Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава 4

Сам не знаю, как я умудрился сдать экзамены и защитить бакалаврский диплом в этот период. Уж точно не благодаря сочувственным поблажкам – ведь о моем горе не знал никто из однокашников и преподавателей. Я не мог рассказать правду о судьбе Владимира и Катерины Войцеховских, спрятанную под грифом «Совершенно секретно», не мог даже открыто носить траур по своим родителям, не говоря уже о том, чтобы назвать настоящих виновников их гибели.

В полицейской академии не принято было углубляться в личную жизнь сокурсников. Мало кто из курсантов ФСОРД-407, моей новой группы, знал хоть что-нибудь о моей биографии до прибытия на Пятый континент, за исключением того немногого, что стало известно общественности из-за скандала в 82-ом, да и том не все слышали, а многие забыли. По вполне понятным причинам я не распространялся лишний раз о своем прошлом, которое было не лучшей рекомендацией для работы в правоохранительном органе Содружества. Ни с кем из новых одногруппников я не сблизился так, как с некоторыми старыми корешами с ФЗОПАТ, поэтому лишь немногие из них замечали мое мрачное настроение в период экзаменов, и этих немногих вполне удовлетворял краткий ответ «Ничего серьезного».

Лето 83-го стало самым безрадостным периодом в моей жизни, опередив даже годы заточения в интернате. Даже тень улыбки не пробежала на моем лице, когда было объявлено, что я блестяще сдал экзамены и окончил предпоследний курс академии. Ведь на этом свете не осталось больше людей, любящий взгляд которых мог бы стать мне лучшей наградой за эти успехи.

Весь мир виделся мне в мрачных тонах. Так, я осознал, что у меня не было настоящего дома. Ведь дом – это нечто большее, чем четыре стены, в которых ты спишь. Это место, где живут люди, которых ты любишь, и куда ты стремишься вернуться. Наша комнатушка в Студенческом городке так и не стала для меня этим местом. Четыре года я старательно не замечал этого, окунувшись в монотонную рутину нашего с Джен существования. Но страшные слова, услышанные 28-го мая, разбудили меня, словно раскат грома прямо над головой посреди ночи, и открыли глаза на всю ущербность и пустоту того мирка, в котором я пытался жить, убеждая себя, что так и должно быть. После перенесенной встряски я не способен был заставить себя вновь погрузиться в приторно-сладкий синтетический сон.

Грядущая стажировка в полиции была едва ли не последней шлюпкой, на которой я мог спастись от разрушительных размышлений и глубокой депрессии. Воспользовавшись этим шансом, я с головой окунулся в адские будни 122-го полицейского участка Восточного округа Сиднея, погрязнув в самых низах разнообразнейших человеческих грехов и пороков, сокрытых под благовидной внешней мишурой цивилизованного общества в «зеленой зоне» крупнейшего города на Земле.

Меня «прикрепили» к сержантам-детективам Паттерсону и Филипсу, которые расследовали в основном, насильственные преступления. Подавляющее большинство этих преступлений совершалось на бытовой почве, в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, или под воздействием различных психических расстройств, которые весьма часто встречались в условиях жизни в Гигаполисе. Расследование этих преступлений, чаще всего, не требовало навыков Шерлока Холмса – мотивы лежали на поверхности, а подозреваемые редко отрицали свою вину.

И все же нет ничего более демотивирующего, чем картины, которые каждый день приходится видеть следователям: заплаканные, мечущиеся в истерике или погруженные в себя люди; захламленные квартиры, в которых давно никто не следил за чистотой; пятна крови на полу и на стенах; пустые бутылки, шприцы для инъекций, ампулы, упаковки с таблетками. Одни и те же картины повторялись каждый день с убийственным постоянством.

Наверное, именно поэтому детективы, оба за сорок, были суровыми и циничными людьми, которые способны были спокойно сесть обедать, выйдя из помещения, где проводилось вскрытие. Паттерсон носил бороду, много курил и любил крепкое словцо. Филипс каждое утро гладко брился, предпочитал жевательные резинки и исповедовал дзен-буддизм. Однако их лица все равно несли печать неуловимого сходства, которое придала им их сволочная работа.

Я исполнял все их поручения с маниакальной старательностью, которая стала причиной мрачных шуточек со стороны старых ищеек, полагающих, что причиной моего рвения является честолюбие и непомерные амбиции. Вторым поводом для шуток стало мое атлетическое сложение, из-за которого я резко выделялся среди следственных работников, и олимпийское прошлое, о котором детективы, сами не интересующиеся спортом, узнали из моего досье. Шутки начались после того, как один из патрульных со 122-го участка, встретив меня в коридоре и узнав во мне олимпийского чемпиона, попросил дать ему автограф. К шуткам я относился спокойно.

Чаще всего детективы были поглощены своей работой и относились ко мне практически та же, как к предметам мебели или бытовым дронам. Когда им все же приходилось сосредотачивать на мне свое внимание, Паттерсон саркастично именовал меня «нашим будущим комиссаром», а Филипс – «чемпионом» или «олимпийцем». Я был уверен, что оба запомнили мое имя и фамилию, впервые их услышав (прекрасная память была профессиональной чертой детективов), но они почти никогда не произносили их, полагая, видимо, слишком сложными.

Работа здесь не имела ничего общего с тем, что можно увидеть в кино. Она состояла, в основном, из тягучей бумажной волокиты, которая, хоть и велась в электронной форме, способна была свести с ума своим непостижимым объемом и отсутствием очевидного смысла. Канцелярское рабство разбавлялось редкими выездами на следственные действия, на которые меня звали словами «Пошли проветримся». Филипс возил меня на все выезды подряд, а Паттерсон норовил затащить лишь в самые пакостные места, где можно лицезреть по-настоящему отвратительные картины – он называл это «дать понюхать дерьма» и полагал это неотъемлемой частью воспитания будущего детектива.

Возвращаясь домой затемно, измотанный до предела, я раздевался, едва заставлял себя выполнять двадцатиминутный комплекс упражнений, принимал душ и валился спать, как убитый, чтобы проснуться в пять утра, успеть на тренировку и без пятнадцати девять уже быть на рабочем месте, где я должен был сварить и подать Паттерсону его ристретто (Филипс обычно был на работе с восьми и предпочитал простую воду). Это продолжалось шесть дней в неделю, и неоценимым плюсом такого графика была абсолютное отсутствие времени для хандры.

Свой единственный выходной я, как правило, проводил в одиночестве, ведь как раз по воскресеньям Джен дежурила в больнице. Само собой, я понятия не имел, чем она живет. Иногда мы не общались несколько дней подряд, если не считать редких мультимедийных сообщений довольно тривиального содержания.

– Тебе бы больше подошло быть патрульным, – сказала мне Джен одним воскресным утром, когда я успел застать ее перед выходом из дому. – Они носят приличную униформу, пользуются уважением у людей и у них нормированный рабочий день. Зачем тебе нужна эта ужасная работа?

– Ты ведь хотела, чтобы я перевелся на ФСОРД, – буркнул я, отжимаясь от пола на кулаках, пока она одевается.

– Это ты хотел. И речь тогда шла не о том, чтобы работать сутками в таком ужасном месте.

– А чем, по-твоему, должны заниматься копы? Поливать цветы на городских клумбах?

– Так или иначе, ты не обязан сидеть в этом участке сутками. Твоя рабочая неделя – сорок часов.

– А у тебя разве не так? Но ты же не вылезаешь из своей больницы.

– От нас зависит здоровье людей, а иногда и жизнь, – возразила Джен, мастерски нанося на лицо свой аккуратный макияж. – Приходится отступаться от своих интересов.

– Тебе может быть сложно в это поверить, но мы там тоже заняты кое-чем важным.

– Я набираюсь опыта, который позволит мне в будущем стать квалифицированным и хорошо оплачиваемым специалистом, – привела еще один аргумент девушка.

– Я тоже, – отжавшись пятидесятый раз, выдохнул я.

– Димитрис, – устало закатила глаза Джен. – Я надеюсь, ты не собираешься всерьез работать всю жизнь в этом своем 122-ом участке? Есть ведь детективы, которые расследуют экономические преступления, расследуют коррупционные скандалы и финансовые махинации, борются с киберпреступностью. Есть патрульные и участковые, которые работают в приличных районах, в конце концов. Не все полицейские занимаются тем, чем твои Паттерсон и Филипс. Разве это то будущее, к которому ты стремишься?

– Да ни к чему я не стремлюсь, – раздраженно ответил я, продолжая упражнение. – Ни к чему.

– Может, хватит уже себя жалеть? – не выдержав, выпалила девушка. – Ты делаешь себе только хуже. Посмотри за окно. На дворе 8-ое августа, 83-ий год! Тебе пора двигаться дальше.

– Дальше? И что там дальше?

Выполнив отжимание в сотый раз, я поднялся на ноги, растянул мышцы, и обратил изучающий взгляд на девушку. Дженет Мэтьюз, как всегда, выглядела красиво и опрятно – серьезная, изысканная и аккуратненькая в своей новенькой блузке, в которой она надменно прохаживалась по квартире, собираясь на дежурство в свой Институт хирургии глаза. Ее можно прямо сейчас фотографировать и разместить на плакате, призывающем молодежь избрать правильный путь в жизни. Понимает ли она хоть немного, что я сейчас переживаю, какие мысли наполняют меня?

«Нет», – грустно признался я себе. Человеку, с которым я прожил четыре года в одной квартире, не так уж много известно о моем внутреннем мире. Весть об убийстве моих родителей не способна была заставить Джен выбиться из ритма своей целеустремленной, прагматичной, распланированной по часам жизни. В первые дни и даже недели после страшной новости она действительно проявляла ко мне особое внимание и сочувствие. Но когда миновали месяцы, а депрессия никак не проходила, сочувствие постепенно сменилось недоумением. Вот теперь наступила очередь раздражения.

А может, я сужу о ней неверно? Может быть, она искренне беспокоится за меня и хочет помочь, но я просто не пускаю ее себе в душу, боясь проявить слабость? В конце концов, если уж она не является близким мне человеком – то у меня нет близких людей вообще.

– Дженни, не хочешь остаться сегодня со мной? – неожиданно я.

– Что?

– Нет, серьезно, останься дома сегодня. Или давай сходим куда-то. Я не хочу снова торчать здесь в одиночестве.

– Димитрис, ты же знаешь, я на практике! Ровно через полчаса доктор ждет меня, – девушка с показным недовольством посмотрела на время. – У него сегодня две операции.

– Ты никак не можешь отпроситься на денек? Прошу тебя, – подойдя к ней, я нежно взял ее за руку и прижался к ней щекой.

– Эй, ты бы хоть душ принял, – запротестовала она, отстраняясь.

В глазах девушки в этот миг мелькнула некоторая растерянность. Выражение ее лица говорило, что я вел себя не так, как она привыкла за четыре года нашей с ней совместной жизни.

– Димитрис, ты что? – растерянно спросила она, мягко высвободив руку. – Ты же знаешь, я не могу. Прости, я должна идти. А ты мог бы пойти встретиться с кем-то из ребят – тогда не придется сидеть целый день в одиночестве, и ты придешь в норму.

– Может, ты и права, Дженни. Но со мной творится неладное. Мне постоянно снятся кошмары, я просыпаюсь ночью весь в холодном поту, – признался я тихо. – Я потому и начал спать на диване, что боялся потревожить или испугать тебя. Послушай, мне действительно надо остаться с тобой сегодня, поговорить… ведь у меня никого кроме тебя больше нет.

Мой искренний порыв оказался неожиданным для Джен. Несмотря на жизнь вместе и совместный быт, в последнее время между нами установилось нечто вроде дистанции, и в этот момент девушка, мысли которой были полны других проблем, не была готова к широкому шагу навстречу, чтобы сократить ее.

– Димитрис, тебе нужно обратиться к психологу. Я неправа, что раньше не настояла на этом. Иногда мы просто не можем справиться со своими проблемами сами. Это нормально, – произнесла она голосом, полным вежливой врачебной обеспокоенности.

– Мне не нужен психотерапевт с его шаблонными советами, Джен. Я нуждаюсь в близком человеке рядом, – устало вздохнув, произнес я. – Мы с тобой столько лет вместе, но так редко говорим по душам. Как тогда, в «Антарктиде» прошлым летом, помнишь?

– Конечно же, я помню, – смутилась она.

Я вдруг вспомнил первый год после моего выпуска из интерната, когда она была безумно в меня влюблена и всячески проявляла ко мне внимание, но весь год я был к ней прохладен и погружен в свои дела.

– Прости меня. Я многое вокруг себя не замечал. Я был никудышным парнем, Дженни. Но я исправлюсь, обещаю. Только не уходи сейчас, ОК? – я снова взяв ее за руку.

– Тебе не за что извиняться, Димитрис. Все хорошо, – Джен сжала мою ладонь и улыбнулась, но ее глаза косились в сторону двери. – Я очень дорожу тобой, и… мы действительно мало времени проводим вместе. Я рада, что ты это сказал. Но сейчас я правда должна бежать. Давай вечером сходим куда-то. Заметано?

– Хорошо, Дженни, – я не стал спорить или выказывать обиды, а лишь улыбнулся и поцеловал ее прохладную руку. – Буду ждать тебя.

Но в этот вечер мы так и не «сходили куда-то» – Дженни задержалась на практике допоздна, присутствуя, как это позже выяснилось, на какой-то незапланированной операции. Связи с ней не было. Я прождал ее допоздна и уснул на диване перед телеэкраном, бормочущим что-то невнятное, а в три часа ночи проснулся с криком от очередного кошмара.

Дженет мирно посапывала на кровати – она любила спать в наушниках, и потому не слышала этого крика, как и всех предыдущих минувшими ночами. В какой-то момент мне захотелось прилечь рядом и обнять ее, чего я не делал уже очень давно, но я так на это и не решился.

Я ушел раньше, чем она проснулась, чувствуя, что момент для нашего с ней откровения упущен и вряд ли повторится раньше следующего воскресенья. Так и случилось: наступил напряженный понедельник, за ним не менее напряженный вторник, и вот уже утро среды.

Я проснулся мрачным и злым. Мне предстояла тренировка, а затем работа, и это было лучше, чем ничего, потому что я чувствовал себя необыкновенно одиноким и потерянным и не желал иметь ни минуты на размышления о своей жизни. Мог ли кто-то представить себе, что за личиной перспективного, полного сил и энергии молодого парня скрывался отстраненный изгой?

Люди, чьи советы и напутствия я воспринимал с такой же верой, как искренние христиане – Божьи заповеди, бесследно исчезли. И когда я уверился в том, что их больше нет, я неожиданно осознал, что едва ли не каждый мой поступок на протяжении всей моей жизни совершался с оглядкой на них. Я стремился к успеху, зная, что они будут гордиться мной. Я старался не поступать опрометчиво, потому что боялся их огорчить. Шагнув на очередную жизненную ступень, я оборачивался, надеясь увидеть, как они одобрительно машут мне рукой. Что делать теперь – я не знаю. Чего в этой жизни хочется мне? Есть ли вообще в этой жизни такие вещи? Чего стоят теперь мои достижения и победы, когда некому оценить их…?

– Эй, олимпиец! – повысив голос, сержант-детектив Филипс вывел меня из печальных раздумий. – Заснул ты там, что ли?!

– Нет, сэр, – встрепенулся я.

– Пошли-ка проветримся. У меня необычный вызов, парень.

Старый волк выглядел слегка обеспокоенным, чего я не замечал за ним ни при одном из всех предыдущих вызовов. Как, впрочем, мне не доводилось и слышать из его уст слова «необычный». В глубине души я полагал, что не существует такого преступления, которое бы могло удивить его.

– Что случилось?

– Увидишь, – по традиции, не стал ничего объяснять Филипс.

Когда мы с ним зашли в скоростной лифт, рассчитанный на шестнадцать человек – один из четырех, расположенных в этом 40-этажном здании, одном из основных форпостов полиции Сиднея в Восточном округе – детектив нажал на кнопку 1-го этажа вместо этажа P3 подземного паркинга, где обычно был припаркован автомобиль Филипса.

– Захватим жилеты, – поймав мой вопросительный взгляд, объяснил Филипс.

На первом этаже, помимо холла и приемной для граждан, располагались оружейная, охраняемая зона хранения спецсредств и комнаты, где офицеры экипировались перед выездом на задания. Патрульные начинали в этих комнатах каждый рабочий день, а вот детективы, специфика работы которых не предусматривала большого риска встретиться с вооруженными преступниками, показывались там редко. За время стажировки мне приходилось надевать бронежилет лишь дважды, да и то лишь потому, что, как ворчал Паттерсон, «начальство маниакально относится к технике безопасности стажеров». Если предстояло надеть пуленепробиваемый жилет – это означало что-то очень серьезное.

Я потратил меньше минуты на то, чтобы натянуть поверх своей обычной тенниски плотный черный жилет из пулестойких эластичных полимерных материалов весом два килограмма, прикрывший мне грудь, живот и область паха. Жилет странно сочетался с джинсами и кроссовками, но детективы не носили полицейской униформы, и их помощников это тоже касалось.

Когда вместо того, чтобы спуститься наконец в подземный паркинг, мы поднялись на лифте на плоскую крышу здания, я понял, что ситуация действительно из ряда вон выходящая. Едва мы вышли на крышу, в лица нам ударил ветер. На ходу я накинул поверх жилета и застегнул свою черную куртку.

Легкий патрульный вертолет OH-180, который полицейские ласково называли «пташкой», стоял на своем месте, даже не заглушив полностью винты. Я уже привык к тому, что у вертолета не было кабины пилотов – «пташка» управлялась ИИ или пилотом, сидящим в наземном пункте управления с помощью системы виртуальной реальности.

«Пташка» длинной два с половиной метра казалась игрушечной рядом с тремя черными конвертопланами «Ворон» CH-100, этими исполинскими черно-белыми стальными птицами, способными взять на борт дюжину штурмовиков в полной боевой экипировке.

Из круглого, похожего на хрустальный шар салона «пташки», практически полностью выполненного из бронированного стекла, нам махнул рукой лейтенант Крамер, в полицейской униформе, летном шлеме, темных очках и со жвачкой меж зубов. Это был хорошо знакомый мне мрачный и суровый сорокалетний мужчина с обветренной кожей и преждевременными морщинами, один из руководителей патрульных 122-го участка, которые обычно появлялись на месте преступлений раньше, чем детективы.

– Не ударься снова башкой, супертяж! – с хриплым смешком пролаял Крамер, не забыв наш с ним предыдущий полет.

Оказавшись на борту, мы сели на откидные кресла и пристегнули ремни безопасности. Крамер закрыл герметичную дверь салона, заглушив шум роторов. Я почувствовал в ушах давление, связанное с набором высоты, и вертолетная площадка на крыше здания полиции Восточного округа начала стремительно удаляться.

Полет по «каменным джунглям» Гигаполиса на крохотном вертолете, лавирующем меж исполинских зданий и разминающемся с другими летательными аппаратами на расстоянии каких-то десятков метров, не был умиротворяющим занятием, и я невольно сжал поручни кресла, напоминая себе, что человек, собиравшийся стать астронавтом, должен спокойнее относиться к таким вещам.

– Как там обстановка?! – спросил детектив у патрульного.

Судя по отсутствующему виду Крамера, он как раз погрузился в сетевой интерфейс, чтобы получить обновление ситуации. Сержант-детектив Филипс оставался одним из немногих представителей старой школы, которые предпочитали информацию, передаваемую из уст в уста, компьютерным данным. Из-за этого Паттерсон часто звал его «динозавром».

Действительно, вряд ли был смысл задавать вопросы коллегам, когда каждый офицер полиции был снабжен нанокоммуникатором и дублирующим его стандартным коммуникатором (сетчаточником, напальчечниками и наушниками), подключенными к сетевому интерфейсу SPD – системе под названием «Орион». Эта система работала с помощью мощных квантовых компьютеров и сложнейшего ИИ, разработанного той самой компанией «Дрим Тек», которая проектировала виртуальные миры. Она выполняла в работе полиции намного более важные функции, чем мозги офицеров и их табельное оружие.

«Орион» создавал единое для всех офицеров полиции города интерактивное информационное пространство, которое обновлялось в режиме реального времени. Офицерам полиции больше не требовалось запрашивать информацию и передавать ее: не считая немногочисленных ограничений, каждый из нас, элементов единой сети, мог знать, видеть и слышать все, что знают, видят и слышат другие. Искусственный интеллект впитывал в себя и распределял информацию в объемах и со скоростью, которые невозможно было вообразить. Благодаря вживленным в тела офицеров нанодатчикам ИИ знал их местоположение и состояние. В режиме реального времени ИИ принимал и в считанные миллисекунды анализировал изображение с сотен тысяч нанокамер, встроенных в элементы экипировки каждого офицера, установленных на дронах, на улицах и в помещениях, а также с камер на спутниках и разведывательных самолетов. Полученные данные он сопоставлял с данными, уже хранящимися в его памяти, поступившими из миллионов других источников. Все это открывало такие возможности, какие сложно было вообразить.

Не успеет вооруженный бандит попасть в объектив одной из камер – как данные о нем уже загружены в сетевой интерфейс, и каждый сотрудник полиции знает, по каким координатам мерзавец находится, чем он вооружен и кто он такой (если компьютер смог распознать лицо с достаточной точностью, чтобы «пробить» его по глобальной базе данных). Этот коллективный разум – наше главное оружие.

Ходили слухи, что «Орион» являлся всего лишь небольшим ответвлением глобальной программы слежения, которая начала действовать в США еще в 40-ых и оказалась в распоряжении правительства Содружества после войны. В прессе ее называли по-разному: «Купол», «Колпак», «Всевидящее око», «Большой Брат». По версии тех, кто верил в существование программы, сверхмощный квантовый компьютер, спрятанный где-то в недрах штаб-квартиры СБС, мгновенно обрабатывал каждый сигнал, проходящий сквозь глобальное информационное поле, идентифицировал источник этого сигнала и сопоставлял со всеобъемлющими базами данных. Кто-то вышел на связь по коммуникатору и сказал несколько слов – система идентифицирует его по голосовым данным. Чьи-то отпечатки пальцев или сетчатка глаза мелькнули на сканере – система сохраняет об этом запись. Чье-то лицо попадает в объектив камеры, пусть даже ведущей съемку с орбитального спутника – система и его мгновенно распознает. Программа работает круглосуточно и никогда не дает сбоев.

Существование этой программы ни разу не было признано официально. Консервативные обыватели считали ее существование выдумкой или досужим вымыслом конспирологов. По крайней мере, им спокойнее было так думать. Однако Роберт Ленц мягко ушел от ответа, когда я спросил его о ней пару лет назад.

Прожив в Содружестве больше шести лет, я мог поверить, что «Купол» действительно существует. Хорошо помню строки из статьи одного экстравагантного ученого, Михаэля Якубского, прочесть которую давно подзуживал меня Ши Хон.

«Ноосфера никогда не бывала так осязаема, как сейчас. Информация течет по своим каналам подобно крови в жилах. Ее течение стало настолько быстрым, что физические измерения, такие как пространство и время, перестали иметь значение. По крайней мере, в масштабах планеты. Одновременно со скачкообразным совершенствованием коммуникаций был совершен невиданный прорыв и в вычислительных возможностях. Создание квантового компьютера расширило границы этих возможностей во много миллионов раз – теперь обработка информации происходит с гиперскоростью. Соедините триллионы нитей информационных сосудов воедино, поставьте в центре этой паутины квантовый компьютер со специальным программным обеспечением – и вы пересмотрите ваши взгляды о достижимости всеведения…» – писал он.

– Крамер?! – повторил свой вопрос детектив, выведя меня из раздумий.

– Да сам посмотри! – ответил лейтенант, пошевелив пальцами и выведя на середину салона видимый нам всем дисплей.

На дисплее полная 3D-схема всех помещений какого-то большого здания (в сетевой интерфейс были загружены такие схемы на все здания Гигаполиса, и они обновлялись не реже, чем раз в полгода) соседствовала с часто сменяющимся видео с десятков камер. В режиме автоматической работы «Орион» сам переключал изображение, подбирая камеры, вид с которых, по его расчетам, должен быть наиболее полезен для конкретного офицера.

– «Стражи» уже прибыли, – пояснил Крамер, пока детектив, который, как он сам иногда признавался, не дружил с «Орионом», неловкими движениями пальцев вертел трехмерную схему и изменял масштаб изображения. – Теперь там командует их лидер. Сказал ничего не предпринимать, пока ты не прибудешь. Хер его знает, зачем ты ему сдался, старый пес.

– Командир – пакистанец, низенький, сердитый, со шрамом на щеке? – поинтересовался Филипс.

– Откуда мне знать? – пожал плечами патрульный. – Их фамилии засекречены, и они не снимают масок. Сам знаешь.

– Я знаю, кто он, – заверил лейтенанта детектив, дав понять, что теперь ему все ясно, и пояснил: – Мы работали с ним несколько лет, перед тем как его взяли в «Стражи». Однажды я помог ему в похожей ситуации. Видимо, он это запомнил.

– Малыш, ты хоть знаешь, что эта старая ищейка – известный переговорщик? – спросил у меня Крамер, кивнув на детектива. – У него второй диплом по психологии. Если бы ему давали медаль за каждого засранца, которого он заставил сдаться, предотвратив пальбу, позолота облепила бы всю его тощую волосатую грудь.

– Я слышал об этом, – кивнул я, с уважением посмотрев на Филипса, прикрывшего глаза в сеансе медитации, которую он практиковал в минуты волнения. – Только я, честно говоря, не могу понять, что происходит. Я вижу, что в Северном округе объявлена ситуация 9-14, но я, честно говоря…

– Ах, он не сказал тебе? – удивился лейтенант, укоризненно глянув на медитирующего детектива. – Нелегалы оказали вооруженное сопротивление во время проверки. Офицер полиции убит. Еще один захвачен в заложники. «Стражи» прибыли, чтобы провести штурм, но риск для жизни заложника слишком велик, и командир решил вызвать переговорщика.

– Вот дерьмо, – выдохнул я.

В подобные ситуации мне попадать еще не приходилось и, я надеялся, вряд ли придется, ведь я перешел на ФСОРД именно для того, чтобы избежать подобной хрени.

– Да, опасное дельце. Ума не приложу, зачем Филипс потащил с собой стажера.

– Ему нужно учиться, – не открывая глаз, пробормотал детектив. – В том числе и такому.

– Ах, понятно. Это то, что Паттерсон называет «дать понюхать дерьма», – махнул рукой Крамер. – Что ж, крепись, малый. Сегодняшний день может оказаться долгим.

«Пташка» доставила нас на другой конец города меньше чем за пять минут и приземлилась на плоской крыше одного из пяти свежевыкрашенных красно-белых 60-этажных корпусов жилого комплекса, выстроенного корпорацией «Нагано констракшнз» около десяти лет назад. Вращающийся ротор принес рябь на поверхность голубой воды в бассейне, окруженном шезлонгами, зонтиками и столиками перед барной стойкой, за которой выстроились целые батареи бутылок с алкоголем. Не знаю, насколько популярной среди жителей кондоминиума обычно была эта рекреация на крыше, но сейчас здесь не было никого, кроме сотрудников полиции.

Пока «пташка» приземлялась, я насчитал на крыше не менее девяти человек. Четверо из них были одеты в полицейскую униформу патрульных, еще двое – в гражданскую одежду (по-видимому, детективы). Трое из патрульных расхаживали по крыше, бдительно глядя на окна окружающих зданий, еще один – курил и переговаривался о чем-то с детективами у барной стойки. Остальные трое были подтянутыми мужчинами в тяжелой бронированной защите поверх облегающих черных комбинезонов с белым гербом Анклава на груди и надписью SWAT на спине. Их лица были скрыты полумасками, головы прикрыты шлемами с темным забралом на глазах, лица скрыты полумасками, пальцы в полуперчатках уверенно сжимали полуперчатками рукояти автоматов М-1 с коллиматорами и глушителями. Штурмовики стояли неподвижно – двое у входа в лифтовую надстройку, еще один у энергетической подстанции.

Из динамиков на одном из полицейских дронов, парящих над крышей, разносился многократно усиленный холодный компьютеризированный голос. Такой же голос должен был принудительно звучать в наушниках у каждого гражданина в радиусе нескольких сот метров, независимо от настроек их коммуникаторов.

«ВНИМАНИЕ! В ЭТОМ РАЙОНЕ ПРОВОДИТСЯ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ОПЕРАЦИЯ! ДО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ГРАЖДАНАМ ЗАПРЕЩЕН ПРОХОД В СЛЕДУЮЩИЕ ЗОНЫ В КОРПУСЕ «D»: КРЫША, ЭТАЖИ 56, 57 и 58, ЛЕСТНИЦА ВЫШЕ ЭТАЖА 54. НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЕМ ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ПОПЫТОК ПРОНИКНОВЕНИЯ В ЗАКРЫТЫЕ ЗОНЫ. ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ СВЯЗАНО С ПОВЫШЕННОЙ ОПАСНОСТЬЮ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ СИДНЕЯ ПРОСИТ ПРОЩЕНИЯ ЗА ПРИЧИНЕННЫЕ НЕУДОБСТВА!»

– Это вы Филипс? – едва мы ступили на крышу, двое детективов и патрульный с сигаретой, на плечах которого я теперь заметил погоны капитана, направились к нам от барной стойки.

Человек с погонами капитана выглядел не слишком счастливым из-за нашего прибытия.

– Я – капитан Лоренцо. Это мой участок, – объяснил он.

Всем своим видом этот Лоренцо демонстрировал, что он никогда не признает, что чужаки способны решить проблему на его территории лучше, чем это сделал бы он сам. И если с прибытием летучего отряда «Стражей», которые находились, в определенной степени, выше профессионального соперничества, он еще мог смириться, то вызов детектива из другого округа в качестве переговорщика выглядел так, будто профессионализм его собственных людей ставился под сомнение. Никто не любил, когда люди с других участков совались в их дела.

Жесткая конкуренция и даже открытая неприязнь между людьми внутри единой организации, выполняющей, казалось бы, общую цель, была одной из тех сторон работы в полиции Сиднея, которые поначалу вызывали у меня недоумение. Таковы были полицейские традиции с давних времен, и никакие тренинги, политики и кодексы корпоративной этики не способны были изменить это.

– Очень приятно, капитан. Это не ваш парень, случайно угодил в переплет? – поинтересовался Филипс у капитана.

– Да нет же! – возмущенный таким предположением о его подчиненных, пренебрежительно покачал головой Лоренцо, как бы говоря: «Мои ребята – не такие идиоты!» – Данные обо всем этом есть в «Орионе». Вы что, не успели ознакомиться с ситуацией в пути?

– Я стараюсь не полагаться слишком сильно на компьютеры, – обезоруживающе улыбнулся Филипс и пояснил в ответ на изумленные взгляды коллег: – Можете считать это моей особенностью.