Текст книги "Избранные письма. Том 1"

Автор книги: Владимир Немирович-Данченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

На всякий случай, вот как были распределены роли в Москве:

Столбцов – Ленский, Ольга Федоровна – Бларамберг (за болезнью Медведевой), Соня – Лешковская, Орский – {62} Южин, Андрей – Садовский, Людмила – Федотова, Прокофий – Рыбаков, Марья Даниловна – Садовская, Питоличка – Щепкина, Ляшенков – Музиль, Волосов – Гарин, Дмитрий – Лазарев 2‑й, Илья Иванович – Таланов, Настя – Закоркова, Василий – Лазарев 1‑й.

Заметьте, что Гарин и Лазарев 2‑й – актеры на видные роли, а Волосов и Дмитрий – третьестепенные лица в пьесе.

До свидания. Жду от Вас такого же простого ответа, как просто обращаюсь к Вам я.

Если ответите до 28‑го, то в Москву: Мясницкая, Чудовской п., д. Щербакова. Если же после 28‑го, то в деревню: Екатеринославской губ., почт. ст. Благодатное, усадьба Нескучное.

Жму Вашу руку. Мой привет Марье Васильевне.

Вл. Немирович-Данченко

Жена шлет Вам привет.

10. А. Е. Молчанову[64]

7 июня 1891 г. Усадьба Нескучное

Почт. ст. Благодатное Екатеринославской губ.

7 июня

Ваше письмо, дорогой Анатолий Евграфович, чрезвычайно порадовало меня. Прежде всего уже потому, что я перестал его ждать, а недоумение, почему Вы мне не ответили, наводило на меня грусть.

Во-вторых, Вы сумели подсказать мне то, что я чувствовал все время относительно распределения ролей. У нас в имении около 20 десятин сада. Ручаюсь Вам, что каждая дорожка знает мои сомнения на этот счет.

Но что в Вашем письме дороже всего – это Ваши воззрения на драматическое искусство в Петербурге. Я уже думал, что в этой пустой столице нет ни одного человека, который бы так хорошо и правильно смотрел на крупнейшие недостатки Александринского театра. По крайней мере, когда мне приходилось ставить там пьесы, в особенности «Последнюю волю», я всегда сталкивался с неимоверным холодом в своих требованиях. Я видел, как артисты, режиссеры, суфлеры – все в душе {63} потешались надо мной. Теперь же в «Новом деле» дружное и характерное исполнение мне нужно больше, чем когда-нибудь. Без этого нет надежды даже на крохотный успех.

Нужны репетиции и внимательное отношение ко всему, что актер может найти между строк. Что касается второго, то я, кажется, писал Вам, что даже в Москве мне трудно было добиться этого. Здесь, в Москве, большинство артистов – мои приятели и люди, верящие в мое дарование больше, чем в Петербурге. И то мне приходилось бороться с равнодушием актеров, получивших невыигрышные роли. Что же будет у вас?

А репетиции? Как их добиться? Я верю в страстное желание Ивана Александровича помогать авторам. Но каково бегать к нему с просьбами о репетициях, если в труппе меня примут холодно?

Буду стараться напрягать все усилия, чтобы по крайней мере совесть была чиста.

Теперь о распределении ролей, О Варламове мне сообщил директор еще в Москве. (Я не имел возможности видеться с ним долго). Тогда же я выразил сомнение. Пообдумавши, я даже плохо понимаю, чего ради Варламову захотелось играть роль, так мало ему свойственную. Объясняю себе тем, что когда пьеса была еще в первой редакции, я предлагал ее Варламову в бенефис. Но тот Столбцов и этот – так мало имеют общего! И потом тогда я торопился постановкой, мне до крайности нужны были деньги. Спасибо дирекции, она меня выручила и избавила от необходимости ставить пьесу кое-как.

Варламов – громадный талант. По качествам, дарованным ему природой, едва ли найдется ему равный во всей России. Но – как Вы верно замечаете – Столбцов[65] прежде всего барин. В этом весь смысл пьесы. Он не делец, потому что он барин. Он разорялся тысячу раз, потому что он барин. Он барин в отношениях к купцу, барин с мужиками, барин вымирающий, кончающий тем, что пойдет к купцу на содержание. Я не могу указать ни одной черточки в отношениях Столбцова ко всем окружающим лицам, где бы не сквозил барии, уверенный в своей силе.

{64} Я не вижу Варламова, не слышу барина в его полумещанском, получиновничьем акценте. Не вижу в его узких манерах, в мелкой походке – размашистого хозяина земли, по которой Столбцов двигается.

Все, что у Варламова есть для этого, – темперамент, который, как Вы опять верно замечаете, составляет главнейшую черту Столбцова. Без темперамента нет его широкого размаха мысли, нет свободной фантазии, не признающей никакой дисциплины. У него нет коммерческой жилки в смысле пунктуальности и осторожности. И это, конечно, благодаря темпераменту. С этой стороны Варламов еще мыслим. Но этого мало[66].

У Давыдова есть первое, но он апатичен и холоден. Свободны подходит больше их обоих, но он мелковат.

Я начинаю соглашаться с Вами, что Далматов был бы лучше всех. Если только он не перемудрит. У него, действительно, есть и задорное, вызывающее барство и пыл в увлечении охватившей его идеей.

Но, переводя вопрос на практическую почву, как же мне поступить? Дело не в том, что я наживу в Варламове врага. Он человек умный и поймет меня. Тем не менее отказать актеру в роли для бенефиса, актеру, занимающему одно из первых мест, – надо иметь уверенность в успехе пьесы. По крайней мере перед лицом труппы.

Впрочем, все это требует только немного усилий побороться с призрачными опасностями. Вероятно, я и отдам роль Далматову.

Где он? Хорошо, если бы он прочел пьесу и высказал мне по старой дружбе свое мнение, не обижаясь, если в конце концов роль к нему не попадет.

Не увидите ли Вы его? Если да, то передайте ему искренно, как дело стоит.

В этом роде в моей практике было уже два случая. Раз, когда Никулина просила для бенефиса «Последнюю волю» – главную роль. Я отказал. Из‑за этого было много шума. Второй раз – я предлагал Макшееву «Новое дело» в бенефис (в первой редакции). Он соглашался взять, но прямо сказал, что барин у него не выйдет и это повредит пьесе. Потом я был ему благодарен за его бескорыстие.

{65} Дальше. Андрей Калгуев. Вот тут я никак не могу согласиться с Вами. Я не люблю Сазонова как актера. Он сух и однотонен. Я никогда не видел в нем способности передавать душевную гибкость. А нежная организация выражается в его голосе только под соусом паточной сентиментальности. Он обладает известным шаблоном и горячностью. Ни того, ни другого мне не нужно.

А я чувствую, что Сазонова будут все рекомендовать на Андрея.

Давыдова я уже окончательно не вижу. Ни его тон, ни его тучная фигура, ничто не отвечает моему образу[67].

Я предполагал на эту роль Свободина – и никого больше. Он умеет передавать сосредоточенность, полубольные вспышки, все переходы расстроенного воображения.

Третьим важным лицом является Людмила.

Да разве я могу иметь что-нибудь против Савиной? Она с своим гибким талантом всегда сумеет придать лицу и типичность и холодное отсутствие всякого темперамента.

Но я боюсь ее. Она мне отравит все репетиции. Она любит только роли, доминирующие в пьесе. Сидеть целый акт молча, как во втором, – да она меня съест! И поделом. Каково же будет мое положение? Конечно, для бенефицианта она не откажется от роли, ну, а если не в бенефис? Да все равно она меня уничтожит одними своими глазищами!

Употреблю все силы, чтобы она играла[68], но говорю искренно – боюсь ее.

Если не она, то я никого не вижу, кроме Ильинской (будем так называть Марию Васильевну)[69]. Васильева? Не!

С другой стороны, и в Питоличке никто не может быть так великолепна, как Ильинская. Это я про себя давно решил, даже когда Погожев при Вас расхваливал Щепкину[70]. Вы упоминаете о Марьюшке. Это лишнее. Марьюшка – большая и хорошая роль, а Питоличка чуть что не эпизодическая. Конечно, я буду счастлив, если Мария Васильевна возьмет роль.

Затем большое спасибо Вам за Дюжкову[71]. Она мне не приходила в голову, хотя я руками отмахивался и от Жулевой (чудная актриса для дам, но не купчих)[72] и тем паче от Стрельской.

{66} Ленский – Прокофий – прекрасно[73].

Абаринова – Ольга Федоровна – тоже.

Говорить нечего, что и Мичурина и Дальский прекрасны для Сони и Орского. Но Дальский! Ведь это будет то же, что и Савина в Людмиле. Он тоже погрызет меня. Я слышал, что он хочет Андрея. Но я его вовсе не знаю.

Все остальное – отлично.

Вообще, кроме Андрея (что если Дальский?), Ваше распределение ролей так удачно, что мне оставалось бы только подписать его.

Спасибо Вам и за хлопоты и за сочувствие. Надо мне будет приехать в Петербург в самом начале сентября.

Тогда еще раз лично поблагодарю Вас. Крепко жму Вашу руку. Передайте мой привет Марии Васильевне.

Жена благодарит Вас за память.

Вл. Немирович-Данченко

11. А. И. Сумбатову (Южину)[74]

27 августа 1891 г. Усадьба Нескучное

27 авг.

Может быть, эти строки попадут к тебе еще 30‑го, в день твоих именин. Шлем наше поздравление и тебе и Марусе, как водится, с дорогим именинником. Увидишь Ленского – и его поздравь от нас. Увидишь Лидию Николаевну[75] – и ей передай от нас привет.

Как раз в день твоих именин мы выезжаем из Нескучного. Вечером на одной из станций выпьем за твое здоровье. Как всегда, остановимся на день в Харькове и в Москве будем в воскресенье с вечерним поездом.

Получил твое письмо с взглядом на Гамлета. Очень может быть, что он весьма не лишен новизны. Я не знаю всех комментаторов Гамлета. Но вот что мне кажется: оттенить на сцене «остроту мысли, доходящую до остроты чувства», – задача чересчур тяжелая и, пожалуй, неблагодарная. Скажу тебе по опыту, что если искать, где в человеке кончается мысль как работа мозговая, и начинается чувство или работа сердца, то {67} легко заблудиться и запутаться. Мы с тобой развивались под влиянием беллетристов и особливо критиков 60‑х годов. Тогда чуть ли не впервые появилась женщина и чаще – девушка, «любящая умом». Между умом и сердцем клали резкую грань и любили выезжать на ней. Но сколько я ни вдумывался в это с тех пор, как начал самостоятельно работать, я всегда наблюдал, что истинная психология сторонится от такой характеристики – в ее основе тенденциозная фальшь. Я плохо знаю физиологию, но думаю, что при изучении ее легко убедиться в отсутствии подобной грани между умом и сердцем.

Вообще, мне кажется, что чем проще ты взглянешь на свою новую задачу, чем меньше будешь вникать в комментаторов Гамлета и чем свободнее отдашь себя во власть драмы, тем счастливее разрешится твой труд. Послушать профессоров непременно надо, но играть следует все-таки то, чего душа захочет.

Я рискую, что мой совет попадет к тебе не в подходящее настроение. Во всяком случае, даю его от чистого сердца.

До чего доводят комментарии – я вспомнил последний рассказ Гнедича. Он передает, будто бы один актер, обдумывая Чацкого, не заметил запятой в фразе о Чацком – «Чай, пил не по летам» – и поэтому велел режиссеру, чтобы во всех действиях, кроме 4‑го, ему подавали чашку чаю.

Ты должен согласиться со мной, что комментарии нужны для читателя, а не для актера. Актеру нужен только драматический образ. А ошибок бояться нечего. Их заметят только профессора да Дарский[76].

4‑го февраля я, конечно, своей новой пьесы не дам, как не дам ее и куда-нибудь на затычку, вроде 20 декабря. Если бы Никулина обменялась днями с Ермоловой, – тогда другое дело. Но это очень сомнительно. Пьесу я окончил только вчерне и думаю еще поработать над нею сентябрь и октябрь[77]. Тем более не допущу ее постановки кое-как. Я очень дорожу ею.

Получил письмо от Шестаковского[78]. Зовет меня поскорее.

До скорого свидания.

В. Немирович-Данченко

{68} 12. А. П. Ленскому

20 октября 1891 г. Москва

20 окт. 91 г.

Мясницкая, Чудовской п., д. Щербакова

Дорогой Саша! Пользуясь твоим разрешением назначить день, спешу просить тебя о среде в 4 ¹/₂ часа. В Малом театре – «Гамлет», ты не играешь.

Хорошо, в самом деле, если бы ты мне преподал урок с красками и двумя-тремя париками[79]. Мой личный опыт поможет мне быстро усвоить твои советы.

Жму твои руки.

Вл. Немирович-Данченко

13. Из письма А. И. Сумбатову (Южину)[80]

30 июня 1892 г. Усадьба Нескучное

Екатериносл. губ. Почт. ст. Благодатное

Комик ты, вот что я тебе скажу, а не трагик. Спрашиваешь, почему я не начал переписку первый, а я и теперь не знаю, куда тебе адресовать письмо. Село Мало-Покровское! А где оно? В каком уезде? При какой почтовой станции? И придется мне отправлять это письмо на Погромец. Не моя вина, если ты не получишь его, как хотел. Дата твоего письма – 21 июня, получил я вчера, 29‑го, отвечаю сегодня, – что я еще могу сделать!

Твое письмо очень обрадовало нас, а твой ростовский фурор в особенности. Ведь, в сущности, это твой первый настоящий успех гастролера. Я не считаю успеха вместе с товарищами Малого театра. Ну, и давай бог вперед того же. Жаль, что не пишешь подробнее, что играл. Твое замечание насчет присылки старых «Новостей дня» и обуздания восторгов – что тебе на это ответить? Ведь ты даже не веришь, что твой успех может меня радовать. Ты думаешь, что я читал твое письмо, подергивая бороду и приговаривая «тюпюрь»[81]. Глуп ты, право, вот что!!

Итак, будущее лето мы на неделю ваши гости. Это тем более {69} удобно, что теперь вы в стружках и грязи, а в будущем году у нас пойдет перестройка, окончательно решенная.

… А Маруся не боится Александрова? Вдруг он рассердится, что она наняла квартиру поблизости от Крылова.

Кстати, о Крылове. Получил я от него письмо, делает мне разные советы относительно моей пьесы. Я ему так благодарен, право. Например, он пишет, что для того, чтобы оттенить душевную пустоту и неудовлетворенность героини, – «не выведете ли, милейший Владимир Иванович, рядом с нею учительницу-труженицу? Это будет красивый контраст!» Понимаешь? Героиня переживает драму, ну, а около нее учительница, знаешь, идеалы и все такое. Народное образование[82].

… Я следую его совету и вывожу – да еще не учительницу, а целую начальницу того женского учебного заведения, в котором воспитывалась моя героиня. Только у маня как-то все так выходит, что вся вина за пустоту жизни героини на нее-то, на эту воспитательницу, и падает.

Потом он пишет: «Не слушайтесь никого, я – враг всяких указаний автору. Поддержать – да, но писать Вы должны так, как подскажет Вам чутье». Я ему очень признателен за то, что он меня поддерживает и учит, как надо поступать.

«И как кстати, – отвечаю я ему, – вот доказательство. Я рассказывал Вам свою пьесу, если Вы помните, не особенно охотно. Вы же меня ободрили, сказали, чтобы я писал, ничего не изменяя. А приехал я в деревню, как подумал повнимательнее, – и весь тот сюжет полетел вверх ногами. Теперь от него осталось только основное положение»[83].

Что мне тебе писать о пьесе, да еще о твоей роли? Все еще пока в руцех божиих. Кто знает, что из всего этого выйдет!

Одно во мне несчастье – отчаянное недоверие к своим силам. Даже поддержка Крылова не помогает. Иногда мне кажется, что я понимаю больше, чем могу, а сделал уже все, что могу. Тогда состояние духа у меня самое угнетенное. Стоило из-за того, что я сделал, начинать писать для сцены! Самолюбие это или что другое, уж не знаю, не задумывался, а только скверно тогда на душе. И потом, писать бы то, что легко дается. Так нет же! Вскоре по приезде я выкинул из пьесы все, {70} что мне казалось фальшивым, и сюжет сложился как-то быстро, просто, симпатично, но уж очень легко. В месяц бы, кажется, написал великолепно. И что же? Со второго дня тоска взяла. Нужно очень время тратить на пустяки!

Я прочел тут множество пьес (для Филармонии). Между прочим «Мышонка». Вот поди ж ты. У Пальерона громкое имя. Написал свою «Скуку», «Искорку» и «Мышонка». И замечательно, по-моему, что он уже перебирает мотивы, которые сам затрепал. Стремления вырваться куда-то вперед ни малейшего. «Мышонка» можно написать, по-моему, с единственной целью попасть когда-нибудь в Академию, т. е. отдать себя на мариновку.

Думаю я так, а в то же время закрадывается подлая мысль: мечтают сделать многое большей частью только те, кто ничего не может.

Чистая беда!

Повторяю, что у меня выйдет – не знаю. Самую фабулу я опростил до последней степени. Стало быть, весь интерес – на глубине анализа. В то же время слишком хорошо понимаю, что для сцены нужно писать так, чтобы публику захватило. Вот тут-то и недоверие к себе. То кажется, что не могу, а то – что еще как могу!

Довольно о пьесе.

Вера была у нас – это вы, вероятно, уже знаете. К половине июля ждем сестру и маму. Варя[84] перешла окончательно в драму, будет служить в Киеве, на 400 р. в месяц. Пишет, что Соловцов прислал ей для открытия сезона Глафиру («Волки и овцы»). Думаем с ней немного позаняться.

Котя читает и работает, читает и работает. Между прочим уличила Ге[85], сверила его «Осколки минувшего» с романом и поражалась его наглости. Говорит, что это просто переписано.

Да, и это не помешало пьесе пройти 15 раз. А ты тут о чем-то думаешь! «Новое дело» пройдет в Москве никак не больше, чем «Осколки минувшего».

На досуге составлял я план работы в Филармонии. С 3‑м курсом кончил. Перепишу его для тебя. А ты пришли свои замечания. Я старался, чтобы: 1) всякий из учеников сыграл побольше из того, что ему нужно; 2) чтобы репертуар вышел {71} разнообразен; 3) чтобы работы у них было много; 4) чтобы нам с тобой не пришлось даром тратить время. Но затем и Правдин и Ленский решительно убедили меня, что необходимо поставить несколько целых пьес. Ленский основательно прибавляет, что лучше даже сыграть три раза одну и ту же пьесу, чем ставить другую новую. До того важно ученикам научиться осваиваться с ролями в их целом.

На прилагаемый план я потратил все свое свободное время.

Мне очень хочется поставить «Цепи».

Теперь в свободное время займусь 2‑м курсом.

Напиши еще, где вы будете проводить время и кого повидаете.

До свидания! Шлем объятия и поцелуи.

Твой Вл. Н.‑Д.

Кажется, я не говорил тебе, что в одно из последних заседаний Комитета мы забраковали «Горация» в переводе Чайковского[86]?

14. А. И. Сумбатову (Южину)

25 августа 1892 г. Усадьба Нескучное

25 авг. 92 г.

Может быть, я сам привезу тебе это письмецо? Мы будем в Москве, как и в прошлом году, 1‑го сентября вечером, во вторник. Но если ты получишь эти строки раньше, прими от меня и Кати поздравление с днем ангела. Марусю – с именинником! Все наши хорошие пожелания с вами.

Твое письмо из Нижнего я получил только 20‑го. Искал в «Новостях дня» обещанный Рокшаниным[87] отчет об «Отелло», но не нашел (имею газеты от 18 августа). Зато нашел, что Рыбаков играл Большова вяло, и поверил этому, что Уманец-Райская не Липочка, и этому поверил. И «Свои люди» шлепнулись[88]. А Рыбаков мог бы играть отлично, будь он… ну, например, учеником Филармонии. Такие пьесы, как «Свои люди», ставить надо, но только в присутствии энергичного режиссера, а не господина «Сие есть тайна».

{72} Читал я о том, что ты выступил в «Эрнани»[89], читал и чепуху Гурлянда[90] «К открытию театрального сезона» и заметку С. Ф. в «Русских ведомостях». Не был так наивен, чтобы принять эти инициалы за Сергея Флерова. Конечно, это Сергей Филиппов[91].

Чайковского перевод – в духе Державина. Я, впрочем, против перевода ничего не имел. Как я могу судить? Перевод не хвалили те, кто понимает это лучше меня. Но зато против Корнеля в Малом театре я всегда буду. Или ты упрямо-неисправим, или не хочешь вникнуть, кому он нужен, кому дорог, кому интересен этот Корнель? Для нынешней публики ставить Корнеля – значит умышленно отводить ее глаза от того, над чем она действительно должна размышлять, пустой, внешней, декоративной забавой.

Ты говоришь: «Вы бог знает до чего дойдете!» Кто «вы»? Комитет был единогласно против. А ведь там не Невежин и Шпажинский заседали?[92]

Нет, это ты с Марией Николаевной Ермоловой бог знает до чего дойдете!

Теперь неуспех «Своих людей» вам на руку. Так нельзя быть пристрастными, и надо отыскивать истинные причины такого неуспеха. Разве Островский виноват, что его исполнители – лентяи?

Ну, еще поспорим! Впрочем, мы спорим вот уже 7 лет все о том же.

До свидания!

Пока, если хочешь, обнимаю тебя и проч.

В. Н.‑Д.

15. А. И. Сумбатову (Южину)[93]

Декабрь 1892 г. Москва

Саша! Прошу тебя:

Во-первых, уступить мне утренний класс воскресенья. Замени его любым днем на той неделе.

Во-вторых, – непременно быть вечером на генеральной репетиции. {73} Я начну «Женитьбу Белугина» ровно в 7 и в 10 обязательно кончу.

Необходимо, чтобы ты подробно объяснил ученикам все их недостатки.

Твой Вл. Немирович-Данченко

16. А. П. Ленскому[94]

Январь 1893 г. Москва

Милый Саша!

Я тебе ничего не говорил об исполнении, так как не пришлось. Народ мешал. Хотелось бы поговорить подробнее, но общее впечатление было менее выгодно, чем в «Веере», и вот почему, как я думаю. Когда на курсе нет нескольких талантливых учеников, то в таких пьесах, как «Веер», можно показать школу, какую прошли ученики. В таких же, как «Новобрачные» и в особенности хорошо известная «На бойком месте», кроме школы, требуются уже и личные качества учеников, а в этом смысле твои ученики меня мало удовлетворили. Я нашел, что Юрьев[95] был вял, мертв, Худолеев[96] сух, играл без всякой красочности, Музиль – Лаура[97] совсем была слаба, не проявила ни искорки (в монологе 2‑го д.). Одна Музиль – Матильда[98] мне чрезвычайно понравилась. Падарин был превосходен, но и от него я все поджидал большей яркости. Литвинова была очень мила и выдержанно вела роль, о толковости и говорить нечего. Она походила более других на актрису, совсем готовую. Но тоже без настоящей искорки. Что касается Петровой, то она мне понравилась, хотя я не видел 2‑го акта, т. е. лучшего у Евгении[99]. И совсем не понравился мне Тамар-дин, как и в «Веере».

Я не говорю о срепетовке и умном толковании пьес – это твои неотъемлемые достоинства. Ты можешь заинтересовать спектаклем, обставив его одними бездарностями, но в таких известных (и легких?) пьесах, как «На бойком месте», как-то очень быстро сказываются присутствие или отсутствие природных даров ученика. Их было мало.

{74} Вообще еще раз нахожу, что ты поступаешь удивительно правильно и мужественно, не допуская свой нынешний курс до сильных и значительных произведений. Возьму с тебя пример для будущего года.

Черневский уступил мне понедельник утро (кроме воскресенья) и шепнул, что отдаст мне и вторник утро[100].

На четверг (генеральная репетиция) я припас для вас два кресла и для Кувшинниковой – два. Генеральная репетиция будет публичная, так что во вторник сделаю 1‑ю генеральную репетицию.

Спасибо большое, что известил о четверге. Я вдосталь воспользовался им и репетировал с 11 до 4 и с 7 до 12. Программа моего спектакля: 1) три сцены из «Маскарада» (чистые перемены, 35 минут), 2) 4‑й и 5‑й акты «Каширской старины», 3) «Таланты»[101] – 1‑е, 2‑е и 3‑е и 4) 2‑й акт «Севильского цирюльника». Количество ролей и важность их роздал в строгом соответствии с моим взглядом на учеников. Так, например, один играет три второстепенных роли. На них его и выпускаю.

Жму твою руку.

Вл. Немирович-Данченко

Поклон Лиде.

Я стариков Янсен[102] немного иначе понимаю. Она должна быть моложавее и он тоже. Ему, по-моему, лет 50, а ей 42 – 45. Конец Матильды – твоя фантазия? Отчего ты даешь понять, что Матильда стала романисткой? Это очень остроумно, но я при чтении не заметил. Я думал, что она стремится к какому-то другому делу. Но это ты очень умно надумал. Большую сцену 1‑го д. (общую, финальную) я бы не роздал так… Впрочем, это Юрьев был холоден.

Ко 2‑му действию заставь Юрьева переменить панталоны. Обстановка та же, но панталоны-то не носит он год целый.

До свидания.

{75} 17. А. П. Ленскому[103]

Февраль 1893 г. Москва

Я все думал, повидаю тебя, дорогой Саша, да не приходится. Теперь Котя захворала. Простуда, жар, лежит в постели. Температура чуть спала, но еще высока (38). Однако ничего опасного и, во всяком случае, заразного.

А хотел я тебя осыпать комплиментами за Лыняева. Так надо играть настоящую комедию: легко, свободно, полно смысла, типично, точно! Это истинно художественно.

Очень мне понравилась (кроме 2‑го акта) Лешковская.

И только.

Нахожу, что вообще исполнение захвалили выше меры. Наоборот, Федотову я нашел гораздо лучше, чем о ней говорили и писали[104], Никогда она не была, по верному замечанию Коти, менее сама собою, чем здесь. Очень много труда и очень характерно. Жаль, что все время чувствуется, как трудно ей воплотить это лицо.

Садовский не понравился, Садовская – совсем. Музиль тоже; Саша[105] – меньше всех. Даже не повторил роли!

Прибавлю тебе на ухо (секрет!!), что пьеса мне не нравится. Ни! Или скучно, или вот‑вот собьется на шутку.

Твой Вл. Немирович-Данченко

А я был у Льва Толстого и завтра опять поеду!

18. А. П. Ленскому[106]

Март 1893 г. Москва

Дорогой Саша! В понедельник, 9‑го марта, в 7 ¹/₂ час. – первый спектакль 2‑го курса Филармонического училища. Мне очень дороги были бы твои замечания. И именно по поводу первого спектакля учеников, которым предстоит переход на 3‑й курс. Не приедешь ли с Лидией Николаевной? Ставлю 1, 2 и 3 действия «Талантов и поклонников» и 3, 4 и 5 – «Ошибок молодости»[107].

{76} Спектакль совершенно ученический. Даже без декораций.

Твой Вл. Немирович-Данченко

Училище – на Б. Никитской, д. Батюшкова.

19. П. П. Гнедичу[108]

11 декабря 1893 г. Москва

Среда

Мясницкая, Чудовской пер. д. Щербакова

Милый друг!

Статью г. К. прочел и был так возмущен, что уже написал Нотовичу резкое письмо, но потом удержался. Более возмутительной по голословности и пристрастному тону статьи я давно не читал.

Думаю, что мои коллеги напишут директору.

Узнай, пожалуйста, отчего Потехин не представляет «Хворую»?[109] Нет ли тут недоразумения? Ведь она одобрена! Речь идет только о 5‑м акте.

О Крылове рассказывают легенды, будто он ставит пьесы с четырех репетиций[110]. Я ждал от тебя подробных сведений о постановке и успехе «Истукана»[111]. Со скольких репетиций играли? Писали ли новые декорации? Кто играл? Газет я почти не читаю.

Не можешь ли ты взять на себя труд сообщить мне, сколько было с сентября новых постановок и какие. Сколько пьес Крылова? Мне хочется начать против него войну. Сам не знаю почему, но он начинает возмущать меня. Его система (entre nous[112]) начинает влиять на Москву.

Я отказался ставить пьесу в этом сезоне. Не стоит. А если и у нас будут валять новинки с пяти-шести репетиций, да чуть не каждую неделю, то и вовсе не стоит писать для сцены.

Теперь (в пятницу) идет «Жизнь» Потапенко. Как тебе понравилась пьеса? Ведь ты ее слышал? Здесь мнения о ней делятся. Мне очень нравится общая мысль и красота фабулы. Против пьесы – шаблонные приемы, отсутствие лиц и излишняя {77} эксплуатация благородства. В Комитете она произвела впечатление серое.

За Тихонравова у нас, кажется, хотят посадить Иванова[113]. Ох! Хотя, по совести, никого нет в Москве. Урусов? Бог с ним! Поливанов[114]? Греческая драма – унеси ее, боже, подальше.

Решительно никого.

Боборыкин[115] – единственный подходящий. Думаю как-нибудь устроить его. Хорошо было бы!

Кстати, твое письмо он получил.

А что же ты не пишешь мне, можно ли публично сыграть «Стоячие воды»[116]? Недавно делал генеральную репетицию. И Боборыкин смотрел.

По-моему, это одна из лучших твоих вещей. Нарисованы фигуры удивительно. Я с наслаждением ставил.

В тот же вечер играли «Горящие письма»[117], но слабо.

Гони Васю[118] в Москву.

Твой Вл. Немирович-Данченко

Ольге Андреевне наш сердечней привет.

20. М. Н. Ермоловой[119]

Декабрь 1894 г. Москва

Дорогая Мария Николаевна! Мне хочется написать Вам, что, каков бы ни был исход представления «Золота», я уже испытал величайшее наслаждение, какое только может выпасть на долю хоть и маленького, но вдумчивого и искреннего писателя. Может быть, пьеса не будет иметь успеха, и тогда на смену моим теперешним чувствам явятся другие, помельче, – будет задето мое самолюбие, наступят разочарования в самом себе, исчезнут надежды двухлетнего труда. Тогда я не так сильно буду испытывать ту радость, какою охвачен благодаря Вам теперь, сейчас[120]. Вот почему именно теперь я и пишу Вам. Знаете, о чем я жалею? Смешно: что я не автор всех тех произведений, в которых были Ваши лучшие роли, так как выше {78} наслаждения автора нет, и ни во веки веков публике не испытать того, что переживает автор, видя созданный им образ в таком поразительно законченном и – главное – воплощенном создании. Тогда ему кажется, что весь мир в это время ни о чем не должен говорить, кроме как об этом создании. Такое чувство теперь у меня, и передать его Вам я считаю своей приятнейшей обязанностью.

Может быть, это письмецо передаст Вам частицу моей радости.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

В 3‑м действии («Знаешь что, тетя? Никогда я не испытывала злобы» и т. д.) надо, конечно, паузу и другой тон. Вы правы. Непременно надо.

21. А. С. Суворину[121]

5 июля 1895 г. Усадьба Нескучное

5 июля 95 г.

Екатеринославской губ. Почт. ст. Павловка (через Благодатное)

Многоуважаемый

Алексей Сергеевич!

Благодарю Вас за доверие к моей рекомендации. Прошу и впредь верить, что пристрастных рекомендаций не буду делать.

Получил письмо от Гнедича, который просит указать, кого я могу[122]. К сожалению, я мало знаю провинциальных актеров и актрис. Отметил ему только тех, о ком я много слышал: актрисы Шателен и Азагарова и актер Ге. В труппе Малого театра из молодых есть даровитые, но их дирекция не отпустит. Запомните это. Если дирекция даст отпуск, то лишь тем, кто ей не нужен. Весь список передо мною. Милые актеры – Рыжов, Яковлев, Полянская, Турчанинова – все они играют немало. Из только что окончивших – Садовский и Голубева; они не пойдут из Малого театра. Садовский выступает зимой в Хлестакове.

Из окончивших у меня за 4 года (более 30 человек) я рекомендую только двух-трех, но и те не могут, как говорится, {79} нести репертуар[123]. Талантливый бытовой простак Чернов (Златоуст Уфимской губ., до востребования), grande dame Кудрявая, представительная, с красивым голосом и хорошей дикцией, примерно на роли Абариновой или даже Жулевой (Елена Николаевна, Московск. губ., Звенигородского уезда, слобода Павловская). Затем указал ему на двух молодых людей с достоинствами, но и с значительными недочетами, и на одну актрису (Крафт А. К. – Златоуст, Алексеевская ул., д. Михайловой) на маленькие роли, изящную, неглупую и очень добросовестную. Всех названных я бы взял в свою труппу. Тем более что они не избалованы еще ни ролями, ни жалованьем.

Вы делаете совершенно верные замечания об актерах. И, конечно, это самый трудный вопрос. Но мне кажется, что Вы к нему не с той стороны подошли. Было бы правильнее выбрать сначала пьесы – хоть три-четыре «казовых», а потом подбирать к ним труппу.

Со мной был такой случай. Наверное, то же не раз испытывали и Вы. Поехал я в Тулу на первое (самое первое) представление «Плодов просвещения». О пьесе еще не имел понятия. Играли любители. Опыт у них был небольшой, но подбор их был сделан отлично. Каждое лицо без малейшего напряжения сливалось с замыслом автора. Картина получилась такая сочная, что потом ни московские, ни петербургские актеры уже не удовлетворяли меня в такой степени[124].