Текст книги "Обретешь в бою"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Строители сделали свое дело, на что и рассчитывал Збандут. Не было инстанции в стране, куда бы они не сообщили о чрезвычайном происшествии – остановлена ударная стройка. На эти сигналы инстанции отвечали шквалом гневных звонков, телеграмм и писем. Збандут буквально не выпускал из рук телефонных трубок. Кончался один разговор – начинался другой. Он целыми днями не покидал кабинета, и цеховики, не зная истинной причины его затворничества, поспешили вынести свое суждение: кабинетный директор.
На все предложения немедленно созвать совещание на заводе Збандут отвечал:
– Пожалуйста. В любой день, в любом составе, но только в Тагинске.
Сначала такое условие казалось нелепым, даже смехотворным, – совещание по одному заводу проводить на другом. Но хитроумный замысел директора скоро был разгадан – обсуждать не проект, а цех, по нему построенный. Против Тагинска яростно возражали авторы проекта. Они хорошо понимали, что их, как напрокудивших котят, хотят ткнуть носом в свои изделия. Проектировщики вообще предпочитают не появляться на объекте, который не удался. Приедешь, наслушаешься «комплиментов», и тогда уже не отвертеться от досадной и к тому же бесплатной работы по исправлению ошибок. Лучше заочно покаяться и заверить, что учтешь их в дальнейшем.
В конце концов Збандут вызвал секретаршу и попросил по возможности ограждать его от междугородних вызовов.
Многих и разных руководителей перевидала за двадцать лет секретарской работы Ольга Митрофановна. И больше всех боялась людей, очень уж пекущихся о своем авторитете. Она узнавала их с первого взгляда по напыщенной манере держаться, по хорошо поставленному голосу, даже по одежде – их отличала франтоватость. Такие начинали свою деятельность с переустройства кабинета. Заменяли мебель, часто совершенно новую и добротную, расширяли площадь за счет других комнат заводоуправления, убежденные в том, что новая техническая политика на заводе, – а каждый мнил себя ее носителем, – начинается с изменения облика кабинета. Эти люди много внимания уделяли себе. Они следили за тем, как воспринимаются, какое впечатление производят их слова, интонации, жесты. К счастью, таких было немного, и постепенно они уходили в прошлое.
Ольга Митрофановна была человеком привязчивым. Больше всех любила она своей особой секретарской любовью Даниленко. Его авторитет зиждился на прочной основе, и он ничего не предпринимал, чтобы его приумножить. Он всегда был естественным и потому разным. И оживленным, и приглушенным, и чутким, и жестоким. Но к нему легче было приноровиться, чем к тем, кто не снимал с себя личину бесстрастия. Троилина она жалела. Работал он много, честно, задерживался до глубокой ночи, по она видела, что он часто тратит время вхолостую. Его добротой злоупотребляли все, кому не лень, даже личный шофер, который взял себе в привычку отпрашиваться раза два, а то и три в неделю. Збандута она сразу приняла всерьез. Он показался ей человеком сложным, непрощупываемым, хотя бы потому, что она никак не могла понять, насколько органично его беспримерное спокойствие. Очень спокойных она тоже недолюбливала – не разберешь, следствие ли это выдержки или просто хладнодушие.
Полной неожиданностью явился для нее приказ об остановке строительства конверторного цеха. На всякий случай она рискнула спросить, нужно ли выпускать такой приказ. Всегда лучше устное распоряжение – отменить удобнее.
Збандут взглянул на нее, но не сердито, как она ожидала (секретарь есть секретарь, надо знать свое место), а благодарно. Спросил:
– Какой я на вашем счету директор?
– Седьмой, – настороженно ответила Ольга Митрофановна, ожидая подвоха.
– И последний.
Она по-своему истолковала эти слова – чего доброго заменит ее другой.
– Почему последний?
– Я долго собираюсь сидеть в этом кресле. – Подумав, Збандут добавил: – А впрочем, может, и вовсе не придется.
Ольга Митрофановна осмелела.
– Боюсь, что долго не усидите.
– Это еще почему? – в свою очередь удивился Збандут.
Она показала на его приказ.
– Людей с таким размахом либо быстренько убирают, чтобы не усложняли жизнь вышестоящим, либо назначают на более высокий пост, чтобы…
– …осложняли жизнь нижестоящим.
– Именно.
– Я постараюсь, чтобы не произошло ни того, ни другого. А вас попрошу, даже вменяю в обязанность: будут какие-либо соображения по поводу моих приказов – высказывайте без стеснения. Я ведь не бог, могу и перестараться. Так что повышаю вас в ранге – действительный тайный советник. Договорились?
Ольга Митрофановна вернулась в приемную согретая и подкупленная вниманием Збандута. Впрочем, все директора относились к ней хорошо. Она умела работать. Множество бумаг, которые проходили через нее, регистрировались не только в журналах входящих и исходящих, но и в ее памяти. Она молниеносно отыскивала любую бумажку. И не всю почту валила на стол директора, многое отсылала по своему усмотрению исполнителям. А то, что попадало к директору, тоже было рассортировано на безотлагательное и второстепенное – не страшно, если полежит день-другой. Она безошибочно угадывала, какого посетителя можно перенаправить, знала, кому что подсказать. В общем, совсем не походила на ту многочисленную армию незадачливых секретарей, которые полагают, будто главная их обязанность – ретиво ограждать начальника от докучливых посетителей. Однако никто до Збандута не оценил так ее радения, не разобрался в ее качествах.
Начальник технического отдела явился к директору, чтобы согласовать ряд намеченных мероприятий, но неожиданно попал в подследственные.
– Как у нас в перспективе сбалансированы чугун и сталь? – с места в карьер спросил его Збандут.
– Тютелька в тютельку.
– А если доменная печь станет на ремонт или, еще хуже, аварийно остановится? А если сталеплавильные цехи увеличат выплавку, что, кстати, неизбежно, – как тогда?
– Ну, так нельзя планировать – на «а если», – возразил начальник отдела, уже зная понаслышке, что новый директор с большей симпатией относится к тем, кто ему толково перечит.
– Я думаю иначе. На заводе всегда должен быть избыток чугуна. Не потребуется цехам – реализуем как товарную продукцию. Тютелька меня не устраивает. Это значит постоянно быть на привязи у доменного цеха.
– Но так у нас не принято. – Инженер решительно чиркнул ладонью по воздуху.
Збандут остановил на нем замороженный взгляд.
– Кем не принято? Когда не принято? Надо все-таки смотреть вперед, а не под ноги. Перестраивайте, дорогой мой, свой образ мышления. Ни один руководитель не может все предусмотреть. А вот каждый его помощник должен все видеть на своем участке и помогать ему, вооружать его. Даже воевать с ним, отстаивая свои убеждения.
И Збандут подверг начальника отдела настоящему допросу. Где учился? Кем работал? С кем работал? У кого воспринял эту удобную формулу– «не принято»? Что читает по специальности? Ах, мало времени. Есть способ найти время – перейти на менее ответственную должность. А разве работа с Даниленко ничему не научила? И не технический ли отдел должен быть самым инициативным? Ведь он – мыслящий центр завода, ему полагалось бы снабжать в избытке серым веществом всех остальных.
Пробирал, пробирал, а под конец успокоил:
– Не подумайте, что этот разговор – подготовка к вашей отставке. Менять людей я не собираюсь.
Ошеломленный начальник отдела ушел, забыв даже, зачем явился.
В приемной, вытерев пот с большого за счет пролысины лба, он спросил Ольгу Митрофановну:
– Что, не в настроении?
– Был бы не в настроении, посоветовала бы зайти в другой раз. Наоборот, он сегодня в хорошем расположении духа. Даже весел.
– Бог мой! – удрученно вздохнул инженер, приостановившись у двери. – И это называется «весел»! Что же будет, если он загрустит!
На столе секретарши зажужжал зуммер.
– Он очень был расстроен? – спросил Збандут, когда Ольга Митрофановна вошла в кабинет.
Впервые за долгую секретарскую жизнь директор завода спрашивал у нее подобное, и у Ольги Митрофановны на минуту парализовалась речь.
– Мне кажется, он перепуган насмерть.
– Вызовите его ко мне на пятнадцать пятнадцать. Совсем упустил из виду спросить, зачем приходил. Эх, некрасиво…
Следующий посетитель удивил Ольгу Митрофановну несказанно. В приемную вошла Вера Федоровна Сенина, сказала, что ей назначен прием.
– А ну-ка честно: когда вы предполагали явиться пред мои ясные очи и потребовать, чтобы те теплые слова, которые я когда-то предпослал, получили материальное воплощение? – притворно сердито спросил Збандут.
– Если по-честному – то не скоро.
– А почему? Вы же знаете, что я меценат, так сказать, покровитель искусств…
– Балет – не первоочередная ваша забота. И потом… Многие говорили нам теплые слова…
– По-вашему получается, и я не должен ни у кого ничего требовать, понимая, что у министра, например, дел больше, чем у меня. Короче говоря, вот что. Принесите подробную смету расходов на первое необходимое. И не обкрадывайте себя. Из большого малое сделаешь – этим искусством у нас бухгалтеры владеют в совершенстве, а вот из малого большое – зубами не вытянешь. Так что давайте завтра же, пока я еще директор.
Збандут достал из стола толстый альбом, довольно потрепанный с виду, протянул Сениной.
– Мой первый вклад.
Вера Федоровна открыла альбом. Эскизы театральных костюмов. Не удержалась, стала перелистывать толстые страницы. Нашла костюмы к «Баядерке» и увидела, что они и близко не походили на те бурнусы, в какие одела она своих подопечных.
– Что впереди? – поинтересовался Збандут отнюдь не из вежливости.
– «Лилея».
– Это уже вторая ступень трудности. А как ваша очаровательная прима?
– Только-только вернулась со своим партнером из турне по Дании.
– О, вот они какие у вас!
На губах Веры Федоровны заиграла улыбка.
– Сенсационный успех! Сначала, правда, принимали с недоверием, решив, что им вместо любителей Советы подсунули профессионалов. Приходилось Хорунжему спускаться в зал и показывать свои натруженные руки, руки рабочего человека, имеющего дело с металлом и машинным маслом, не отмывающиеся добела.
– Интересно. Я обязательно приду на первый же спектакль с их участием.
Вера Федоровна вдруг заторопилась. Пробормотала какие-то слова извинения, коротким рывком пожала руку Збандуту и быстро вышла.
Тотчас же в кабинете появилась Ольга Митрофановна.
– Чем вы так доняли эту стоическую женщину?
– Я?.. – Збандут и впрямь, казалось, чувствовал себя виноватым. – Вот те на.
– Прошмыгнула мимо меня в слезах.
– Странно…
Збандут рассказал о разговоре, и Ольга Митрофановна успокоилась.
В середине дня появился Рудаев. Вид как у именинника. Еще бы! Воскрес из мертвых. Такая радость не скоро проходит.
Директор поднялся ему навстречу.
– Вижу, повеселел. Что, крепко пережил, когда с завода выперли?
– Уже образовался иммунитет. Второй раз в этом году, – попробовал отшутиться Рудаев.
– Дурная привычка, – не приняв шутки, укоризненно заметил Збандут. – Тем более что первый раз по заслугам. Убежден в своей правоте – стой насмерть.
– Я и стоял насмерть. А финал один – снова выгнали. В общем, направо пойдешь, налево пойдешь…
Збандут рассмеялся, и Рудаев неожиданно для себя увидел не только обаятельного, но и жизнерадостного человека.
– Второе увольнение почетное, дорогой мой. Вот если меня погонят за остановку строительства, право же, гордиться буду.
– Сейчас не погонят, но при случае припомнят, – на правах равного сказал Рудаев.
– Кстати, учтите, вскоре и третий раз может такое случиться.
– За что же в третий? – Рудаев недоуменно покосился на директора, решив, что тот шутит.
– А мы, Борис Серафимович, одной веревочкой связаны. Если меня уберут, то и вас не задержат. Ну как, не появились дополнительные соображения к тагинской декларации?
– Все, что знал… – смутился Рудаев.
– Создал песню, подобную стону… – нараспев протянул Збандут и посмотрел на Рудаева, пригнув голову к плечу. – В Кривом Роге не были?
– Не успел.
– Завтра выезжайте. Там рвут и мечут – тоже должны строить цех, подобный нашему. Присмотрите людей, которых полезно пригласить на совещание. И заодно – начальника для нашего цеха. Только обязательно из молодых. Не забудьте позвонить по телефону, где вас искать, – совещание состоится со дня на день. Что на стройплощадке? Тишь?
– Нет, работают.
– Ка-ак! Кто позволил!
Для Рудаева было открытием, что уравновешенный Збандут способен так прорываться. Значит, нутро у него горячее, как у притихшего вулкана. В любую минуту можно ждать извержения.
– Воспользовались паузой и приводят в порядок площадку, на что в обычные дни времени не находится. Расчищают завалы, – объяснил Рудаев.
Збандуту стало неловко за свою вспышку. Он их себе не позволял. Помолчал, закурил папиросу, набив предварительно мундштук ватой, сказал своим обычным размеренным тоном:
– Это они правильно. – Протянул руку. – Итак, не задерживаясь, в Кривой Рог.
Пожелав Рудаеву успеха, Збандут забрал почту и отправился в диспетчерскую. Из этой небольшой комнаты, сплошь затянутой драпировкой, осуществлялось непрерывное централизованное управление производством.
Поздоровавшись с диспетчером, обратился к старшему:
– Я вам советовал закрепить диспетчеров за сменами, чтобы каждый отвечал за свою.
– Так то был совет.
– А разве совет директора…
– Понято, – коротко ответил диспетчер.
Збандут уселся за стол и занялся почтой. Ее скопилось изрядное количество даже в папке, помеченной «Безотлагательно».
Диспетчер предупредительно выключил динамик, чтобы громкий разговор не мешал директору работать, а более для того, чтобы он не услышал тех крепких выражений, которые беззазорно применяют цеховики, особенно когда их начинают прижимать. Но директор, не отрываясь от почты, жестом попросил включить его.
Збандут не мог сосредоточиться, посматривал по сторонам. Начал ставить карандаш на торец, но карандаш валился набок, и внезапно резким движением он смахнул его на пол. Поморщился. Прорывались иногда сквозь защитную личину спокойствия эти замашки неуравновешенной, горячей юности. Много неприятностей в жизни доставила ему необузданность темперамента, много усилий потребовалось, чтобы приучить себя к размеренной походке, к спокойным жестам. И каждый раз, когда над выдержкой брал верх его естественный врожденный темперамент, Збандут корил себя, а иногда и наказывал. Вот и сейчас пошел, поднял карандаш и положил его на место.
Вскоре произошло то, чего больше всего опасался диспетчер. На его вопрос, почему холодает доменная печь, начальник смены с места в карьер загрохотал:
– Если бы я знал отчего, она не холодела бы! И с каких это пор диспетчер стал лезть в технологию! Ты знай свое – давай агломерат!
Збандут подтянул микрофон к себе.
– С каких это пор вы с диспетчером на «ты»?
– А это еще кто суется в разговор?! – По инерции у начальника смены снова вырвался выкрик.
– Директор.
В микрофоне что-то крякнуло, потом раздался глухой кашель.
– Простите, товарищ Збандут, – уже совсем иначе, елейно и почтительно, проговорил начальник смены и объяснил причину похолодания печи.
– Вот так и в дальнейшем вести все разговоры с диспетчером. Я переселился в его помещение и все слышу. Передайте по смене.
Грубее всех разговаривали с диспетчером начальники цехов. Они считали ниже своего достоинства давать подробные объяснения. Привыкли требовать с диспетчера оперативного обеспечения цехов всем необходимым – от сырья до порожних вагонов – и взвивались до небес, когда диспетчеры требовали от них. Такова была традиция, освященная годами, и Збандут принялся ломать ее.
Начальника смены блюминга, который пытался отделаться от диспетчера невразумительными ответами, директор тоже взял в оборот. Ему важно было установить, почему тот темнит, – принимает диспетчера за тупицу или сам туп? Но разобраться в этом с ходу не удалось, и Збандут попросил его после смены наведаться в диспетчерскую.
– Познакомитесь с диспетчером, получите точное представление друг о друге – будет легче работать, – отечески внушал ему Збандут. – И я вас поближе рассмотрю.
– Посидели бы вы здесь месяцок, – с просительной интонацией сказал диспетчер, – был бы другой компот. Важно приучить к нормальному тону. А там пойдет.
Збандут облизал пересохшие губы, посмотрел на диспетчера с добродушной усмешкой.
– Месяцок? Вы много захотели. Хватит и недели. Потом достаточно заглянуть к вам раз в три дня для поддержания легенды, будто директор здесь днюет и ночует. – И добавил с укором: – Нужно зарабатывать личный авторитет, а не светить отраженным светом.
В молодости Збандуту пришлось посидеть в диспетчерском кресле, познать всю сложность и значимость этой незаметной, неблагодарной, но крайне необходимой работы, и на каждом заводе он добивался, чтобы диспетчер из простого информатора вырастал в подлинного организатора производства.
* * *
В час ночи, предупредив главного инженера, что завтрашний день проведет в Донецке, Збандут сел в машину и укатил в Днепропетровск. В девять утра он был уже у Штраха. Он понимал, что на совещание, которым все время были заняты мысли, надо являться во всеоружии, заполучив приверженцев. Личные контакты в таких случаях играют немаловажную роль.
Новое здание проектного института стояло на самом берегу Днепра. Из окон кабинета Штраха была видна могучая река и противоположный берег, застроенный до самого горизонта и дымивший трубами бесчисленных заводов.
Эти два человека впервые встретились лицом к лицу и поначалу вели разговор осторожно, прощупывая друг друга. Но очень скоро пристрелялись и, отбросив всякую дипломатию, углубились в существо дела. К удивлению Збандута, у Штраха уже был готов новый эскизный проект цеха, дорогой, щедрый, но подкупающий размахом и смелыми решениями. Ни одного дефекта, которыми изобиловал пресловутый типовой проект, Збандут не обнаружил.
Положение прояснилось. Теперь на совещании можно предложить взамен существующего новый, более совершенный вариант. Есть с чем сравнить, есть что выбирать.
– Кто вам финансировал эту работу? – поинтересовался он.
– Никто.
– А как же вы сведете концы с концами?
– Отстоим – ваш завод оплатит, погорим – понесем, как водится, убытки. Не все в нашей жизни определяется рублем. Есть еще другое мерило человеческих деяний – совесть. Ради нее приходится не только на материальные убытки идти, но подчас и на Голгофу. За все лучшие проекты у нас, как правило, лупят. Совершенствуем, ищем оптимальные решения и, естественно, вылезаем из сроков. А сроки – основное в нашей деятельности. Неважно, что хуже, лишь бы в срок. И все благоденствуют, все довольны.
У Штраха глаза усталые, но мудрые, многое повидавшие. Голова седая, без единой чернинки, но держит он ее гордо.
– Надеюсь, что встречу в вас не только единомышленника, но и активного союзника, – не то вопросительно, не то утвердительно сказал Збандут.
– Это разумеется само собой. Слушайте, кто такая Лагутина? Я заочно в нее влюбился.
– В нее еще легче влюбиться очно. – Збандут охотно улыбнулся. – Это самая интересная женщина, какую я видел. Бывают красивые и неумные, бывают умные и некрасивые. В этой сочетается все.
– У нее что, умение репродуцировать или она живет своим умом?
– И то и другое, опять-таки в редком сочетании. И еще неоценимая черта, которую так нужно развивать в людях, – принципиальность, независимость мышления.
– Эх, батенька, – протяжно вздохнул Штрах, опускаясь в кресло, – с этими качествами жить не так просто, и таких людей не больно много.
– И все же именно такими людьми должен окружать себя руководитель, не боясь, что кто-то окажется умнее его. А у нас… Попадет иногда в руководящее кресло пентюх – и подбирает кадры себе по плечу, а чаще и пониже, чтобы на их фоне казаться светочем. Смотришь, через какое-то время уже образовался целый очаг бездарей. А бездари страшны тем, что обладают свойством коагулировать, сплачиваться, кустоваться.
– Попробуй подбери умных, – проворчал Штрах. – Вот хоть бы у меня в институте… Какие стимулы для удержания умных людей? Зарплата у всех одинаковая, возможности получить степень нет – институту не дано право присваивать ученые степени. А если человек защитит диссертацию на стороне, он и уйдет на сторону, поскольку в проектном институте никакими привилегиями пользоваться не будет. Вы вот на проектировщиков нападаете. А хоть когда-нибудь об этой стороне дела подумали?
– У меня есть о чем думать на своем месте, – вяло отозвался Збандут. – У нас на заводах тоже ни один кандидат наук не задержится, не говоря уже о докторе. Не та зарплата, не те условия работы. Завод отдачи требует, быстрого решения вопросов, потому что их тьма-тьмущая и потому, что один на другой набегает. К примеру, проблема качества. Дело в том, что качество продукции из количества не растет, и не каждому ведомо, что лучше один хороший рельс, чем два плохих, лучше один лист из нестареющей стали, чем два из обычной, лучше…
– …один умный, чем десять глупцов, – подхватил Штрах.
– Посмотрите, что получается, – продолжал Збандут. – Вызовут тебя, предложат… ну, скажем, освоить в кратчайший срок новый мудреный профиль проката. Подумаешь, прикинешь и откровенно признаешься, что не можешь этого сделать. А твой коллега пообещает, легко пообещает, будто это пара пустяков. Смотришь – его акции сразу повысились. Придет время, коллега засыпался, ничего у него не вышло. И все равно акции его котируются выше твоих. Он пытался, а ты не хотел и даже не пытался.
– Я давно пришел к выводу, что принципиальность дорого обходится, – мрачно отозвался Штрах.
– А вот отсутствие ее воспитывает нигилизм. Моя хата с краю, своя рубашка к телу ближе, поперед батьки… – и – так далее. У своерубашечников очень удобная позиция – беспринципность, возведенная в принцип. Клеймо на них надо ставить, чтобы каждый сразу видел, с кем имеет дело.
– Воспитывать их надо, – возразил Штрах. – Бить по самолюбию и притом нещадно. Вы заметили, что, как правило, нигилисты – люди никчемные. Они ничего не знают, ничего не умеют и низвергают авторитеты только лишь для самооправдания, для самовозвышения. Кстати, есть только два способа проникнуться уважением к собственной персоне – либо сделать из себя что-то значимое, общественно полезное, чтобы стать вровень с другими, а то и приподняться над ними, либо шельмовать всех подряд, втаптывать в грязь. Первый способ трудноват – надо расти самому, а второй… второй совсем прост. Косить все, что растет кругом – и будешь торчать, как штырь. В своем воображении, разумеется.
– У вас молодежи много? – Збандут потер тыльной стороной ладони отросшую за ночь щетину, устало прикрыл глаза.
– Почти весь институт молодежный. А за счет кого еще расти?
– И как, уживаетесь? Штрах задумался.
– Молодежь никогда не бывает похожа на своих отцов, – раздумчиво произнес он. Заметив, что собеседник ищет сигареты, протянул свою пачку. – Она или лучше их или хуже их, но их не повторяет.
– А все-таки – хуже или лучше? – нетерпеливо спросил Збандут.
– Ну вот вы как хотите. Да или нет. Тут односложным ответом не отделаешься.
– Лавируете?
Штрах усмехнулся. Лукаво и в то же время снисходительно.
– В общей массе она умнее, чем были мы, тоньше, проницательнее и… критичнее. Нам достаточно было лозунгов и призывов, чтобы жить впроголодь, не спать сутками, работать до седьмого пота. Им одних лозунгов мало. И вот в этом роль руководителя, наставника огромна. Его не столько слушают, сколько смотрят на него и поступают сообразно тому, как поступает он. Точнее говоря, следует делам и почти никогда словам. PI еще одно качество отличает их от нас. Мы были жертвенным поколением. Шли на любую жертву, какую от нас ни требовали, подчас даже на неразумную. Это ведь факт, что каждый из нас готов был погибнуть, чтобы спасти, ну, допустим, уплывающее бревно. Нынешние парни и девчата тоже идут на жертвы. В пожар, чтобы вынести попавшего в беду ребенка, каждый, пожалуй, ринется, но из-за бревна… Непременно взвесит, что стоит бревно в сравнении с человеческой жизнью.
– Я как-то ехал в поезде с девушками, которые бежали с целины, – совхоз попался крайне неудачный, – припомнил Збандут соответствующий их разговору случай. – Упрекнул в отсутствии стойкости, и знаете, что мне ответили? «Мы ехали бороться с трудностями, а не с идиотизмом». Оказывается, они много и долго терпели лишения, пока не разобрались, что директор просто скопидомничает. Всю зиму морил голодом, а продукты берег. И не на посевную, нет, что можно было бы оправдать, – распутица, не подвезут, – а так, на всякий случай. Из любви к запасам, что ли. И доберёгся до того, что посевную не с кем было проводить.
– Я еще об одной особенности не упомянул, – боясь, что потеряет нить мысли и не выложится до конца, поспешно вставил Штрах. – Мы все отдавали во имя грядущего, порой ничего не получая взамен. А нынешняя молодежь прежде всего думает о сегодняшнем дне. Журавль журавлем, а синицу подай.
Долго еще говорили они о себе в прошлом, о себе в настоящем и, словно по взаимному уговору, не трогали своего будущего. У Штраха его почти не было. Оставались считанные годы до пенсии, и он не совсем представлял себе, каким перешагнет он этот грустный возрастной порог. Мысль о бездействии ему претила. Да и Збандуту под пятьдесят – возраст, когда начинаешь задумываться о подступающей старости.
А потом неожиданно разгорелась острая дискуссия о том, кому из них труднее живется на белом свете.
– Вам что? – говорил Збандут. – Вы отвечаете только за план. Выполните задание – в королях ходите.
– Королями мы никогда не ходим. Задания нам подваливают такие срочные и сверхсрочные и особо срочные, что, поверите, никаких сил. Хронически идем вне графика со всеми вытекающими отсюда последствиями. Никто не учитывает наших возможностей. У вас на заводах почему-то принято считаться с мощностью агрегата и с его пропускной способностью. А у нас главный агрегат – человек, и вот с ним-то никто не считается, будто возможности его беспредельны.
– Зато у вас нет тысяч неприятностей, которые подстерегают директора. Хотя бы аварии. Их не так много, но вероятность их висит над тобой, как дамоклов меч. Уходы плавок в мартене, прорыв горна в доменном, когда расплавленный чугун попадает в воду и все от взрывов летит к чертям собачьим. А когда взрывает амбразуру и тысячи тонн раскаленных материалов вываливаются из домны, как икра из вспоротой белуги!
– А-а! – Лицо Штраха передернула пренебрежительная гримаса. – Авария гнетет до тех пор, пока не ликвидирована. Вошел в строй агрегат – и о ней забыли…
– Когда план нагонишь…
– Вот если цех неудачно спроектируешь. А если завод? Попробуйте тащить эту тяжесть до гробовой доски.
– Так уж до гробовой…
– А как бы вы думали?
– Однако вас не очень гнетет эта тяжесть, если без особого сопротивления взваливаете ее на плечи.
– Не понял, – схитрил Штрах, хотя для него не было загадкой, что имел в виду Збандут.
– Чего здесь не понять! Знали, что в Приморске получится неважнецкий цех, однако трупом не легли. Привязывали типовой проект, да еще и торопились.
Штрах посмотрел на Збандута исподлобья глазами-буравчиками, шевельнул густыми бровями и сразу обрел хищноватый облик.
Збандут схватил карандаш и скупыми, но точными линиями мгновенно набросал на листе бумаги дружеский шарж. Штрах вспыхнул, когда увидел свое изображение, – шарж показался ему чрезмерно злым, но быстро остыл и забрал рисунок себе на память.
– Зарываете талант в землю, – проворчал добродушно.
– Представьте себе, не один, – не без хвастовства отозвался Збандут. – И пел в юности, и музицировал. Только исподволь. В мои годы для комсомольца это считалось зазорным. Частушки давай, хорошо, на гармошке – изволь. А «Смейся, паяц» – ни-ни. Это уже моральное разложение. А рояль – отрыжка буржуазной идеологии. Хуже, чем галстук или шляпа. Было?
– Было. Все было, – уходя мыслями в прошлое, грустно проговорил Штрах.
– У нас на заводах знаете кто галстуки научил носить? Не знаете? Серго Орджоникидзе. Как вздрючил инженерно-технический персонал за замусоленную одежду и рубашки с воротом нараспашку…
И когда Штрах снова вернулся к наболевшему – чья должность все же тяжелее и беспокойнее, Збандут поспешил закруглить разговор.
– Мне кажется, наш спор – кому из нас живется вольготней на Руси – решится на совещании.
