Текст книги "Демобилизация"

Автор книги: Владимир Корнилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– Ноги не идут. Скажи на шлагбауме, пусть любую машину задержат, слабо улыбнулся младшему сержанту.

– Не положено здесь, товарищ лейтенант, – недоверчиво покачал головой дежурный.

– Звони тогда в гараж. Пусть санитарную вышлют.

– Да вон идет!.. – обрадовался сержант и, выбежав из КПП, стал махать рукой поднима-ющемуся по бетонке самосвалу.

"Расклеился, – подумал про себя Курчев. – Еще минуту назад ничего держался. Вот она, сила слова."

Самосвал шел на второй объект, но шофер, покряхтев, довез лейтенанта до проходной поселка.

– Горло, что ли? – спросил Курчева.

– Нет, – мотнул тот головой, но тут же почувствовал, что горло тоже болит.

– Кто вызывал? – спросил посыльного, сидевшего в коридоре штаба возле ящика с оружием.

– Там начальства много... В радиокласс велели, – откозырнул посыльный.

Курчев прошел по коридору и толкнул дверь радиокомнаты .

– Разрешите присутствовать?! – спросил срывающимся голосом. Перед глазами плыло и он сразу не разглядел, кто его ожидает в учебном помещении.

– Милости просим, – раздался веселый хрипловатый голос.

Поморгав глазами, Курчев разглядел вчерашнего смершевского полковника, особиста Зуби-хина, еще одного незнакомого майора и замполита полка подполковника Колпикова. Последний жался в углу у окна. Вид у замполита был несколько пришибленный и, стараясь этого не показы-вать, он то и дело моргал кругленькими маленькими глазками.

– Садитесь. Лейтенант Курчев Борис...

– Кузьмич, – подсказал лейтенант, садясь за узкий длинный черный стол. Полковник сидел наискосок.

Утреннее солнце било через стекло Борису прямо в глаза и он, передвинувшись на два стула левее, оказался лицом к лицу с корпусным смершевцем.

– Побеседовать с вами хотели, – сказал тот. – Чего раскраснелись? Бежали, да?

– Температура, – буркнул Борис. Смершевцев он почему-то сегодня не боялся, но его действительно сильно знобило, перед глазами плыли пятна и еще кружилась голова. Он потер ладонью лоб.

– Уж вы нас извините, Борис Кузьмич, – добродушно сказал полковник. А то нам еще раз ездить далековато. Мы вас постараемся долго не задерживать.

– Ничего, – в тон ему ответил Курчев и провел ладонями ото лба к подбородку, словно снимал с лица противогаз.

– Да ты не волнуйся, – сказал Зубихин.

– Я болен, – зло поглядел на него Борис и набрал в легкие воздуху.

– Хлипкая молодежь пошла, а, Иван Осипыч? – повернулся корпусной смершевец к замполиту Колпикову.

Толстощекий кругловатый замполит быстро и согласно кивнул.

– Вот, познакомиться с вами хотели, товарищ лейтенант, – повторил полковник. – Узнать, как живете, чем дышите. Может, немного расскажете нам о себе.

– А чего говорить? В личном деле все есть, – буркнул Курчев.

– Курчев, – зашипел замполит.

– Ну, ну... Так уж все, – улыбнулся полковник, не обращая внимания на грубость лейте-нанта и шипение подполковника. – Личное дело – бумага. А вы – живой человек. Живой человек в бумаге не умещается. Не так ли?

– Не знаю, – пожал плечами Борис. Он готовился к вопросу о пишущей машинке.

– Так уж и не знаете. Человек грамотный. Он, что, с институтом, Зубихин?

– С институтом, – кивнул капитан.

– Какой институт закончили?

– Педагогический.

– Вот видите, учитель значит. Интеллигенция. А говорите – не знаете.

Курчев ничего не ответил, считая, что вопроса задано не было.

– Ну, так расскажите нам, Борис Кузьмич?

– О чем?

– О себе. Чем дышите. Что читаете?

– Читаю? – снова пожал плечами лейтенант. – Всё читаю.

– Ну, так уж и всё, – подмигнул полковник.

– Что попадается. Не такое уж у нас тут книжное хранилище.

– Что ж ты, Иван Осипыч? – повернулся полковник к замполиту. – У офицеров запросы, а ты на книги жмешься.

– Что положено... – развел руками замполит, понимая, что это так, игра, но не желая показывать, что это понимает.

– Значит, не удовлетворяет вас здешняя библиотека? – опять добродушно усмехнулся полковник.

"Лет ему по виду сорок пять, – подумал Курчев. – А чего надо?.. На место Берии?"

– Да нет, библиотека как библиотека. Я всей не прочел, – сказал, надеясь разозлить смер-шевца, чтоб тот наконец выложил, что ему собственно надо. "Хорошо бы про выстрел спросил, а то ведь, зараза, про машинку начнет..."

– Значит, все-таки хорошая библиотека? Помимо не читаете? – снова улыбнулся полков-ник.

– Попадается – читаю, – ответил лейтенант.

Конечно, следовало каждый раз прибавлять "товарищ полковник", но Борису казалось, что такое обращение звучит заискивающе. Впрочем, смершевец по-прежнему не обращал внимания на отсутствие обращения и по-прежнему держался добродушно.

– А что попадается? – спросил он.

– Разное. Всего сразу не припомнишь. Вот, "Ярмарка тщеславия" хотя бы... – осекся тут же Борис, потому что вспомнил, что на форзаце первого тома была надпись "И. Рысакова". Господи, да они сразу притянут аспирантку и за два хода до "малявки" доберутся...

– Теккерея? Что ж, хорошая книга. Понравилась?

– Только начал, товарищ полковник, – выдавил из себя Борис.

– Советую продолжать.

– Некогда читать. Он сам писатель, – хмыкнул капитан Зубихин. – Вчера, товарищ полковник, я машинку у него попросил, так он, понимаете, пожалел. Самому, сказал, нужна.

Курчев покраснел и промолчал, и полковник, тоже ничего не ответив капитану, снова спросил:

– Ну, хорошо. Книги – книгами, а журналы читаете?

– Редко.

– А какие редко?

– Какие есть. "Огонек", "Знамя"...

– И "Новый мир"? Про искренность...

– Нет, – соврал Курчев.

Эту статью он читал у Сеничкиных. Алешка заходился от статьи, а Борису она не так чтоб чересчур понравилась и в полку разговоров о ней он не вел.

– Что – нет? – повторил полковник.

– "Закон чести" не читал, – сказал Курчев, работая под идиота.

– Я не про пьесу спрашиваю, а про статью "Об искренности в литературе".

– А, – сказал Курчев. – Не читал.

– Как же вы, педагог, литератор, а не читали?

– Я кончал исторический.

– Понятно. А "Вопросы истории" читаете?

– Читаю, – кивнул Борис.

– Это хорошо. Кажется, вы в аспирантуру собираетесь?

– Мне отказано в демобилизации, – ответил Борис.

– А если на заочную?

– Ездить далеко, а месяц отпуска для архивов мало.

– Да, мало... – согласно вздохнул полковник, словно сочувствовал лейтенанту. – И все-таки добивайтесь заочной. Вы человек грамотный, политически подкованный. Член партии?

– ВЛКСМ...

– Пора в партию. Иван Осипыч, что ж ты кадры не растишь? – снова повернулся к замполиту.

– У него с дисциплиной не ладится, – буркнул подполковник.

– Вот бы ни за что не подумал! – покачал головой смершевец. Грамотный парень, высшее образование, а дисциплина, понимаешь, никуда. Ну и ну, – усмехался непонятно над кем – Курчевым, замполитом или вообще над армейскими порядками.

– Может, газет не читаешь, лейтенант, а? – вдруг перешел по-отечески на "ты".

– Читаю, – сказал Курчев.

– Про футбол, небось, или про шахматы? "Смотри, угадал, – удивился Борис. – Или донесли?"

– Про все читаю, – сказал вслух.

– Ну, да. Будто я молодым не был? Был. И вроде тебя, больше легким полом интересовал-ся. Он как на этот счет, Иван Осипыч?

– Да нет. Ничего такого не замечено... – развел ручками подполковник.

– Да? – удивился смершевец. – А я тут видел – у вас настройщицы подходящие. Краси-вые даже есть! – подмигнул Курчеву и тот подумал: "Неужели, падло, знает про Вальку? Нет, на пушку берет".

– Газеты надо читать, – посерьезничал вдруг полковник. – "Звездочку" штудируешь, лейтенант? Нет? А нашу окружную? Скучная, не спорю с тобой, а всё равно надо. Кому же, как не тебе? Или ты штатские больше читаешь? "Вечерку", например?

– Ее здесь нет.

– Здесь – понятно... Ну, а в Москве читаешь?

– Нет.

– Так-таки не читаешь? – испытывающе смотрел на лейтенанта смершевец, будто чтение "Вечерней Москвы" было делом подсудным.

– Мне ее негде брать, товарищ полковник. За ней очереди.

– Да, – вздохнул корпусной. – Ходкая газетенка. Ну, а все ж какую-нибудь покупаешь. Завернуть что-нибудь или в автобусе почитать от скуки.

– Вряд ли, – пожал плечами Борис. Он все ждал, скоро ли они вернутся к "малявке".

– Покупаешь самую какую ни есть неходкую? "Медицинский работник", например? Или дома газеты берешь?

– У меня нет дома, товарищ полковник.

– А в Москву к кому ездишь?

– Так... Ни к кому. Проветриться.

– А, понимаю. Закладываешь?

– Нет, не особенно.

– Не пьет он, Иван Осипыч?

– В рамках, – ответил замполит, пытаясь изобразить улыбку, но его круглое лицо по-прежнему оставалось уныло-неподвижным.

– Значит, пьешь средственно, а газет не покупаешь? – усмехнулся полковник. – А может, покупаешь все-таки? Заворачивать грязное белье во что-нибудь надо.

"Чего тянет?" – никак не мог понять Курчев. Оттого, что приходилось быть начеку, голова уже не так болела и жар не слишком донимал, но Борис не знал, надолго ли хватит сил и не взлетит ли температура, а этот зараза-корпусник не торопился. Приставал с какими-то газетами.

– Мне здесь стирают, – ответил Борис. – Женщина из деревни приходит.

– Ну, ладно. Ничего у нас с тобой, товарищ лейтенант, не получается, печально вздох-нул полковник. – А кроме тебя, понимаешь, некому...

Курчев недоуменно уставился в жестоковато-бурое худое лицо смершевца.

– Да. Кроме тебя некому. Мы всех проверили.

Больше добродушия в полковнике не было. "Теперь, как пленного, начнет трясти",– ре-шил Борис. Но что от него нужно корпусному, по-прежнему не понимал. И зачем тут молчали-вый бесцветный майор – тоже было непонятно.

– Вот. Вы это привезли. Больше некому, – снова переходя на "вы", сказал полковник и вытащил из-за стола – видимо, из портфеля – сложенную вчетверо "Строительную газету". На левой свободной от текста кромке газеты был разорванный след от дырокола. По-видимому, газету сначала подшили, а потом выдернули из подшивки. Этот самый рваный след Курчев заметил раньше фотографии, которая лишь краешком выступала за сгиб газеты.

– Это не моя, – покачал головой Курчев.

– Да не эта. Другая. За то же число. Вы ее привезли в часть.

"Ну и ну", – подумал Борис. Он все еще ожидал разговора о машинке.

Полковник развернул газету, фотография изображала какое-то заседание. На трибуне стоял Маленков.

– Узнаете? – спросил полковник.

– Георгий Максимилианович, – четко сказал Курчев, потому что вчера это имя-отчество аккуратно отстукал на машинке.

– Газету узнаете? – резко повторил полковник.

– Нет, – помотал головой Курчев. – Не читал.

Он еще раз взглянул на фотографию. За спиной Маленкова, на скамьях повыше сидели, по-видимому, члены Президиума. Клише было не очень ясным, к тому же лейтенант был близорук.

– Очки наденьте, если не видите, – с издевкой сказал полковник.

– Слушаюсь, – Борис полез в карман кителя.

Теперь, в окулярах, он разглядел за спиной Маленкова Берию и улыбнулся. Газета была годичной давности – за 15 марта 1953 года.

– Узнали?

– Враг народа Берия.

– Газету узнали? – повторил полковник.

– Газету – нет. Меня тогда в части не было. Можете справиться. С февраля по май я находился в командировке – завод почтовый ящик...

– А в День Пехоты? – не выдержал капитан Зубихин. Он весь покраснел, набычился. Короткая шея готова была распороть воротник кителя.

– В День Пехоты я ходил к начфину в... – отчеканил Курчев, называя окраину Москвы. – Это рядом с заводом.

– Вы свободны, лейтенант, – холодно сказал полковник.

– Разрешите одну минуту, Андрей Тимофеевич, – повернулся красный, как свекла, полковой смершевец к корпусному.

– А это что? – вытянул он из-за спины фанерный щит и положил на стол перед подня-вшимся уже лейтенантом. Верхнюю часть щита он прикрыл развернутым ЦО строительного министерства.

– Стенгазета, – ответил Курчев.

Собственно, это была не простая стенгазета, а стационарка, ленинка, как ее когда-то называли, размером в небольшую классную доску. Заметки в этой стенгазете не наклеивались, а вставлялись в специально прорезанные пазы. Каждый столбец отделялся от другого тоненькими переборочками.

– Твоя стенгазета? – спросил капитан.

– Нет. Не я редактор.

– Машинка, спрашиваю, твоя? Ты печатал?

– Я. А подписано – подполковник Колпиков, – усмехнулся Борис.

Он слегка привирал. Дело в том, что и печатал и писал заметку он сам. Подполковник был не шибко грамотен и часто просил Курчева сочинить ему доклад или составить конспект для политзанятий.

"Ну, теперь из-за этой заметки он нахлебается",– подумал лейтенант. Подполковник дей-ствительно сидел красный и смущенный. Капитан сидел красный и злой. Майор по-прежнему молчал. А полковник закурил "казбечину", предоставив капитану самому выпутываться из дурацкого положения.

– Значит, печатал? – злорадно вскрикнул Зубихин. – Печатал. Так? А смотри, на чем ты печатал?!

– он отшвырнул газету и показал верхнюю часть стационарки. Справа от заголовка "ЗА НАШУ СОВЕТСКУЮ РОДИНУ!" была наклеена та же газетная фотография с выступающим Маленковым и сидящим над ним врагом народа Берия.

– На этом я не печатал. Это в каретку не влезет, – с насмешкой ответил Курчев. – Мне домой листки принес Хрусталев, я на них и печатал.

– Можете идти, лейтенант, – снова сказал полковник и поставил фанерный лист на подоконник.

– Слушаюсь. – Борис снял очки, поднялся, козырнул и вдруг, задержавшись взглядом на газете, улыбнулся и все понял. Ему даже стало жаль этих двух незадачливых смершевцев, у которых нет других дел, как гонять за столько километров ради миллиметрового изображения их бывшего начальства.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться. Я знаю, откуда эта газета! – выпалил Борис.

– Сядь, – сказал старший смершевец.

– Извините. Я вижу неважно, а очки не ношу. Вот теперь без очков узнал... Она в строй-бате висела.

– Где?

– В стройбате. Я по утрам там раньше запитывался. До развода не всегда успевал, – подчеркнул Курчев специально для Колпикова. – Вот эта фанера и заголовок, и фотография та же, – он снова улыбнулся, – все они над раздаточным окошком висели. Кто-нибудь, наверно, оттуда сюда сволок.

– Понятно. Спасибо, лейтенант, – строго сказал полковник.

– Посыльного за редактором пошли, – кивнул младшему смершевцу.

– Фу ты, – выдохнул Борис, вываливаясь в коридор.

– Посыльный, – крикнул за его спиной капитан и маленький ушастый посыльный пробе-жал мимо Курчева в радиокласс и тут же пулей вылетел обратно.

"Зря я им сказал. Теперь растрясут дурака", – подумал Борис о своем недруге Хрусталеве. Член комсомольского бюро, красавец, службист и одновременно сачок, Хрусталев выступил в конце года на собрании и, пользуясь весьма суженной армейской демократией, стал критиковать комсомольца (он так и называл "комсомольца", а не лейтенанта!) Курчева за невыполнение возложенных на него поручений. В частности, вместо того, чтобы читать личному составу лекции о международном положении, комсомолец Курчев каждую субботу, видите ли, убегает в Москву.

"Впрочем, у Хрусталева всего восемь классов. Что с него взять? Так или иначе за все ответит Колпиков. Колпиков, а может, и Ращупкин... Но если этот Андрей Тимофеевич поведет издалека, то сержант, как пить дать, расколется насчет выстрела и сознательной дисциплины. Странно, что они про выстрел не спросили? Или это не их дело?"

– Нет у них никакого дела, – улыбнулся Борис, зябко ежась на крыльце штаба. – Ну и времена! У особняков дела нет! Да прошлый год за такое полчасти за проволоку бы засадили.

– В прошлом году за Берию бы не тронули, – перебил себя и увидел вышагивающего вниз по улочке Ращупкина.

Это был все тот же почти двухметровый блестящий офицер, который даже в февральский четверг сиял, как на первомайском параде.

Это был молодой и удачливый мужчина, краса и гордость полка, пример и зависть всех начинающих служак зенитной части. Не только простодушная пехота, но даже огневики и кича-щиеся своей образованностью и интеллигентностью импульсники из "овощного хранилища" втайне надеялись, а вдруг и им так повезет! В мирное время в тридцать два года занимать генеральскую должность!

Но для бедного озябшего Курчева Ращупкин вовсе не сиял. То ли виной был жар, то ли вчерашняя знакомая, то ли сидящие в радиоклассе смершевцы, но Ращупкин не казался сегодня лейтенанту ни удачливым, ни счастливым.

– Старая кляча! – подумал сквозь свою ангину Борис и равнодушно сплюнул за штабные перила.

Ращупкин спускался по своей улочке и уже подходил к офицерской столовой. Шаг у него был бодрый, почти строевой, но лейтенанту казалось, что подполковник ступает тяжело, будто идет не с горы, а в гору. И вид у комполка был только снаружи хозяйский, а по-настоящему хозяином был смершевский полковник, оккупировавший радиокласс.

Курчев стоял на крыльце – ноги не шли – и с усталым презрением наблюдал за все увеличивающимся подполковником, который, казалось, и не собирался идти в штаб, а наоборот, старался скорей миновать его, очевидно зная, что там сидит настоящий хозяин. Может быть, подполковник и прошел бы мимо, но тут из-за угла штабного барака показался подтянутый Хрусталев и лихо козырнул подполковнику. Подполковник улыбнулся, тоже подтянул руку к ушанке и остановил Хрусталева. Курчев, не слыша, о чем они там беседуют, по-прежнему брезгливо улыбался и вдруг поймал взгляд подполковника. Осмелев от жара, он не отвел злых глаз и Ращупкин принял вызов. Огромный, как кентавр, и блестящий, как фаворит скаковой трибуны, он медленно, не теряя своей грациозности, двинулся к штабному крыльцу по аккурат-но очищенной от снега дорожке. Рослый Хрусталев рядом с ним выглядел пузатой мелюзгой.

Борис небрежно козырнул командиру полка и почти безразлично сержанту. Тот прошел мимо остановившегося на крыльце подполковника и осторожно, чтоб не громыхнула, прикрыл входную дверь.

– Что, стыдно? – спросил подполковник.

– Никак нет, – ответил лейтенант.

– Стыдно. Вижу. Думать сначала надо. А потом уже стрелять. Тогда и краснеть не придется.

– Это от температуры, – теперь уже почувствовав, что действительно весь горит, сказал Борис.

– Пойдемте. У меня продолжим, – и Ращупкин прошел мимо поспешно козырнувшего посыльного в свой кабинет.

– Садитесь, – сказал Курчеву. Сам он снял шинель, провел ладонью по темным блестя-щим волосам и сел под портретом Сталина.

– Садитесь, – повторил. – Распекать я вас не буду. Мне хочется понять и простить, как писал Маяковский. Слушайте, Курчев, что же все-таки случилось?

– Ничего... – буркнул Борис.

– Ну, что ж, – вздохнул подполковник. – Ничего... значит, стыдно. То, что стыдно, хоро-шо. Но в двадцать шесть лет одного стыда мало. Я в двадцать шесть лет дивизионом командо-вал. А в зенитной артиллерии, сами догадываетесь, растут не быстро.

– Виноват, товарищ подполковник, – наконец не выдержал Борис и попытался отряхну-ться от жара, как отряхиваются от сна. – Виноват, товарищ подполковник. Я получил неделю ареста. Между тем как в части произошло ЧП, то есть групповое избиение. Четверо солдат и сержант устроили самосуд.

– Ну, уж и самосуд... – улыбнулся подполковник. – У вас действительно температура.

– Товарищ подполковник, – медленно выговорил Борис, – теперь Ращупкин его раздражал всерьез. – Я был дежурным по полку. Я отвечал за внутренний порядок. Во время моего дежурства четверо солдат под управлением и при участии сержанта пустили юшку почтальону.

– Почтальону? – презрительно хмыкнул подполковник. – Почтальон дезертир. Его давно пора судить и спровадить в соответствующий батальон. Я считал, что в таком образцовом полку удастся перевоспитать разгильдяя. Во всяком случае привести в чувство. Но некоторые офицеры суют мне палки в колеса. Лейтенант Курчев, извините меня, но я, честное слово, не понимаю вашей слабости к этому ефрейтору. Простите, но это начинает пахнуть порочной наклонностью, – улыбнулся подполковник, надеясь, что лейтенант начнет бурно протестовать и разговор сойдет с нежелательных рельс. Но Курчев не поддержал волнующей темы.

– Товарищ подполковник, я повторяю, – медленно тянул он слова, – в полку произошло групповое избиение.

– Групповым бывает изнасилование, – улыбнулся подполковник.

– Хорошо. Не групповое, а массовое, если так вас больше устраивает, рассердился лейтенант. – Четверо солдат и сержант не подчинились приказу дежурного по части и бросились наутек. Пришлось их остановить выстрелом в воздух. Кроме того, учтите, что я близорук и за сто метров не разглядел солдат. Виноват, но как предположить, что в таком образцовом полку солдаты могут не подчиниться приказу дежурного офицера? Каждый на моем бы месте выстрелил. Ведь это могли быть переодетые американцы...

– Курчев, бросьте демагогию. Я вам не Колпиков и учен не меньше вашего. Никто в полку не виноват, что вам однажды вздумалось стать кадровым офицером, а потом раздумалось. Вы знаете, что я не против вашей демобилизации. К сожалению, я пока не министр обороны. К сожалению, моему. А к вашему, пожалуй, счастью. Потому что теперь я просто считаю необхо-димым оставить вас в полку и привести в чувство. Вы что думаете, если собрались бежать отсюда, то свинячить можно? Нет. Полк – это дом родной для всех солдат и офицеров, в особенности для офицеров. Вы нагадите, а нам потом дышать этим?! Нет, дудки, товарищ Курчев. Отныне будете здесь все драить, пока чисто не станет. Люди стараются, живот кладут, а вам что? Расписались в денежной ведомости и айда в столицу?! Нет, не выйдет. Будете торчать в казарме от подъема до отбоя. Взвод вам дам, чтобы не продыхнуть было. Чтоб ни минуты своего времени не знали. Поработаете с сержантом Хрусталевым. Кое-чему у него поучитесь.

– Сознательной дисциплине?

– Да. И сознательной дисциплине. И без ехидства, пожалуйста, – теперь уже сердился подполковник. – Именно сознательной дисциплине. Дисциплине, когда сознаешь, что во имя чего.

– И хороши все средства?..

– Бросьте, Курчев. Я вам уже сказал насчет демагогии.

– Я не о демагогии, а о мордобое, товарищ подполковник. У нас не николаевская армия. Марксизм-ленинизм отрицает зуботычины.

– Марксизм не догма... – улыбнулся своей находчивости Ращупкин.

– Знаю, – сказал Курчев. – Знаю. Руководство к действию. Но вряд ли вы убедите меня в том, что сержант Хрусталев руководствовался марксизмом, когда пускал кровь ефрейтору Гор-дееву. К сожалению, сержант был вооружен самодельной теорией так называемой "сознатель-ной дисциплины". Я не знаю, кто выдумал и кто вбил ее в головы сержанта, истопника и еще троих солдат. Но нечто подобное этой теории бытует в воровских шайках. Иногда ее называют круговой порукой. И не место этой теории в Советской Армии, а тем более в таком образцовом полку.

Если бы не жар, который почти перешел в бред, Курчев, наверно, постыдился бы своей тирады. Но сейчас он не слышал себя. Даже угроза подполковника дать взвод не испугала. Сейчас все казалось нереальным. Сам подполковник за письменным столом и даже портрет Сталина над головой подполковника: все плыло перед глазами. "Спасибо, что сесть предложил, а то бы на ногах мне не выдержать", – подумал Борис.

Подполковник по-прежнему сидел перед ним и был так же красив и подтянут. Это был все тот же Ращупкин, с которым Курчев два месяца назад беседовал в этом кабинете под сталинским портретом. А раньше, в полдень, Курчев, построив полк четырехугольником, звонко отрапорто-вал Ращупкину:

– Товарищ подполковник! – Ра-ра-ра... полк по вашему приказанию построен. Дежурный по полку – лейтенант Курчев.

И подполковник, выйдя в середину торжественного четырехугольника, громовым голосом, подобным тому, каким он рапортовал корпусному командиру, сказал:

– Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Свершился справедливый суд. Расстрелян враг народа Берия. Этот подлый интриган замышлял в нашей стране реставрацию капитализма, убийство наших руководителей и в первую очередь нашего дорогого и любимого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина.

– Силен заливать, – подумал тогда Борис, стоя три метра сзади подполковника.

Но вечером того же дня, после сдачи дежурства, подполковник предложил лейтенанту при-сесть и, когда они по обыкновению начали разговаривать о жизни, Ращупкин отставил большой палец, ткнул им через плечо и сказал про портрет:

– Не все с ним просто. Большие ошибки совершал. Да и кто у нас не ошибается.

Впрочем, Борис и без подполковника знал, что правда никогда не ходит в одиночестве. Правда – целый комплект, и одна годится для лейтенанта с головой, она отставляет палец и подмигивает левым глазом. А вторая правда для солдат, сержантов и офицеров – и она сообщает, что Берия хотел убить дорогого и великого вождя.

Но сейчас разговор был не задушевным и подполковник о Сталине не вспомнил.

– Так что вот так, – сказал он. – Примите второй огневой взвод. И ваш узел в бункере тоже останется за вами. Потащите лямку. Знаете, на хитрую эту самую... кое-что с нарезкой. Так дела не делают. Был тут уже один философ. Гришка ваш. Кальсонами думал меня взять. Но он все-таки не полный дурак. Понял, что ничего этим не добьется, фронтовик фронтовика всегда поймет. А вы, Курчев, хоть и гусь, да хлипковатый и ощипанный. С вами мне и мараться не хочется. Примите взвод, а там поглядим.

– Слушаюсь, – тяжело поднялся лейтенант. – Разрешите, однако, подать рапорт о вчерашнем избиении почтальона.

Ращупкин ничего не ответил. Он знал, что лейтенант ничего подавать не станет. Не дождав-шись ответа, Борис лениво козырнул и вывалился за дверь.

Жар его действительно допек. Хватаясь за стенки, он еле добрался до крыльца, хлебнул там свежего морозного воздуха и потащился в санчасть. Медицинский лейтенант был на месте. Он сунул Борису градусник, почти тут же отобрал назад и уныло покачал головой:

– Поздравляю. Тридцать девять и девять.

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Инга Рысакова по аспирантской вольности могла подниматься в любой час, но обычно вставала без четверти семь, словно все еще была студенткой. Отец, Антон Николаевич, скром-ный институтский преподаватель начертательной геометрии, любил завтракать в кругу семьи. Потом все расходились, дома оставалась одна Ингина бабка, точнее незамужняя тетка отца, и до вечера домашние не видели друг друга.

Утром семья пила кофе, которое покупалось в зернах и мололось на домашней, инкрусти-рованной медью ручной кофемолке. Иногда, по-стариковски расчувствовавшись, отец философ-ствовал:

– И почему это древние назвали вино напитком богов?! Нет, ошиблись греки. Если что и напиток богов, то как раз кофе. Правда, дочка?

– Угу, – кивала Инга. Она любила отца и не раздражалась.

Это была тихая незаметная беспартийная семья, каким-то чудом сохранившаяся в перипети-ях войн и социальных катаклизмов. Когда-то, а точнее первого марта восемьдесят первого года, один ее боковой предок (двоюродный брат бабки Вавы) в незрелом возрасте швырнул бомбу в царские сани, и этот поступок настолько отвратил последующие поколения от всякой обществе-нной мысли и борьбы, что даже поступление семнадцатилетней дочери на филфак представ-лялось Рысаковым чуть ли не революционным заговором.

– Наука! Только одна наука. В крайнем случае музыка, – восклицал отец за полгода до постановления ЦК "Об опере "Великая дружба". Но на беду у Инги не было решительно никаких способностей ни к музыке, ни к точным предметам.

– Что ж, я это предвидел, – шептал матери отец в прошлом году, когда Инга неожиданно для себя и для них расписалась с мужчиной, который был старше ее на целых десять лет. И это по паспорту. С виду же Георгию Ильичу можно было дать все полсотни.

– Я предвидел, предполагал... – повторял Антон Николаевич, хотя в 47-м году филфак Университета казался ему не вертепом разврата, а только кузницей революции.

– Успокойся, Тошка. Все обойдется, – успокаивала его жена.

– Я предполагал, ах, как я все это предполагал, – шептал Антон Николаевич, чтобы не услышала в соседней комнате дочь. По врожденной деликатности он ей ничего не мог сказать. Она была совершеннолетней даже по английским законам. Он грустно и нежно поздравил дочь с законным браком и чрезвычайно обрадовался, когда через несколько месяцев Инга вернулась домой.

Дочка держалась молодцом. По-видимому, неудачный брак ее не сломал. Развод еще не оформили, но Георгий Ильич (незадачливый супруг) иногда звонил, как, впрочем, звонили и другие знакомые. Инга была весела, много работала и даже – что так нечасто среди аспирантов – собиралась защититься раньше срока. Антон Николаевич был счастлив.

– Да, действительно обошлось, – шептал он ночью жене. – Девочка оказалась стойкой. Что ни говори, хорошая кровь и хорошее воспитание не могут не сказаться. Но я бы поторопил-ся с оформлением этого неприятного документа...

– Ничего, Тошка. Не торопись, – утешала жена.

В год великого перелома, когда в Москве вдруг стали исчезать продукты и интеллигенты, когда без того зябковатая жизнь беззащитных служащих стала вовсе сирой и неуютной, в тот год каким-то совершенно непостижимым чудом они нашли друг друга и стали друг для друга прибе-жищем, пристанью, опорой, выходом из отчаянья и аккумулятором силы. Татьяне Федоровне было уже за тридцать и знакомый врач, чрезвычайно интеллигентный человек (он повесился в прошлом году во время гонения на врачей), советовал не заводить детей. Но она с безоглядной храбростью не послушалась эскулапа и родила Ингу. Теперь Татьяне Федоровне было под шестьдесят. Она прихварывала, но преподавала в музыкальной школе, правда, уже отказавшись от частных уроков.

– Не торопись, Тошка, – отвечала мужу. – Так... она с нами... А с чистым паспортом опять с кем-нибудь сочетается...

– Да, ты права, – как всегда, соглашался отец.

В семье был чуть ли не суеверный страх перед всякого рода бумагами, документами, гербовыми печатями и пр. Получение какой-либо справки, даже из домоуправления – было предметом отчаянных мук, долгих споров, волнений и поводом для приема капель Зеленина.

Словом, это была семья, уцелевшая благодаря своей незаметности и не распавшаяся благодаря слабости каждого ее члена. В одиночку никто бы из Рысаковых не выстоял.

– Родить им, что ли, внука? – подумывала иногда Инга, глядя на милых, несколько жал-ких и страшно дорогих ей старичков. – Вот развяжусь с аспирантурой и подсуну им ребеночка вместо себя. Тогда хоть свободней стану.

Впрочем, тиранили ее не они, а их деликатность.

– Сегодня девочка в отличном настроении, – улыбалась незамужняя тетка, когда Инга, умытая и причесанная, в юбке и вязаной кофте, вошла в родительскую комнату. Незамужней тетке было за восемьдесят, но она еще была бодра. – Что это у тебя за чтение было в третьем часу, а потом гимнастика? Ты закончила свою главу?

– Если бы... – вздохнула Инга, понимая, что нельзя обделять стариков крохами информа-ции. Она чувствовала, что слух у них постоянно напряжен, как у охотничьих собак.

– Нет, это чужой реферат. Но очень хороший. О месте последней личности...