, путешествующий один.

Ее немецкий акцент был куда заметнее моего, если только он у меня вообще остался. Интернационализация и глобализация слабо коснулись Ганновера, 75 % жителей которого все еще считали родным языком немецкий.

– Здравствуйте, фрау Гертруда, – подыграл ей я, присев на высокий стульчик у стойки и добродушной улыбкой дав понять, что вовсе не хочу насмехаться над здешним колоритом.

Мое досье, я знаю, уже было в этот момент открыто перед ней, и сейчас она изучала его беглым, но цепким профессиональным взглядом, выискивая признаки, которые, согласно внутренним методичкам, являлись индикаторами для подозрений. Я не ожидал, что в моем досье может оказаться нечто подобное: может быть, в закрытой его части, которую ведут в СБС, но уж точно не в общедоступной, которую видят обычные бюрократы.

– Оу, вы учитесь в Полицейской академии Сиднея, – на лице Гертруды отразилось сочувствие и при этом интерес. – Там сейчас настоящий кошмар, если верить тому, что показывают в новостях.

– Да, мэм, там сейчас тяжко, – согласно кивнул я. – Курсантов-старшекурсников привлекали к охране порядка, так что мне пришлось побывать совсем близко к эпицентру событий. Люди получали травмы и умирали совсем близко от меня. Это ужасно. Никому бы такого не пожелал.

– Какой кошмар! Я надеюсь, сейчас, после вмешательства Протектора, ситуация стабилизируется.

– Да, хотелось бы в это верить.

– В вашей анкете указано, что цель выезда за границы Содружества является «личной», – сверившись с анкетой, перешла к делу немецкая чиновница. – Простите за любопытство, но это очень не конкретно. Могу я поинтересоваться подробностям?

– Да, тут никакого секрета нет. Я собираюсь посетить могилы родителей, – спокойно объяснил я.

– О, – на лице сотрудницы отразилось вежливое сочувствие. – Это очень уважительная причина. Простите, что я нечаянно затронула столь деликатную тему.

– Все в порядке, Гертруда. Вы делаете свою работу.

– Ваши родители похоронены в Инсбруке?

– Нет. Боюсь, что нет. Инсбрук не является конечной целью моего путешествия. Оттуда я собираюсь попасть в Олтеницу.

Сотрудница понимающе кивнула, сверившись с какими-то своими записями.

– Сэр, вы ведь знаете, что я должна сделать ряд обязательных предостережений.

– Да, конечно.

– Посещение территорий, входящих в так называемый «Центральноевропейский Альянс», не является полностью безопасным, согласно данным Министерства внешних дел. Наши дипломатические и консульские работники не всегда смогут оказать вам необходимую помощь, когда вы находитесь там.

– Да, я это понимаю. Постараюсь не попадать в неприятности.

– Инсбрук, Тироль, относится к категории «зеленых зон», класс III, согласно классификатору QLI. Пребывание там, в целом, является безопасным. Однако значительная часть городов и поселений ЦЕА, включая… м-м-м… Олтеницу, которую вы задекларировали как цель вашего путешествия, не соответствуют критериям «зеленых зон». Меры радиационной безопасности могут быть неэффективны. Загрязнение воздуха может превышать допустимые нормы. Доступ к безопасной питьевой воде и продовольствию может быть ограничен. Вы можете столкнуться с проблемами личной безопасности и сохранности вашего имущества. Санитарные нормы могут не соблюдаться. Существует риск заражения инфекционными заболеваниями, включая туберкулез, полиомиелит, лептоспироз, сальмонеллез. Доступ к медицинской помощи может быть ограничен…

– Да уж, до рая земного тем местам далеко, – усмехнулся я, когда она закончила бубнить. – Но я жил там когда-то. Надеюсь как-то со всем этим справиться.

– Вы выезжаете не на долгий срок?

– Рассчитываю вернуться к понедельнику. Я прохожу летнюю стажировку в полиции Сиднея и не могу отлучаться надолго.

– Вы должны быть в курсе, что по возвращении на территорию Содружества от вас может потребоваться прохождение карантина. Эта мера применяется на усмотрение администрации, в зависимости от данных об эпидемиологической ситуации в районе вашего предполагаемого пребывания.

– Правила есть правила, – кивнул я, вспомнив 22-дневную изоляцию в Мельбурне семь лет назад.

– Что ж, гер Войцеховский, – Гертруда снова улыбнулась, проводя пальцами по невидимому экрану, видимо, проставляя галочку в графе «Анкета обработана». – Берегите себя и возвращайтесь к нам поскорее.

– Благодарю.

***

Поезд, отправляющийся в Инсбрук в 01:00 по местному времени, был полностью заполнен. Когда я заказывал билеты прошлым вечером (Или этим? Чертовы часовые пояса!), меня ждало неожиданное открытие – вопреки моим представлениям о полупустых поездах, бороздящих глухомань постапокалиптической Европы, транспортный коридор, связывающий Содружество с Альянсом, оказался столь оживлен, что в продаже осталось лишь несколько билетов в вагоне 1-го класса стоимостью 24 фунта, тогда как билет во 2-ой класс обошелся бы всего в 9 фунтов.

Заходя в свой вагон, расположенный ближе к голове поезда, я видел, как гораздо более густая толпа людей, многие из которых тащили с собой изрядный багаж, толкалась у дверей задних вагонов. Не знаю, была ли это воспитанная в академии полицейская наблюдательность, или врожденное чутье уроженца Центральной Европы, но безо всяких сканеров я легко мог отличить в этой толпе резидентов Содружества от возвращавшихся домой жителей Альянса. Дело было даже не столько в одежде, которая у приезжих была победнее и в размере сумок, которые у них были куда тяжелее. В первую очередь бросалась в глаза разница в поведении и выражении лиц. Уверенность в своем положении, в завтрашнем дне и в том, что их права защищены – вот что отличало подданных последнего в мире оплота цивилизации от гастролеров с разоренных остатков старой Европы.

Внутри моего вагона, как и следовало ожидать, люди в основном принадлежали лишь к одной из двух категорий. Светлый и чистый вагон с мягкими сиденьями (всего по два в ряд) со столиками перед каждым из них, широкими полками для багажа и собственным автоматизированным буфетом был заполнен прилично одетыми деловыми людьми, мало отличающимися от тех, которых можно встретить в Сиднее. Подобный человек сидел и рядом с моим местом – худощавый, интеллигентного вида брюнет лет тридцати в походном business casual костюме, с опрятной легкой небритостью на впалых щеках и любопытным взглядом за старомодными очками в дорогой оправе. Пока я водружал свой чемодан на полку, его взгляд, занятый какой-то картинкой на сетчаточники или нанокомме, бегло пробежался по мне, и вдруг заинтересованно замер. С вежливым удивлением приоткрыв рот, пассажир взмахом руки отключил звук и изображение на своем комме и воскликнул:

– Простите, пожалуйста, но ваше лицо кажется мне таким знакомым!

Мужчина говорил с сильным немецким или австрийским акцентом – даже заметнее, чем сотрудница пограничной службы в аэропорту. Должно быть, здесь эта особенность распространена. Внимательно вглядевшись в мужчину, я не смог вспомнить, чтобы где-то его видел. Это могло означать лишь одно – скорее всего, он видел меня по телевизору.

Эх, а я-то надеялся на спокойную поездку.

– Вряд ли мы знакомы, – вежливо ответил я. – Возможно, вы видели меня на спортивных соревнованиях…

– Да, я таки не ошибся! – мужчина восторженно всплеснул руками. – Вы – Димитрис Войцеховский, олимпийский чемпион по боксу! Боже мой, какая невероятная честь ехать вместе с вами…

– Ну что вы? Здесь нет совершенно ничего особенного.

– О, не скромничайте. Я никогда не забуду тот ваш бой с россиянином. Финальный бой тоже был великолепен, но полуфинал – это просто нечто… Ой, простите, что не представился. Меня зовут Айзек. Айзек Штильман.

– Очень приятно, Айзек.

– О, а уж мне как приятно!

Мой сосед, очевидно, не принадлежал к числу молчунов, так что два часа, которые маглев будет скользить к Инсбруку, вряд ли удастся потратить на сон или чтение. Что ж, пусть так. Айзек, очевидно, обитает в здешних местах и, если мне удастся отвлечь его от обсуждения моего полуфинального боя с Соболевым, подробности которого мне приходилось обсасывать с самыми разными людьми уже добрую сотню раз, то я, может быть, узнаю кое-что интересное о том, чем сейчас живет Европа.

Штильман оправдал мои надежды с лихвой. Стоило мне упомянуть, что я семь лет не бывал в родных местах и интересуюсь текущими событиями – оставалось лишь сидеть и слушать.

– «Альянс»? – переспросил попутчик, снисходительно усмехнувшись. – Сразу заметно, что ты давно не бывал там, раз произносишь это напыщенное слово совсем без иронии.

– Ты сам не оттуда, – догадался я, подметив слово «там».

– Нет, судьба миловала. Но у меня там деловые интересы, так что бывать там доводится частенько. Разница просто разительная! А ведь еще лет десять назад Ганновер и Инсбрук были просто-таки городами-близнецами. Население, в основном, германоязычное. Очень схожая экономика. Вот сейчас мы отъедем, и ты увидишь, что по Саксонии раскинуто немало фермерских кооперативов, каждый под своим маломощным озоногенератором. То же самое и в Тироле.

– Я слышал об этом. Как по мне, звучит сомнительно с точки зрения безопасности.

– На первый взгляд так. Но на деле, на удивление, никаких проблем не возникает. За двадцать два года, что прошли с конца Темных времен, пустоши вокруг крупных очагов цивилизации, изрядно очистились. Ты редко встретишь здесь какие-то банды и тому подобное. К тому же, дроны патрулируют окрестности и заранее оповещают власти о любых признаках опасности.

– Хм. Так, ты говоришь, в Тироле ситуация ухудшилась после того, как они решили остаться с Альянсом?

– «Они решили»? – Штильман, хитро улыбаясь, покачал головой. – Я бы это так не назвал. Референдум под дулами автоматов – это лицемерие. Да и среди кого он проводился? На каждого тирольца приходилось по одному беженцу или отступившему солдату Альянса с востока. Все эти озлобленные нищие поляки, румыны и болгары, готовые рвать глотку за Вацека и им подобных за пару популистских обещаний и кусок черствого хлеба. Всей этой братии позволяли голосовать, без разбору. Коренных тирольцев просто запугали. Поверь, все было бы иначе, если бы им действительно позволили выразить свое мнение. Говорю как человек, у которого немало знакомых в Инсбруке.

В описании «озлобленных нищих румын» я узнал людей, рядом с которыми прожил пятнадцать лучших лет своей жизни, и сразу помрачнел. В чем-то Айзек, может, и прав. И все-же слушать такое не очень приятно.

– Под «коренными» ты имеешь в виду тех беженцев, что пришли на двадцать лет раньше?

– Ну, знаешь ли, это просто фигура речи, – кажется, почувствовав возникшее напряжение, попутчик безобидно пожал плечами и обезоруживающе улыбнулся. – Ты прав, все мы беженцы, в каком-то смысле. Я и сам родился где-то в Польше, – в городке, которого давно нет на карте, – перед тем как моя матушка осела в Ганновере в Темные времена. И все же, я полагаю, следует отличать людей, которые обжились на определенном месте и по праву называют его своим домом, от тех, кто только что приехал и сидит на чемоданах, не так ли?

Я неопределенно покачал головой, позволив спутнику говорить дальше. Маглев, тем временам, стартовал. Герметичные заслонки на окнах закрылись, так как ультрафиолет способен был повредить глазам пассажиров. Любителям пейзажей осталось лишь смотреть на экраны на стенах, которые транслировали изображение с наружных камер.

– … в Ганновере все было иначе. Мы с самого начала настороженно относились к этой идее с Альянсом. Нам нравилась идея независимого города – свободной экономической зоны, как Сент-Этьен. Но потом нас запугали «угрозой с востока». Внушили, что объединение с восточными общинами поможет обезопаситься от нацистов. Тебе ведь это знакомо, правда?

– Да, более чем.

– Ну вот. Правда ведь никому тогда и в голову не могло прийти, что эти безумцы у власти сами развяжут войну вместо того, что предотвратить ее? Но когда это произошло – у нас сразу открылись глаза. А дальше еще и этот беспредел с «национализацией» корпоративного имущества! Еще одна война – на этот раз на западном фронте. Настоящее безумие.

– Ганновер, кажется, отделался легким испугом, если не считать той заварушки у завода «Аэроспейс».

– Наше счастье, что бургомистр Штайн заняла адекватную позицию во время кризиса. Если бы она позволила гастролерам из Альянса диктовать ганноверцам политический курс – наш город мог бы сейчас лежать в руинах. А так мы в Содружестве, живем и здравствуем пуще прежнего. Тирольцам повезло меньше. Теперь им осталось лишь горько вспоминать былые дни, когда они бывают у нас.

– Ситуация в Альянсе действительно так плоха?

– Скоро сам все увидишь. Я, как бизнесмен, прежде всего смотрю на экономику. А там у них ситуация плачевная. Никак не вылезут из послевоенной разрухи. Стагнация. Безработица. Ниже падать, кажется, уже некуда.

– Конфликт Альянса с корпорациями закончился в 78-ом, кажется. Пять лет прошло.

– До тех пор, пока у власти там будут находиться люди вроде Вацека и Бут, которые навсегда стали персонами нон-грата в Содружестве и в Консорциуме, Альянсу никто не даст ресурсов, необходимых для восстановления: технологических, финансовых, гуманитарных… ну, если, конечно, они окончательно не прогнутся под евразийцев.

При слове «евразийцы» я еще сильнее нахмурился.

– Для этого есть предпосылки? – недоверчиво переспросил я.

– О, больше, чем ты можешь себе представить, Димитрис. Когда будешь выходить с вокзала в Инсбруке, обрати внимание на массивное трехэтажное здание по левую сторону, над которым развевается флаг Союза. Это их посольство. Поговаривают, что Вацек теперь встречается с евразийским послом каждую неделю.

– Евразийский Союз натравил на Альянс Ильина. И после этого они поддерживают с ними нормальные отношения?

– О, ты так считаешь? – искренне удивился Айзек. – Я больше склонен полагать, что войну спровоцировал сам Альянс, когда попытался устроить в Бендерах дворцовый переворот и свергнуть Ильина. Евразийцы исторически поддерживали югославов – и до, и во время конфликта. Все-таки в Союзе много россиян, а соотечественникам несложно найти общий язык. Они поддерживали их, конечно. Но я не думаю, что они специально науськивали их напасть на соседей…

«Они убили моих родителей и разрушили мое селение, сукин ты сын», – сжав кулаки, подумал я, неодобрительно глядя на безмятежное лицо Штильмана, спокойно судачащего о россиянах. – «И это после того, как из-за них полетел в тартарары целый мир, в котором никому не приходилось прятаться от солнца под озоновыми куполами!»

– Так называемые «югославы» были варварами и ублюдками, а их предводитель – психопатом, – сумев кое-как сдержать большую часть своих эмоций, произнес я. – А евразийцы дали им оружие и военную технику. Ты не убедишь меня, что это была невинная затея.

– О, нет-нет, ты неправильно меня понял, – вновь почувствовав, что напряжение нарастает, поспешил отступить мой скользкий собеседник. – Мне бы и в голову не пришло оправдывать евразийцев, а тем более югославов. Это самые настоящий варвары, спору нет. Просто хочу сказать, как глупо было их провоцировать, правда?

– Наверное, – кивнул я, вспомнив события семилетней давности. – Нам тогда говорили, что война неминуема, что на нас могут напасть в любой момент. После того как югославы вторглись в Бургас в 75-ом и устроили массу всяких провокаций, в это было легко поверить.

– О, а ты, прости, откуда? Судя по твоим словам, повосточнее Инсбрука. Греция, так ведь?

– Нет. Это просто имя. Я жил неподалеку от Олтеницы, в селении Генераторном, построенном украинскими беженцами.

– О, это ведь совсем близко к границе с ЮНР, – сочувствующе проговорил Штильман. – Невозможно винить твоих земляков в том, что они пошли на любые меры из страха перед Ильиным. Чего уж говорить, тебе не посчастливилось родиться не в очень удачном месте и не в очень удачное время.

– Да уж. Сотней лет раньше было бы получше.

– М-да. Я тоже часто думаю о золотом веке, – мечтательно сощурился попутчик. – Больше сотни лет без серьезных войн! Вершина гуманитарного и социального развития человечества! Поверить не могу, что кто-то и тогда считал себя несчастным.

Я лишь задумчиво кивнул.

– На востоке до сих пор неспокойно?

– Что-то там постоянно происходит. Признаться, я за этим не очень слежу. Так ты что же это, туда держишь путь?

– В Олтеницу. Моего родного селения больше нет.

– О, мне очень жаль, правда. Олтеница, говоришь? Хм. Да уж, далекое путешествие. В наше время туда и добраться-то будет непросто. В Альянсе коммуникации развиты довольно плохо.

– Как-нибудь справлюсь.

***

С поезда я сошел в 03:10. Над Инсбруком стояла ночь – настоящая, без света, так как электричество, за очень немногочисленными исключениями, в ночное время отключалось. Без термоядерной и аннигиляционной энергии приходилось думать об экономии.

Таможенные и пограничные процедуры заняли около двух часов и слабо напоминали те, что мне пришлось пройти в Ганновере. Началось все сравнительно неплохо – с заполнения простенькой эмиграционной анкеты еще в поезде. Однако на платформе, около турникетов, за которыми был вокзал, пассажиров встречали люди в черно-зеленой камуфлированной форме с красно-синими нашивками, надпись на которых должна была означать их принадлежность к силовым структурам Альянса. Многие из бойцов были в бронированных жилетах и шлемах, с укороченными автоматами напротив груди, а у офицера в черном берете рычала на поводке немецкая овчарка. Кроме внушительного контингента солдат, здесь было несколько таможенников в невзрачной серой униформе. Их мало интересовали отметки в наших эмиграционных анкетах, однако сильно интересовало содержимое багажа, и они умело объясняли на ломаном английском, какую именно сумму пошлины необходимо уплатить, чтобы ступить на территорию ЦЕА.

Вскоре я вышел из некогда величественного, но ныне пришедшего в изрядное запустение здания вокзала, в котором было полно военных Альянса, что не мешало сотням неимущих спать на сиденьях и прямо на полу. Над Тиролем светало. Взглянув налево, я увидел здание, о котором говорил Айзек. Еврей не соврал. Действительное внушительное сооружение, которому исполнилось пару сотен лет, ухоженное, и во многих окнах, в отличие от улиц, все еще горит электрический свет. Вот оно, красное социалистическое знамя. А вот за забором и почетный караул из двух солдат Народно-Освободительной Армии: один раскосый, а второй славянин. Вид у солдат был невозмутимым, и, как мне показалось, весьма самоуверенным – не похоже, чтобы они чувствовали себя неуютно на чужбине.

На улицах австрийского города, казалось, по-прежнему царила относительная чистота и порядок, однако отголосок упадка все-таки ощутимо чувствовался. На привокзальной площади ютилось множество палаток и торговых павильонов, которым явно не полагалось здесь быть, и появились они тут, очевидно, лишь в последние годы. У ступеней центрального входа вокзала взимали свою дань скорбного вида попрошайки, среди которых было много инвалидов в поношенной военной форме. Чуть ли не у каждого столба дежурил сонный солдат интернациональных сил Альянса с красной повязкой, обозначающей, что они исполняют здесь функцию полиции. Солдаты выглядели недовольными своей службой в столь ранний час этого пасмурного дня.

Как и возле любого вокзала, прямо у входа копошилось шумное сборище таксистов. Я приметил лишь два или три электромобиля более или менее приличного вида среди целой стаи электрических моторикш и даже велорикш. На появление пассажиров таксисты реагировали бурно: свистели, сигналили, звенели колокольчиками, заискивающе кричали на дюжине языков, зазывали взмахами рук, а самые бойкие врывались в толпу и пытались выхватить у кого-то из рук багаж, чтобы затащить его в свой транспорт.

Не рискнув (видимо, из-за моих габаритов) пытаться сорвать у меня с плеча сумку, смуглый чернявый парень примерно моего возраста, тем не менее, едва ли не прыгал мне в глаза, зазывая на ломаном английском в свой электрокар.

– Такси! Такси! Давай сюда! VIP-такси – быстро и удобно! Куда тебе? Куда?!

– Северный аэропорт. Сколько будет?

– О, аэропорт, отлично! Шестьсот евро, и поехали! Шесть сотен всего!

Усмехнувшись, я отрицательно покачал головой и ускорил шаг, прекрасно зная, что поездка на рикше обойдется в несколько раз дешевле. Бойкий парень все никак не отчаялся переубедить меня, пока его сосед, более спокойный и угрюмый, но похожий на него как брат на брата, не произнес по-румынски:

– Да оставь ты этого напыщенного жлоба из Содружества. Пусть катится в вонючей рикше.

– Эх, ну и жмоты они там все! – не сводя с меня улыбающегося взгляда, ответил тот коллеге на том же языке, неохотно отставая от меня. – Сам-то, небось, срубает баблище в одной из этих проклятых корпораций, наемники которых стреляли в нас в 78-ом. Но удавится за каждую копейку!..

– Попробуйте не драть с людей таких бабок, – обернувшись к ним, ответил я на подзабытом, но все еще вполне сносном румынском, хорошо знакомом со школьных лет. – Хотя бы с земляков.

Братья-румыны замолкли и удивленно переглянулись.

– Куда путь держишь, брат?

– В родные края, в Олтеницу. Довезете до аэропорта за сотню – буду благодарен.

Более молчаливый и, по-видимому, старший из братьев, доброжелательно усмехнулся и кивнул на один из электрокаров.

– Полторы – и поехали, земляк.

Поездка на такси заняла минут двадцать и выдалась не слишком увлекательной в плане пейзажей. Кроме редких уличных фонарей в ночном Инсбруке практически не было освещения и какой-либо активной ночной жизни. Городская архитектура терялась во мраке.

– Тьма-тьмущая. У вас всегда так?

– Всегда, – кивнул молчаливый румын, и неохотно пояснил: – Экономия.

– И что же, молодежь ночью не гуляет? Дискотеки, бары, все дела?

– Гуляет, – так же лаконично ответил водитель. – Надо знать места.

После беседы с Айзеком странно было оказаться в роли более разговорчивого собеседника, тем более что беседа велась на румынском. Болтливые таксисты – как-никак, всего лишь еще один стереотип. Да и не похож этот мрачный румын на таксиста.

– Сам не из Олтеницы?

– А тебе-то что? Я сам откуда-то не помню откуда, и жил много где. Может, и там доводилось живать пару лет.

– Давно в Инсбруке?

– Как демобилизовались с братом в 80-ом, так тут и перебиваемся. Здесь хоть что-то можно заработать.

– В какой части служил?

– А тебе-то что за дело?

– Много моих знакомых служили в войсках Альянса.

– А сам-то что? Укатил в Содружество?

Я поджал губы и не сразу нашелся с ответом. Хотелось ответить резкостью, несмотря на то, что еду в такси в чужом городе, где никого не знаю. Но обижаться на правду – не уважать себя.

– Типа того, – неохотно брякнул я.

– Не виню, – румын ухмыльнулся. – Сами бы свалили, если бы кто пустил. Не подсобишь, а, земляк?

– Не уверен, что меня самого обратно пустят.

– А чего ты сюда приперся-то?

– На могилы родных.

– Что тебе те могилы? Не денутся никуда. Главное – чтоб было где жить и что жрать.

– Если это главное – чем мы отличаемся от животных?

– Будь у тебя ребенок-инвалид, жена и бестолковый брат на шее – иначе бы заговорил, – фыркнул таксист. – А насчет животных ты зря. Мы намного хуже. Любая крыса благородней человека. У крыс нет ни концлагерей, ни противопехотных мин, ни ядерных боеголовок.

– С этим сложно спорить.

– Как собираешься в Олтеницу добраться?

– Туда же летает что-нибудь, – наугад брякнул я, хотя в Интернете, к своему удивлению, так и не смог найти информации о таких рейсах.

– Ничего. Слишком опасно для самолетов. В прошлом году нацисты сбили один из ПЗРК. Разве вы там в Содружестве ничего об этом не слышали? Сорок девять душ упокоились всего за минуту.

Вот все и объяснилось. Только вот спокойнее от этого как-то не стало.

– Нацисты все еще не перевелись?

– А как же. «Истинные славяне». Теперь ублюдки так себя называют. Эта зараза живучая.

– Как же теперь туда добраться?

– С пересадками. Садись на ближайший рейс на Тасар. Туда винтокрылы часто летают. А там попросись на военный вертолет. Армейские летуны там все сейчас извозом промышляют. Тысячу, больше не давай. По-английски не вздумай болтать, а то загнут сразу десятку.

– Спасибо за помощь.

– Тебя хоть в Олтенице кто-то встретит?

– Мой брат. Тоже ветеран. Служил в «Рыси».

– Ого. Спецназ. И что же он?

– Остался без ног.

– Дерьмо, – сплюнул в окно таксист, и повторил. – Знал бы ты, сколько у меня таких знакомых.

Таксисту я дал три сотни евро – полторы за поездку и столько же за советы.

Северный аэропорт Инсбрука по масштабам был не чета ганноверскому. Одноэтажный терминал на несколько сотен пассажиров, за окном которого светились огни одной рабочей ВПП для самолетов и ряд площадок для конвертопланов вертикального взлета.

В рассветный час народу тут было немного. Люди в основном дремали на сиденьях в зале ожидания, лишь немногие бродили по залу. Глядя на некоторые несчастные лица, я внезапно вспомнил свои мытарства в аэропорту Сент-Этьена и полузабытых нынче случайных знакомых – пожилого беженца Андерса Кристиансена и несчастную азиатку с грудным ребенком. Где они сейчас, интересно? Живы ли вообще? Странно, но с тех пор, как я вышел из карантина в аэропорту Мельбурна семь лет назад, я больше ни разу не пытался навести справки об их судьбе…

С помощью электронного интерфейса аэропорта я приобрел за семьсот девяносто евро билет в один конец на конвертоплан, отбывающий на авиабазу Тасар в 10:20 по местному времени. У меня было больше четырех часов, чтобы купить себе что-нибудь в пищевом автомате и, может быть, даже вздремнуть, хотя это вряд ли – некоторые персонажи в зале ожидания заставляли опасаться за сохранность багажа.

***

Я не видел Мирослава уже семь лет. Если, конечно, не считать нескольких сеансов видеосвязи. Впрочем, видео не могло дать полное представление о том, чем сейчас живет человек, который называл моего папу приемным отцом, а меня самого – названным братом. Я приблизительно знал, чего ожидать. Все-таки информация в наше время распространяется быстро, а Олтеница – это не пустоши, где нет Интернета. И все же первый взгляд на давнего знакомого оказался волнующим.

Миро, которого я заранее предупредил об ориентировочном времени прилета, ждал прямо на летном поле. Едва выбравшись из салона, я увидел фигуру в старенькой инвалидной коляске, бодро катящуюся к вертолетной площадке по асфальту летного поля. Фоном для этого силуэта служило хитросплетение рулежных дорожек, а позади – здание аэропорта.

В Олтенице, живущей по времени UTC+02:00, было уже почти пять часов вечера. Мне еще повезло, что, благодаря подсказке инсбрукского таксиста, я достаточно быстро смог сторговаться с военными вертолетчиками на авиабазе в Тасаре, и у них как раз был намечен сюда полет – иначе мог бы попасть в Румынию затемно, а то и на следующий день.

Здание аэропорта Олтеницы было наспех выстроено в первые годы после Темных времен, когда никто здесь не задумывался об эстетике. Бетонные бараки, над которыми маячила диспетчерская вышка, мало походили на высокотехнологичные аэровокзалы, к которым я привык. На территории аэродрома, конечно, не было растительности. Аэродром находился за пределами чахлого озонового купола Олтеницы, чтобы летательные аппараты не разрушили его. Попасть под защиту озоногенераторов можно было через один из подземных тоннелей, соединяющих аэропорт с городком, или на автобусе.

При взгляде на диспетчерскую вышку мое сердце кольнула ностальгия. А ведь я бывал здесь много десятков раз. Именно тут начиналось любое мое путешествие в первые пятнадцать лет моей жизни, цель которого, обычно, находилась в каком-нибудь новом и интересном для меня месте. Неказистый аэропорт, который мог показаться сараем даже после Ганновера, не говоря уже о Сиднее, навсегда сохранил в моих глазах необъяснимое очарование.

– Я надеюсь, вы не обобрали его как липку? – прищурившись, спросил Миро по-румынски у пилота вертолета, вышедшего на перекур. – Это почти-что мой брат.

– «Почти-что брат» прилетел почти-что бесплатно, – иронично отозвался пилот, презрительно покосившись на Миро. – А тебя кто вообще пропустил в полетную зону, юродивый?

– Эй, я вообще-то ветеран войны, у меня тут пожизненный пропуск везде! – отозвался Миро обиженно. – Раз не здешний и не знаешь – не позорься! Лучше куревом поделись, летун херов!

Пилот ухмыльнулся без излишнего почтения, мол, «знаем мы таких ветеранов», но все же не пожалел сигареты. Мирослав закуривать не стал, а заложил себе за ухо, спрятав за копнами длинных немытых волос. Приглядевшись к Миро поближе, я убедился, что и без того худощавый мужчина за эти годы совсем иссушился – на смуглом лице со впалыми щеками выступала каждая кость. И если раньше Мирослав выглядел жилистым и выносливым, излучал силу и здоровье, то теперь он был развалиной. Нездоровый желтоватый цвет белков глаз и черные круги под ними, шелушащаяся кожа, ранки вокруг губ, неопрятная черная щетина на лице, потасканный камуфлированный китель, брюки с пятнами и заплатками – совсем не похоже на того бравого мòлодца, которого я помню.

– Ну ни фига себе! – подъехав ко мне и подняв голову, так как я высился высоко над ним, воскликнул он по-русски. – Так я и знал, что ты вымахаешь на добрых два метра. Но не думал, что отрастишь такие широкие плечи. Так и таскаешь каждый день железо, братишка?

Голос у него был хрипловатый, прокуренный, и все же его звуки невольно заставили меня улыбнуться.

– Привет, Миро, – молвил я, присаживаясь на корточки рядом с коляской и протягивая руку.

Пожатие у бывшего офицера батальона спецназа «Рысь» Сил Самообороны Олтеницы, вопреки его плачевному виду, осталось все еще достаточно крепким. Я слышал, у инвалидов, передвигающихся на коляске, часто остаются сильные руки. Обняв его, я ощутил острый запах табака, дешевого алкоголя и несвежего белья.