Текст книги "Сто лет безналом"

Автор книги: Виталий Держапольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Глава 3

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

– Ох, и разбередил ты мне душу, начальник! – тяжело вздохнув, сказал Прохор. – Больше века минуло, а все как вчера…

– Так ты все-таки ушел из особняка Лопухиных?

Прохор угрюмо кивнул:

– А девушка? Арина?

– Я ничем не мог ей помочь! – с надрывом крикнул Прохор. – Ничем! К тому же она выжила…

– Но только не твоими стараниями! – презрительно сплюнул Егоров.

– Слушай, начальник, – дернулся как от удара Посох, хватая Егорова за грудки, – я тебя предупреждал! Не лезь мне в душу, мусор!

– Все, все! – примирительно поднял руки майор. – Успокойся! Не дури!

Прохор неохотно выпустил из рук одежду Сергея.

– Нервишки ни к черту, – сказал он, закуривая очередную сигарету.

– Ладно, – примирительно сказал Сергей, – я бы на твоем месте вообще бы свихнулся.

– Порода наша такая, – выпустив дым из ноздрей, сказал Прохор, – крепкая. Не зря пращура моего Дубом кликали, ох не зря!

– А дальше чего было? – съехал на прежнюю дорожку Егоров.

– Дальше? – переспросил Дубов. – Дальше все просто было: Кукушкину, конечно, долго крутили, но ничего доказать не смогли. Мы со Шнырой покинули Россию в тот же день. Коллекцию Лопухина мадам пристроила на удивление быстро и выгодно. Я промотал эти денежки лет за десять. И был рад этому – жгло мне руки это бабло. Змеи же вернули свои глаза. Кадуцей был полноценен словно в день своего творения. Дальше я стал замечать за собой какие-то странности: я не старел. И, как выяснилось позже – я бессмертен! За мою долгую жизнь меня убивали десятки раз: резали финками, стреляли, травили ядами, даже взрывали. Но я неизменно воскресал целым и невредимым. Это страшно, поверь, начальник! Но об этом позже! В Россию я вернулся накануне нового тысяча девятисотого. Навестил мадам Кукушкину, сдала Анна Николаевна за шестнадцать лет сильно, но хватки не потеряла. С её помощью я тут же ввязался в новую авантюру. На сей раз на Кавказе. Нужно было выкрасть у некоего господина одну дорогую вещицу, хранящуюся в его семье еще со времен Колхидских царей. Все было бы хорошо, но в нашу команду затесался соглядатай охранки. Он, видите-ли, решил, что мы каким-то боком причастны к революционерам. Придурок! Перепутать профессиональных воров с революционерами мог только полный профан. Но, нашу сладкую компанию все-таки взяли.

21. 04. 1903 г.

Кутаисская тюрьма.

– Лежи, не кипишуй, – посоветовал Прохору угрюмый бородатый арестант. – Дрогнет у меня рука – портачка не получиться!

Прохор с сомнением оглядел крепкие жилистые руки колыцика.

– Это у тебя-то, Шило, руки дрогнут? Да они у тебя даже с перепоя не дрожат!

– Искусство – вещь тонкая, – заметил Шило. – Один неверный штрих – вся композиция рухнет! А поправить – чай не по холсту малюю! Так чо лежи смирненько!

– Слушай, Шило, – сказал Прохор, – ты со твоим талантом мог известным мазилой[53]53
  – Мазила – художник (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] стать.

– Ну, известным или нет, – усмехнулся Шило, – это вопрос. А вот мазилой я действительно был. Церква расписывал, иконы малевал.

– И чего же бросил? – спросил Прохор. – Али не доходное это дело?

– Да нет, жить можно, – ответил колыцик. – Но понравился мне сильно крест батюшкин золотой, да кадило червленое серебряное. Ну, там еще пару иконок старых прихватил. Бес попутал. А дальше покатился. Откинулся, украл, пропил, обратно. Замкнутый круг. И несть из него выхода! На сегодня хватит, – сказал Шило, пряча шпору[54]54
  – Шпора – игла для нанесения татуировок (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] в потайное место. – Завтра продолжим, – вытирая руки от мазуты,[55]55
  – Мазута – краска для нанесения татуировок (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] кольщик с одобрением разглядывал свою работу. – Только одного не пойму, зачем тебе дрына кривая на груди?

– Был раньше такой бог – Гермес, – пояснил Прохор, – а это посох его – кадуцей.

– Все божки языческие, – многозначительно заметил арестант, подняв указательный палец, – суть – демоны лукавого!

– Шило, – рассмеялся Прохор, – я как погляжу, ты не только церква малевал, а, небось, еще и духовную семинарию окончил.

– Была такая благость, – смущенно пробасил колыцик, – малость не доучился. В иконописцы подался. Так зачем тебе эта богомерзкая штуковина на груди? Лучше б я тебе крест истинный во все пузо нарисовал! Али светлый лик заступницы Марии на груди. Лучшего оберега не придумать!

– Грешен я, Шило, – ответил Прохор, – чтобы Деву Марию на груди колоть! А Гермес издревле ворам благоволит!

– И по грехам вашим аз воздам! – словно на проповеди проревел Шило. – Нарекаю тебя отныне и присно, и во веки веков, Кадуцеем!

– Кадуцей – отменное погоняло, – согласился Прохор, поднимаясь на ноги. – Вот черт – спина затекла, – Дубов несколько раз наклонился, разминая затекшие мышцы. – Хоть бы нары сколотили, уроды! Так и заболеть можно!

– Заболеть? – Шило раскатисто засмеялся. – Сдохнешь от чахотки – никто и не почешется! Пока не завоняешь, конечно!

Прохор скрипнул зубами:

– С этим нужно что-то делать!

– Что делать? – Шило с изумлением уставился на Дубова. – Будешь буянить – в карцер упекут!

– А если вся турма поднимэтся? – крикнул кто-то из дальнего угла камеры.

– Ну? – вопросительно проревел Шило, выискивая глазами крикуна.

– Карцэров на всэх нэ хватит! – крикнули из того же угла.

– Кто это у нас тут такой умный? – Прохор переглянулся с Шилом. – Покажись!

Из толпы беспорядочно лежавших на полу арестантов поднялся маленький рябой грузин.

– Назовись! – потребовал Прохор.

– Сосо Джугашвили. Кличка – Коба, – ответил грузин. – Пришел позавчэра этапом с Батумского цэнтрала.

– Политический! – презрительно сплюнул Шило. – Ты куда лезешь…

– Постой, – остановил его Прохор. – Весточка с Батума была, что политический Коба с понятием. За него Соловей просил.

– Ну, раз просил… – подобрел рецидивист Шило. – Иди сюда – не забидим!

Переступая через сокамерников, лежавших на холодном бетонном полу, Коба добрался до кучки уголовников. Преступная братия по обыкновению занимала лучшие места в камере. Возле окна и подальше от параши. Здесь было легче дышать: запах пота и испражнений разбавлялся свежим воздухом из маленького зарешеченного окна.

– Садись, – сказал Дубов, указав Кобе на кучу грязного тряпья.

Грузин без раздумий плюхнулся рядом с Прохором.

– Так чего ты там говорил? – разглядывая в упор грузина, спросил Прохор.

– Если всэм вмэсте – тогда толк будэт!

– Бунт? – прямо спросил Прохор.

– Бунт! – согласился Коба. – Связ с дугими камэрами ест?

– Ну, допустим, есть, – ответил Прохор. – Коневоды[56]56
  – Коневод – человек забрасывающий коня. Конь – способ нелегальной связи между камерами. Например, бечевка, натянутая по внешней стороне корпуса тюрьмы между окнами камер, леска, пропущенная по трубам канализации и т. п. С помощью коня передаются из камеры в камеру записки, мелкие вещи и т. п.; «тайком переправляемая небольшая посылка, обычно привязываемая к нитке, которую выбрасывают за окно камеры». (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] у нас знатные!

– Кто здэсь на турмэ Иван?[57]57
  – Иван – авторитетный заключенный (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] Кого босота[58]58
  – Босяки, босота, бродяги – профессиональные преступники, признающие «тюремный закон», люди с «правильными понятиями» (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] слюшат будет?

– Во дает, чувырла! – изумился Шило. – Не чуешь, с кем базаришь? Может пику ему в бок, а, Кадуцей?

Услышав новое погоняло Прохор усмехнулся:

– Все, прилип кликон! А парня не трогай, он мож не разобрался еще в наших заморочках. Ваще-то фраерок дело говорит! Ни в одной тюрьме так хреново, как здесь, не было! Не поднимемся – сгнобят! Ну, давай, Коба, продолжай!

– Прэдупрэди всэх своих бродяг, – Коба наконец понял с кем имеет дело, – как толко сигнал подадим, пусть готовы будут. План я продумаю, как только лучшэ ознакомлюсь с мэстными порядками.

– Думай, головастый ты наш! – распорядился Посох. – Шило, проследи, чтобы парня не забижали!

План, разработанный Кобой, удалось осуществить только к середине лета.

27.07.03

Кутаисская тюрьма.

С утра, пока еще прохладно, в углу камеры собрался сходняк. Присутствовали все тюремные авторитеты, которым всеми правдами и неправдами удалось прорваться в камеру Кадуцея.

– Итак, подытожим, – взял слово Прохор. – Коба, обрисуй картинку пришлым бродягам.

Иосиф оглядел присутствующих бандитов, его глаза сверкнули, а ноздри хищно раздулись. За прошедшие месяцы, проведенные в Кутаисской тюрьме, его авторитет взлетел до невиданных высот. С политическими такой подъем случался очень редко. Его считали своим даже самые матерые рецидивисты.

– Дождемся вэчэрнэй прогулки. От жары вертухаи соображают плохо, тэм и воспользуэмся! Начинаем сразу на построении. Как только на продол[59]59
  – Продол – тюремный коридор (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] выйдэм, ждите сигнал! Сухарь и Шило затэвают драку, остальные шумят, но ждут, пока к ним нэ сбэжится побольшэ надзиратэлэй! Удавки готовы?

– Может, все-таки, пику в бок? – спросил пожилой налетчик Пархатый, мотавший срок за убийство.

– Нет! – категорически отрубил Прохор. – Убивать никого не нужно! Слегка придушим и свяжем! Пусть отдыхают! Нам еще дальше тут торчать! Продолжай, Коба!

– Ключами, отобранными у надзиратэлэй, отпираем столько камэр, сколько сможэм! С народом уже который дэн работают мои люди. Пострекают простых мужиков на бунт: жратва – дэрмо, тухлая, жара, параша ваняит, ну и прочее! Я думаю, как только босота выступит, мужики поддэржат! Затэм самое трудное – снять часовых с вышек! Тут бэз смэртоубийства обойтись нэ удастся! Как с нашей, так и с ихней стороны!

Сходняк заволновался, рисковать шкурой не хотел никто.

– Надо постараться, чтобы охранников пострадало как можно меньше! – призвал всех к порядку Прохор. – Если охрана не пострадает, то договориться будет в десять раз легче! Значит, дальше будем действовать так: Шило, проверь, есть ли среди заключенных хорошие охотники, из тех, которые белку в глаз. Если найдется хоть один, дадим ему ствол, который отберем у надзирателей. Озлобленных мужиков выпустим во двор. Пока охрана на вышках будет метаться, наш стрелок пусть охотиться, стреляет по рукам и ногам. Их просто нужно вывести из строя, но никак не убивать! Ясно! Теперь разбегаемся по хатам и ждем сигнала!

К вечеру вся тюрьма была в руках бунтовщиков. Без жертв обойтись не удалось: бесноватая толпа разорвала-таки троих надзирателей, которые издевались над заключенными с особой жестокостью. Бунтовщики заявили о своей победе сонному Кутаиси весьма своеобразно: используя подвернувшееся бревно в качестве тарана, они начали наносить сильные удары в металлические ворота тюрьмы. Эти удары были слышны даже в самых отдаленных уголках города. Прибыл заспанный губернатор в сопровождении полка солдат, который тут же окружил тюрьму, прибыл прокурор города и полицмейстер. Перепуганной тюремной администрации были предъявлены следующие требования: устроить нары, баня два раза в месяц, не обращаться грубо с заключенными и прекратить издевательства тюремной стражи…

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

…ну и кормежку… – закончил Прохор.

– И как? Вышло? – изумился Егоров.

– А то? Все наши требования, замечу, справедливые требования, выполнили в лучшем виде! Но зачинщикам, то есть мне, Кобе и еще паре-тройке заключенных, попользоваться всеми, кровью выстраданными благами, не пришлось! Нас выслали в Батумскую тюрьму, видимо считая, что это нас сломит! Но опыт у нас уже был, и в Батумской тюрьме мы повеселились не хуже, чем в Кутаиси. Этого оказалось достаточно, и к зиме Кобу выслали в Сибирь, а чуть позже и меня. До сих пор помню этого грузина: зима, холод, а он в тоненьком осеннем пальтишке без воротника, в летних штиблетах… Не знаю, сумел ли он на этапе разжиться одеждой, или так и шлепал босиком? С него станется – упрямый был как осел!

– Что-то у меня в голове так и не укладывается: этот Сосо Джугашвили, он же Коба – Иосиф Сталин, генеральный секретарь ЦК КПСС, отец народов…

– Ты че такой трудный, начальник? – не выдержал Посох. – Это для тебя он отец народов, а для меня как был Кобой, так им и остался!

– Так ты, выходит, на нарах парился с будущим вождем? Так может ты еще и партийный?

– Нет, – делано вздохнул Прохор, – я от всех властей претерпел! И о царя, и от меньшевиков, и от большевиков! Хотя предлагали мне вступить в партию, и не один раз! Сопутствующий я рабочему классу элемент! Послушался бы тогда, глядишь, и поимел бы от жизни все, как мой бывший кореш Коба!

– И ни разу вы с ним больше не встречались?

– Как так не встречались? Земля круглая! Второй раз мы столкнулись с Кобой в Тбилиси лет через пять после Батуми. И свела нас вместе касса одного банка, на которую мы оба глаз положили…

10 июня 1907 г.

Тифлис.

Сладкий дым опиума густым туманом висел под потолком. Справа и слева на замызганных покрывалах неподвижно лежали люди, изредка подносившие желтый обгрызенный мундштук к потрескавшимся губам. Они с наслаждением вдыхали отраву и вновь падали на засаленные подушки. Коба брезгливо сморщился: эти опустившиеся создания его раздражали. Вместо того, чтобы бросить все силы на борьбу с самодержавием, они бесполезно губили свои жизни здесь, в сыром мрачном подвале, предпочитая жестокой действительности, бегство в мир опиумных грез. Рядом с Кобой с отрешенным видом сидел преданный соратник по партии – Семен Тер-Петросян по кличке Камо. Петросян плохо понимал по-русски, поэтому большую часть встречи он сидел молча, в отличие от еще одного присутствующего здесь – Никитича.[60]60
  – Никитич – революционная партийная кличка Леонида Красина, в уголовной среде его больше знали как Лошадь.
  .


[Закрыть]

– Коба, мне не нравится эта заморочка! – с нажимом сказал Прохор. – После шухера, который устроят твои кореша, легавые будут видеть в каждом потенциального налетчика!

– Слюшай, Кадуцей, ти меня знаеш, – Коба приветливо улыбнулся, однако его по-рысьи желтые глаза оставались холодными, – я нэ мэняю своих рэшэний! Рэволюции нужны срэдства, и другого способа раздобыт их, я нэ вижю! Присоедыняйса, дэнэг хватыт всэм!

– Ты знаешь, Коба, «эксы»[61]61
  – Эксы – на жаргоне революционеров вооруженная экспроприация ценностей, нажитых буржуазией.
  .


[Закрыть] не мой метод! Да и чем тебе может помочь профессиональный взломщик? Головорезов у тебя и так хватает! Давай возьмем кассу по-тихой, уже в банке…

– Нет, – вмешался в разговор Лошадь, – большой риск! Легче организовать налет!

– Легче! – передразнил его Прохор. – А скольких ты при этом положишь? А я возьму кассу без шума и пыли!

– Нэт! – веско сказал Коба.

– Ну и хрен с вами! – Прохор резко встал.

Рука Камо нырнула за пазуху. Кадуцей понял, что боевик нащупал укрытый от чужих глаз пистолет, но, тем не менее, договорил:

– Разбивайте свои дурные головы! Мешать не буду! А ты, Камо, чё вылупился? Ты на мне дыру протрешь! Чуваки, я считал, что вы умнее!

– Твое дэло, – пожал плечами Сосо, – считай как хочэш! Я прэдложил, ты оказался! Смотри нэ, пожалей!

– Ты тоже, Коба, смотри, не пожалей! Ты оторвал кусок от моего пирога!

С этими словами Прохор вышел. Камо многозначительно переглянулся с Никитичем и демонстративно достал из-за пазухи наган.

– Догнат его? – спросил он Кобу, снимая ствол с предохранителя. – Сдаст вэдь, урка чахоточная!

– Убэри! – приказал Петросяну Коба. – Нэ продаст, но… разберемся с ним позжэ! Сейчас у нас другие планы!

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

– Я и не догадывался, что еще зимой пахан[62]62
  – Пахан – самый авторитетный блатной в данном сообществе (камере, тюрьме зоне) (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] Кобы Ленин приказал своим босякам добыть деньги для революции любой ценой!

– Кто? – поперхнулся Егоров. – Пахан Ленин?

– А чего ты так удивляешься? Натуральный пахан. Ты можешь звать его вождем мирового пролетариата – суть от этого не меняется! Назови мне хоть одного босяка из его кодлы, кто баланды хозяйской не хлебал. Это потом они законы выдумывать начали, а до этого за каждым из них статей висело, и не только политических. Там и разбой с бандитизмом, и убийства с терроризмом…

– Ты мне тут антисоветчину не разводи! – строго прикрикнул на Прохора опер. – Будем считать, что ты мне ничего не говорил, а я – ничего не слышал!

– Начальник, – скривил губы в презрительной усмешке Посох, – ты же умный мент, а несешь такую ахинею! Тебе уши идеологией марксизма-ленинизма засрали. Послушай меня, того кто лично варился в этой каше, и с этими идеологами сраными баланду из одной миски хавал! За любым из этих деятелей горы трупов! Взять хотя бы Кобу и Тифлисский скок… Помимо экспроприации средств, революционеры планировали осуществить и какую-нибудь крупную террористическую акцию. Ограбление в Тифлисе и стало этой акцией! Так что Коба и не мог поступить по-другому, даже если бы очень этого хотел. Просто я, дурак, тогда этого не понимал! В тот день в Тифлисе погибло пятьдесят человек! Помимо охраны, революционеры погубили больше двух десятков случайных прохожих! А большую часть экспроприированных денег в дальнейшем попросту пришлось сжечь! Крупные купюры разменять не удалось, – доходчиво пояснил Посох. – Их разменивали по всему миру, но напрасно… Сам собой напрашивается вопрос: оправданы ли такие жертвы? С тех пор я никогда больше не связывался с революционерами! Ни до, ни после шестнадцатого года!

Егоров с изумлением смотрел на матерого уголовника:

– Ну ты даешь, Дубов! Не знал, что ты нормально разговаривать умеешь! Не по фене, – добавил он.

– Обижаешь, начальник, – развязно продолжил разговор Дубов, вмиг позабыв былую серьезность, – ты что же думаешь, что трешь базары с неграмотным уркаганом? За моей спиной лучшие университеты мира: Оксфорд, Кембридж, Йель… Правда образца конца девятнадцатого начала двадцатого столетия, но, тем не менее! Я свободно разговариваю на десятке языков: английском, немецком, польском, румынском, французском…

– На матерном и фене, – смеясь, закончил фразу Егоров.

– Зря ты так, – не разделил веселья майора Дубов, – многие известные лингвисты с учеными степенями не гнушались изучать язык блатарей! Кстати, начальник, знаешь, откуда взялось слово «урка»?

– Нет.

– Так вот, начальник, просвещаю: на царской каторге «сидельцы» были заняты тяжёлыми работами, особенно на рудниках. Каждому из них задавался так называемый «казённый урок» – установленное задание, которое каторжанин обязан был выполнять ежедневно. Так вот: арестантский народ нещадно искажал это слово, произнося «урки», «на урках» Понятно, что нередко и начальство, и более грамотные вольные насмешливо поддразнивали «сидельцев»: «Эх, вы, урки!», подчёркивая это неправильное произношение. И в конце концов словом «урка», «урки» стали обозначать каторжан, профессиональных преступников.

– Любопытно, – согласился Егоров. – Ладно, а чего дальше было? – нетерпеливо спросил он, переводя разговор на предыдущую тему. – Ты обещал устроить Кобе разборку! И как, устроил?

– Пытался! Но меня технично устранили! Выстрелили в спину! После того, как я чудесным образом воскрес… кстати, окочурившись в первый раз, я так и не допер, что откинул копыта, думал – просто повезло! Ведь, по сути, не я схлестнулся с Кобой, это столкнулись понятия профессиональных уголовников и революционно-бандитские постановы. Когда нужно, эти падлы использовали нас, а едва мы становились им поперек пути – легко убирали. Так вот, после этого случая, я понял, что в одиночку я не добьюсь ничего – царь-батюшка, и тот не смог, имея в кармане и полицию, и армию! В конце концов, эти отморозки возглавили державу! Конечно, после смены правительства нашему брату босяку большое послабление вышло – амнистия! Но в державе воцарился такой бардак, что даже меня, прошедшего и Крым и Рим, в дрожь бросало! В грабители кинулись все, кому не лень! Наскоро сколачивались новые банды, в одиночку работать стало тяжело. Беспредел достиг невиданного размаха, даже у правильных уркаганов крышу сносило…

24 декабря 1918 г.

Москва.

Роскошный «Дэлоне Белльвиль» неспешно катил по заснеженной дороге. Трое пассажиров автомобиля молчали, лишь водитель негромко ругался объезжая обледеневшие рытвины и канавы. На относительно ровном участке дороги, проходящей по линии трамвая, «Белльвиль» разогнался километров до пятидесяти, но тут же взбрыкнул, словно необъезженная лошадь. Пассажир, сидящий на заднем сиденье и придерживающий руками зажатый промеж ног большой бидон с молоком, что-то невнятно проворчал. После того, как машину подкинуло во второй раз, мужчина раздраженно стряхнул с темных брюк светлые капли молока и громко сказал:

– Словно дрова везет!

Его поддержала сидящая рядом женщина.

– Володенька, – сказала она, обращаясь к третьему спутнику, щуплому лобастому мужчине средних лет, одетого в кургузенькое пальтишко, – скажи товарищу Гилю, чтобы ехал помедленнее! Дорога плохая, да и стемнело уже! Если он будет продолжать в том же духе, боюсь, Наденька и дети останутся без молока… Ты же знаешь, какой это сейчас дефицит!

Мужчина погладил короткую бородку-эспаньолку, лукаво прищурился и, слегка картавя, ответил:

– Хорошо. Степан Казимирович! – окликнул он водителя.

Но товарищ Гиль не слышал – его внимание было приковано к дороге. Он лихо крутил баранку, пытаясь разглядеть в свете фар каверзные выбоины. Ничего не добившись от водителя, человек в эспаньолке примирительно произнес:

– Это не товарищ Гиль так едет, это у нас дороги такие. Ничего, Мария, вот покончим с контрреволюцией и построим хорошие дороги! А запачканные штаны товарищ Чабанов постирает!

Он усмехнулся в усы и замолчал, уставившись в окно. Автомобиль миновал Лубянскую площадь, Мясницкую, пересек садовую и стал подъезжать к ночлежному дому. В мощном свете фар было прекрасно видно пешеходов идущих по обочине дороги. В канун Сочельника народу на улицах было много. Неожиданно со стороны тротуара наперерез машине бросилось трое мужчин в шинелях. Они стремительно сближались с автомобилем. Наконец, поравнявшись с машиной, один из преследователей выхватил револьвер и, потрясая им, закричал:

– Стой!

Степан Казимирович прибавил газу, машина едва вписалась в крутой поворот, но преследователи отстали.

– В чем дело? Нам что-то кричали? – обеспокоено спросил водителя человек с бородкой.

– Нет! – быстро ответил он. – Это пьяные!

Автомобиль миновал Николаевский вокзал и выехал на дорогу, ведущую в Сокольники. Возле пивного завода Калинкина, на дорогу перед машиной вновь выпрыгнули трое в шинелях, вооруженные револьверами:

– Стой!

Когда между вооруженными людьми и движущейся машиной осталось несколько саженей, водитель прибавил ходу. Нападавшие едва успели отскочить.

– Стой, стрелять будем! – донеслось вслед.

Но водитель и не думал останавливаться – дорога шла под уклон и машина постепенно набирала ход.

– Товарищ Гиль, – вдруг вмешался пассажир, которого женщина называла Володенькой, – нужно остановиться и узнать, что им от нас нужно! Вдруг это патруль!

– Владимир Ильич, – возразил шофер, – не похожи они на патруль!

Владимир Ильич взглянул в окно – преследовавшие машину люди не останавливались и до сих пор бежали вслед за автомобилем, продолжая что-то кричать.

– Ну вот, видите, – сказал он, – нужно остановиться.

Степан Казимирович нехотя сбросил газ, до сих пор не решаясь окончательно остановиться. Он оглядывался по сторонам до тех пор, пока не разглядел впереди за железнодорожным мостом яркий фонарь. Возле фонаря стоял вооруженный красноармеец. Водитель облегченно вздохнул и остановился – он узнал здание районного Совета.

– Да, наверное, это патруль, – сказал он. – Возле районного Совета бандиты напасть не решатся!

– К нам бегут четверо, – оглянувшись назад, сказал товарищ Чабанов, – и они совсем близко!

Преследователи, наконец, догнали машину. Один из них рванул дверь и рявкнул:

– Выходи по одному!

– В чем дело, товарищи? – картаво спросил человек с бородкой.

– Не разговаривать! Выходи, сука! Выходи, говорят!

Один из преследователей схватил Владимира Ильича за рукав его куцего пальтишка и резко дернул к себе:

– Выходи живей!

– Что вам нужно? – возмутился Владимир Ильич, которого буквально за рукава вытащили из машины.

Вслед за ним из автомобиля выскочила женщина.

– Что вы делаете? Как вы смеете так обращаться? – закричала она, но на нее не обратили внимания.

– Эй, ты, с бидоном, – бандит качнул маузером, обращаясь к Чабанову, – тоже выходи!

– Товарищи, это недоразумение! – Владимир Ильич до сих пор не хотел признавать, что его автомобиль остановили грабители. – Я – Ленин! Вот мой документ!

– Черт с тобой, что ты Левин! – грубо сказал долговязый преступник, по всей видимости, главарь шайки. – А я Кошельков – хозяин города ночью!

Кошельков вырвал из рук Владимира Ильича сложенную вчетверо бумажку и, не глядя, сунул её себе в карман.

– Молчать! Не разговаривать! – рявкнул он на Ленина.

Владимир Ильич затравленно огляделся в поисках поддержки, но все его спутники стояли под дулами пистолетов. Кошельков тем временем ухватил Ленина за лацканы пальто и резко дернул, едва не оторвав все пуговицы. Затем профессионально обыскал его. Найденный бумажник и браунинг он положил себе в карман. Лишь на водителя никто не обратил внимания. Степан Казимирович до сих пор сидел за рулем работающего автомобиля, судорожно сжимая в руках рукоять нагана. Он прекрасно видел через открытую дверь главаря банды, назвавшегося Кошельковым. Товарищ Гиль мог играючи застрелить главаря, но тогда его подельники расстреляют Владимира Ильича.

– Нет, – решил тогда Гиль, – так действовать нельзя!

Водитель едва успел сунуть наган под сиденье, как получил болезненный удар дулом пистолета в висок.

– А ты чего расселся? Выходи!

Едва Гиль вылез из машины, на его место взгромоздился водитель из числа налетчиков. Остальные члены банды резво запрыгнули в салон. Кошельков запрыгнул на подножку и, размахивая пистолетом, крикнул напоследок:

– Не шевелись!

Мотор взревел, и машина растворилась в ночной Москве.

* * *

В подворотне было темно, но Прохора это не пугало – эту подворотню и её обитателей он знал как облупленных. Простой обыватель рисковал в этом районе расстаться с кошельком, а то и с жизнью. Но Прохор не был простым обывателем, поэтому он спокойно прошел в темную подворотню, пересек захламленный внутренний дворик и остановился напротив неприметной обшарпанной двери. Прохор постучал по ней костяшками пальцев на особый манер и принялся ждать ответа. Через некоторое время дверь приоткрылась, разрезая ночной мрак узкой полоской света, и из-за нее донесся сиплый простуженный голос:

– Хто?

– Свои! Открывай быстрей! – требовательно произнес Прохор.

Человек за дверью грязно выругался, но распахнул дверь пошире. Прохор боком протиснулся в образовавшуюся щель. Стоявший за дверью человек поднес горевшую масляную лампу к самому лицу вошедшего.

– А, Кадуцей, – узнал он Прохора. – Давненько ты нам моргалы не мозолил! – довольно закончил он, засовывая за брючный ремень пистолет, который он держал в другой руке.

– Не бузи, Лягушка, а лучше дверь закрой – дует!

Лягушка захлопнул дверь и задвинул мощный засов.

– Хиляй за мной, бродяга, – сказал он, и, приподняв повыше лампу, повел Прохора по темному длинному коридору. В стылом воздухе резко пахло кошачьей мочой и сыростью. Наконец Лягушка толкнул вторую дверь и вошел в натопленное помещение.

– Кого я вижю! – едва завидев Прохора, с одесским акцентом воскликнул сутулый невзрачный мужичонка неопределенного возраста. – Кадуцей!

– Наше вам с кисточкой! – подхватил приветствие плотный розовощекий коротыш, не переставая ковырять в зубах ножом.

– Заяц, ты себе губу когда-нибудь ножом отмахнешь! – в шутку сказал Прохор.

– А она мне без надобности! – парировал Заяц. – Без нее даже лучше – плевать можно по-жигански!

– Сапожнику – наше пролетарское! – воскликнул Прохор, хлопая по спине сутулого. – А где остальная бражка?

– Черный с Коньком за самогоном похиляли, – отозвался Заяц. – А Кошелек там, в дальней комнате, – он неопределенно махнул рукой, – остаки бухла допивает… Не в духе Король сегодня, – предупредил он Прохора.

– А мне не впервой! – отмахнулся Кадуцей. – А чего он не в духе – скок тухлый?

– Да не… Он тебе сам растолкует…

Яков Кошельков, потомственный уголовник, чей родитель неоднократно топтал тюрьмы, рудники и зоны, король шпаны и босоты, неподвижно сидел за накрытым столом, уронив голову на сложенные руки. Прохор подивился изобилию: в этот голодный год стол Кошелька ломился от деликатесов. Видимо у кодлы дела шли нормально. Прохор слил в стопку из большой бутыли остатки самогона, лихо выпил. Затем подцепил с тарелки соленый огурчик и довольно им захрустел. Кошелек зашевелился, с трудом оторвал голову от стола и вперился немигающим взглядом в Прохора.

– Кадуцей? Ты откуда взялся? – невнятно спросил Кошельков.

– Откуда взялся, там уже нет! – ответил Прохор. – Ты-то чего кипишуешь? У тебя ж все на мази![63]63
  – Все на мази – хорошо, отлично (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] – Прохор развел руками, указывая на стол. – Народу жрать нечего, а тебя – рай земной!

– А мне плевать на народ! – заявил Кошелек, двигая тяжелой челюстью взад– вперед. – Об этом пусть комиссары заботятся!

Блуждающий взгляд Кошелькова рыскал по столу и неожиданно наткнулся на браунинг, лежащий между тарелок.

– Ты не поверишь, Кадуцей, – заплетающимся языком сказал Янька, – какого терпилу[64]64
  – Терпила – лицо пострадавшее от преступления (тюремн. жаргон).
  .


[Закрыть] я сегодня тряхнул…

– Ну, – заинтересовался Прохор.

Янька без слов протянул ему помятую бумажку. Кадуцей развернул её и принялся внимательно изучать.

– Чего? – через секунду воскликнул он. – Выдана Владимиру Ильичу Ульянову (Ленину)?

– Ленину! – откликнулся эхом Кошелек.

– И…

– Отпустил я его! – горестно воскликнул Кошелек, хватив по столу кулаком.

Посуда обиженно зазвенела.

– Машину отнял и отпустил!

– Как ты вообще на него попал? – недоумевал Прохор. – А охрана?

Янька заглянул в пустую бутылку. Не обнаружив выпивки, он грязно выругался и запустил бутылью в стену. Осколки брызнули во все стороны. Прохор неодобрительно качнул головой.

– Вчера на сходке порешали ломануть Лубянский пассаж, – игнорируя вопрос Кадуцея об охране, продолжил Кошелек. – Для этого скока колеса были нужны… Решили экспроприировать у буржуев… Возле пивнухи Калинкина тормознули драндулет, пассажиров попутно пощипали. Тот, что в машине сидел, все время кричал: я – Левин…

– Какой Левин? – перебил Яньку Прохор.

– Это я не расслышал, – угрюмо пояснил Кошелек. – Если б расслышал – шлепнул бы на месте! Или обменял бы его на босоту из Бутырки! Я, когда смикитил, кого упустил – машину развернул, но его уже и след простыл…

– Эх, Янька, Янька, – посочувствовал Прохор, – зря ты в эту канитель залез! Теперь тебя чекисты в покое не оставят! Погубил ты свою буйную голову…

24.12.1972

п. Кулустай

ИТК строгого режима.

– Так и было, начальник, как я предполагал: сам Феликс охоту на Яньку возглавил. Один раз его даже взяли в Вязьме и попытались этапировать в Москву. Но на этапе Кошельку передали ствол, и он, завалив двух охранников, сделал ноги. После этого у Яньки совсем буденовку сорвало – завалить краснопупого для него стало, что высморкаться! Летом его чекисты на хазе обложили, словно волка позорного! Застрелился Кошелек. А ведь до этого он был нормальным, правильным вором, «королем», Иваном, убивал лишь по необходимости, когда собственную шкуру спасал. Зря он в бандиты полез… А ведь тогда еще даже бандитской пятьдесят девятой[65]65
  – Пятьдесят девятая «бандитская» – введенная в 1926 г., которая наряду с 58-й «политической» предусматривала «высшую меру – расстрел».
  .


[Закрыть] не было! Её только в двадцать шестом годе приняли. Но не мог Ленин просто так спустить подобного беспредела!

Егоров до сей поры сидевший тихо, наконец высказался:

– Ты мне сейчас такие вещи рассказал… Поверить не могу!

– Жизнь – сложная штука, – философски заметил Кадуцей, – иногда проще в сказку поверить!

– А чего же я об этом случае никогда не слышал?

– А ты в архивах секретных на Лубянке пошуруй, – предложил Прохор, – там и не такое прочитаешь!