Текст книги "Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Если бы это было правдой, папа никогда бы больше не стал иметь дела с шантажистом.

– А это еще не конец, Дима. Ленц все-таки нашел Володино слабое место. Он всегда находит, – грустно произнесла Клаудия. – Переломным моментом стала болезнь твоей матери. Она мучилась и сгорала у него на глазах, а Володя был совершенно бессилен. Без вмешательства Ленца с его влиянием в Содружестве никто не способен был спасти Катерину. А Ленц выдвинул свои условия. Так он заставил Володю работать на себя. Вот какой была их «теплая дружба». Вот какой он человек.

Я не знал, что ответить. Я всегда догадывался, что мамина операция обошлась папе дорогой ценой. Могло ли быть так, что в обмен на ее лечение он согласился отступиться от своих идеалов? Да. Любовь к близким всегда пересилит убеждения. Могло ли быть так, что Ленц предложил такую сделку? Может, и так. Профессиональный разведчик не может быть альтруистом. Кем был для Роберта мой отец тогда, в 73-м? Всего лишь одним из людей, от которого требовалось получить информацию. Это не слишком приятно, но мир взрослых людей устроен именно так.

– Но это еще не все, Дима, – не видя на моем лице убеждения, продолжила Клаудия, снизив тон и переходя к главному. – Я знаю, что именно он виновен в его смерти. Я всегда знала это, хоть и пыталась убедить себя, что это не так.

Это уже слишком походило на конспирологический бред.

– Какое отношение может иметь Роберт к казни заключенного в югославской тюрьме?

– Такие, как Ленц, не убивают своими руками, и даже не нанимают убийц. Они разменивают людей, как монеты. Такой монетой стал для него и Володя, – объяснила Клаудия с мрачной ненавистью в голосе. – Перед тем как отправиться с тайной дипломатической делегацией в Бендеры, он передал информацию о ней Ленцу. Он полагал, что Содружество, несмотря на охлаждение отношений с Альянсом, заинтересовано в стабилизации ситуации в Европе, и Ленц поддерживал такое убеждение. Но в Канберре смотрели на ситуацию иначе. Они не хотели, чтобы в ЮНР пришли к власти умеренные силы, а ЦЕА оброс новыми территориями и еще сильнее укрепился. Куда выгоднее им виделась разрушительная война, в которой обе стороны ослабнут, Европа будет повергнута в хаос и ее жители сами захотят под крыло могущественного заокеанского покровителя. И люди из СБС устроили утечку. Сделали так, чтобы делегацию арестовали, путч провалился, а верх одержали радикалы из окружения Ильина. Сделали так, чтобы началась война.

– Ты не можешь знать этого!

– Я знаю, – решительно произнесла она. – Я хорошо знаю, что он за человек, что они за люди. Это проклятое Содружество! Империя, восставшая из пепла войны, которую сама же и начала! Государство обманутой мечты, где тирания спецслужб, чудовищная социальная несправедливость и ненасытная жадность корпораций неумело скрыты за потрепанными либерально-демократическими декорациями! Господи, неужели мне стоит рассказывать это человеку, прошедшему «Вознесение»?

– Что же ты работала на них пятнадцать лет?

– А ты, Димитрис? – не осталась она в долгу, устремив на меня не испытывающий взгляд. – Разве не ты сегодня утром лупил перепуганных людей дубинками, травил голодных детей газом? Ты не вспоминал своих родителей, когда делал это?

– Эти «перепуганные люди» и «голодные дети» взрывали бомбы, стреляли в нас! – с возмущением, но, может быть, и со стыдом начал защищаться я.

– А что еще ты прикажешь им делать? Ты видел, как они живут? – вопросительно подняв подбородок, Клаудия с ироничной улыбкой постучала по картонной перегородке.

– За что тебя выдворили из Турина? – мрачно спросил я.

– А что, ты хочешь арестовать меня? – грустно усмехнулась итальянка.

– Не говори ерунды. Но я должен это знать.

– Война и Володина судьба мне на многое открыла глаза. Я порвала связи с Ленцом. Пыталась уйти в себя, спрятаться, найти гармонию в своем внутреннем мире. Но чувство вины не отпускало меня. Требовало искупления. И я, в конце концов, нашла в себе силы выползти на свет. Пока Содружество, взяв власть в Турине на волне спровоцированного им же разочарования Альянсом, закручивало там гайки, я пыталась заниматься правозащитной деятельностью. Я не делала ничего незаконного, лишь говорила правду. Хотела открыть людям глаза. Но в результате мне пришлось бежать.

Я сидел ошарашенный, переваривая услышанное. Я разрывался между желанием раздраженно уйти, назвав Клаудию лгуньей и проблесками сомнений, которые появились в моей памяти и начали раскручиваться как некий огромный маховик. Все, что она говорила, было слишком складно. Все это, до последнего слова, могло быть ужасной правдой – с такой же вероятностью, как это могло быть ложью и дезой, или плодом больного воображения, либо комбинацией истины и вымысла в определенных долях.

Я посмотрел на Клаудию Ризителли, подавленно опустившую голову. Ее прежний образ растворился, словно бы его никогда и не было. Не было больше веселой преподавательницы английского, как не было и немного грустной, но умиротворенной молодой женщины, увлекшейся буддизмом. Передо мной был сейчас совершенно другой человек, которого я никогда не знал, с грузом тайн, обид и вины за плечами. Любовница моего отца. Раскаявшаяся шпионка Содружества, ставшая его противницей. Что я вообще о ней знаю? Должен ли я верить ей?

– Ты не веришь мне, да? – печально спросила она. – Этого стоило ожидать.

– Я не знаю, чему верить. Даже если то, о чем ты говоришь – правда, мне вряд ли стоит тебя благодарить за ту роль, которую ты сыграла в жизни моих родителей.

– Я не надеюсь, что ты простишь меня, – она расстроенно опустила голову. – Я лишь хочу помочь тебе не быть игрушкой в их руках, как ею всегда была я. Я не стала бы говорить тебе всего этого, если бы не была уверена, что они готовят для тебя какую-то ужасную участь…

– Папа, наверное, хотел для меня этой участи. Иначе почему он жаждал отправить меня сюда, несмотря на то, что спецслужбы, по твоим словам, шантажировали его?

– Он, наверное, полагал, что для тебя будет лучше жить здесь, несмотря ни на что, – она пожала плечами. – Люди готовы многим пожертвовать ради своих убеждений, но не готовы, чтобы чем-то жертвовали их дети.

– Что, по-твоему, я должен теперь сделать?

– Я не знаю, – она опустила глаза. – Это твой выбор. Я лишь хотела, чтобы ты знал правду.

– Хотела отомстить Ленцу? – проницательно взглянув на нее взглядом, которому научился у сержанта-детектива Филипса, поинтересовался я. – За то, что он бросил тебя здесь после пятнадцати лет верной службы?

– Вовсе нет! – в голосе Клаудии появилось раздражение, какое часто бывает у людей, отрицающих неприятную для себя правду. – Я сделала это ради Володи! Ради тебя, Дима!

– Папы больше нет. А на меня, с тех пор, как я ступил на этот чертов континент, давит уже столько этой проклятой «правды», что она вот-вот размозжит меня своей тяжестью, – покачал головой я.

Некоторое время мы помолчали.

– Знаешь, о чем я думаю? – продолжил я. – Мама с папой просто хотели, чтобы я был счастлив. Как и все родители. И в то же время они учили меня жить по совести. Тянуться к правде, к справедливости. В реальной жизни эти вещи оказались несовместимы.

Сказав это, я встал с кровати.

– Ты уходишь?

– Ты сказал все, что хотела. И я услышал тебя.

– Что ты собираешься делать?! – слегка дрожащим голосом спросила Клаудия, будто ужаснувшись возможных последствий той правды, которую она открыла, не думая о последствиях.

– Еще не знаю.

– Я проведу тебя назад. Ты не найдешь дорогу, – засуетилась она.

– Найду. Мне надо подумать, – сумрачно ответил я.

– Мне так хотелось бы… – она замялась, неловко посмотрев на меня исподлобья. – … чтобы ты не держал на меня зла, Димитрис. Ты очень дорог мне. Я всегда желала тебе лишь самого лучшего.

Я задумчиво посмотрел на нее, но так и не нашелся с ответом и взялся за ручку двери.

– Ты… позвонишь мне? Когда-нибудь? – робко переспросила она вдогонку.

Мне стало жалко в этот момент эту одинокую женщину, мучимую виной и грузом прошлого. На языке уже вертелся ответ «Да». Пусть даже это будет ложь, но ей станет легче.

Но я так ничего и не ответил.

***

Мне действительно было что обдумать. Я думал все время, пока добирался по темным дебрям «желтой зоны» обратно до станции электрички; пока ехал в переполненном вагоне до остановки рядом с мусороперерабатывающим заводом (в этот поздний час здесь зашел я один); пока ковылял пол задворкам промышленной зоны до калитки, через которую не сменившийся еще офицер ПОП молча пропустил меня; пока шел по чистеньким улицам к станции метро; пока ехал в поезде вместе с усталыми сиднейцами; пока шел к своей, пока еще, квартире, с которой мне как раз этим вечером предстояло съехать, по вечернему Студенческому городу, глядя на молодежь, бегающую трусцой и играющую в настольный теннис.

Зайдя в квартиру, я сразу почувствовал в ней чье-то присутствие. Нельзя сказать, что я сильно удивился. Было у меня предчувствие, что бригадный генерал Роберт Ленц не станет ждать, пока я соизволю выйти с ним на связь.

Не став включать в квартире свет (достаточно было вечерних городских огней, проникающих через панорамное окно), я спросил у силуэта, уютно умостившегося на диване:

– Злоупотребляешь служебным положением, Роберт? Дверь, вообще-то, запирают для того, чтобы никто не заходил.

– Жаль, что ты не захотел поговорить со мной, перед тем как отправиться туда, – донесся из полумрака тяжкий вздох. – Столько лет прошло, а я так и не смог снискать твое доверие.

– Я должен был услышать то, что Клаудия хотела мне сказать.

– Ты услышал. Что думаешь?

– Думаю, в этом много правды.

Я подошел к кулеру на кухонном столе и налил себе стакан прохладной воды.

– Это старый трюк – рассказать много правды, разбавив ее парой капель ядовитой лжи, чтобы та в ней незаметно растворилась, – хмыкнул Роберт.

«Уж ты-то знаешь толк в таких трюках», – подумал я.

– Зачем ей это?

– Она мстит мне, Дима. Это наши с ней…м-м-м… рабочие дела.

– Ты никогда не рассказывал о ваших с ней «рабочих делах».

– Не должен был. Я никогда не раскрываю имен своих агентов. Это правило – залог их безопасности.

– Бросать своих «агентов» после того, как нужда в них отпадает – это тоже одно из правил?

– Она не рассказывала тебе, как связалась с итальянскими экстремистами? – фыркнул Ленц. – Ей светил до-о-олгий тюремный срок. Я спас ее от тюрьмы и позволил залечь на дно. Не люблю, когда мои люди попадают за решетку. Даже бывшие. Но я напрасно ждал благодарности за свое великодушие. Маленькая наивная девочка, которую я подобрал на улице и излечил от чахотки, давно превратилась в мстительную прожженную стерву, и решила ударить меня по больному месту.

Я прошел к дивану, сел напротив Роберта и испытывающе посмотрел на его лицо. Нет, это бесполезно. Начинающий полицейский никогда не прочитает ничего на лице игрока в покер, каковым был опытный профессиональный разведчик. Так же малы были шансы подловить его на явной лжи. Я мог лишь верить, или нет. Паскудная ситуация.

– Клаудия любила моего отца, – молвил я. – Это заметно.

– Что ж, может быть, – пожал плечами Роберт. – Я не знаток женских сердец. Я невысокого мнения о ее нравственности, но не исключаю, что она могла искренне полюбить Володю. Он из тех людей, в которых влюбляются, даже того не желая.

– Ты свел ее с папой и сделал так, чтобы он изменил маме?

– Димитрис, – Роберт тяжело вздохнул. – Послушай, что ты говоришь. Вопрос пятилетнего ребенка. «Свел с папой, изменил маме». Ты ведь знал своего отца. Неужели ты думаешь, что кто-то способен был заставить его изменить Кате? Как ты это себе представляешь?

– Но ты подсунул ее ему, – чувствуя себя и впрямь глуповато, заявил я.

– «Подсунул», – звучит некрасиво. Сводничеством я никогда не промышлял. Она была моим агентом, и я поручил ей собрать больше информации и Володе. Такова моя работа. Она решила сделать больше, чем я ее просил. А он совершил ошибку, какую иногда совершают многие мужчины. Поддался порыву страсти. Это не тот факт, который хочется знать о своем отце. Я никогда не рассказал бы тебе этого. Но Клаудия решила вытащить старые семейные дела на свет Божий. А что еще делать старой деве, оставшейся не у дел и без пенсии? Она ведь отвыкла работать в прачечной, или где она там раньше работала…

– Тебе ведь это было выгодно. Это давало возможность шантажировать отца. А когда он отказался делать то, что ты требовал – ты рассказал матери о нем и Клаудии.

– Так вот что она тебе наплела? – Роберт искренне захохотал. – Типичная женская логика. Какой-то мексиканский сериал. Димитрис, когда мужья изменяют своим женам – это чаще всего открывается, рано или поздно, по тысяче признаков. Ты можешь прочесть об этом на любом мужском или женском форуме, или узнать от любого семейного психолога. Если относить все раскрытые супружеские измены на счет происков спецслужб – то получится, что все наши люди круглыми сутками только тем и занимаются, что копаются в чьем-то грязном белье.

– А что насчет маминой болезни?

– А об этом что она тебе наговорила?! – Роберт нахмурился, и на его лице впервые отразились эмоции, а именно: гнев. – Что я ее отравил?! У этой чокнутой, похоже, совсем отказали тормоза!

– Она сказала, что это ты организовал ее лечение. В обмен на услугу с папиной стороны.

На лице Роберта отразилось облегчение. Он откинулся на спинку дивана и неохотно кивнул:

– Это так.

– Ты никогда не говорил мне об этом.

– Не считал нужным. Зачем мне было это говорить? Чтобы подчеркнуть, как ты мне обязан? Я предпочитаю добиваться расположения другими способами.

– Но сейчас ты этого не отрицаешь?

– Нет, ты ведь теперь знаешь правду. Я употребил все свое влияние, чтобы устроить Кате эту операцию. Организовать операцию стоимостью шестьсот тысяч фунтов вне всякой очереди – это немного сложнее, чем щелкнуть пальцами, для обычного подполковника. И ты очень ошибаешься, если думаешь, что я проделывал такое для каждого человека, поставлявшего мне информацию. Но для Кати я это сделал.

– В обмен на папино обещание продолжить с тобой сотрудничество.

– Да, – не стал спорить он. – Ничто, впрочем, не мешало твоему отцу отказаться после того, как лечение было завершено. Но он был человеком чести.

– Ты заставлял папу работать против Альянса, в который он верил всей душой!

– Это моя служба, Димитрис. Я защищаю Содружество от опасностей и врагов. И Альянс был одной из них. История показала, чем был этот Альянс – всего лишь проектом кучки жадных политических конъюнктурщиков. Ты же сам это знаешь! Володя попался в их сети. Мне жаль, что он не разделял мои взгляды на них искренне, а сотрудничал со мной лишь в обмен на мои услуги. Что дальше? Ты винишь меня в том, что я делал свою работу? Или в том, что спас Катю от смерти?

– Я не знаю, чему верить, Роберт, – покачал головой я.

– Верь поступкам, Дима, – посоветовал генерал, гордо откинувшись на спинку кресла. – Я не собираюсь оправдываться после того, как я опекал тебя все эти годы. Я сделал достаточно, чтобы заслужить доверие. А где была в это время она? Ностальгировала и пялилась на свой пупок?

– Она ездила в Бендеры, пыталась вызволить моего отца.

– Это я послал ее туда. Выделил ей ресурсы, обеспечил прикрытие. А она ничего особенного не смогла добиться.

Я с сомнением покачал головой. Главное обвинение еще не было брошено. Но есть ли смысл его озвучивать? Роберт поклянется, что не имеет никакого отношения к задержанию делегации Альянса в Бендерах, и мне останется лишь поверить ему, либо не поверить. Даже сама Клаудия не имела никаких доказательств – это была лишь ее догадка, подкрепленная якобы наличием мотива. Но обвинение не строится на одном лишь наличии мотива, я отлично знал это из теории криминалистики.

Вокруг столько информации, столько фактов, и все равно объективная реальность отступает перед верой. Верю ли я Клаудии, верю ли я Роберту? Верю ли я в Альянс, верю ли я в Содружество?.. Дерьмовый способ принимать важные решения.

– Сумасшедшая у тебя выдалась неделька, Дима, – произнес Роберт, грустно усмехнувшись. – Убийство иммигранта на твоих глазах. Первая в жизни пьянка и похмелье. Ссора с Дженет. Потом этот бардак на Пустыре. Не самое лучшее время выбрала Клаудия, чтобы ворошить прошлое и вытаскивать скелеты из шкафов.

– Беда не приходит одна, – вздохнул я, припомнив все, перечисленное только что Робертом. – Если бы я верил в судьбу, то решил бы, что она толкает меня к какому-то решению.

– Надеюсь, у тебя хватит мудрости сделать правильное решение.

– Когда-то они давались мне легко. Решения, – припомнил я. – Но за время знакомства с тобой я практически разучился отличать хорошее от плохого.

– Это взросление. Только дураки все решают легко и без раздумий.

Видя, что я впал в задумчивость, крутя меж пальцев стакан, Роберт заговорил о другом:

– Если ты думаешь о той каше, которую заварил Свифт – это безумие. Я никогда не поддерживал его баранью политику взаимодействия с «желтыми зонами». За что он боролся, на то и напоролся. На совести заигравшегося упрямого дурака – сотни смертей, которых можно было избежать. Хуже того – он превратил самый благополучный город на планете в театр боевых действий.

– В этом я с тобой, пожалуй, соглашусь.

– Но было бы ошибкой отождествлять мэра Сиднея и все Содружество наций. Его не поддержит ни Парламент, ни Протектор. Его раскритикуют, режим ЧП отменят, назначат перевыборы. После этого наступит «оттепель», политика резко изменится, в «желтые зоны» начнут вливать деньги, интегрировать иммигрантов в общество. Вот увидишь. Наше государство не идеально. Оно достаточно авторитарно, не спорю. Но какова альтернатива? Анархия. Это не пустые слова. Она царит на большей части Земного шара. Все в ужасе бегут от нее сюда – и тут начинают жаловаться на «закручивание гаек».

Я задумчиво кивнул. Это тоже была одна из сторон правды в той многогранной призме, которую представлял собой наш мир.

– Знаешь, что, Дима? – Роберт задумчиво оглядел квартиру. – Раз уж ты начал выпивать, завел бы себе тут бутылку виски. В такие моменты, как этот, я привык попивать что-нибудь крепкое. И я был бы рад хоть раз сделать это вместе с тобой.

– Я сегодня отсюда съезжаю.

– В полицейское общежитие?

– Таков был план сегодня утром.

– А теперь?

– Теперь, – тяжело вздохнув и собравшись с мыслями, я произнес: – Я решил переехать подальше.

– Это не самая мудрая идея, Дима.

– А мне насрать, если честно, – непочтительно высказался я. – Ты же видел мой видеоблог? «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» – так ведь гласит пословица?

– Ты, кажется, послал меня в том видео ко всем чертям, – припомнил Ленц.

– Да, было дело. Тебя, Сидней, Содружество, Дженет. Весь этот сраный лживый мир, полный дерьма. И все это было искренне, – допив свой стакан воды, я поднялся. – Мне пора домой, Роберт.

– Твой дом теперь здесь, Димитрис.

– Нет, – покачал головой я. – Мой дом там, где похоронены мои родители.

– Пустые слова. Никто не живет на могилах – там холодно и ветер не стихает.

– Не оставишь меня? Мне нужно собрать вещи.

Тяжко вздохнув, Роберт проникновенно произнес:

– Дима, после твоего пламенного выступления в Интернете и вечерней прогулки в «желтую зону» в гости к спятившей экстремистке не хватало только, чтобы ты отправился на территорию Альянса. Ты хоть представляешь себе, как сложно мне будет все это объяснить?

Я промолчал.

– Ах, позволь догадаться. Тебе насрать, – развел руками опекун.

До сих пор не знаю, что чувствовать к Роберту. Либо я неблагодарная тварь, которая плюет в лицо человека, искренне желающего добра, либо глупец, который спокойно беседует с монстром, ответственным за гибель его собственных родителей. Оба варианта не делают мне чести, и вряд ли я когда-нибудь узнаю, какой из них верен.

– Прощай, Роберт.

– До скорой встречи, Дима, – поднимаясь с дивана, ответил мой бывший опекун, в уголках глаз у которого светилась искорка веселья.

Глава 6

Вопреки опасениям, никто не стал задерживать меня на паспортном контроле в аэропорту Сиднея или снимать с ночного самолета, отправляющегося в Ганновер. Режим ЧП и закрытие сухопутных границ Анклава никак не влияли на поездки резидентов «зеленых зон» в другие «зеленые зоны», между которыми действовало правило о тридцатидневном безвизовом режиме. На заданный виртуальным интеллектом формальный вопрос о цели поездки я ответил: «Туризм», и этого оказалось достаточно, чтобы к молодому человеку, имеющему высокий балл по шкале Накамуры, не возникло больше никаких вопросов.

В два часа ночи я уже сидел в комфортабельном салоне трансокеанского сверхзвукового лайнера авиакомпании «Куантэс», купленной корпорацией «Аэроспейс» вскоре после Апокалипсиса. Билеты на «Куантэс» были почти вдвое дороже, чем на бюджетных «Ворлдвайд Вингс» и «Серд Миллениум», но расстояние между сиденьями было больше, еда лучше, а улыбки стюардесс шире. Я выбрал этот рейс не из-за барских привычек – просто он отлетал первым.

Глядя на запечатанную бутылочку бесплатной питьевой воды, входящей в стоимость билета, я вспоминал свой сегодняшний визит в гости к Клаудии. Оказаться в салоне этого лайнера после трущоб Нового Бомбея – примерно так же странно, как очутиться в пустыне графства Мак-Доннелл после белых простыней пятизвездочного отеля «Антарктида». Или под искусственным дождем в рекреационном комплексе «Зеленый горизонт» после долгой очереди за бутылочкой питьевой воды в Генераторном. В такие моменты понимаешь истинное значение слов «социальная пропасть».

– Желаете чего-нибудь, сэр? – вежливо спросила у меня стюардесса, проходя мимо.

– Нет-нет, благодарю.

Просмотрев уведомления на своем коммуникаторе в последний момент, перед тем как отключить его на время полета, я увидел в мессенджере краткое сообщение от Джен: «Ты в порядке?» Сердце на секунду екнуло при виде фотографии еще вовсе не чужого мне человека, от которого я больше не чаял получить никаких сообщений. Однако я знал, что это вовсе не попытка примирения. Дженет наверняка услышала в новостях о погибших курсантах полицейской академии и просто не могла не написать мне, ведь именно так поступают хорошие, сочувствующие люди. Вопрос «Как ты?» рассчитан на начало разговора, вопрос «Ты в порядке?» – на краткий ответ «Да».

А даже если в сердце девушки в минуту одиночества и закралась на миг ностальгия – я не стану этим пользоваться. Инстинктивное желание «вернуть все как было» – это проявление страха перед переменами, а вовсе не любви. Минутный порыв не изменит ситуации, из-за которых я сейчас здесь, а она – там, не со мной. Сев на этот борт, я сжег за собой очередной мост, и не намерен больше цепляться за прошлое.

«Порядок», – сухо написал я и вырубил аппарат, не дожидаясь новых сообщений.

Большинство пассажиров настроились скоротать время полета в своем виртуальном мире. Я не спешил к ним присоединиться. Вместо этого я пялился в иллюминатор, на мокрый асфальт взлетно-посадочной полосы, освещенный яркими прожекторами. Асфальт начинал медленно двигаться.

Меня одолевали скептические мысли. Куда я бегу? От кого? Я не был в Европе семь лет. Какой бы она не была сейчас, вряд ли она похожа на то, что я когда-то считал домом. Этот полет был чем угодно, но только не возвращением домой – несмотря на пафосные слова, сказанные Роберту.

Реальный Гигаполис оказался иным, нежели сказочный утопический Сидней, который я представлял себе, будучи ребенком. Он оказался беспощаден, грандиозен, необъятен, чудовищен. Порой я ненавидел его. Порой совсем не понимал. Одинокий провинциал, я часто чувствовал себя здесь потерянным, не успевал угнаться за его ритмом. Казалось, этот невообразимый город никогда не станет мне родным. Тем не менее он незаметно поглотил меня, сделал своей частицей. Озираясь на светящиеся огни крупнейшего в мире транспортного хаба, я не представлял себе, что никогда больше их не увижу.

Когда ты живешь здесь, ты находишься в центре мира. Судьба вершится прямо здесь, рядом с тобой – стоит лишь выглянуть в окно, чтобы увидеть, как творится история. Здесь преждевременно наступил XXII век, в то время как остальная часть планеты скатилась назад в Средневековье. Люди неспроста бегут сюда со всего Земного шара. И неспроста они не желают возвращаться туда, откуда пришли.

«Посмотрим, что будет», – подумал я, заставив себя, пока еще, абстрагироваться от этих мыслей. Мой отлет не был напрасным, так или иначе. Мне требовалось разобраться в себе на протяжении этого уик-энда. Расставить все по полочкам. Если даже все закончится так, как думает Роберт, и я вернусь назад, поджав хвост – что ж, пусть так и будет. Но это будет моим сознательным решением. Родителей, пожелавших отправить меня сюда, больше нет. Пора мне наконец принять самостоятельное решение по поводу своей жизни, и взять за нее ответственность.

***

Меня разбудил мелодичный звук, оповещающий пассажиров о необходимости пристегнуть ремни безопасности. Реактивный лайнер, преодолев десять тысяч миль за семь часов, большую часть которых я благополучно проспал, заходил на посадку. Разлепив веки, я достал из футляра и надел свой сетчаточник. Время на часах ввело меня в некоторое недоумение, хотя я и знал, чего ожидать – из-за разницы в часовых поясах (минус девять часов) в месте прибытия было на два часа раньше, нежели показывали часы в аэропорту Сиднея, когда лайнер поднимался в небо. Самолет летел быстрее, чем вращалась Земля. К такому тяжело привыкнуть.

Через пять минут я уже попивал предложенный стюардессой зеленый чай без сахара, просматривая одним глазом сводки новостей. «Режим ЧП в Сиднее отменен Парламентом», «Протектор раскритиковал действия сиднейских властей», «Свифту грозит отставка?!» – гласили заголовки, подтверждая в очередной раз правоту Роберта Ленца и его знание жизни.

Я задумчиво просмотрел запись выступления сэра Уоллеса Патриджа, сделанного в его резиденции в Канберре около полуночи. Сэр Уоллес, как всегда, излучал непоколебимую уверенность и энергию, однако это был один из редких случаев, когда на протяжении всего выступления он ни разу не улыбнулся.

«… Устав Содружества дает общинам право самостоятельно определять уклад своей жизни, не выходя за рамки наших общих ценностей, целей и приоритетов. И это право заслуживает уважения. Однако нельзя забывать, что наша сила – прежде всего, в единстве. Все мы, в первую очередь – представители человеческого рода и граждане Содружества, олицетворяющего нашу цивилизацию. И лишь во вторую очередь – члены территориальных общин, в которых живем. Когда мы видим, как на улицах Сиднея члены одной общины убивают членов другой – это не может считаться их «внутренними делами». Я глубоко разочарован недальновидными действиями политиков, которые довели социальный конфликт до такой степени эскалации. Применение силы и принуждения уместно для целей борьбы с преступностью и поддержания правопорядка. Но совершенно неуместно, глупо и даже преступно – для решения экономических и социальных проблем. Широкий инклюзивный диалог и продуманная общая стратегия – вот что требуется Сиднею и окружающим его общинам, чтобы навсегда перевернуть эту постыдную страницу их истории. Мне очень жаль, что я, Протектор Содружества, вынужден вмешиваться в дела общин. Но я убежден, что мое вмешательство необходимо, чтобы по улицам одного из наших прекраснейших городов перестала литься кровь. Кровопролитие прекратится сегодня же. А уже завтра все, в чьи полномочия это входит, сядут за круглый стол и разработают эффективный план решения кризиса. На утверждение этого плана у них есть неделя – иначе я сделаю это сам…».

Дослушав до конца, я, под впечатлением, покачал головой. Хоть Патридж выглядел спокойным, не стоило обманываться – только что я видел бога, метнувшего молнию, и эта молния изжарит задницу несчастного Уоррена Свифта дотла. Когда Протектор говорит, что «разочарован недальновидными действиями политиков» – даже идиоту становится понятно, что политической карьере мэра Сиднея пришел конец, и его заявление об отставке ляжет на стол сегодня же.

Итак, козел отпущения найден. Осталось только кучке умников выдать за неделю гениальную идею, что делать с Новым Бомбеем и подобными ему клоаками на окраинах Сиднея и других «зеленых зон». Хотел бы я посмотреть, как они решат эту задачку. Создадут очередной ничего не делающий комитет и выпустят ничего не значащую декларацию? Это не умиротворит разбушевавшуюся чернь. Перераспределят финансы в пользу бедных общин и смягчат внутреннюю миграционную политику? Надутые индюки вроде папаши-Мэтьюза этого не переживут…

Шасси коснулось взлетно-посадочной полосы аэропорта Ганновер-Лангенхаген в 22:00 по местному времени. Перелет через половину Земного шара не миновал бесследно для организма, и сложно было поверить, что спустя столько времени все еще пятница. Но крепкое здоровье и спасительный сон на борту помог мне чувствовать себя куда менее дерьмово, чем многие из окружающих пассажиров.

Мне не доводилось бывать в Ганновере ни до, ни после того, как он стал частью Содружества, так что мне сложно было судить, многое ли изменилось за три года, прошедшие с того дня, как флаг Содружества поднялся над местной ратушей в 2080-м, ознаменовав окончание трехлетней подготовки к интеграции. Знаю лишь, что немецкий город, избежавший ядерной бомбардировки во время Великой войны, считался «зеленой зоной». Здесь почти пятьсот тысяч человек жили в относительном комфорте под защитой озоногенераторов, наслаждаясь всеми благами цивилизации. В отличие от австралийских и новозеландских городов, население Ганновера даже немного снизилось после Апокалипсиса – количество беженцев, которых приютил город, не превысило число людей, умерших в Темные времена от «мексиканки», голода и холода. Как результат, город не поддался варварской застройке и сохранил свою живописную аутентичность.

Жаль, что мне не выпадет на этот раз шанса осмотреть его достопримечательности – я покину город, не выходя из транспортного хаба. Аэропорт был связан с главным железнодорожным вокзалом линией скоростного поезда. У меня было всего три часа, чтобы пройти необходимые процедуры и попасть на железнодорожный вокзал, откуда ровно в 01:00 стартует маглев Ганновер-Инсбрук. Это было одно из немногочисленных удобных транспортных сообщений между Содружеством и Альянсом.

За семь лет, миновавших с того дня, как я ступил на австралийскую землю в аэропорту Мельбурна, я еще ни разу не покидал территорию Содружества – лишь изредка путешествовал между различными «зелеными зонами» внутри него. Хоть мне, по долгу профессии, были хорошо известны миграционные правила, до самого последнего момента меня не покидали сомнения, удастся ли мне беспрепятственно вырваться из объятий Содружества, которое так крепко держало меня все эти годы.