Текст книги "Обретешь в бою"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
От обкома до Приморска два часа хорошей езды, и все эти два часа Даниленко кипел, как паровой котел с закрытым клапаном. Быстрая езда всегда успокаивала его, а на этот раз условный рефлекс не сработал. Он опасался, что, влетев в кабинет к Троилину, устроит такой дебош, что потом самому стыдно будет. Сколько труда стоило ему уговорить Гребенщикова, этого аса мартеновского дела, переехать в Приморск, а Троилин освобождает его от работы и ставит молодого, никому, по сути, не известного и ничем себя не зарекомендовавшего инженера. Нет, он, Даниленко, не против молодых, но он за тех, кого знает, кого проверил в работе. А Рудаева он еще не проверил. Встречался с ним накоротке несколько раз, но никакого представления о нем не вынес. Чем он проявил себя? И можно ли ему доверить такой цех? Шутка ли сказать – шестисоттонные и девятисоттонные печи! Много ли таких в стране!
Как ни спешит Даниленко, но, поравнявшись с главным корпусом строящейся агломерационной фабрики, останавливает машину и выходит на пригорок.
Это приметное место. В самой середине пригорка торчит голова каменной скифской бабы, которую до сих пор не удосужились выкопать для музея только лишь потому, что изваяния эти в здешних местах не редкость. Их можно увидеть даже у старых домов на улицах.
Всего четыре года назад группа людей появилась здесь, в голой степи. Мечтали о новом заводе. Именно мечтали, потому что ни в одном плане строительство завода не было предусмотрено. Предстояло еще доказать, что завод нужно строить и можно построить быстро.
Почему-то эта картина видится Даниленко со стороны, будто стоит он поодаль. Небольшой пригорок, скифская баба, чуть высунувшаяся из земли, будто украдкой наблюдающая за всем происходящим, и пять человек с поднятыми воротниками, плохо защищавшими от косого осеннего дождя. Большой, видный, красивый, хоть монумент с него лепи, первый секретарь обкома, надутый Троилин, раздосадованный тем, что его вытащили в непогодь и заставили заниматься делом, в успех которого не верит, застывший в немом восторге Черемных, кряжистый, экспансивный руководитель Южгипромеза Штрах, взахлеб рассказывающий о том, что здесь будет, вернее – что может быть, и он, Даниленко, главный зачинщик происходящего. Эту картину можно было бы назвать «Мечтатели», если бы не скептическое выражение Троилина. Чуял, бедняга, что на этом заводе ему придется туго.
Каждый раз, когда Даниленко едет сюда, он останавливается на этом пригорке. Каждый раз любуется изменяющейся на глазах панорамой. Стоит ему на несколько мгновений смежить веки, как перед мысленным взором его встает ровная степь с силуэтами чахлых труб и приземистых старых цехов на горизонте. Эта степь запечатлелась с такой ясностью, что, будь он художником, он нарисовал бы ее по памяти. Открывает глаза – и видит перед собой реализованную мечту взбудораженного проектировщика. Только она еще не совсем реализована. Многочисленные корпуса аглофабрики уже поднимаются над землей, а вдали, почти рядом со старым заводом, взметнувшиеся в небо башенные краны растят новую домну-великана.
Сегодня тоже моросит нудный сеянец, легкий ковер тумана, как и тогда, стелется над степью, крепко пахнет землей и гниющими травами, и потому вспоминается все с предельной четкостью. Даниленко слышит словно записанный на пленку взволнованный голос проектировщика.
– Вы только посмотрите как природа идет нам навстречу! Ровная степь, ни холмов, ни ложбин. Минимум земляных работ. И неограниченные возможности расширения. А это так важно. Мы ведь не успеем построить, как начинаем расширяться. Я полностью за инициативу Даниленко.
Никто ему не сказал спасибо за инициативу, никто не пел дифирамбов. Наоборот, многие поругивали на бесконечных обсуждениях, доругивают и сейчас, уже по инерции. А он удовлетворен и горд. Не у каждого такое на личном счету. Не было завода – будет завод. И первые бои вел он, первых сторонников своей идеи искал он. И нашел! Да каких! Ярых, увлеченных, одержимых.
Придирчивым глазом хозяина осматривает Даниленко каждый участок фабрики. Заметно выросли корпуса, прибавилось кранов у здания склада. Кишмя кишат бульдозеры, самосвалы, тягачи. Прошло всего две недели как приезжал он сюда, а сдвиг заметен на глаз. Каждый понедельник здесь бывают или он или первый секретарь обкома. Не налетом, не проездом. Обходят участки, сидят на оперативках строителей. Их присутствие помогает. Оно подчеркивает грандиозность затеянного дела, люди меньше задерживаются на пустяках, сами решают спорные вопросы – стыдно перед партийными руководителями демонстрировать свою неуступчивость, ведомственную разобщенность, делячество. Но воздействуют секретари обкома на ход строительства не только своим участием в нем. Как-никак в их распоряжении материальные ресурсы области.
Даниленко возвращается в машину. Он немножко остыл.
– Быстро поднимаются, – говорит шофер.
– Это бывает иногда обманчиво, Тихон Петрович. Нужно, чтобы все росло одновременно, а у нас зачастую какой-нибудь участок обязательно отстанет и потом все задерживает.
– И здесь? – Шофер обрадовался, что Даниленко, который за всю дорогу не проронил ни слова, наконец-таки подал голос.
– Пока нет, – буркнул Даниленко и снова замолк.
Проплыло мимо открытое всем ветрам здание копрового цеха, потом пролетел пустырь, потом потянулся километровый корпус листопрокатного цеха и слябинга, потом мартен и как венец всему – шеренга доменных башен.
– Вот так, ступенька за ступенькой, и перерастет Кузнецк, – мечтательно говорит Даниленко.
В заводоуправлении обрушиться не на кого. Ни директора, ни главного инженера. Хотя главный тут ни при чем, но на худой конец и его пропесочил бы. Секретаря парткома тоже нет на месте. Да что они – сговорились, что ли? Позвонил в редакцию газеты Филипасу.
– У себя? Посиди, сейчас приеду.
Как нарочно, редактор не один, у него в кабинете женщина, да еще молодая, приятная. Тут с крика не начнешь, а Даниленко как никогда хочется выкричаться – слишком долго он сдерживался.
– Лагутина Дина Платоновна, прошу любить и жаловать, – сразу взял под защиту свою ретивую подопечную редактор.
– Вот она какая, Лагутина! – тоном, не предвещающим ничего доброго, произносит Даниленко, но руку протягивает с улыбкой. – Что это вы взялись подрывать авторитет лучших руководителей?
– Вы о ком? – невозмутимо спрашивает Лагутина.
– О Гребенщикове, как вы должны понимать.
– А кто вам сказал, что у него есть авторитет?
– Ну, знаете…
Филипас стал за спиной Лагутиной, как волчица, приготовившаяся защищать своего детеныша.
– Что знаете? Мы здесь все знаем. Нам виднее.
– Подлинный авторитет руководителя журналист подорвать не может, – менторски произносит Лагутина. – Он сам может подорваться на этом. А вот если авторитет дутый… он лопается, как шар, от ничтожного прокола.
И вдруг, как с ним часто бывало, Даниленко увидел эту сцену со стороны. Он, взвинченный, агрессивно настроенный, не снявший плаща и кепки (на заводы предпочитает ездить в кепке, шляпа как-то отгораживает), понемногу съезжает на тормозах, неизменно сдержанный, но внезапно ощетинившийся Филипас и главная виновница сенсационной перетасовки, которая держит себя не только на равных, но даже с превосходством. Все становилось с ног на голову.
Даниленко стало смешно. Он бросил на стул кепку, за ней плащ и, вспомнив, что с редактором еще не здоровался, миролюбиво протянул ему руку.
– Простите, Дина Платоновна, я не представил вам нашего гостя, – сказал Филипас. – Наконец мы увидели его в редакции. И ждем… всяческих похвал в наш адрес. Николай Александрович Даниленко, секретарь обкома по промышленности.
– А я догадалась.
– По каким таким признакам? – заинтересовался Даниленко.
– По самогасимости. Рассказывали мне, что был тут такой директор завода. Вспыхнет, как бензин от спички, и тут же притушит пламя. Обожжет – и, если зря, – сразу наложит пластырь.
– Слушайте, я и не знал, что я такой!
– Говорят еще, что директор этот смело решал технические вопросы и очень осторожно – человеческие судьбы, что с ним можно было даже поругаться, но только наедине. На людях он этого никому не позволял.
Даниленко внимательно рассматривал Лагутину. Первый раз в жизни ему вот так, без тени смущения, в лоб, выдавали устную характеристику, довольно точную и совсем не трафаретную, и пытался уяснить, что придает этой женщине такую независимость: сознание собственного обаяния, жизненная закалка или хорошо обеспеченный муж, при котором можно работать не ради заработка, а для души.
– Говорят, – продолжала Лагутина, хотя ее уже начал смущать пытливый взгляд Даниленко, – что он любил держаться на равных сам, но не любил, когда с ним так держались.
Даниленко досадливо крякнул.
– Э, Дина Платоновна, тут вкралась ошибка. Ей-богу, я не меняюсь в зависимости от того, на какое место меня посадили. К людям отношусь так же, как в ту пору, когда никакого поста не занимал. С кем дружил – и сейчас дружу.
– Ох, ох, эта уж дружба медведя с зайцем… – скептическая гримаса искривила лицо Лагутиной.
– А вот многие мне тем же не платят, – ничуть не смутившись, продолжал Даниленко. – Встретишься с каким-нибудь Гошкой, с которым вместе без штанов еще бегали, я к нему с распростертыми объятьями, а он – «Здравствуйте, Николай Александрович». Я ему: «Ты что, Гоша, очумел?», а он чуть ли не навытяжку.
– Очевидно, этот самый Гоша хорошо уразумел, что у нас укоренилась мода менять друзей, переходя от ранга к рангу…
– Или наоборот, – снова прорвался Даниленко, пропустив мимо ушей и эту реплику, – просыпается у человека какая-то нездоровая амбиция. А, ты в начальство вышел, дай-ка я тебя обдеру. Вот какие крайности.
Он говорил сейчас, глядя куда-то в сторону, и теперь уже Лагутина рассматривала его. Хорошее, умное, норовистое лицо рабочего. Шрам на щеке, шрам на лбу, – очевидно, был на войне.
– Так почему вы тут решили сжить со свету Гребенщикова? – неожиданно вернулся Даниленко к началу разговора. – Что он вам, дорогу перешел? Демагогию развели. Все заблуждения вспомнили. А у кого их нет? В общем, загнали на минное поле. Куда ни ступи – подорвешься. Откровенно: для чего это вам понадобилось, Дина Платоновна?
– Я не собиралась его сваливать, поверьте. Он свалился сам.
– Но вас это небось устраивает?
– Пожалуй…
– А вот меня нет.
– И напрасно. В этом месяце мартен выплавит стали еще больше.
– За счет чего, я хотел бы знать?
– Уже три печи интенсифицированы. Это раз. Сталевары с каждым днем все лучше осваивают продувку металла. Два. И атмосфера в цехе в корне изменилась. Три. Достаточно?
– Вы не надорветесь от взятой на себя ноши? Верховный судия во всех делах. Даже решаете судьбу кадров, хотя это, да будет вам известно, прерогатива совнархоза.
– Есть такое право у журналиста – высказывать свое мнение по беспокоящим его вопросам.
– Но это мнение не должно претендовать на непреложность. Оно может быть и ошибочным.
– Конечно. Но, заметьте, не часто. Даже редко. Знаете почему? Оно независимо. Ни случайные отношения, ни личные симпатии и антипатии на него не влияют. Потом оно тщательно выверено. И еще одно обстоятельство. Мнение это часто опирается на мнение большинства, на мнение, которое могут не высказать с трибуны, на собрании, людям власть имущим. У меня, поймите, особое положение. Я на заводе человек новый и вижу многое из того, что другим примелькалось. Ну чём я виновата, что не поддалась общему гипнозу? – Лагутина подумала и продолжала: – Николай Александрович, а вас не удивляет, что порой журналист вступает в технический спор, не будучи специалистом в данной области, и оказывается правым? Почему? Да потому, что очень часто ему достаточно разобраться только в психологии людей, понять мотивы их поведения, истинные причины столкновений. Кстати, посмотрите, пожалуйста, вот эту статью. Снова о мартене. И снова о Гребенщикове.
Даниленко прочитал статью. Не спеша. Строчка за строчкой. Необычное истолкование технических ошибок – тактические соображения. Гребенщиков отвергает технические новшества не потому, что не верит в них, а потому, что они могут преждевременно вскрыть внутренние резервы цеха и не сулят лавров первооткрывателя.
– Статья стоящая, – сказал Даниленко, – но печатать ее… не стоит.
– Почему? – сразу вздыбился задетый за живое Филипас.
– Нельзя истирать в порошок человека. Его опыт, его знания могут еще потребоваться, и даже на этом заводе.
– Если эта статья появится здесь, для него останутся открытыми другие заводы, – возразила Лагутина. – А если я пошлю ее в центральную газету…
– Я понимаю, что когда в руках бомба, трудно ее не бросить. Но не делайте этого. Обещаете?
– Нет.
Вздохнув, Даниленко взглянул на редактора.
– Простите, Роберт Арнольдович, но я бы хотел провести воспитательную работу с глазу на глаз. – И когда Филипас вышел, сказал: – Дина Платоновна, журналист в своих побуждениях не только должен быть чист, он непременно должен казаться чистым. Это очень важно. Ваше непримиримое отношение к Гребенщикову и так уже истолковывается превратно. Говорят (обратите внимание, употребляю недостойный, но вполне приемлемый для такой ситуации аргумент – «говорят»), что вами тоже движут эмоции, а пером водит не столько нелюбовь к Гребенщикову, сколько любовь к Рудаеву. Не нужно подтверждать эту сплетню.
* * *
На приморском заводе Даниленко пользуется особым уважением. Он этого завода выхованец, этого завода выдвиженец. И не только: этого завода созидатель.
Маленький старый завод долгое время не имел постоянного хозяина и переходил из рук в руки. Подчинялся он то Наркомату путей сообщения, поскольку одним из видов продукции его были нефтеналивные цистерны, то Наркомату судостроения – для него он производил листовой металл. Только некоторое время, самое тяжелое для завода, совсем никому не подчинялся, зато потом получил сразу трех хозяев.
Даниленко видел единственный выход из этой неразберихи – перевести завод в подчинение Министерства черной металлургии. Только тогда он превратится из подсобного предприятия в самостоятельное. Осточертели ему и многовластие, и безвластие, и междувластие. Он бывал на крупных заводах страны – в Кузнецке, в Магнитке – и бредил их масштабами. Типичная черта настоящего руководителя, кое-кому недоступная, кое-кому непонятная, – постоянное, неудержимое стремление к росту. Своего предприятия, своего района, своей области, своей страны. Спроси любого ответственного работника, даже изнемогающего от перегрузки, хочет ли он расширить свое предприятие, – и получишь один ответ: «Хочу». Дел и так по горло, почета достаточно, денег тоже (кстати, далеко не всегда, даже почти никогда, увеличение объема работ не сопровождается повышением оклада), а ему подавай новые хлопоты.
Вот таким жадным до самозабвения на новое был Даниленко. Потому и стремился пришвартоваться к большому кораблю большой металлургии. Борьба была сопряжена с риском. Министерство металлургии не хотело брать старое, обветшавшее предприятие, Министерство судостроения не отдавало его.
Однажды вызвал Даниленко министр судостроительной промышленности. Усадил возле стола, покружил вокруг него, как коршун вокруг перепелки, и разразился:
– Как вы думаете, кому без кого легче обойтись? Мне без вас или вам без меня? Поймите, на кой черт мне директор, который мало того что хочет сам уйти, так еще и завод за собой увести! Директора я найду. Мне металлургические цехи нужны. Свой металл. Найдите у себя крохи мужества, подайте заявление об уходе по собственному желанию. И езжайте на все четыре стороны.
Даниленко благодушно прищурился.
– Мне самому уходить не хочется. Вот вместе с заводом я уйду.
– Будет хуже. Я вас освобожу как не справившегося с обязанностями.
– Это не выйдет. За меня вступятся, – с уничтожающим спокойствием сказал молодой директор.
Не один такой бой выдержал он. И в конце концов победил. Металлургические цехи передали Министерству черной металлургии. А лишние отсекли. И получилось, как в сказке: каждая отсеченная часть стала жить самостоятельно. Вагоностроительный цех превратился в вагоностроительный завод, станкостроительный – в огромный машиностроительный. Вместо одного – три завода. Можно быть довольным? Можно успокоиться? Но не радовало это Даниленко. Медленно рос его завод, металлургический. Так, небольшая реконструкция, и то больше для облегчения труда, чем для увеличения производства. А потом его забрали на работу в обком, и на заводе решили, что борьба за расширение на том и кончилась. Троилина объем работы вполне устраивал, большего он не хотел добиваться.
Часто бывает, что руководитель предприятия, уходя на повышение, уносит с собой свои мечты и замыслы и складывает их в архив брошенных дел даже в том случае, если завод остается в сфере его подчинения.
На этот раз так не получилось. Как ни много забот было у Даниленко (что ни говори – промышленность всей области), он все же находил время уделять приморскому заводу особое внимание. Мечта превратить его в первоклассное предприятие не только не погасла, но даже окрепла, ибо возможности для ее осуществления возросли. Разве плохо иметь в области еще один крупный металлургический завод, тем более что его можно прилепить к существующему предприятию с традициями, созданными годами, с квалифицированными кадрами, к городу, жить в котором радостно, из которого никому не хочется уезжать, потому что разместился он среди садов, у самого ласкового моря. Даже на курорты из этого города люди ездят меньше, чем из любого другого. Сел на трамвай, пять-шесть остановок – и ты на пляже, отъехал десяток километров – и уже в деревне на Белосарайской косе.
Директор завода – и секретарь обкома, пусть второй. Разный кругозор и разные возможности. И Даниленко использует их.
На Алчевском заводе сложено оборудование для листопрокатного цеха. Великолепное оборудование. Но ставить этот цех в Алчевске, по существу, негде. Нужно либо снести старый заводской поселок, либо строить цех далеко от завода. Первый вариант не приемлет городской Совет, против второго проектная организация. Два года длится жаркая междоусобица. Ведутся длительные дискуссии, пишутся всевозможные петиции, в общем – ломаются копья, и трениям не видно конца. Обе стороны так или иначе правы, и не может быть решения, которое помирило бы их, а главное – устроило бы государство.
Даниленко находит решение, устраивающее государство: забрать оборудование в Приморск и построить новый цех на свободном месте при заводе. Алчевцы не возражают. Эти споры им навязли в зубах, и у них слабый совнархоз, в котором нет крепких металлургов. Но московские проектировщики взвиваются до небес. По той ярости, с какой они защищают проект, можно предположить, что отстаивать свои позиции их вынуждает не что другое, как уязвленное самолюбие.
Второй секретарь обкома и проектный институт. Силы неравные. И Даниленко ищет себе равнозначного союзника. Такой находится. Южгипромез. Он везет директора института в Алчевск, показывает поселок, который нужно сносить, потом тащит в Приморск и выводит на пригорок со скифской бабой. Вне всякого плана, без всякого финансирования Южгипромез делает эскизный проект нового завода и технико-экономический расчет его строительства. Проходит полгода, и в номере московской гостиницы по огромному полотну проекта, разостланному за неимением места просто на полу, ползают на коленях Даниленко, директор института Штрах и бывший секретарь обкома, теперь второй секретарь ЦК КП Украины.
Но прокатному стану нужен еще и слябинг, который превращал бы мартеновские слитки в заготовку. Даниленко находит и его. В Караганде. Там его должны устанавливать лет через пять. За такое время можно изготовить другой, а этот стоит забрать в Приморск.
Совещание за совещанием, каждый раз все в более высоких сферах, и наконец Даниленко торжествует победу. Прокатный цех из Алчевска и слябинге Карагандинского завода десятками эшелонов везут в Приморск и за год вводят в строй.
Так рождается новый завод.
Здесь все от мала до велика знают о заслугах Даниленки, любят его и слушаются безоговорочно. Самоуправство директора взбесило Даниленко, и круто пришлось бы тому сегодня, не произойди этот амортизирующий разговор в редакции.
Подобед был очень удивлен, увидев мирно улыбающегося Даниленко. Ему уже успели доложить, что тот приехал злой, как тигр, и явно жаждет чьей-то крови. Но улыбка оказалась обманчивой.
– Сколько времени вам остается до перевыборов? – с ходу спросил Даниленко.
– А меня опять переизберут.
– Ничего себе ответик!
– Каковы вопросы – таковы ответы.
Нравились Даниленко зубастые люди, хотя с ними бывает трудно. Вышколенные, хорошо управляемые ему порядком надоели. Какой с них толк? Инертный груз, пассивный исполнитель. А вот эти в глаза тебе заглядывать не будут, не станут угадывать, а то и упреждать твое мнение, и правильное и ошибочное. Такой сумеет там, где подсказывает совесть, упереться, оградить тебя от неверного шага.
– Вы мне только кадры не разгоните за это время, – предупредил Даниленко. – Куда Гребенщикова дели?
– В резерве главного командования. В техническом отделе. Наблюдает за строительством конверторного цеха.
– Персональный оклад надо ему сохранить. А Рудаев вытянет самостоятельно?
– Его люди поддерживают, ошибок сделать не дадут. Подскажут. Предупредят. Свой он, единокровный. Примерно как и вы для заводчан.
– Приятные вещи научились говорить? – Имею право.
– Почему?
– Я и неприятное говорю.
Вскинув углом крутую бровь, Даниленко лукаво посмотрел на секретаря парткома. Тот сидел неулыбчивый, напряженный, суровый.
– Чего напыжились, как сыч?
– К раздолбке приготовился.
– Чует кошка, чье мясо съела? Была бы раздолбка, да сорвалась…
– С Филипасом говорили?
– И статью Лагутиной прочитал.
– Я бы ее на завод взял, – закинул удочку Подобед. – На кадры в завком ее посадить. В самом деле: почему у нас на кадрах всегда мужики сидят? Женщинам врожденное чутье здорово помогает.
Даниленко прошелся по комнате, сел на подоконник. Привычный, знакомый пейзаж. Старые кирпичные дома напротив, запыленные акации, пыльный асфальт, рыжий от рудных отложений. Здесь проведено детство, юность, зрелость. Да и по сию пору он связан с этим городом родственными, служебными, душевными узами. Как хорошо, что есть такой город, свиданию с которым всегда радуешься, который нужен тебе и, главное, которому нужен ты. Удалось реализовать мечту о превращении старого заводика в первоклассное предприятие – и как вдруг все резко изменилось. Появились асфальтированные шоссе, жилые дома, целые микрорайоны.
Всякий раз, когда Даниленко въезжал в Приморск и видел новые здания, вытесняющие классические провинциальные трехоконные домики, у него становилось светло на душе. Новое грядет. Может быть, поначалу не всем на радость, а кое-кому даже в огорчение. Привыкли домовладельцы, перешагнув порог, ступить на землю собственного огорода пли садика, спрятаться за высокой оградой. Но как ни странно, это больше устраивает мужей. Жены с радостью переезжают в многоэтажные дома. Не надо беспокоиться о топке, до которой глава семьи не опускается, не надо думать о сохранности клубники и виноградных лоз, здесь не заведешь ни кур, ни поросенка, существ вообще полезных, но выматывающих жилы. Полугородская-полусельская жизнь, которая вобрала в себя в основном отрицательные стороны города и села, уступает место более культурной, организованной, оставляющей время для семейного досуга.
– Так почему же ты не берешь ее на работу? – прыжком, как мальчишка, спрыгнув с подоконника, спросил Даниленко, когда Подобед уже было решил, что секретарь обкома оставил его слова без внимания.
– Она замужем. В любой день муж может увезти ее обратно.
– А Рудаев?
– При чем тут Рудаев?
– Ну как при чем? Говорят же…
– А, на всякий роток не накинешь платок.