Текст книги "Истребители. Трилогия"

Автор книги: Владимир Поселягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 63 страниц)

Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самая большая проблема оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все‑то у них ловко получалось. Именно им я хочу посветить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, то только не армейская, а батальонная, на данные момент ничего я просто не успел написать.

Парни, это для вас:

…А на войне как на войне

А нам труднее там вдвойне.

Когда взойдёт над сопками рассвет,

Мы не прощаемся ни с кем,

Чужие слезы нам зачем?

Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.

Мы не прощаемся ни с кем,

Чужие слезы нам зачем?

Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.

Батальонная разведка

Мы без дел скучаем редко,

Что ни день, то снова поиск, снова бой.

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!

А если так случится вдруг

Тебя навек покинет друг,

Не осуждай его, война тому виной.

Тебе наш ротный старшина

Отдаст медали, ордена,

В разведке заработанные мной.

Тебе наш ротный старшина

Отдаст медали, ордена,

В разведке заработанные мной.

Батальонная разведка

Мы без дел скучаем редко,

Что ни день, то снова поиск, снова бой.

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!

Когда закончится война,

Мы все наденем ордена,

Гурьбой усядемся за дружеским столом.

И вспомним тех, кто не дожил,

Кто не допел, не долюбил,

И чашу полную товарищам нальём.

И вспомним тех, кто не дожил,

Кто не допел, не долюбил,

И чашу полную товарищам нальём…

…Мы до свадьбы доживём ещё с тобой.

Ба‑ата‑альон‑ная разведка

Мы без дел скучаем редко,

Что ни день, то снова поиск, снова бой.

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, Бога ради,

Мы до свадьбы доживём ещё с тобой.

(Морозов И.)

Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить она была одной из моих любимых, которую я знал назубок, даже те ее варианты, что были переделаны, но сейчас исполнил в авторском тексте.

Поморщившись, потер плечо, оно доставляло мне все больше и больше проблем. Двигалось так же, но болеть стало сильнее.

– На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..

– Да где? – ворох листов рассыпался по полу. Упав на колени комиссар Мерецков стал шустро ворошить их ища нужный.

– Точно тут был? – пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок, но пока им не попадался нужный.

– Да был. Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а в них конверта не было. Может я его в сейф убрал? – остановившись, задумался комиссар.

Бормочущее на средней громкости радиорепродуктор на стене, выдал новый перл Суворова.

– Твари! – отвлекшись от поисков высказался редактор прислушавшись к глухому голосу летчика который довольно подробно рассказывал про какой‑то план «Ост».

– Угу. Запись идет? – забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.

– Конечно, был же приказ.

– Хорошо. Есть! Вот он, – замахал комиссар конвертом, в котором обычно перевозили приказы.

Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из политуправления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.

– Не знаю, кто его прислал, но человек, пославший этот приказ не мешать, товарищу Суворову, умен, причем очень, – задумчивым голосом пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.

– Умный – это да… Тут личная подпись наркома товарища Берии, – ответил комиссар, от чего Симанович от неожиданности закашлялся.

Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:

– Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая бомба.

– Так не мы одни пишем…

Штаб 11‑й армии.

– Чушь какая‑то. «Ост», недочеловеки… – говорил командующий 3‑й Королевской Румынской армии генерал‑лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио разукрашенного вырезанными барельефами с Африканской охотой.

– Обычная пропаганда, – нервно вытирая платком блестящую лысину ответил генерал Ганс фон Зальмут.

– А вы что скажите герр командующий? – поинтересовался Думитреску.

Все время передачи Манштейн крутил в руках резную трость, которую подарили ему латышские патриоты еще в сорок первом году, задумчиво рассматривая пол.

– Очень интересный юноша. Так хотелось поговорить с ним. Жаль, что это не удалось, – задумчиво ответил генерал.

– Но что вы думаете о его словах? Это правда? То, что все это придумал Фюрер? – не унимался румынский генерал.

– Фюрер у нас непогрешим… – с едва заметной усмешкой ответил фон Манштейн, – однако мы собрались тут не для того чтобы обсуждать подобные глупости. Вернемся к плану штурма высоты двести одиннадцать‑ноль восемь. Нужно продвинуть линию фронта на пятнадцать километров вперед, тогда у нас появится возможность для удара вдоль шоссе.

Генерал Думитреску озадаченно посмотрел на него, и задумался. Манштейн не ответил на вопрос. Неужели все что сказал этот Суворов правда? Генерал припомнил, что о чем‑то подобном в изрядном подпитии говорил один из эсэсэвцев прикрепленный к их армии. Арийцы высшая раса?!..

– … вот такие мы… по словам немцев неполноценные. Знаете что самое забавное? По словам этого Ганса, сотрудники отвечавшие за чистоту расы были изрядно шокированы когда появились на нашей территории. Оказалось, по всем параметрам истинных арийцев среди советского населения на порядок больше чем в Германии.

Среди военнопленных ими оказался каждый третий. Я кстати тоже. Этот ван Кляйн предложил мне перейти на их сторону, мол, буду полезен Третьему рейху, но когда я отказался, причем в довольно резкой форме, он бросился на меня. Я жалею не о том, что убил его, а только о том, что потерял ценного свидетеля. Я вообще не понимаю, ведь войну они не выиграют, это сейчас знает чуть ли не каждый боец или командир. И они должны понимать что возмездие придет, за все то что они сейчас творят… тем более, что немцы нарушают подписанные ими же международные конвенции. Правосудие найдет и тех, кто отдает приказы, и тех, кто их исполняет, но они почему‑то этого понять не хотят. Да они еще сильны, но уже не те, что были год назад, далеко не те. Большую часть кадровых войск мы у них повыбивали.

Так что, думайте сами, истинное лицо немцев вы сейчас слышали. Теперь есть логическое объяснение их поступков на нашей территории. Сожженные вместе с жителями деревни – это им нужно освободить место для будущей усадьбы для какого‑нибудь бюргера. Геноцид? Да пожалуйста, ведь такие расы как славянские, азиатские, кавказские, а особенно цыганские подлежат стерилизации. Скажу проще. Женщина любой расы может иметь ребенка только от гражданина Германии. Мужское население захваченных территорий или уничтожат, что уже делается, отправляя их в концлагеря в большинстве по надуманным предлогам, или будут делать их евнухами.

Для тех кто не понял, евнухи уже никогда не познают женщин…

– Сволочь! – в ужасе выдохнул генерал Ганс фон Зальмут, он сразу понял, какую только что свинью им подложил этот русский, которого в высших верхах Рейха уже прозвали Везунчик.

– Если эта информация дойдет до недавно присоединенных территорий… – не закончив, задумался генерал Манштейн. Какое счастье что Думитреску, только что вышел из кабинета. Румынский генерал с утра мучился животом.

– Дойдет рано или поздно, русские не дураки, и наверняка воспользуются такой возможностью. Нужно их как‑то остановить.

– Это невозможно и ты это знаешь. Но замедлить… это возможно. Гюнтер, – обернулся Манштейн к сидевшему справа полковнику, – приказ по армии. Всех русских взятых в плен с этого дня, уничтожать. Волнения среди местного населения вряд ли будут, они слишком лояльны к нам, но лучше перестраховаться.

– Это не остановит информацию, задержит, да, но не остановит.

– Я знаю. После совещания свяжусь с Фюрером, он должен знать. Нужно выработать контрмеры – закончил Манштейн. Его поразил хитрый ход русских. Информацию произнес тот человек, которого уже знал весь мир, и репутация которого была непогрешима. То есть, большинство, ПОВЕРЯТ ему. В это время дверь отворилась, и в огромный кабинет вошел генерал Думитреску со свитой.

– … сейчас я смотрю на свои руки, вернее на кровь что осталась на ногтях. Мой друг погиб несколько часов назад, умер прямо у меня на руках. Я не видел его почти шесть месяцев, встретил когда мы прорывались к морю, такое счастье испытал, а тут… Шальная пуля и все. Мое горе не передать словами. У меня есть песня, написана давно, но я не пел ее… Это песня для тебя Виктор Семенович.

Почему все не так? Вроде все как всегда:

То же небо – опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода,

Только он не вернулся из боя.

Тот же лес, тот же воздух и та же вода,

Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя.

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя.

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал,

Он всегда говорил про другое,

Он мне спать не давал, он с восходом вставал,

А вчера не вернулся из боя.

Он мне спать не давал, он с восходом вставал,

А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, – не про то разговор,

Вдруг заметил я – нас было двое.

Для меня будто ветром задуло костер,

Когда он не вернулся из боя.

Для меня будто ветром задуло костер,

Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, будто из плена, весна,

По ошибке окликнул его я:

– Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина:

Он вчера не вернулся из боя.

– Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина:

Он вчера не вернулся из боя.

Наши мертвые нас не оставят в беде,

Наши павшие – как часовые.

Отражается небо в лесу, как в воде,

И деревья стоят голубые.

Отражается небо в лесу, как в воде,

И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне,

Нам и время текло для обоих.

Все теперь одному. Только кажется мне,

Это я не вернулся из боя.

Все теперь одному. Только кажется мне,

Это я не вернулся из боя.

(В. Высоцкий)

– Вот мне показывают, что время эфира заканчивается. Знаете, может я и не прав был, что рассказал вам про все это… но если бы замолчал, то я не был бы тем Суворовым которого вы знаете. Я такой, какой я есть. Всем спасибо. До свидания.

Задумчиво выбив пепел из трубки, Сталин убавил звук, как только после летчика Суворова взял слово диктор, после чего повернулся к Лаврентию Павловичу.

– Вы знаете, товарищ Берия, что нужно делать!

Молча кивнув, нарком вышел из кабинета.

– План «Ост» говорите? Ну‑ну, – тихо пробормотал Иосиф Виссарионович.

За полтора часа до радиопередачи заключенный номер один был доставлен на спецобъект, где опытные следователи начали заново потрошить Гейдриха. Теперь они знали, какие вопросы задавать. Через три дня полностью развернутый доклад старшего следователя лежал на столе Берии, который лично отнес его товарищу Сталину.

– Значит, полностью подтвердилось?

– Да, товарищ Сталин. Выявились такие интересные документы как «О военной подсудности в районе «Барбаросса»» от тринадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года и «о комиссарах». План «Ост» тут выложен более развернуто, однако показания Гейдриха несколько отличаются от того что рассказывает Суворов. Майор Никифоров уже прислал опрос Суворова, тот честно признался, что почти пятьдесят процентов им лично придумано. Он решил, что для противодействия мирного населения на оккупированных территориях это хорошая идея. В остальном большая часть совпадает, так что возможно разговор с тем ван Кляйном имел место быть. К сожалению, наш человек не смог подойти достаточно близко, чтобы подслушать, да и французский язык он не знал, однако судя по мимике, разговор был довольно эмоциональным.

– Хорошо. Что по первой информации?

– «Ост»? Мы уже передали все документы допроса в наш отдел пропаганды. Копии задокументированного допроса Гейдриха были отправлены всем послам союзных держав.

Представители Америки и Англии присутствовали на заключительном допросе, и даже задавали ему вопросы. Как любит говорить товарищ Суворов, «они были в шоке».

– Где сам сейчас товарищ Суворов?

– Завтра вылетает в Москву. Врачи отстранили его от полетов на три недели – по нашей просьбе – и он воспользовался этим для отправки в Центр Боевой Подготовки.

Причем не только сам полетел, но и взял с собой четырех летчиков из первого состава полка, они должны в течение срока отпуска читать вместе с ним лекции.

Идея хорошая, и я дал разрешение.

– Хорошо. Держите меня в курсе относительно операции «Геноцид». Вы ведь ответственным поставили комиссара Валикова?

– Да, товарищ Сталин. Думаю, он справится. Типографии уже печатают листовки с рассказом товарища Суворова для сброса их на оккупированную территорию…

Когда нарком вышел, Сталин вызвал Поскребышева.

– Документы на награждение готовы?

– Да, товарищ Сталин.

– Принесите мне их на подпись… И вызовите Микояна.

– Есть, товарищ Сталин. Еще пришли новые сводки по Керченскому фронту…

Когда я вышел из студии, то замер, приходя в себя. М‑да, все‑таки выдал. Глубоко вздохнув, направился к выходу. Что было странно, в основном люди сторонились меня, стараясь не смотреть в глаза. Понятливо кивнув, я направился было дальше, как увидел у входной двери Никифорова, который ухмыляясь, смотрел на меня:

– Арестовывать будешь? – поинтересовался я, протягивая вперед обе руки.

– Да иди ты. Думаешь, я не знал, что ты все в прямом эфире выболтаешь? Знал, все‑таки почти год вместе, изучить успел.

– Почему же не остановил?

– Так и будем тут говорить? Пошли, машина ждет, – остановил меня особист и распахнул дверь.

Как только «эмка» выскользнула из узких улочек Керчи на просторы шоссе, если можно так сказать про узкую дорогу с двусторонним движением, особист задал мне первый вопрос:

– Что‑то ты не рассказывал мне про евнухов?

– А‑а‑а, ты про это. Ну, придумал, вроде ничего так получилось. Как думаешь, теперь наши бойцы при окружении пойдут в евнухи? Вот и я думаю нет. А если все что я сказал довести до…

– Да понял я. Знаешь, почему тебя допустили до эфира?

– Нет, но могу предположить. Дали разрешение?

– Да. Я сразу после допроса связался с товарищем Берией, и доложил ему свои мысли с беглым анализом. Так что разрешение было получено, хотя велели предупредить, НЕ НАГЛЕЙ!..

Семеныча хоронили в сколоченном гробу, сделанного из снарядных ящиков. Я стоял у могилы, и смотрел, как опускается зеленый ящик с моим первым наставником. Это он учил меня, как выживать в той войне. А бытовые мелочи? Именно он по просьбе Никифорова наставлял меня в мелочах, чтобы я не прокололся на незнании.

– У него семья была? – поинтересовался стоявший рядом Степка.

– Да. Жена, сын и две дочери. Фотографии показывал. Он их с началом войны к матери отправил, это где‑то в Подмосковье. Успели с первыми эшелонами вырваться, письма слали. Попробую отпуск получить, хочу навестить их.

– Понятно. Я его почти не знал, но хороший был человек, надежный.

– Да…

В похоронах учувствовал весь полк. Хоронили не только старшину Морозова. От ран умер один из пилотов летавших на «таирах». Из ста сорока трех, которые утром восьмого мая вылетели на штурмовку и прикрытие не вернулись одиннадцать. Если бы не тот бедлам что мы устроили в эфире, потери были бы гораздо больше, но план составленные общими размышлениями был удачен, что и было проверенно в деле.

Самое забавное, что против нашей недавно сформированной третьей воздушной армии, в которую временно входил и наш полк, имел на вооружение всего четыреста восемьдесят девять самолетов против немецкого корпуса, имевшего на вооружение, по последним сведеньям, двукратный перевес.

Мы уже знали потери немцев. Сегодня утром был сбит гауптман из восьмого штафеля второй эскадры. Они потеряли шестьдесят три самолета в воздушных боях, около восьмидесяти на аэродроме, и почти четыреста человек летного состава. Аэродром на который был совершен налет, был довольно крупный и вмещал в себя большую часть авиационных частей Люфтваффе. Повезло с этим гауптманом в том, что его старший брат служил в штабе Манштейна и знал точные, которые подали командующему, и заретушированные сведенья, что отправили в Берлин.

– Скажешь что‑нибудь? – поинтересовался комполка.

– Да.

Речь я особо не готовил, просто не было времени. Когда мы приехали в часть, где собрался почти весь полк, без дежурного звена конечно, то ждали только нас.

Парни молодцы, до темноты успели все сделать.

– Знаете. Тяжело говорить, скорбь переполняет душу. Я хорошо знал и Толю Огниева, и Виктора Семеновича Морозова…

В моем голосе преобладала горечь потери. Я не говорил высокопарных фраз, просто, то что лежало на душе, напоследок пробормотав:

Ваши руки усталости не знали.

Ваши уста никогда не унывали.

Вы шли по жизни труд любя.

Пусть будет пухом Вам земля.

– Спите парни спокойно, мы закончим то, что вы начали.

Вздохнув, тряхнул головой вращаясь в реальность. Присев, взял комок холодной земли и первый бросил на крышку гроба комок земли. Не знаю, делают ли так сейчас, раньше не замечал, но сейчас парни последовали моему примеру.

После похорон, были импровизированные поминки. Два стакана водки в центре стола были накрыты ржаным хлебом.

– Сев, а что с козлом делать? Парни не хотят его отдавать, решили оставить в полку, – присев рядом со мной поинтересовался комиссар. Я сидел на лавочке возле землянки и смотрел на ночное небо. Вообще‑то сейчас я должен был находится в госпитале для полного обследования, но стемнело быстро и меня оставили под присмотром нашего полкового врача в части, решив отправить утром.

– Козел? Ах, да мы же козла взяли… А зачем он нам? Талисманом что ли?

– Да, летчикам больно уж понравился его нрав. Драчуном прозвали, он только поварих боднуть не успел, остальных всех, наша скотина, боевая.

– Да я ему козочек пообещал…

– Думаешь, он понял?

– Бодаться сразу перестал, значит, понял, – ответил я, пожимая плечами, – я не против, пусть остается, но в госпиталь его возите.

Утром часам к девяти, когда я в легкой шинели стоял у землянки, рядом с которой прогревалась машина, к нам подъехала легковушка Никифорова. Скрипнув тормозами, она остановилась у старой «эмки» еще довоенного выпуска.

– Что‑то случилось, товарищ майор? – поинтересовался один из дежурных летчиков. – Буквально десять минут назад весь полк был поднят в небо и отправлен к переднему краю. Что‑то там случилось.

– Не знаю.

Дверь открылась, и из машины вышел Никифоров. Майор Никифоров.

– Поздравляю, товарищ майор госбезопасности с присвоением вам очередного звания, – поздравил я особиста, мельком глянув на петлицу с одним ромбом.

– Спасибо. Боец, машину можешь ставить на место, товарищ майор поедет со мной, – приказал он моему водителю. После чего кивнув на свою «эмку» велел: – садись.

– Начало настораживает, – хмыкнул я.

– В госпиталь, – велел Никифоров, как только сел и, повернувшись ко мне, спросил: – Это ты составлял схемы налета на наши штабы неделю назад?

– Ну… я, было о чем в тюрьме подумать. Но я только предположил как могли бы действовать немцы.

– Можешь не гадать. Ты угадал.

– Черт! Кто?

– Власов. При налете на штаб фронта погибло много командиров и работников штаба. Одновременно началось массированное наступление вдоль шоссе. Проблема в том, что генерал Власов оказался в окружении, он инспектировал войска.

– Прекрасно. Одним ударом обезглавили нас и прорвали фронт! – стукнув кулаком по спинке переднего сиденья, зло сказал я.

– Фронт не прорвали, я не говорил этого. Да, взломали оборону первой и второй линии и застряли в пятнадцати километрах от переднего края, нарвавшись на недавно сделанный укрепрайон.

– А Власов то там как оказался?! Что‑то странно, им, по‑моему, вообще запрещено появляться у переднего края.

– Это где это ты такое слышал?!

– Да… где‑то. Так что он там делал?

– Проводил смотр новой части. Там пополнение стояло, мотострелковая дивизия со всеми средствами усиления. Она должна была среди прочих частей идти в прорыв, вот генерал и настраивал их на предстоящий бой. Дивизия стояла между первой и второй линией, сейчас там до сих пор идет бой, держатся парни.

– Авиаразведка что показала?

– Сплошные дымы, разрывы и трассеры во все стороны. В районе артиллерийского полка стрельба из пушек, видимо не везде немцы смогли овладеть инициативой.

– А связь?

– Проводная оборванна, радио еще работает. Но в основном полковые и батальонные. Сведенья не полные и отрывочные. Похоже, по штабам от дивизии и выше нанесли сплошные авиа и артиллерийские удары. Позывной командующего не отвечает.

– А кто командование принял?

– Генерал Толбухин. Он как раз в это время был на крейсере, общался с новым командующим эскадры, прошлого то сняли за безынициативность и преступное бездействие. Сейчас там некто контр‑адмирал Литвинов командует. Его из каперангов перевели на эту должность. Раньше эсминцами командовал. Говорят хорошо. Инициативный.

– А кто его назначил?

– Комиссар Мехлис.

– Понятно. Значит Толбухин уцелел?

– Да, сейчас он на новом командном пункте руководит деблокированием наших частей. Фактически в окружении оказался полноценный корпус, а это без малого двадцать пять тысяч человек.

Меня стала несколько настораживать такая откровенность Никифорова. Раньше я не особо замечал, чтобы он так откровенничал со мной.

– Значит наши над местом прорыва? Обеспечивают господство в воздухе?

– Не только твои, почти все истребительные части фронта.

– А вот это зря. Важные стратегические места, нельзя оставлять без прикрытия, немцы не дураки могут воспользоваться моментом. Да и разведка у них работает неплохо.

– Не умничай, без тебя знаем. Ответил же, почти.

– Угу, – я задумался, чем могу помочь нашим. В самолет меня понятное дело не пустят, но подать идею могу, – есть одна идея. Все штурмовые и бомбардировщики части сейчас работают над местом прорыва? Пробивают дорогу нашим частям?

– Точно не скажу, но вроде да.

– Нужно отозвать половину. Оставшихся хватит. Свободными частями, естественно с прикрытием, нанести массированные налеты на обе железнодорожные станции, атаковать все, что движется по дорогам к месту прорыва, не пропуская даже одиночные грузовики. А так же по всем обнаруженным разведкой складам боеприпасов и питания. Нужно создать у них дефицит боеприпасов. Это хорошо поможет нашим.

– Возможно, – задумчиво ответил Никифоров, – один из командиров из оперативного штаба фронта уже предлагал подобное, но его развернули, приказав заниматься своим делом.

– Идея на поверхности лежит, додумать не трудно, – пожал я плечами.

Машина в это время повернула на узкую дорогу, ведущую к госпиталю.

– Это да. Но тут видишь, какая ситуация. Командование думает, что окруженцы вырвутся не сегодня‑завтра, так что такие шаги делать преждевременно.

– Идиоты, – коротко ответил я.

– Ну да, мало им примеров сорок первого, все те же ошибки совершают.

– Генерал Толбухин тоже так же думает?

– Насколько я знаю нет, но не препятствует, размышляет о чем‑то…

– Что?! Опять?! – я наконец понял о чем недоговаривает особист: – Там люди гибнут, а вы все о своем, предателей ищите!

– Сев, ты не прав. Мы держим связь со всеми более‑менее крупными боеспособными частями, осуществляя общее руководство. Наготове полк транспортников готовых обеспечить окруженные части всем не обходимым. Так что тут все нормально, а возможность определить предателей это шанс, которого упускать нельзя.

– И что, есть предположение, что кто‑то остался? – несколько иронично отозвался я.

Тут я был прав, слишком большие чистки провели как в армии так и на флоте. Многим не нравилось бездействие флотских, так что на них оторвались по полной. Насколько я знаю, сейчас продвигали наверх смелых и инициативных командиров. Тот же контр‑адмирал Литвинов, например, тоже не штабной, а именно боевой командир думавший головой. Это можно судить хотя бы потому, что даже я про него слышал, так что он имел нужную славу опытного морского командира.

– Есть. Тебе могу сказать. Еще как есть. Мы перехватили шифровку, где‑то в районе Керчи действует вражеская радиостанция, так вот: шифр мы хоть и случайно, но взломали. Сведения что там были, известны только высшему командному звену.

– Хочешь сказать, что это кто‑то из верхушки.

– Именно. Мы его уже неделю расшифровать пытаемся. Не вышло ничего. Вот и решили воспользоваться моментом, может проявится.

Я задумался, анализируя сказанное. Машина в это время въехала на небольшое плато, где под сенью невысоких деревьев прятались несколько одноэтажных бревенчатых строений. Если идти пешком из нашей части, дойти можно минут за двадцать‑пять тридцать. На машине пришлось давать немалого кругаля. Сделав полукруг машина остановилась у закрытой дверь перед главным корпусом госпиталя у которых курили два санитара. Один из бойцов охраны с автоматом на плече, подошел к водительской дверце, узнать кто мы, и зачем прибыли. Бдят, молодцы.

– Знаешь, а если он не проявится?

– Затаится? – поинтересовался Никифоров.

– Нет, а что если он вместе с генералом Власовым?..

– Ну что я могу сказать?! Повреждения в руке у вас довольно серьезные. Вывих, два ранения, многочисленные ссадины, одна, кстати, воспалилась, видимо в ранку попал грязный пот, все это серьезные причины отстранить вас от полетов на двадцать дней, до полного выздоровления, – изучая мою руку, говорила военврач, которая меня лечила. Рядом стоял начальник госпиталя, изучая воспаление на ноге.

Целые сутки с того момента как Никифоров привез меня в госпиталь, меня изучали как под микроскопом. Госпиталь был хорош, имел все необходимое оборудование и специалистов. Так что взятые анализы были готовы быстро. Именно сейчас я слушал вердикт врачей на них.

– Постельный режим?

– Ближайшие пару дней да, дальше не обязательно. Нужно вскрыть гнойник у вас на ноге, почистить рану, потом вы свободны.

– Ясно, спасибо.

Мне действительно вскрыли ранку на ноге, и почистили ее от гноя. На второй день, приехал Стриж с приказом о моем отпуске. С его приездом мои подозрения нашли подтверждение. Эти непонятные двадцать дней, хотя даже дилетанту понятно, что я буду в форме максимум через десять, и отпуск в разгар боев как в воздухе, так и на земле, было более чем странным. Видимо насчет меня что‑то решили.

Как только все формальности были улажены, и я поставил подпись, где нужно, спросил у командира:

– Приказ о моем отпуске пришел от политотдела фронта, или из штаба армии?

– Из политотдела, – понимающе хмыкнув, ответил Стриж.

– Ясно, значит они решились… Это хорошо, – задумчиво протянул я.

– В Москву полетишь?

– Скорее всего, сами направят. Хочу поработать в Центре, почитать несколько лекций. У нас сейчас кто там? Покрышкин и Ванько?

– Да.

– Отзываете их, я возьму с собой Микояна и еще троих‑четверых. Это реально? На боеспособности не отразиться?

– Да какая боеспособность. Второй день в готовности сидим, но нас не трогают.

– Ага. Значит, они ждут «Звездного налета».

– Думаешь?

– Уверен. Остальные наверняка работают по полной?

– Да, это так.

– Ну, точно, ждут. И наверняка дождутся. Как только немецкие летчики ослабят наше истребительное прикрытие так оно и произойдет… М‑да. Ладно, кто у нас безлошадный? Есть такие?

– Есть двое, машины только через неделю придут.

– Вот их я и возьму, остальные пусть работают. А вообще как в части?

– Нормально, вчера Драчун старшину Егорова на крышу столовой загнал. Два раза успел боднуть. Вот и решили привезти его в госпиталь. Пусть с девками побегает.

– С козами? Их теперь три, бойцы еще одну достали. Пусть развлекается. Кстати, все хотел спросить, как там на фронте?..

К вечеру этого же дня, когда я выписывался из госпиталя, за мной приехал знакомый пузан из политуправления. По их просьбе я должен был выступить с речью для моряков эскадры. Что‑то затевалось.

Странное затишье на фронте, небольшие попытки прорывов и деблокирования, легко пресекаемые немцами, странные телодвижения эскадры, увеличение транспортных судов в акватории порта, давали небольшое прояснение надвигавшегося взрыва. Я удивлюсь если в скором времени не узнаю, о возможной атаки нашего фронта с суши и морском десанте на побережье с последующим продвижением вперед. Как немцы обороняют побережье мы уже знали, видимо все наличные силы они стянули к ударной группировке. По сообщениям пленных, я это узнал от раненного майора которого поместили в нашу палату час назад, в месте прорыва слоенный пирог, где наши взяли немцев в небольшие колечко, где немцы наших, так и воюют пытаясь уничтожить друг друга.

– Герр генерал? – окликнул Манштейна дежурный офицер, чуть ли не бегом догоняя подходящего к своей машине командующего.

– Слушаю? – останавливаясь и поворачиваясь к дежурному ответил Манштейн.

– Герр генерал, нашими диверсантами был захвачен в плен командующий русскими войсками генерал Власов.

– Что‑о‑о?! Немедленно его ко мне!

– Герр генерал – это невозможно. Следуя вашему приказу не брать русских в плен, наши солдаты расстреляли генерала. Так же были расстреляны и диверсанты, одетые в русскую форму госбезопасности.

– Как такое могло произойти? Они не могли опознать себя? Почему диверсанты не назвались?

– Это подразделение было сформировано в основном из русских перебежчиков и лояльных к нам жителей захваченных территорий. Командир у них был обер‑лейтенант Пауль Зигфрид, замом лейтенант Штосс. При захвате и прорыве Штосс погиб, Зигфрид был тяжело ранен и не мог ответить, когда их пленили наши. Опознать смогли, только когда случайно обнаружили метку с опознавательным кодом зашитым под подкладку формы обер‑лейтенанта Зигфрида.

– Солдаты что, не могли понять, что он мог дать важные сведенья?!

– Герр генерал, ваш приказ, подтвержденный Фюрером, гласил уничтожать ВСЕХ русских даже старших офицеров.

– Шайсе!