Текст книги "Истребители. Трилогия"

Автор книги: Владимир Поселягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 63 страниц)

– Нихт шиссен! – закричал я тоненьким голосом, – Айм сдаюсь. Это… как его. Их капитулирен. Арбайтн, – показывал я на танк, имея в виду, что могу помочь.

Из пятерых вооружены были трое, у двоих пистолеты и у одного автомат. Кстати, у командира оказался ни много ни мало, а самый настоящий "революционный" маузер в деревянной кобуре.

– Ком. Ком, – подзывал к себе рукой командир танка. Я быстро подошел стараясь не спровоцировать автоматчика. Вооруженные пистолетами немцы хоть и схватились от неожиданности за оружие, но их не вытаскивали оставив кобуры открытыми.

Что мне не понравилось так это то, как один из немцев квадратный блондин смотрел на мой термос.

«Какой же я идиот, на нем же свастика! Ну почему я не оставил все в лесу?» – мысленно поныл я себе.

Автоматчик палец со спускового крючка убрал я отчетливо видел это, но рука осталась на ложе, так что дать очередь для него секундное дело.

– Снэмайт, – сказал командир на плохом русском, указав пальцем на мои вещи.

Я быстро скинул вещмешок, положил рядом чехол с биноклем и стал возиться с пряжкой ремня, стыдливо поглядывая на немцев, мол «вот никак не снимается».

За что я себя похвалил так это за то, что выхватить пистолет можно было только левой рукой, то есть рукоятка была повернута именно в ту сторону. Сделал я это для того, что кобура на моем правом боку была отчетливо видна. Сам сдвинул, так что если я потянусь левой, они должны были среагировать не сразу. Это по идее, а как будет, узнаем сейчас.

– Никак! – сказал я, продолжая возиться с пряжкой.

На лицах немцев были видны ухмылки. Один из них отвернулся и стал рассматривать звено на гусенице.

Левая рука скользнула назад, правая же продолжала возиться с пряжкой, отвлекая внимание.

Что ни говори, но немцы среагировали с похвальной быстротой. То что они прощелкали как я тянусь за пистолетом это можно отнести к тому что они не считали нас вояками, и первые дни войны подтверждали их мнение, так что в войсках Вермахта просто не считали нас противниками.

Первым среагировал тот самый квадратный, метнувшись ко мне. Он же и получил первую пулю.

Стрелял я от бедра, поднимать на уровень лица и прицеливаться у меня банально не было времени, так что это был единственный выход. Спасало одно, я умел стрелять от бедра.

Выстрелив в квадратного, я быстро перевел ствол на автоматчика, и тремя испуганными выстрелами свалил его на землю. Как ни странно, но квадратный помог мне, немного но и это было немало. Дело в том что автоматчик успел нажать на спуск и дергаясь от попадания пуль, падая повел стволом автомата в сторону и прошелся по ногам стоящего рядом танкиста. Выстрелив в третьего, и четвертого я перевел ствол на подранка, держащегося за ногу и выстрелил ему в грудь. Командир танка с похвальной быстротой нырнул за танк, оббежав его я увидел танкиста метрах в десяти от машины, он на бегу пытался вытащить маузер из кобуры. В пистолете оставалось два патрона. Тщательно прицелившись, я выстрелил в него с пятнадцати метров. Немец споткнулся, и заплетающимися ногами продолжил идти, бежать он уже не мог.

Снова выстрелив ему в спину я увидел как он дернулся, но к моему изумлению продолжил идти, правда шататься от этого он стал сильнее.

– Да сдохнешь ты сволочь или нет!!! – возмущенно заорал я перезаряжая пистолет.

Третья пуля вызвала фонтанчик крови на спине немца, видимо я попал в другое пулевое отверстие, и свалила его на колени, однако он продолжал ползти:

– Да что ж это такое????

Немец затих только после пятого выстрела.

Зарядив третий и последний магазин. Я побежал собирать хабар.

– А я думал ты действительно сдаваться идешь. Думал все, сейчас шлепну гаденыша, а тут вон оно как, – сказал вдруг сзади чей‑то смутно знакомый голос.

Держа в руках снятую кобуру с маузером, часы, и документы командира, я быстро обернулся. У танка стоял сержант Слуцкий, и чуть насмешливо смотрел на меня. Из близких кустов выглядывали еще два знакомых лица.

– Вот так всегда, только добуду трофеи, так сразу толпа набежит, – только и сказал я от неожиданности, услышав в ответ громкий смех. Смеялся сержант, смеялись парни, смеялся я. Это была какая‑то психологическая разрядка, после такого трудного и тяжелого дня.

«Стоп. А ведь они все видели от начала до конца! И не помогли? Что это значит? Проверка? Свой‑чужой? О‑о‑очень интересно!» – я перестал смеяться и с подозрением посмотрел на сержанта.

Видимо мои мысли отразились на лице, потому что сержант подавил улыбку, и серьезно посмотрев на меня, сказал:

– Удивляешься почему не помогли? Строгов, да и Тонин считают что ты не тот за кого себя выдаешь, даже подумывать начали…

– Что я на немцев работаю? – с кривой улыбкой спросил я, продолжая стоять на месте.

– Ну да. Думаю, сейчас подозрения на этот счет рассеются, но кто ты все равно непонятно. Ты конечно извини, но твоя версия шита белыми нитками. Так‑то.

– Непонятно. Если бы я наврал, то все бы поверили, да? Но я сказал чистую правду, как бы она нелепо ни звучала. Прими это как данность.

– Ладно, не до этого сейчас уходить надо. Ты зачем вообще на них напал. Только не надо мне говорить, что из‑за оружия, – спросил он, кивая на маузер.

– Жрать охота, – честно сказал я, вызвав новый смех в кустах.

– Хороший ответ. Ладно, собираемся отходим. Демин, настороже, остальным собирать трофеи.

Из кустов вышли трое бойцов, два из которых мне были хорошо знакомы. Один встал посередине дороги и активно крутил головой, прислушиваясь. Другой стал собирать оружие у лежащих танкистов и последний, незнакомый, полез в танк. Документы всех немцев я забрал себе, убрав их в планшет, как и две из десяти банок тушенки и одну пачку галет. Также мне досталась одна фляжка со шнапсом, не пить – для дезинфекции раны.

Оружие, три автомата, пистолет, и снятый с классической тройки пулемет, они забрали себе. Видимо сержант посчитал что маузер и так ценная добыча. Я в принципе был не против, и так хватало тяжести таскать на себе.

– Ты ранен? – спросил сержант увидев кровь у меня на спине.

– Да. Осколок пробороздил спину. Рана не глубокая, просто неприятная, постоянно беспокоит при резких движениях.

– Перевязался?

– А как? Не видно же. Если только поможете?

– В лагерь придем, а уж там, – согласился он.

– Упырев, что там? – крикнул сержант тому бойцу, который продолжал возиться внутри танка.

– Сейчас товарищ сержант. Тут еще гранаты есть и гармонь.

И действительно через некоторое время он стал подавать гранаты, численностью десять штук и аккордеон. Одну из гранат я немедленно прибрал себе, как и музыкальный инструмент.

– Умеешь? – спросил сержант, кивнув на аккордеон.

Я молча продемонстрировал. Накинув ремни на плечи, сыграл пару аккордов «Финской польки».

– Добро, – кивнул он.

Намотав ремень вокруг кобуры, я убрал маузер в вещмешок к тушенке и галетам. Туда же сунул и фляжку со шнапсом. После чего перезарядил магазины последними патронами, закинул вещмешок на плечи, как и аккордеон. Поправив термос, я повел плечами, и поморщившись от боли в спине, сунул за пояс гранату и вопросительно посмотрел на сержанта.

Нагрузив меня дополнительно тремя лентами к пулемету, мы тяжелой походкой зашагали к лагерю, который был в трех километрах от танка. Танк сержант жечь не стал. Сказал что дым быстрее привлечен к нам внимание.

– Вот, товарищ капитан, нашел пропащего, – сказал Слуцкий капитану Климову. Мне хватило одного взгляда на капитана, чтобы понять. Не жилец. Кровавые пузыри на губах, показывали, что пробито легкое. Капитан знал, что осталось ему немного, поэтому взгляд его был спокойный, какой‑то отрешенный.

С усилием кивнув, он посмотрел на меня, слушая тихий доклад сержанта склонившегося к его уху. Пока они разговаривали, я отдал пулеметные ленты подошедшему бойцу, и осмотрелся.

«Бля! Девять человек! Всего девять человек из пяти десятков бойцов и командиров!»

Считая меня, то уже десять, но это не радовало. Трое были тяжелыми, видимо дошли сюда силой воли и на адреналине. Но дальше они уже не ходоки, это считая капитана.

Из знакомых тут были: Слуцкий, Демин. Курмышев с пулевым ранением в ногу, не ходок. Капитан Климов, с ранением в грудь. И один из летчиков, из тех, с которыми я познакомился вместе с авиамехаником.

Бойцы уже вскрывали банки с тушенкой, и доставали галеты, есть хотелось всем.

Сержант закончил доклад, и встав подошел ко мне.

– Чего стоишь? Присаживайся где‑нибудь. Как стемнеет, выдвигаемся, и идем дальше, так что отдыхай и набирайся сил.

– Товарищ сержант, мне бы перевязаться?

– Ах ты черт, совсем забыл. Давай, садись на тот ствол поваленного дерева и раздевайся, я за бинтами, они у Демина есть.

– Не нужно товарищ сержант. У меня все есть, – остановил я его.

Сержант быстро и профессионально обработал мою спину, щедро поливая ее шнапсом, потом что‑то выковыривал у меня в спине, после чего показал маленький осколок, и еще раз обработав, стал ловко перевязывать пропуская изредка бинт через плечо.

– Ну все. Готово.

– Спасибо товарищ сержант. Я смотрю, тут уже поужинали, как вы? Мне компанию не составите? – спросил я у него, решив таким макаром расплатиться за перевязку.

Слуцкий был не против. Поэтому мы открыли одну банку на двоих и съели все галеты, запив их остатками шнапса. Последнюю банку с тушенкой я оставил как НЗ.

– Товарищ сержант, а что с ранеными будем делать? – задал я интересующий меня вопрос.

Поиграв желваками на скулах, Слуцкий ответил. С ранеными остаются двое бойцов, которые будут о них заботиться, остальные идут дальше.

«Правильное решение. В том цейтноте, в котором мы находимся, это единственное правильное решение», – подумал я, и вслух сказал то же самое.

– Это капитан решил. Но ты прав, я тоже согласен с этим. Нужно как можно быстрее доставить этот портфель к нашим.

Пока не стемнело, я, одевшись в подсохшую одежду, побродил вокруг, мне нужен был источник чтобы наполнить термос и флягу водой, кто его знает, когда еще будет возможность. Один из бойцов рассказал, что когда бежал по лесу свалился в какой‑то овражек с водой, и показал направление. Слуцкий услышав куда я иду, тут же нагрузил меня свободными фляжками, то есть дал еще две штуки.

В Белоруссии проблем с водой никогда не было, тем более в таком районе, где везде болота. Так что овражек я нашел быстро, как и текущий по нему ручеек. Попробовав воду на вкус, я определил что она нормальная, пить можно. После чего набрав воды, и вернувшись в лагерь, лег отдохнуть, ожидая подъема, но отдохнуть мне не дали.

Подошедший Слуцкий, присел рядом и тихо попросил:

– Сыграй нам что‑нибудь. Людям это нужно.

– Хорошо, – кивнул я. Встав, подхватил инструмент, и заняв удобное место посередине лагеря чтобы все меня слышали, откинул стопоры, и начал играть.

На что‑нибудь веселое у меня не было настроения, поэтому я играл спокойные мелодии в основном из репертуара своего любимого певца Расторгуева.

А на сердце опять горячо, горячо,

И опять и опять без ответа,

А листочек с березки упал на плечо,

Он, как я, оторвался от веток

Посидим на дорожку, родная с тобой

Ты пойми, я вернусь, не печалься, не стоит.

И старуха махнет на прощанье рукой

И за мною калитку закроет

Отчего так в России березы шумят,

Отчего хорошо так гармошка играет,

Пальцы ветром по кнопочкам враз пролетят,

А последняя, эх, западает.

группа «Любэ» и Сергей Безруков

После «Березы» я спел без музыкального сопровождения «Коня». Потом «Ребята с нашего двора», заменив Гагарина на Чкалова, «Улочки московские», «Ты неси меня река». Учитель, что учил меня играть на гитаре, – не тот который на аккордеоне, – сказал:

«Играешь ты хорошо, можно сказать отлично, но мастером не станешь никогда, нет в тебе этой жилки, но вот поешь… Развивай – у тебя талант!»

Я запомнил его слова, и не бросил, – всегда охотно откликался, если меня просили на какую‑нибудь вечеринку прихватить гитару или аккордеон.

Сейчас хмурые лица бойцов разгладились, слушая меня. Скажу честно, у меня никогда не было таких внимательных слушателей. Они буквально впитывали каждое мое слово. И когда я, вспомнив одну песню, тоже в исполнении «Любэ», из кинофильма «Путь к причалу»:

Если радость на всех одна,

На всех и беда одна,

Море встает за волной – волна,

А за спиной – спина.

Здесь, у самой кромки бортов,

друга прикроет друг,

Друг всегда уступить готов

Место в шлюпке и круг.

Друга не надо просить ни о чем,

С ним не страшна беда.

Друг мой – третье мое плечо –

Будет со мной всегда.

Ну а случится, что он влюблен,

А я на его пути –

Уйду с дороги, таков закон –

Третий должен уйти.

Уйду с дороги, таков закон –

Третий должен…

В конце песни меня оборвал прибежавший часовой, который запыхавшись, быстро сказал:

– Немцы… Цепью идут! Как раз с той стороны, откуда вы пришли, товарищ сержант.

– Уходите, мы вас прикроем, – неожиданно сильным и твердым голос приказал капитан.

– Меня тоже к пулемету, не ходок я, не уйду, – почти немедленно крикнул Курмышев.

Пока бойцы готовили пулеметную позицию, и укладывали у пулемета раненых, которые оставались прикрывать нас, я быстро собирался. Вещмешок за спину, аккордеон на левое плечо, поправить гранату, больно врезавшуюся в живот, и посмотреть на смертников, что оставались, запоминая их.

– Прощайте братцы… и спасибо вам за все! Уходим! – крикнул Слуцкий, вешая на плечо планшет капитана и держа в руках портфель. И мы побежали.

Минуты через три сзади вспыхнула резкая перестрелка, которую перекрывал одиночный пулемет бивший длинными очередями. Через некоторое время к нему присоединилось еще несколько, потом все смолкло.

Как только стрельба стихла, мы все остановились и прислушались.

– Все, кончились наши, – со всхлипом сказал стоящий рядом Демин.

– Не стоять, уходим, – приказал сержант, и мы побежали дальше. При первых минутах мне как‑то не до того было чтобы следить за дорогой, но через некоторое время я присмотрелся и понял что мы делаем большой крюк, и возвращаемся к тому полю, где я убил немецких танкистов. Дальнейший путь к фронту, был только через это поле. На то чтобы обойти его, требовалось слишком много времени, которого у нас попросту не было.

Вышли мы к дороге километрах в шести от того места где стоял танк. На дороге было пусто, но слышно гул двигателей.

– Пропускаем, – скомандовал сержант.

Мы пропустили три грузовика полных солдатами, проехавших мимо в сопровождении двух мотоциклов, и осмотревшись перебежали через дорогу нырнув в рожь. Двигались долго, осторожно, а где и вообще по‑пластунски, когда по еще видной дороге проезжали машины. Диск солнца уже касался земли, когда мы прошли от дороги километров восемь. Вокруг было одно только поле, пересекаемое полевыми дорогами, по которым изредка проезжали машины и мотоциклы, из‑за чего нам приходилось прятаться в высокой ржи.

Шли мы всю ночь, обходя деревни и хутора, где нас изредка облаивали собаки, те которые чуяли и были живы. Под самое утро перед дорогой, по которой мы нагло шли, все равно ночью немцы спят, перед нами выросла темная стена, оказавшаяся лесом.

– Идем вглубь километра на два и встаем на отдых, – скомандовал сержант.

Полянка что мы нашли, была просто идеальной для отдыха, но она оказалась занятой. Услышав редкое мычание и туши коров, я понял что тут целое стадо.

А вот бойцы обрадовались, есть хотелось всем, три банки тушенки что оставались у нас, мы схарчили за пару минут на одной из стоянок во время отдыха.

– Стой, кто идет, – окликнул нас тоненький детский голосок.

– Свои! – немедленно откликнулся сержант.

– Какие такие свои, – спросил уже другой голос, явно старика. От этого голоса отчетливо послышался звук взводимых курков.

– Советские бойцы, – ответил сержант.

– Ну подходь, если действительно свои.

При свете костра тускло сверкнули стволы двустволки, которую дед Апанас, продолжал держать в руках.

– К своим значит идете? Отступаете? – спрашивал он.

Я сидел в стороне кушая хлеб с салом, изредка отхлебывая горячего чая из кружки и с интересом прислушивался к разговору.

– Отступаем, – как эхо вздохнул сержант.

– Задание у нас, как можно быстрее пробиться к нашим и доставить им разведданные.

Сидевшие рядом четверо пионеров, три пацана и девчонка лет тринадцати. Два Ивана, Олег, и Ольга, оживились и продолжили нас слушать.

– Разведданные – это серьезно. Покажу я вам одну тропку, о ней мало кто знает, километров тридцать пройдете, никого не встретите. Места там глухие, болотистые.

– Может вы с нами, дорогу покажете?

– Да куда мне. Видите же, с колхозным стадом. Велели гнать на восток, помощников вот дали, пионеров из нашей школы. А тут самолеты, прямо по коровам стреляют ироды, вот я и загнал их сюда. Как к дороге не поедем так немцы одни, второй день стоим двинуться не можем, много раненой скотины.

– Понятно, – сержант даже и не пытался скрыть своего разочарования.

– А вы летчик? – спросила у меня девочка.

– Летчик, – ответил я согласно.

– А у нас самолет есть, – как припечатала она, отчего я поперхнулся.

– Гхде?.. кхе… кхе. Спасибо, – со стоном кивнул я Демину хорошенько врезавшему мне по спине, забыв о ране.

– У нас над селом бой был. Вот один из самолетов и сел на луг в километрах пяти от села, – ответил вместо девчонки дед, сворачивая цигарку.

– Целый? – оживился сержант, при этом взглядом спрашивая у меня. «Справишься?». Я молча кивнул.

– Да кто его знает. Но летчика из него всего в крови вытащили. Мертвый он был, даже не знаю как аэроплан посадил.

– Целый он. Там только дырка в боку, где летчик сидел. Я сам слышал как один из приехавших командиров, так и сказал:

«Пришлите летчика, аппарат цел. Местность для взлета нормальная. Пусть перегонят его на аэродром», – процитировал неизвестного командира один из мальчишек, белобрысый паренек с царапинами на руке, и хлыстом под ногами.

– Да, там еще красноармейца оставили охранять самолет. Но никто так и не приехал, – сказала девочка.

– Да его наверное немцы уже нашли? – спросил сержант.

– Нет. Вряд ли, тот луг труднодоступен. Туда машина с трудом проехала, если только кто‑то из сельских сболтнул, – не согласился со Слуцким дед, дымя как паровоз.

– Нужно торопиться. Отведете нас? – спросил сержант.

– Я отведу, – вскочил тот самый белобрысый.

– Иван проводит, он знает дорогу, – кивнул дед.

Аккордеон я оставил деду. Было видно как он обрадовался такому подарку. Честно говоря мне уже надоело тащить его на себе, даже помощь бойцов посменно помогавших нести его, не помогла. Так что я хоть и с некоторым сожалением оставил музыкальный инструмент, радуясь что смог отблагодарить деда и детей за помощь, все равно внутренне вздохнул с облегчением.

Так без отдыха, мы энергично зашагали дальше следом за невысоким проводником.

– Вань, а что за самолет? Истребитель? – вопрос был закономерен. Бомбардировщиком я управлять не умею.

– Да. И‑16, – обернувшись, ответил он.

«Точно, дед же говорил что из него одного вытаскивали!» – припомнил я.

Шли мы довольно долго. Чтобы срезать путь нам пришлось идти краем болота, иногда проваливаясь в мягкую сырую почву по щиколотку. Как пояснил нам Иван, чтобы обойти это болото потребуется столько времени, что к самолету мы выйдем только к обеду, да еще и через село идти, оно как раз стояло на границе двух болот, вот и вел он нас тайными тропками.

Звучным шлепком убив очередного комара, я посмотрел на светлеющий небосклон и на часы:

– Четыре утра, светлеет, нужно поторопиться, – сказал я перелезая вслед за Деминым через упавшее полусгнившее дерево.

Мои слова долетели до сержанта и Ивана.

– Тут немного осталось, полчаса и мы на месте.

Парень не обманулся, действительно мы вышли на луг минут через тридцать. Я с подозрением его осмотрел, как я и думал, луг был частью болота. То есть цеплял его краем, а это значило что почва не могла быть на нем пригодной для взлета.

– Стой, кто идет? – истерично заорал кто‑то из кустов.

– Это что часовой? Он еще здесь? – удивленно спросил я у Ивана. Тот только пожал плечами.

– Свои. Сержант Слуцкий, мы летчика привезли, – почти сразу отреагировал сержант. Видимо тоже молниеносно пробежав варианты ответов, выдав более‑менее нормальный.

– Сержант ко мне – остальные на месте, – уже спокойнее, но все равно на нервах выкрикнули из кустов. Мне показалось, что сквозь них что‑то серебрится. С подозрением посмотрев в ту сторону и мельком глянув в спину сержанта, который спокойно шел к кустам, где засел часовой, я спросил у Ивана.

– Вань, а какого цвета самолет?

– Серебристый, – подтвердил мои подозрения мальчик.

– Да? Странно… – я замолчал задумавшись.

«Командирский? Насколько я знал окраска на самолетах сейчас стандартная, зеленая. Были случаи, что некоторые командиры полков и дивизий тянули с покраской оставляя свои самолеты серебристыми и красными, неужто и мне такой попался?»

Я припомнил мемуары одного из немецких летчиков истребителей. Тот писал, что в начале июля, встретился с эскадрильей «ишачков», из восьми самолетов, которых возглавлял И‑16 покрашенный в красный цвет.

– Вань, а ты не знаешь в каком звании был летчик?

– Сержант вроде. Треугольники у него были, как у товарища сержанта.

«Еще страньше и страньше. На командирском летал простой летчик. Что бы это значило?»

Однако ответа у меня так и не было. В это время выглянул сержант и махнул рукой, подзывая нас.

Первым делом мой взгляд прикипел к «ястребку», стоящему под тенью деревьев, а не к молодому пареньку в красноармейской форме, который повесив винтовку на плечо, поправлял воротник.

«Ишачок» был красив. Звезды на крыльях и хвосте были тщательно прорисованы. Сомнений не было, он был командирский.

– Тип восемнадцать, – сразу определил я.

– Нужно торопиться. Чем быстрее взлетишь, тем лучше. Сам должен понимать, – сказал подошедший сержант, поправляя немецкий автомат на плече.

– Я понял, – кивнул я, и сбросив на густую зеленую траву вещи, энергично зашагал к самолету.

Пробежавшись по всем узлам, я открыл перекрытый бензопровод и заглянул в кабину. На сиденье лежал буквально пропитанный кровью парашют, и летный шлемофон. Вся кабина была забрызгана кровью, посмотрев на немаленькую дыру в боку, я просунул в нее кулак, который свободно прошел, и вздохнул.

«Командирский, а рации нет!» – подумал я глядя на пустою нишу для радиостанции. Достав парашют и шлемофон, я залез в кабину и запустил двигатель. Сыто взревел, он только после третьей попытки, прогрев его и погоняв на разных оборотах, заглушил и вылез из кабины. Оглядев наполовину ушедшие в почву колеса, сказал сержанту, который с надеждой смотрел на меня:

– Нужно почву посмотреть, где взлетать буду.

Пока Демин срубал ветку, и заострял ее, я осмотрел оружие. Вооружение – 2 пулемета ШКАС, и 2 пушки ШВАК.

– Не стандартно. Обычно на таком типе четыре ШКАСа стоят, – сказал я сержанту который стоял рядом, проверяя боезапас. К моему удивлению он практически не тронут.

– Баки почти полные, две трети, боеприпас фактически тоже. Его что, сразу сбили? – озадаченно спросил я у Ивана, однако ответа не было, никто не знал.

Оставив парней у самолета, я вместе с Деминым стал проверять луг. Мы шли по нему, осматривая кочки ямы и твердость почвы методично протыкая верхнего слоя почвы острием палки. И чем больше мы шли, тем больше я хмурился. Слишком мягкая. Внимательно осмотрев колеи что оставил ишачок при посадке, я только покачал головой, и остановившись, задумчиво посмотрел на самолет.

Махнув рукой Демину, я направился обратно к самолету.

– Значит так. Почва мягкая взлетать будет трудно. Но есть одна возможность. Я выведу его на открытое место, подготовлю к взлету, и вы все будете держать самолет за хвост, как только я махну рукой, отпустите. Понятно?

Первым делом я стал разбираться, что мне брать с собой. Поэтому достав из вещмешка вещи, которые мне пригодятся, отдал его сержанту – у него не было, и, повесив ремень маузера на плечо, туда же где и планшет с картой и документами наших и немецких солдат, стал готовиться.

Очки погибшего летчика я отдал Ивану на память, а сам надел немецкие, зеркальные. Портфель мне привязали к ноге, выше колена. С помощью бойцов одев и застегнув парашют, и сунул пилотку за пояс, натянул шлемофон, стал слушать инструкции Слуцкого:

– Запомни, отдашь их командиру не ниже полковника, понял?

– Понял, товарищ сержант. Главное до наших долететь, а там видно будет. Все будет в порядке не волнуйтесь, я помню сколько наших за эти документы жизнь отдало. Перелечу фронт, там и найду где сесть.

На самом деле у меня были другие планы. Я собирался долететь до ближайшего аэродрома, желательно истребительного и сесть там.

Пожав всем руки, я подарил свой термос Демину. После чего с трудом втиснувшись в кабину, и завел электропуском двигатель. Взревев на высоких оборотах, «ишачок» с трудом тронулся с места и слегка переваливаясь, выкатился на открытое место.

Убедившись, что бойцы меня держат, я застопорил тормоза и стал поднимать обороты. Вот корпус задрожал и стал заметно подпрыгивать. Убедившись, что обороты поднялись до нужного мне уровня, я махнул рукой бойцам, одновременно отпуская тормоза.

«Ишачок», как будто получив пинка, стал резко разгоняться. Пробежавшись метров двести, он оторвался от земли, и под мой ликующий вопль «я лечу», стал подниматься ввысь. Убрав шасси, я осмотрелся, и убавив обороты мотора, экономя горючее, стал слегка наращивая скорость подниматься до километровой высоты.

Летел я ни много ни мало, а в сам Минск. Именно где‑то там находился штаб округа, и чем быстрее я доставлю портфель, тем лучше.

Что ни говори, а очки были классные, я мог даже смотреть на солнце, проверяясь не атакуют ли там меня. Крутить головой приходилось постоянно. Вдали были видны чьи‑то самолеты, но чьи они я не знал, так что продолжал править, сверяясь с картой, к столице Белоруссии.

Лететь пришлось почти час, пока я не понял, что серая дымка вдали с дымами пожарищ и есть Минск. В стороне от меня, на расстоянии примерно километра три, подходила к городу очередная девятка лаптежников.

«А что это шанс. Если я сшибу хотя бы пару, да еще на виду у города, то попасть в истребительные войска станет не такой уж и трудной задачей!»

Так накручивая себя и продолжая следить за воздухом, я стал подниматься выше. За время моих маневров, город оказался гораздо ближе, я уже висел на двухкилометровой высоте, наблюдая за бомберами и ожидая момента к атаке. Немцы меня видели, да и трудно было не заметить, небо было чистое, но все равно продолжали готовиться к пикированию, правда собравшись более компактной кучей. Я понимал, что они скорее всего уже вызвали помощь, так что нужно было торопиться.

Как только головной «Юнкерс» клюнул носом, явно готовясь пикировать, резко бросил свой «ишачок» встречно‑боковым курсом. Ветер свистел в пробоину и открытую кабину, но очки помогали просто замечательно.

– Черт, а оружие то я не проверил. Вот что значит не пользоваться им! – простонал я вслух.

«Я даже не знаю, на какой прицел оно установлено. Ну, будем надеяться что на стандарт, сто пятьдесят метров. Вот сейчас и проверим!» – уже мысленно подумал я.

Короткой очередью протрещали пулеметы и пушки. От не отвернувшего «лаптежника» отлетели какие‑то куски фюзеляжа и он, выбросив густые клубы дыма вращаясь полетел вниз. Резко взяв штурвал на себя, я из глубокого пикирования через левое крыло, развернул «ишачок» и снизу атаковал замыкающего «лаптежника». Среди летчиков‑истребителей сорок четвертого года этот примем назывался «ухват». Сработал он и здесь.

После моей очереди в его желтое брюхо, самолет взорвался в воздухе и большой огненной каплей, в мелких обломках полетел вниз, на окраины города. Чудом увернувшись от обломков, я увел «ишачок» в сторону.

Дальше атаковать было бессмысленно, стрелки собьют. Скорость я фактически потерял. Поэтому отлетел от строя «лаптежников», выстроившихся в оборонительный круг и удалявшихся от меня. Тоже кругооборотом стал наращивать скорость и набирать высоту. Без господствующей высоты бить их было проблематично, тем более на «ишачке». Подловят!

Набрав высоту, я стал подходить к строю ближе. Заметив, что они еще больше сплотились, приготовился к атаке.

Вот что было странно, немцы опасались меня, это было видно, но сбрасывать бомбы не спешили, было видно что они еще не теряли надежды разбомбить свою цель, от которой я их отогнал километра на полтора. Ее кстати я видел, это была вся затянутая дымом железнодорожная станция.

Несмотря на то, что я был в первом бою, за обстановкой в воздухе следил и четверку приближавшихся мессеров заметил. Понимая, что больше шансов не будет. Я стал пикировать на ощетинившийся пулеметными стволами строй бомбардировщиков. Увернувшись он огненной струи ответного огня, с трехсот метров дал очередь по кабине третьего «лаптежника», он был самым удобным для атаки.

Самолет почти сразу вывалился из строя и кувыркаясь понесся вниз. Вот от него отделилась фигурка и полетела рядом, через некоторое время открылся парашют.

Как ни был я занят атакой, но о «худых» помнил, поэтому на выходе из атаки резко дернул «ишачок» в сторону, уходя от пушечных очередей, и почти мгновенно вернул обратно, успев вдарить по гашеткам, когда мимо пронеслись две стремительные худые тени.

«Повезло? Нет? Да или нет?» – думал я делая мертвою петлю, уходя от второй пары.

«А‑а‑а‑а, горит сука!!!»

И действительно, оставляя дымный след, ведущий пары не выходя из глубокого пикирования, воткнулся в землю. Я хорошо разглядел вспышку, на месте падения, в километре от станции. Тут почти сразу стали разрываться бомбы. «Лаптежники» не долетая до цели, стали избавляться от своего груза. Я все‑таки заставил их отказаться от налета.

В глазах потемнело от перегрузки, когда я выходил из очередного пике, пытаясь поймать одинокий мессер, но тот, предупрежденный товарищами, успел уйти из‑под атаки.

«Почему они сбросили? А‑а‑а, наши!» – понял я, заметив пять приближавшихся точек. Понять, что это наши истребители было нетрудно. Однако оставшаяся тройка мессеров просто так отпускать меня не собиралась, поэтому мне приходилось прилагать все свои летные умения, помноженные на опыт летчиков прошедших войну, чтобы не только уходить из‑под атак, но и самому стрелять, причем прицельно.

«Правильно летчики называли «ишачки» «ежиками»!» – подумал я в очередной раз встречая в лоб атаку «худого». Но на этот раз он не успел увернуться от очереди, и пушечные снаряды вспороли его от носа до хвоста.

Это было последнее, что я мог сделать, патронов больше не было, выпустил последний боезапас, поэтому мне пришлось просто молча крутиться, уходя из‑под огня. Я уже получил несколько попаданий, да и бак был практически пуст, так что долго крутиться я не смогу. Собьют, ироды.