Текст книги "Обретешь в бою"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
Назначение нового директора – событие, немало тревожащее коллектив, особенно инженерно-технический персонал. Рабочие в таких случаях чувствуют себя гораздо спокойнее. Их личные судьбы от директора почти не зависят, так как сталкиваться с ним приходится крайне редко.
Новый директор – всегда загадка. Какого он склада? Трудно или не трудно будет к нему приноровиться, подобрать ключи? Станет ли он, как это водится, перетасовывать людей. Не потащит ли за собой новые кадры, которые, по сути, являются старыми его кадрами и как будут вживаться в коллектив эти кадры, пользующиеся у директора наибольшим доверием, находящиеся на привилегированном положении? Так уж складывалось, что руководители тащили за собой себе подобных подчиненных. Хорошие – хороших, плохие – плохих, и это в значительной мере сказывалось на работе.
Збандута представлял руководящему составу завода не кто иной, как Даниленко, и его присутствие подчеркивало значимость происходящего.
Даниленко был краток. Сказал, что принято решение удовлетворить просьбу Троилина, отпустить на пенсию, а на этот пост назначить Збандута. Поблагодарил Троилина за многолетнюю честную работу и коротко рассказал о новом директоре. Работал там-то и там-то, поставил на ноги такие-то заводы, награжден такими-то орденами и, в отличие от многих, имеет ученую степень кандидата технических наук.
Люди пытливо рассматривали нового директора. Суроватый, неприступный, непроницаемые глаза. Столкнешься взглядом – не ты в них смотришь, а они смотрят в твои и давят своей внутренней силой. А вот шевелюра ухарская. У чиновников такую не встретишь. Плечища с размахом, и весь он большой, глыбистый. В общем, есть на что посмотреть.
Что касается нрава Збандута, то он оставался загадкой недолго. Когда Черемных, удобно рассевшийся в кресле у директорского стола, закурил, Збандут мигом проявил характер:
– Простите, товарищ Черемных, в этом кабинете курить не будем.
Черемных вспыхнул, покраснел, налилась даже шея. Но ослушаться Збандута он не рискнул, только раздраженно припечатал папиросу к пепельнице.
И все вдруг почувствовали, что с новым директором шутки плохи, что с ним надо держать ухо востро.
Збандут тоже был краток. Сказал, что перестановкой кадров злоупотреблять не намерен, что будет уделять особое внимание культуре производства и вплотную займется вопросами быта, чем подкупил многих, но ошарашил сообщением, что им введены две новые должности главных специалистов. Назначение Николенко встретили без особого удивления, а когда Збандут объявил, что главным сталеплавильщиком будет Рудаев, общее внимание тотчас сконцентрировалось на Гребенщикове – как воспримет такую новость? Рудаев становился ею непосредственным начальником.
Собственно, для многих не было внове, что Рудаев стал жертвой обстоятельств, но никто не ожидал, что новый директор разберется в этих хитросплетениях.
Збандут не спешил, дал людям подумать, прийти в себя и потом сделал заявление, которое не всем понравилось, ибо ломало установившиеся привычки:
– Начальников цехов прошу не вторгаться ко мне, когда вздумается, чтобы решить тот или иной вопрос, а предварительно созваниваться по телефону. Время всем дорого, и бесполезное просиживание в приемной недопустимо. Американская поговорка «Время – деньги» устарела. Время – не деньги, потеряешь – не найдешь.
Слово попросил Гребенщиков, но Збандут не дал ему высказаться, аргументировав свой отказ довольно убедительно:
– Андрей Леонидович, вы однажды в этом кабинете сгоряча приняли опрометчивое решение. С удовольствием уделю вам время, но один на один и не раньше, чем через три дня.
Только сейчас люди убедились в том, как тонко разобрался Збандут в сложившихся на заводе взаимоотношениях и какую глубокую разведку провел он, когда приезжал якобы для обмена опытом.
Даниленко посмотрел на часы, сверил их с часами Троилина и поднялся.
– Извините, товарищи, мне нужно уехать. Через два часа у меня заседание бюро, я и так опаздываю. Вообще я сегодня выполнял несвойственные мне функции, но вы знаете мое пристрастное отношение к этому заводу.
Пожелав успеха Збандуту, он удалился. Воспользовавшись оказией, вслед за ним вышел и Троилин.
– Здесь почему-то заведено так, – продолжал Збандут. – Начальник цеха, который выполнил план за сутки, в полный голос предъявляет на селекторе свои требования к заводоуправлению. А тот, кто сорвался, – и не заикается. Действует исходя из своеобразной морали: если ты по шею в дерьме, то и не чирикай. Так?
– Та-ак! – ответили ему несколько голосов.
– Очень часто срыв происходит именно от того, что цеху что-то недодали. И если начальник молчит, он еще более осложняет положение. Поломаем эту традицию. Чирикайте, пожалуйста, в полный голос, в любой ситуации.
Это понравилось. «Новый» был прав. Не просили помощи именно тогда, когда она больше всего была нужна, чтобы не получить лишнего упрека в плохой работе.
Збандут сообщил каждому руководителю цеха день и час, когда он будет знакомиться с положением в цехах. Обычная очередность – доменный, мартеновский, прокатные цехи – соблюдена не была. Первой шла кислородная станция, потом листоотделка – узкие места завода.
Но самое главное и самое неожиданное было впереди. Збандут наклонился к Черемных и шепотом, который навостренное ухо могло уловить совершенно отчетливо, попросил его уйти.
– Это еще почему? – опешил Черемных.
– Я должен дать одно довольно рискованное распоряжение и не хочу брать вас ни в свидетели, ни в соучастники. Узнаете о нем позже.
Если бы этого никто не слышал, Черемных, возможно, и внял бы просьбе. Но на него выжидательно смотрели десятки лиц, и он заартачился.
Збандут поискал кого-то глазами и не нашел.
– Кстати, – сказал он, – заведем такой порядок: каждый должен сидеть на определенном месте. Мне так удобнее. Сразу видно, кого нет. Вот и сейчас я не вижу начальника отдела капитального строительства.
– Его на время отпуска замещаю я. Коссэ Павел Клементьевич, – сказал сидевший у стены смуглый молодой человек с классическим греческим профилем.
– Простите, Павел Клементьевич, но я привык, чтобы с директором разговаривали стоя, – тут же сделал ему замечание Збандут.
– Простите, Валентин Саввич, вы не могли привыкнуть к этому, потому что только час как стали директором, – в тон ему, вежливо и придирчиво, ответил Коссэ.
Ожидали, что Збандут попросит гонористого инженера выйти вон. Шел процесс становления нового директора, и он может никого не пощадить во имя этого становления. Осадил Черемных, что ему какой-то инженеришка, потенциальных возможностей которого он не знает.
Но взрыва не произошло. Збандут склонил набок голову и смотрел на бросившего ему вызов человека со снисходительной усмешкой на губах.
И Коссэ не выдержал, встал.
– Ну вот. Не будем портить отношения по пустякам, – примирительно сказал Збандут. – Приберегите свой темперамент на тот случай, когда я буду неправ и вам придется убеждать меня в этом. Так вот, Павел Клементьевич, вы привыкли получать распоряжения в письменном виде или достаточно устного?
– В зависимости от того, какое распоряжение.
– Ответственное. Прекратите подачу электроэнергии и сжатого воздуха на строительство конверторного цеха. Закройте железнодорожный путь, перегородите шоссе бракованными стальными слитками. Шестнадцатитонными. Все понятно?
– Не совсем.
– С сегодняшнего дня строительство конверторного цеха прекращается.
– По чьему указанию?
– По моему. Теперь, надеюсь, понятно?
– Мне непонятно, – вмешался Черемных. – С кем вы согласовали ваше распоряжение?
– Я реализую право директора на самостоятельные действия, о которых у нас очень много говорят и еще больше пишут.
– Вы слишком торопитесь.
– Пока я тороплю других. Всех тех, кто получил объяснительные записки Рудаева и до сих пор не соизволил на них ответить. Да и после статьи в газете прошла уже неделя. А вот сейчас они будут вынуждены принимать в экстренном порядке решения. Если паче чаяния эти решения меня не устроят, мне здесь делать нечего.
* * *
Разошлись начальники цехов и отделов, но Черемных не тронулся с места. Даже уселся поплотнее и ненадежнее, как гонщик, готовящийся к старту.
– У вас ко мне есть вопросы? – холодно спросил его Збандут.
– Есть советы, – так же холодно ответил Черемных. – Вы напрасно начинаете свою деятельность не только не контактуясь с партийной организацией завода, но даже противопоставляя себя ей. Уверяю вас, ничего похвального в этом нет.
– Партийный комитет – это еще не партийная организация. К тому же вы уже должны были понять, что последнее ваше решение ошибочно. Если не поняли, помогу это сделать, а если поняли и все же настаиваете на своем, – тогда я бессилен.
Збандут открыл ящик стола, достал блокнот, перелистал его, сунул обратно, достал другой. То, что он не желал продолжать разговор, было очевидно, но Черемных не уходил.
– Почему вы, новый человек на заводе…
– …да еще привозной, импортный… – полушутя, полусерьезно вставил Збандут. – Ну, ну, слушаю.
– …новый человек на заводе, – продолжал Черемных, подогревая себя, – полагаете, что судите обо всех и вся более правильно, чем мы, действительно знающие людей и завод?
– Вы знаете один завод, а я многие, – вышел из положения Збандут. – Что касается людей, то над вами довлеют субъективные привязанности и личные антипатии. А я от них свободен.
– Но почему такое ответственное распоряжение не согласовали с нами?
– У вас было достаточно времени действовать. А вы? Вы почему-то решили, что это вопрос не вашей компетенции, и предпочли, чтобы его провернули другие. Вот я и сделал это за вас. Что еще?
– Еще не советую вам вести себя так дальше.
– Дальше будет видно.
– Скажите, вы абсолютно уверены в правильности своих действий? – прищурился Черемных.
– Пока да. Возникнут сомнения – приду посоветуюсь.
Черемных не оставалось ничего иного как подняться и выйти.
Збандут вызвал секретаршу и попросил немедленно найти Рудаева.
Тот был дома и примчался довольно быстро.
Увидев Збандута в директорском кресле, Рудаев не скрыл радостного удивления, но, когда прочитал проект приказа о своем назначении на должность главного сталеплавильщика, нахмурился.
– Не первая ли это ошибка нового директора? – без обиняков спросил он и настороженно взглянул на Збандута – может быть, слишком неуважительно и резко?
– Да, дипломат из вас, по всей видимости, не получится, – усмехнулся Збандут. – Ну что ж, мне не дипломаты нужны, а солдаты. Ошибка это или не ошибка – обнаружится очень скоро. Все в ваших руках. Как поведете себя. Я полагаю, что вы выше того, чтобы сводить личные счеты с Гребенщиковым, и достаточно напористы, чтобы проводить свою линию.
И Збандут стал наставлять главного сталеплавильщика, как вести себя в дальнейшем.
Нет, не научился еще Рудаев подавлять свои эмоции. И горевал и радовался в полную меру. Сегодня радость была так сильна, что он чувствовал себя опьяненным и испытывал непреодолимую потребность разделить ее с кем-нибудь. Была бы поблизости Лагутина, бросился бы к ней и расцеловал. Горечь обиды от последней встречи в Тагинске притупилась, всплеск радости растопил последние ее остатки, и теперь ему исступленно захотелось увидеть ее. Куда себя деть? Смотаться к родителям, что ли? Но вспомнил, что отец должен быть сейчас в цехе. Порадовать Жаклину? Пожалуй, она уже обо всем осведомлена. Такие новости распространяются с быстротой звука. Закатиться бы в ресторан с ребятами, которые поднимали в нем дух в тяжкое время. Но снова вступил в силу неписаный закон, которого свято придерживался, – в злачных местах с подчиненными не показываться.
Потолкавшись как неприкаянный у заводоуправления, Рудаев постепенно пришел в норму и почувствовал себя в силах идти принимать свои владения, включаться в работу. Он решительно направился к проходной и не без гордости показал вахтерше свой пропуск, снова возымевший силу.
На командной высоте, образованной из земляных отвалов при рытье котлована, скрестив на груди руки, как Наполеон, наблюдавший пожар Москвы, стоял Апресян. Завидев Рудаева, тотчас повернулся к нему спиной и стал смотреть в другую сторону, куда и смотреть было незачем. Рудаев подошел к нему, но Апресян снова отвернулся.
– Я-то при чем? – смиренно спросил Рудаев.
– Нет, вы посмотрите на него! Он еще девочку невинную из себя строит! – всплеснул руками Апресян. – Горе ты моей жизни! Вот я при чем, что такого бузотера мама выродила! Один раз срывает план, другой раз срывает план! В мартене нашебаршил, теперь сюда перекочевал. Чтоб тебе перец в нос попал! Полюбуйся! – Он через плечо ткнул пальцем в сторону строительной площадки.
На ней царило непривычное затишье. Ни пулеметной дроби отбойных молотков, ни грохота бетономешалок, ни урчания моторов. Замер экскаватор с разверзнутой пастью ковша, на шоссе у баррикады из стальных слитков цугом стояли самосвалы. И нигде ни одного строителя.
– Не кипятись, радуйся, – по-дружески, успокаивающе произнес Рудаев. – Пройдут годы, и люди, которые будут работать в первоклассном цехе…
– …вспомнят добрым словом, хочешь сказать… – подхватил его мысль Апресян. – Враки, не вспомнят. Даже через полгода не вспомнят.
– И этим будь доволен. Хорошее принимается как должное. Плохое вспоминают больше и чаще.
Рудаев не преодолел искушения зайти в мартеновский цех, хотя сегодня это было не обязательно. И не для того, чтобы торжествовать победу… Соскучился. Как его примет Гребенщиков, ему было почти безразлично. Хотелось повстречаться со своими хлопцами, с побратимами по нелегкому труду, вновь ощутить радость причастности к большому делу.
С чувством хозяина вошел в печной пролет, окинул его взглядом. Невольно вспомнил, как уходил отсюда в злополучную ночь аварии, – спустился по лестнице у шестой печи и воровато юркнул в темноту, чтобы ни с кем не встретиться. Три месяца жгла его мысль, что ему уже никогда сюда не вернуться.
Едва Рудаев подошел к первой печи и заговорил с Нездийминогой, как подбежал Сенин и с силой, неожиданной для этого жиденькой комплекции паренька, стал трясти Рудаеву руку. Появился и Серафим Гаврилович, улыбаясь во все лицо.
– Горжусь я тобой, Борис. Молодец. Выстоял, – растроганно сказал он и обнял сына.
Вдалеке показался мчавшийся на всех парах Гребенщиков, но, заметив Рудаева, резко остановился, словно наткнулся на неожиданно выросшую перед ним преграду, и свернул в шихтовой открылок.
Пришел и Пискарёв, но по скромности стал в сторонке. Добрые, преданные глаза его лучились радостью. Рудаев подмигнул ему.
– Здоров, старина.
– Правда – она рано или поздно придет, – расплылся в беззубой улыбке Пискарев.
Завидев поспешавшего сюда Катрича, Рудаев укоризненно покачал головой.
– А ну марш на места! – приказал грозно. – Подумаешь, митинг устроили! – И, чтобы поскорее развести сталеваров по печам, пошел по площадке, на ходу завернув и Катрича.
На первой, второй и третьей печах по-прежнему продували металл кислородом, и Рудаев испытал то особое, ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, которое охватывает человека, созерцающего плоды трудов своих, – продувка в этом цехе началась с него. На четвертой его ожидал сюрприз. На путях перед печью стояла незнакомая ему машина с большим бункером и бросала широкую струю доломита на порог завалочного окна. В нижней части машины вращался барабан, и доломит ложился за простенки именно туда, куда раньше подручные отгребали вручную. За направляющие поручни машины держался Корытко. Только заправив последний порог, он подошел к Рудаеву.
– Дело идет полным ходом. Пойдемте торкрет-машину покажу, – торжественно сказал он и повел Рудаева на шестую печь.
Тонкой дальнобойной струйкой, словно вода из брандспойта, летела полужидкая масса через все рабочее пространство, преодолевая струю пламени, на заднюю стенку, прилипала к раскаленной поверхности, грелась и, постепенно сама раскаляясь, становилась незаметной. Так, слой за слоем, наращивалась исстеганная буйным пламенем стена печи.
Снова радость обожгла Рудаева. И эти машины начались с него. Сколько же можно сделать полезного в цехе, если вот так, кропотливо и последовательно, собирать по крупицам новшества.
– Грызусь с «Цербером» денно и нощно, – пожаловался Корытко. – Я настаиваю, чтобы была специальная бригада по торкретированию, а он – ни в какую – пусть подручные этим занимаются. Я за специализацию, он – за совмещение профессий.
– А как у вас в Запорожье?
– Постоянная бригада. Машина несложная, но за ней уход нужен. А так она пойдет по рукам, как гулящая девка.
– Будет бригада, – заверил Рудаев и вернулся на вторую печь к Сенину.
– Женя, на ближайшем техсовете поставьте вопрос о специальной бригаде по торкретированию. Мне пока неудобно лично наседать на Гребенщикова, пусть немного обвыкнется. А я вас поддержу.
– Сделаем, – с готовностью произнес Сенин. – За макеевские фурмы огромное спасибо. Совершенно хлопот не знаем. Удивили вы меня, Борис Серафимович. С вами так обошлись, а вы о цехе не забывали.
Заглянул Рудаев и в разливочный пролет. В ожидании плавок стояли составы с изложницами. Много составов.
Шевельнулась зависть. «Эх, так бы раньше – не было бы аварии, не было бы этих мучительных месяцев неопределенности. Работал бы преспокойно в цехе, не зная никаких мытарств. И Межовский развернулся бы здесь. Кстати, надо возобновить с ним договор».
Зашел в пульт управления, позвонил Жаклине.
– Лина, ты там жива? Чего не заходишь?
– Поздравляю, Боря! Сегодня как раз собиралась навестить. Будешь вечером дома?
– Не буду.
– Узнаю друга. Горести пополам, радость – порознь.
– Я не дома, но мы вместе, – выкрутился из положения Рудаев, осознав справедливость упрека. – В пять встречу.
Когда Рудаев подъехал к проходной, Жаклина уже стояла на улице.
– Проветримся? – спросила она, проворно садясь в машину.
– Нет, безделье кончилось. Началась работа. И какая! Снова водоворот. Все мартены мои, цех подготовки составов с изложницами мой. И конверторный. Кругом идет голова.
– Надеюсь, ты не в цех меня везешь?
– Нет. В один дом, где я сам еще не был.
– Но я одета не совсем…
– Для делового визита это не имеет никакого значения.
Межовский обрадовался и удивился, увидев Рудаева.
– Знакомьтесь, Жаклина Ирондель, ласточка, вернувшаяся на родину, – торжественно представил девушку Рудаев.
– Такая ласточка украсит любую весну, – приветливо сказал Межовский и покосился на Рудаева.
Усадив Жаклину на полукруглый диванчик, Межовский положил перед ней кипу журналов, и она, чувствуя себя лишней, сделала вид, будто очень заинтересовалась последним номером «Огонька».
Судя по всему, Межовскому еще никто не сообщил о событиях на заводе, и, решив, что Рудаев пришел проситься на работу, он стал вводить его в курс своих дел.
– У меня не все так плохо, как можно было бы ожидать, и не все так хорошо, как хотелось бы, – говорил он. – Опыты по продувке металла воздухом перенес в Караганду. Там пока нет кислорода, и цеховики охотно приняли на вооружение сжатый воздух. Много времени уделяем новым маркам стали. Заполярью очень нужна сталь, которая надежно служила бы при самых низких температурах. С обычным металлом зачастую происходят неприятности – лопается, даже не подвергаясь нагрузке. А для приморского завода, как, впрочем, и для других заводов, изготовляющих автомобильный лист, необходимо решить очень щекотливую проблему. Наш лист быстро стареет. Уже через месяц после изготовления при глубокой штамповке кузовов дает трещины. На Западе от этого бедствия спасаются просто: его штампуют «свежеиспеченным». Для нас это почти недоступно – большие расстояния, длительные перевозки. Вот и приходится создавать принципиально новую сталь – нестареющую.
– Но я бы не сказал, что наши кузова служат плохо. Вон мой «Москвич»… – попробовал возразить Рудаев.
– Старение сказывается только при штамповке. В готовых изделиях металл не старится.
Лишь теперь Рудаев рассказал Межовскому о внезапном повороте в своей судьбе и предложил возобновить договор с заводом.
Межовского такая перспектива мало обрадовала.
– Даже при вашей поддержке мне будет невероятно трудно. – Он поглаживал ладонь о ладонь свои руки, сплошь покрытые черными волосками. – Никакой нажим повелителей не поможет без содействия исполнителей. Кроме того, импульс лучше всего передается непосредственно. В этом я убедился, когда работал с вами. А если он поступает через звено, да еще такое, как Гребенщиков, – коэффициент полезного действия резко снижается.
Жаклина вслушивалась в горячий разговор, и постепенно Рудаев открывался ей в новом качестве. Первый день на работе – и уже весь в делах. Разве нельзя было провести сегодняшний вечер иначе, пожить еще немного в атмосфере радости? Он заслужил право на веселый, бездумный вечер. И она тоже. Немало сил потребовалось от нее в это смутное время. Не легко было ей все эти месяцы играть роль беспечной резвушки-хохотушки. Он мог превратно истолковать ее поведение, принять ее за пустышку, которой чужие беды нипочем. Но она шла на это, лишь бы приободрить его, и, возможно, напрасно шла. Чего доброго, у него и сложилось о ней превратное мнение. Даже сегодняшний вечер он не намеревался уделить ей. Что будет потом, когда он войдет в свою колею, станет дневать и ночевать в цехе?
Рудаев принялся уговаривать Межовского продолжать исследовательские работы по продувке металла.
– Мне кажется, Борис Серафимович, вы преждевременно затеяли этот разговор, – придержал его Межовский. – Посмотрим, чем кончится история с остановкой строительства цеха.
Когда вышли на улицу, Жаклина не без ехидства спросила:
– А теперь на какое совещание ты повезешь меня?
– Поедем к моим старикам.
Это предложение девушка приняла с радостью.
