Текст книги "Обретешь в бою"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)
– Ни сегодня, ни завтра мы не решим. Решит время. Вот когда каждый час одинокого досуга и мне и тебе будет казаться вечностью…
У Рудаева омрачилось лицо, он стал похож на обиженного ребенка.
– Пойми меня, Боря. Не могу я так, закрыв глаза… Боюсь еще раз обжечься… Знаешь, как это больно, когда по ожогу ожог. Давай подождем, повременим немного.
Глава 14Людей в кабинете Прокофьева сегодня так много, что все они не разместились за столом, пришлось вносить стулья. Появился и Апресян со строителями и еще какие-то деятели, о которых всесведущие сказали, будто это работники Госплана.
Кто подтягивал силы, Збандут определить не мог, ясно было лишь, что без согласия Прокофьева ни один лишний человек не появился бы в этих стенах. А уж разобраться в соотношении сил и вовсе невозможно. Вот строители всех рангов наверняка станут на сторону Воскобойникова – техническая документация готова, металлоконструкции сложены на площадке, оборудование поступит в срок. Работай, выполняй задание и получай награды и премии. А что скажут сотрудники Госплана? Они ведь тоже заинтересованы в реализации своих планов. И спрашивают с них строго и часто, благо всегда под рукой.
Вопреки ожиданиям, Прокофьев оставил Воскобойникова в покое и начал с сотрудника Госплана. Избежав традиционной велеречивой преамбулы, тот сразу обрушил на собравшихся ворох цифр. Каждый день задержки строительства обходится во столько-то тысяч, столько-то тысяч тонн будет недодано стали, столько-то тысяч рублей поглотят простои прокатных цехов, столько-то тысяч автомобилей не выпустят заводы из-за отсутствия автомобильного листа, столько-то тысяч золотых рублей недополучит страна из-за срыва заказов на экспорт, в таких-то странах будет подорвано доверие к договорам, заключенным на поставку металла с Советским Союзом.
От этого человека узнал Рудаев, что в глубинных пунктах Центральной Африки есть селения, где с нетерпением ждут стальной лист, упакованный по двести килограммов в пачке, потому что верблюд, – а там другого транспорта нет – не может поднять более двух таких пачек. Привыкший считать металл тысячами тонн, Рудаев впервые в жизни почувствовал значимость каждой тонны. Впервые оценил и всю сложность работы сотрудников Госплана, которые решают уравнения со множеством неизвестных, поскольку никогда нельзя предугадать, на каком участке этой сложной цепи, состоящей из пятидесяти тысяч предприятий, порвется какое-либо звено или несколько звеньев кряду. И такой простой показалась ему работа в цехе, который можно объять взглядом, где все ясно, хотя далеко не всегда просто, что ему стало стыдно за себя. Поддавшись общему настроению, он неприязненно относился к госплановцам.
Но вскоре чувство раскаяния улетучилось бесследно, его вытеснило отчаяние. Весь смысл выступления работника Госплана сводился к одному: откажитесь от своих требований. Подумайте, во что обойдется переделка цеха стране, прикиньте, что важнее: улучшить условия работы людей и получить больше металла в будущем, но с опозданием, или выиграть во времени и выдать сотни тысяч тонн остродефицитного металла в ближайшее полугодие – ведь каждые сутки задержки – это многие тысячи тонн; взвесьте, выдержите ли тот огромный груз ответственности, который взваливаете на себя.
Рудаев с тревогой посматривал на Збандута, стараясь определить, какое впечатление произвели на него этот шквал тяжеловесных цифр и ворох убийственных доводов, но тот сидел, как мумия, уставившись прямо перед собой в стену.
Затем Прокофьев перечислил недостатки проекта, перечислил по памяти, не заглядывая в бумаги, и попросил заводчан напомнить, если что упустил. Но все основное было упомянуто, а мелочиться никто не стал.
Прокофьев кивнул Штраху, тот поднялся, подошел к небольшому столику, стоявшему неподалеку, сдернул с него покрывало, и взору присутствующих предстал макет нового цеха.
До сих пор Рудаев только слышал об объемном методе проектирования. Макет складывался из отдельных пластмассовых элементов, как составляют дети модели машин и зданий из готовых элементов «конструктора».
На этой объемной модели даже не умеющий читать чертежи мог прекрасно разобраться в расположении оборудования и агрегатов, подъездных путей и линий коммуникаций. Проектировщикам при таком методе трудно было ошибиться и что-либо перепутать, а строители, ясно видя, что к чему, без обычных затруднений могли составить план своих работ.
Предупреждая лишние вопросы, Штрах объяснил, что все конструкции, которые надо делать заново, окрашены красной краской. К общему удивлению, их оказалось меньше, чем предполагали. Заново перепланировав цех, проектировщики умудрились сохранить многое из того, что уже было изготовлено.
– Давно так проектируете? – живо заинтересовался Прокофьев.
– Года полтора, – ответил Штрах.
Прокофьев пристально посмотрел на Воскобойникова, и тот прочитал в его взгляде осуждение.
Рассмотрев макет, заводчане сразу активизировались. Посыпались предложения – вот сюда бы еще один стенд для ремонта ковшей, вот здесь нужен дополнительный заезд в разливочный пролет, вот тут хорошо бы удлинить площадку.
Директор Южгипромеза слушал, думал, кое с чем соглашался, иногда возражал. Чувствовалось, что не один день просидел он над макетом и многое отработал сам.
Потом Штрах несколькими точными движениями сузил пролеты цеха, загнал груши конверторов в пространство, ограниченное колоннами и подкрановыми балками, убрал приспособления для шлакоуборки, и глазам присутствующих предстал таганский цех.
Зрелище было настолько убедительным, контраст между проектами двух институтов таким разительным, что чаша весов сразу склонилась на сторону нового проекта.
Но торжество испортил Воскобойников. Штрах, оказывается, умолчал о том, что для расширенного пролета нужны особые мостовые краны для заливки чугуна грузоподъемностью в двести тонн, а на проектирование, заказ оборудования и изготовление таких кранов уйдет минимум два года – в природе пока таких кранов не существует. Вот об этом и сказал Воскобойников.
Штрах стал излагать свои соображения насчет переделки старых кранов, но названные им сроки показались сомнительными. Ему на помощь пришел Даниленко.
– В природе вообще никаких кранов не существует, – сказал он, бросив взгляд на Воскобойникова. – И все же они есть. Готовенькие, целехонькие, именно такие. В ГДР.
– Это точно? – требовательно спросил Прокофьев.
– Да. Сделаны на экспорт, но застряли.
– У нас всегда крайности, – зло бросил Воскобойников. – То строили дворцы для свиней…
– Но это не значит, что нужно впадать в другую крайность, – строить хлева для людей, – резко оборвал его Прокофьев. – У меня осталась только одна неясность: на сколько все это задержит строительство?
Вот тут и разгорелся спор. Горячий, непримиримый. Воскобойников утверждал, что на год, строители требовали дополнительно полгода, Штрах назвал три месяца и упорно стоял на своем. Воскобойникова поддерживал работник Госплана – ему лучше чем кому другому известно, как долго проектируют и как долго строят. На него набросились строители – разве он не слышал о темпах приморского «Металлургстроя», разве не знает, что этот трест построил слябинг длиной в километр за год, а мощную домну за одиннадцать месяцев? За Штраха вступились представители заводов – строительство-де такого цеха расчистит дорогу для остальных ему подобных.
Прокофьев не вмешивался. Даже не сделал попытки утихомирить Апресяна, когда тот со свойственным ему южным темпераментом попытался перекричать заводчан. Было похоже, что Прокофьев пришел к определенному решению и потерял всякий интерес к тому, что происходит сейчас у него в кабинете.
Особенно шумно стало, когда Штрах заявил, что новый цех обойдется всего на двадцать процентов дороже тагинского.
– От вашего расчета пахнет липой! – вознегодовал Воскобойников. – Вы намеренно занизили стоимость, чтобы обмануть Совет Министров, вы…
Штрах долго выслушивал длинную и бурную тираду, крепился, но в конце концов не выдержал:
– Это у вас ни одно строительство не укладывается в смету! Как правило, перерасход раза в полтора! Так извольте ответить: вы делаете это нечаянно, по неграмотности? Но нечаянно можно сделать раз-два, а у вас так каждая смета. Почему вы об этом молчите? И еще меня распекаете?
– Это наш страшный грех, – вмешался в перепалку Прокофьев. – Планируем, распределяем финансы, а потом оказывается, что все нужно перераспределять заново. И прав Штрах. У Воскобойникова это система. Премии за удешевление проекта его институт получить успевает, а потом нам приходится выкручиваться из ахового положения, изыскивать дополнительные средства, латать тришкин кафтан.
На смену затихшим строителям пришли проектировщики, и поднялся такой тарарам, что встревоженный референт заглянул в кабинет, да так и застыл, силясь разобраться, что там происходит.
Дискуссия закончилась неожиданно. Прокофьев постучал карандашом по столу, выждал, пока угомонились спорщики, и заговорил безапелляционным тоном судьи, оглашающего решение:
– Мы тщательно изучили объяснительную записку товарища Рудаева и все материалы, касающиеся типового проекта. Совет Министров не настаивает на его реализации. Таким образом, открывается дорога другим, более совершенным проектам. Ясно?
– Вполне, – удовлетворенно произнес Збандут.
– Проект Южгипромеза нам представляется удачным, но, очевидно, и он не будет типовым. Слишком размахнулся Эммануил Семенович Штрах. Типовое решение находится где-то посредине. Но возражений против осуществления этого проекта в ближайшее время нет.
Озабоченные складки на лице Штраха разгладила скупая улыбка.
– Спасибо, – проникновенно сказал он.
– А вот какой цех строить в Приморске – будет решать Украина. На ее территории – и пусть сами выбирают. Незыблемыми остаются сроки окончания строительства. Их никто изменить не может – автомобильный лист позарез нужен.
– Это как же так? Объем работ больше, документации нет, а сроки… – попробовал возобновить дискуссию Апресян.
– Все, товарищи, – решительно заключил Прокофьев. – Условия вам ясны. Теперь пусть республиканские органы сделают выбор. Что же касается самоуправства товарища Збандута, то мера его ответственности определится, когда будет решено, какой цех строить. Если штраховский – его действия окажутся оправданными, если тот, что начат, он ответит за задержку строительства.
Оставив Штраха на растерзание строителей, Збандут, Рудаев и Даниленко выскользнули в коридор.
Но выйти им не удалось. Шел дождь. Неожиданный для апреля щедрый весенний ливень. Густой пеленой закрыл кремлевские здания и хлестал по мостовой, будто задался целью отмыть ее до зеркального блеска.
Збандут стоял нахохлившийся. Сквозь открытую дверь он следил за каплями дождя, разбивавшимися в водную пыль о мрамор ступеней, и думал о канительных боях с неизвестным исходом, которые еще предстояло ему выдержать.
– И сегодня Прокофьев ушел от окончательного решения, – с досадой в голосе сказал он.
– Ничего подобного, – возразил Даниленко. – Проявил политическую мудрость, передал вопрос на решение тем, кому и следует решать.
– Ни победы, ни поражения, – буркнул Рудаев. Даниленко положил руку ему на плечо.
– Победа, дорогой. Есть неоценимое чувство, которое творит чудеса, если им руководствоваться правильно, – национальная гордость. Кто на Украине не захочет построить самый совершенный цех! И я, – он бросил взгляд в сторону Збандута, – не в тихой заводи отсиживался, как вы заподозрили, а в Киеве. Обеспечивал тылы. И обеспечил.
* * *
В конференц-зале заводоуправления не протиснуться. Все двери открыты, и даже в коридоре сидят люди. И новость – повсюду репродукторы. На всех этажах слышно, что происходит на техническом совете при директоре завода. И сам техсовет новость. С легкой руки Рудаева техсовет появился в каждом цехе, а вот при директоре он организован впервые и впервые заседает.
В президиуме Збандут, Подобед, Черемных и, к общему удивлению, старый директор Троилин. Много труда стоило упросить его прийти на заседание. Упирался, отказывался, но, когда позвонил Збандут, отказать не смог.
– У нас как часто бывает? – продолжает свою тронную речь Збандут. Сегодня он оживлен и совсем не похож на ту несокрушимую гранитную глыбу, какой предстал в этих стенах впервые. Держится располагающе просто, говорит тепло. – Новый директор в первые же дни выступает на заводской конференции. Он еще мало знает завод и людей и сам не определился, а речуху толкает. Получается очередная декларация и взаимное поверхностное ознакомление. Мне не хотелось так начинать. И вот у нас первое деловое совещание. Давайте сообща рассмотрим кардинальный вопрос – каким быть нашему заводу. Тогда мне можно выходить и на конференцию. Пожалуйста, выкладывайте все свои соображения. Не согласны с чем-либо – возражайте. И всегда помните: все наши помыслы должны быть устремлены вперед. Прошлое не будем перетряхивать. Что было, как было – это все вы знаете. Нет второго завода в стране, который рождался бы в больших муках, чем наш. По сути он незаконнорожденный, никакими планами не предусмотренный. Появился на свет только лишь благодаря смелой инициативе, и честь и хвала тем людям, которые его породили, пеленали, искусственно вскармливали и ставили на ноги. Наша с вами задача – достойно продолжать начатое.
Как ни старался Троилин сохранить спокойное выражение лица, это ему не удалось. Глаза выдали – заблестели. Он шел сюда как на казнь, опасаясь любителей лягнуть старое руководство в расчете выслужиться перед новым, и появился более для того, чтобы своим присутствием придержать их, – даже поверженных предпочитают хулить за глаза.
Но Збандут сразу отбил охоту перетряхивать старое белье.
– Знаю, какие ходят разговоры, – заявил он, – и не потому, что к ним прислушиваюсь. Просто имею некоторый опыт. Вот, говорят, новый директор добился в Москве средств на строительство микрорайона, гостиницы, яхт-клуба и так далее. Поймите, друзья мои, такой щедрый дар правительства не связан с моим назначением. Это простое совпадение.
Лукавил Збандут. Но люди простили ему эту маленькую неправду – она была продиктована простыми этическими соображениями.
– Пользуясь случаем, что здесь присутствует Игнатий Фомич, – Збандут повернулся к Троилину, – прошу вас: отдохните сколько нужно будет, подберите себе работу по вкусу и вернитесь на завод. Вы еще очень нужны ему.
В зале щедро захлопали, что на таких серьезных собраниях почти не случалось. Троилин был симпатичен людям, и такой жест нового директора встретили не только одобрительно, но и с энтузиазмом. Редко когда новый директор оставлял на заводе старого.
Збандут подошел к развешенному на стене плану завода.
Это был не обычный план с тысячами тусклых пересекающихся линий, в которых и специалист запутается, а объемный, расцвеченный, понятный даже ребенку.
Салатной краской выкрашены старые корпуса, обреченные на снос, синей – новые, существующие, красной – те, что еще нужно было строить. А в ряде мест виднелись пунктирные контуры, заполненные разведенной голубой тушью. Збандут обвел их указкой.
– Это те цехи, за которые придется повоевать, – пока они не предусмотрены генеральным планом развития завода. Еще одна домна, еще один конверторный цех, еще прокатные, включая цех оцинкованного железа. Последний вот так нужен стране, – он провел ребром ладони по горлу. – Каверзное и хлопотное это производство, но в перспективе прибыльное. А прибыль, экономика предприятия, хозрасчет, поверьте мне, в скором времени будут решать все.
В ближайшую к трибуне дверь, с трудом раздвигая столпившихся людей и тяжело отдуваясь, протиснулся Штрах. Збандут заметил его и пригласил в президиум. Штрах смущенно замахал руками, но, увидев, что в зале нет ни одного свободного места, неохотно поднялся на сцену и сел поодаль.
– Обратите внимание, – продолжал Збандут, – с каким талантом выбрали площадку для нового завода проектировщики и бывший директор завода, духовный его отец Даниленко. Застроим мы эти голубые квадраты – и сколько еще свободного места! Можно расширяться безгранично. Воздвигай что хочешь, тесно не будет. А с теснотой в старой части завода мы тоже справимся. Устаревшие цехи совсем снесем – пора уже разделаться с этим проклятым наследием, – остальные расширим, реконструируем, так что и потомки наши бранить нас не будут. Им при коммунизме жить и работать, и нам не к лицу оставлять тесные цехи, а тем более строить такие.
Душно в конференц-зале. Збандут достал платок, вытер повлажневший лоб. Опытным взглядом оратора окинул собравшихся – не скучают ли. Нет. Слушают внимательно. Заметил Лагутину. Она примостилась у окна поближе к свежему воздуху и что-то торопливо записывала. «Ну, если ей интересно, то другим и подавно», – успокоил себя Збандут.
В этот миг взрыв сотряс воздух. Потом второй, третий. Еще несколько, почти слившихся в один. Здание дрогнуло. Жалобно задребезжала люстра. Люди повернулись к окнам и стали всматриваться в побуревшее от пыли небо.
Збандут поднял руку.
– Простите, не предупредил. Взрывают фундаменты конверторного цеха. Кстати о нем. Мне хочется выразить глубочайшую признательность двум людям – инженеру Рудаеву и журналистке Лагутиной. Они первые смело подняли голос протеста против повторения ошибки, и благодаря им мы будем иметь первоклассный цех. История эта очень поучительная и выходит далеко за рамки нашего завода. Надо, товарищи, со всей внимательностью прислушиваться к мнению отдельных людей. Даже в наш век торжества коллективного разума иногда отдельный человек видит то, чего не видит целый коллектив. И если эта прозорливость сочетается с принципиальностью, то такому человеку цены нет. Да, да, товарищ Черемных, – повторил Збандут, заметив скептическую гримасу на его лице. – Договоримся впредь так: ни один проект не будет утвержден мною, пока технический совет не рассмотрит все замечания отдельных лиц. И будем считать самым наказуемым деянием не упрямство, не защиту своих взглядов, пусть даже они окажутся вредными техническими заблуждениями, а соглашательство. Раз уж мы признаем за человеком право на ошибку, то предоставим ему и право на исправление ошибки. Поверьте, исправление технической ошибки, как правило, экономически целесообразно на любой стадии.
Снова загремели за окном взрывы, теперь уже сливаясь в сплошной тяжеловесный гул.
1968 год.
«Художественная литература»
Москва, 1974
Попов Владимир Фёдорович
Собрание сочинений в трёх томах
Р2 П58
Художник Л. Чернышев п 0732-180
028(01)-74 Подписное издание
