Текст книги "Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок."

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Хуан Валера,Гальдос Перес,Педро Антонио де Аларкон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 65 страниц)

Всадники с трудом продвигались в бурлящей толпе. Приехали чуть не все дамы Севильи, привлеченные затеей доньи Соль. Приятельницы приветствовали ее из своих экипажей и находили, что мужской костюм ей к лицу. Кузины, дочери маркиза, просили ее быть осторожной:

– Ради бога, Соль! Не безумствуй!

Всадники въехали в загон, провожаемые аплодисментами простой публики, которая сбежалась на фиесту.

Лошади, почуяв или издали увидев врага, поднимались на дыбы, били копытами и ржали, сдерживаемые железной рукой всадников.

Посреди загона расположились быки. Одни мирно паслись или неподвижно лежали на красноватой траве зимнего луга, подогнув ноги и опустив морду. Другие, более предприимчивые, неторопливо направлялись к реке, а впереди, позванивая колокольчиками, шли вожаки, почтенные, мудрые быки; пастухи помогали им собирать стадо, метко пуская пращой камни по рогам отстающих.

Всадники, словно держа совет, некоторое время стояли неподвижно на одном месте под жадными взглядами публики, ожидавшей необычайного зрелища.

Первым поскакал вперед маркиз в сопровождении одного из друзей. Оба всадника остановили коней рядом с быками. Встав на стременах, они размахивали гаррочами и громко кричали, стараясь вспугнуть стадо. Черный бык с сильными ногами отделился от остальных и помчался в глубь загона.

Маркиз недаром гордился своим стадом, состоявшим из отборных животных, тщательно выведенных при помощи скрещивания. Это была не убойная скотина с грязной, грубой, неровной шерстью, с широкими копытами, опущенной головой и огромными неуклюжими рогами. Это были благородные быки, наделенные нервной подвижностью, сильные и могучие; когда они мчались, взметая тучи пыли, земля дрожала у них под ногами. Не быки, а совершенство: тонкая, лоснящаяся, словно у породистого коня, шерсть; сверкающие глаза; гордая, широкая шея; гибкий, тонкий хвост; изящные, остроконечные, словно отполированные рога; маленькие круглые копыта, срезавшие траву, как отточенное железо.

Всадники поскакали за отделившимся от стада быком, подгоняя его с двух сторон, преграждая ему путь, когда он заворачивал к реке, и продолжая погоню, пока маркиз, пришпорив коня, не выиграл расстояние. Он подскакал к быку и, подняв гаррочу, вонзил ее в могучий затылок. Сила удара, удвоенная быстротой лошадиного бега, была такова, что бык потерял равновесие и рухнул на траву животом вверх, зарывшись рогами в землю и подняв все четыре копыта.

Сила и ловкость старого скотовода вызвали за оградой взрыв восторга. Оле, старик! Никто не знал быков так, как маркиз. Он воспитывал их, как детей, от самого рождения в коровьем хлеву до того часа, когда провожал их на смерть на арене цирка, словно героев, достойных лучшей участи.

Другие всадники тоже пожелали попытать счастья и заслужить аплодисменты толпы. Но Морайма воспротивился – теперь очередь его племянницы. Если хочет попробовать свои силы, пусть идет сейчас, пока стадо не разъярено долгим преследованием.

Донья Соль пришпорила своего коня, который непрерывно вставал на дыбы, возбужденный близостью быков. Маркиз хотел сопровождать ее, но она отказалась. Нет, она предпочитает Гальярдо, он ведь тореро. Где же Гальярдо? Матадор, все еще смущенный своей неловкостью, молча занял место рядом с дамой.

Оба поскакали галопом в самую гущу стада. Лошадь доньи Соль несколько раз поднималась на дыбы, как бы отказываясь идти дальше, но амазонка сильной рукой заставляла ее продолжать путь. Гальярдо, размахивая гаррочей, издавал крики, похожие на мычание, как будто подзадоривая быка на арене.

Вскоре им удалось отделить одно из животных от стада. Это был пятнистый, бело-коричневый бык с могучей шеей и заостренными, как иглы, рогами. Он помчался в глубь загона, словно выбрав там удобное место для боя. Донья Соль в сопровождении матадора поскакала за ним.

– Берегитесь, сеньора! – крикнул Гальярдо.– Это старый бык, он вас заманивает. Смотрите, как бы он не поверпул обратно!

Так оно и случилось. Когда донья Соль, собираясь повторить прием своего дяди, направила коня в сторону, чтобы вонзить гар-рочу в затылок зверя и свалить его наземь, бык, словно почуяв опасность, впезапно повернулся и, грозно опустив рога, встал перед всадницей. Лошадь промчалась мимо с такой скоростью, что донье Соль не удалось удержать ее, а бык двинулся за ней, превратившись из преследуемого в преследователя.

Женщина не собиралась бежать. На нее смотрели тысячи глаз, опа подумала о насмешках приятельниц, о снисходительной жалости мужчин и, натянув поводья, повернула коня навстречу быку. Подняв гаррочу, словно пикадор, она вонзила ее в шею быка, который наступал, мыча и низко опустив голову. Кровь хлынула из могучего затылка, но животное, не чувствуя боли, неудержимо стремилось вперед, пока его рога, вонзившись в брюхо лошади, не подняли ее на воздух.

Наездница вылетела из седла, и в тот же миг издали донесся тысячегласый вопль ужаса. Лошадь, соскользнув с рогов, помчалась из последних сил, с изорванной подпругой и болтающимся на боку седлом.

Бык бросился за ней, но тут его внимание привлекла более заманчивая добыча. Донья Соль, вместо того чтобы лежать неподвижно на земле, вскочила на ноги и снова подняла гаррочу, отважно вызывая быка на бой. Чувствуя устремленные на нее взгляды, она в своей безумной гордости предпочитала бросить вызов смерти, чем показаться испуганной или смешной.

За оградой уже не кричали. Толпа в ужасе замерла. К месту происшествия, поднимая тучи пыли, бешеным карьером мчались всадники. Но хотя они приближались с каждым скачком, было ясно, что помощь придет слишком поздно. Бык бил землю передними копытами и уже опустил голову, готовясь броситься на отважную фигурку, грозящую ему своим копьем. Удар рогами – и ее не станет. Но в тот же миг яростное мычание отвлекло внимание быка, и что-то красное, подобно вспышке пламени, мелькнуло у него перед глазами.

То был Гальярдо. Он соскочил с лошади и, отбросив в сторону гаррочу, схватил куртку, лежавшую поперек седла.

– Э-э-э-й! Ко мне!

И бык двинулся к нему, привлеченный красной подкладкой куртки. Почуяв достойного противника, он пренебрежительно отвернулся от фигуры в черной юбке и фиолетовом жилете. Донья Соль, не опомнившись еще после грозной опасности, продолжала сжимать рукой копье.

– Не бойтесь, донья Соль, теперь он мой,– сказал тореро. Он тоже был бледен от волнения, но улыбался, уверенный в своей ловкости.

Вооруженный одной только курткой, он вступил в единоборство с быком, уводя его от сеньоры и изящными поворотами ускользая от его яростных нападений.

Толпа, позабыв о недавнем испуге, восторженно аплодировала. Вот удача! Прийти на обычный лов быков, а вместо этого попасть на почти настоящую корриду и бесплатно увидеть выступление Гальярдо!

Разгоряченный упорством наступавшего быка, тореро позабыл о донье Соль, о зрителях и думал только о том, как увернуться от удара. Бык свирепел, видя, что неуязвимый человек ускользает от его рогов, и повторял свои бешеные атаки, всякий раз наталкиваясь на дразнящий красный лоскут.

Наконец бык устал и остановился, низко опустив голову, ноги его дрожали, с морды хлопьями падала пена. И тут Гальярдо, воспользовавшись его оцепенением, снял шляпу и хлопнул ею зверя по затылку. Мощный рев раздался за палисадом: это приветствовали его отвагу.

За спиной у Гальярдо послышались крики и звон колокольчиков. Быка окружили пастухи вместе с вожаками и постепенно оттеснили его к остальному стаду.

Гальярдо отыскал свою лошадь, которая спокойно дожидалась его на месте: она давно привыкла к быкам. Матадор подобрал гаррочу, вскочил в седло и размеренным галопом направился к ограде, стремясь продлить аплодисменты зрителей.

Всадники, которые успели увезти с поля донью Соль, восторженно приветствовали Гальярдо. Дон Хосе подмигнул ему и таинственно шепнул:

– Ты недаром трудился, мальчик. Хорошо, ах, как хорошо! Ну, теперь она твоя.

По ту сторону ограды в ландо маркиза сидела донья Соль. Взволнованные кузины хлопотали вокруг нее, расспрашивая, не ушиблась ли она при падении, уговаривая ее выпить бокал ман-санильи, чтобы успокоиться. Она улыбалась с видом превосходства и снисходительно принимала все эти проявления женской чувствительности.

При виде Гальярдо, который, сидя на лошади, с трудом расчищал себе дорогу среди колыхавшихся шляп и протянутых к нему рук, она улыбнулась совсем по-другому.

– Подите сюда, Сид Кампеадор. Дайте пожать вашу руку.

И их ладони снова встретились в долгом пожатии.

Вечером в доме матадора долго обсуждалось это событие, о

котором говорил весь город. Сеньора Ангустиас сияла от удовольствия, словно после удачной корриды. Ее сын спас одну из этих сеньор, перед которыми она всегда благоговела, приученная к почтительности долгими годами унижений!.. Кармен задумчиво молчала, сама не зная, как ей отнестись к этому происшествию.

Несколько дней Гальярдо ничего не слышал о донье Соль. Доверенного не было в городе, он отправился на псовую охоту с какими-то друзьями из клуба Сорока пяти. Но вот однажды вечером дон Хосе разыскал матадора в кафе на улице Сьерпес, где собирались любители. Два часа назад он вернулся с охоты и, найдя у себя записку от доньи Соль, немедленно отправился к ней.

– Ну, брат, тебя залучить труднее, чем волка,– говорил доверенный, таща Гальярдо из кафе.– Сеньора полагала, что ты навестишь ее. Она несколько вечеров не выходила из дому, поджидая тебя с минуты на минуту. Так не поступают с дамой. Ты был ей представлен, и после всего, что произошло, тебе следовало нанести ей визит и справиться о ее здоровье.

Матадор замедлил шаг и почесал голову.

– Дело в том…– нерешительно пробормотал он,– дело в том… что мне стыдно. Да, сеньор; именно так, стыдно. Вы знаете, я не простофиля, с женщинами не теряюсь. Я умею поговорить с ними не хуже кого другого. Но с этой – нет. Это ученая сеньора, и когда я вижу ее, то сразу понимаю, что я глупец, и либо рта не могу раскрыть, либо брякну что-нибудь невпопад. Нет, дон Хосе… Я не пойду! Лучше мне не ходить!

Но доверенный, не слушая его слов, направился вместе с ним к дому доньи Соль, продолжая рассказывать о своем последнем разговоре с ней. Она несколько обижена невниманием Гальярдо. Вся знать Севильи побывала у нее после случая в Табладе, а он – нет.

– Ты же знаешь, что тореро должен жить в ладу с важными особами. Нужно быть воспитанным и показать, что ты не какой-нибудь мужлан, выросший на скотном дворе. Такая знатная сеньора интересуется тобой, ждет тебя!.. Ничего: пойдем вместе.

– Ах! если вы идете со мной!..

И Гальярдо вздохнул с величайшим облегчением.

Они вошли в дом. Патио напоминал своими многоцветными, тонко отделанными аркадами в арабском стиле подковообразные арки Альгамбры. В бассейне фонтана плавали золотые рыбки, легкие струи монотонно журчали в вечерней тишине. В четырех галереях с лепными потолками, отделенных от патио мраморными колоннами аркад, тореро увидел старинные бюро, потемневшие картины, мертвенно-бледные лики святых, внушительные, окованные проржавевшим железом сундуки и лари, настолько источенные червем, что казалось, будто они изрешечены дробью.

Лакей повел их по широкой мраморной лестнице, и тут тореро снова изумился, увидев деревянные триптихи с тусклыми изображениями на золотистом фоне и, словно высеченные топором, статуи полнотелых богоматерей, расписанные блеклыми красками и едва мерцающим золотом, очевидно извлеченные из каких-нибудь старинных алтарей. На стенах висели ковры мягких тонов сухой листвы, одни изображали сцены распятия Христа, на других какие-то волосатые парни с копытами и рогами гонялись за полураздетыми сеньоритами.

– Вот что значит необразованность,– сказал пораженный Гальярдо.– А я-то думал, что все это годится только для монастырей!.. Оказывается, это правится и таким людям!

Наверху, едва опи вошли, вспыхнули электрические лампы, хотя на оконных стеклах еще пылали последние лучи заходящего солнца.

Здесь Гальярдо встретили новые неожиданности. Он так гордился своей привезенной из Мадрида мебелью, обитой блестящим шелком,– все эти вычурные, тяжелые, роскошные вещи, казалось, сами кричали о своей цене, а тут он был совершенно сбит с толку, увидев легкие хрупкие кресла – белые или зеленые, столы и шкафы строгих линий, однотонные стены без всяких украшений, кроме небольших картин, висящих на толстых шнурах,– всю эту тонкую, изысканную роскошь, сделанную руками краснодеревщиков. Ему было стыдно и своего изумления и того, чем он восхищался в собственном доме как высшим проявлением роскоши. «Вот что значит необразованность!» И он сел, опасаясь, как бы кресло не развалилось под его тяжестью.

Появление доньи Соль заставило его позабыть обо всем. Она была без мантильи и шляпы, с непокрытыми золотистыми волосами, так подходившими к ее романтическому имени. Такой Гальярдо не видел ее еще никогда. Ослепительно белые руки выступали из рукавов японского кимоно, запахнутого накрест на груди и оставлявшего открытой прелестную шею, чуть отливавшую янтарем, с двумя едва заметными складками, напоминавшими о шее Венеры. При каждом движении на ее пальцах, унизанных причудливыми перстнями, вспыхивали волшебным огнем разноцветные камни. На тонких запястьях позванивали золотые браслеты, одни филигранной восточной работы, с таинственными надписями, другие – массивные, с подвесками в виде амулетов и экзотических фигурок, привезенные как память о далеких краях.

Она сидела, по-мужски заложив ногу за ногу и играя висевшей на кончиках пальцев красной, расшитой золотом туфелькой на высоком золоченом каблуке, крошечной как игрушка.

У Гальярдо шумело в ушах, перед глазами стоял туман, он только и видел ясный взгляд, устремленный на него со смешанным выражением нежности и иронии. Чтобы скрыть свое смущение, он улыбался, сверкая зубами; на лице его застыла неподвижная маска молодого человека, изо всех сил старающегося быть любезным.

– Нет, сеньора… Большое спасибо. Не стоит беспокоиться…

Так отвечал он, когда донья Соль поблагодарила его за отвагу,

спасшую ей жизнь.

Понемногу Гальярдо начал успокаиваться. Разговор зашел о быках, и это сразу вернуло матадору уверенность. Донья Соль несколько раз видела его на арене и в точности припомнила важнейшие моменты боя. Гальярдо почувствовал гордость при мысли, что эта женщина видела его в такие минуты и так четко сохранила все в памяти.

Она открыла лакированный ящичек с какими-то странными цветами на крышке и предложила обоим мужчинам сигареты с золотым мундштуком, издающие пряный, волнующий аромат.

– Они с опиумом. Очень приятные.

И она закурила, следя за дымом своими зеленоватыми глазами, на свету отливавшими жидким золотом.

Тореро, привыкший к крепким гаванским сигарам, с любопытством посасывал сигаретку. Настоящая солома, развлечение для дам. Но смешанный с дымом странный аромат, казалось, рассеивал понемногу его робость.

Донья Соль, пристально глядя на матадора, расспрашивала о его жизни. Она хотела знать все о кулисах славы, о тайных сторонах известности, о тяжелой бродячей жизни тореро, до того как он добился признания публики. И Гальярдо, внезапно проникшись доверием, говорил и говорил, рассказывая о своем детстве, с гордым удовлетворением подчеркивая свое низкое происхождение, однако опуская все, что ему казалось постыдным в его бесшабашной юности.

– Очень интересно… Очень оригинально…– повторяла прекрасная сеньора.

Иногда ее глаза, оторвавшись от Гальярдо, как бы устремлялись к чему-то невидимому, и она погружалась в глубокое раздумье.

– Первый матадор в мире! – восклицал дон Хосе с неподдельным восторгом.– Поверьте мне, Соль, другого такого молодца вы не найдете. А как он переносит удары рогов!

И, гордясь силой Гальярдо, словно сам породил его, он перечислял полученные матадором раны, описывая их так, будто видел все шрамы сквозь одежду. Глаза доньи Соль следовали за этим анатомическим описанием с искренним восхищением. Настоящий герой; скромный, сдержанный и простодушный, как все сильные люди.

Доверенный поднялся, чтобы проститься. Уже больше семи часов, его ждут дома. Но донья Соль встала и, улыбаясь, преградила ему путь. Они должны остаться и поужинать с ней, она их приглашает как друзей. В этот вечер она никого не ждет. Маркиз со всей семьей уехал в деревню.

– Я совсем одна… Ни слова больше: я приказываю. Вы должны разделить мое одиночество.

И словно ее приказы были законом, она вышла из комнаты.

Дон Хосе возражал. Нет, нет, он не может остаться, он вернулся только сегодня и едва повидался с семьей. Кроме того, он пригласил на вечер двоих друзей. Что же касается матадора, то будет вполне естественно и правильно, если он останется. Ведь, в сущности, приглашение относилось к нему.

– Останьтесь хоть ненадолго,– умолял растерявшийся Гальярдо.– Проклятие! Не бросайте меня одного. Я ведь не буду знать, что мне делать, что говорить.

Через четверть часа вернулась донья Соль, но уже не в экзотически небрежном туалете, в котором она приняла их, а в одном из тех выписанных из Парижа туалетов от Пакена, которые были предметом зависти и отчаяния всех ее родственниц и подруг.

Дон Хосе настаивал на своем. Он уходит, это необходимо: но матадор останется. Дон Хосе зайдет к нему домой и предупредит, чтобы его не ждали.

У Гальярдо вырвался тревожный жест, но взгляд доверенного успокоил его.

– Не бойся,– шепнул Хосе, направляясь к дверям,– я же не ребенок. Скажу, что ты ужинаешь с любителями, приехавшими из Мадрида.

Какие муки испытал Гальярдо в первые минуты!.. Его смущала величественная роскошь столовой, в которой, казалось, затерялись он и его дама, сидевшие друг против друга за огромным столом, при свете электрических свечей, горевших в тяжелых серебряных канделябрах под розовыми абажурами. Он испытывал трепет перед внушительными, церемонными лакеями, хранившими полную невозмутимость, словно они уже привыкли к самым экстравагантным выходкам со стороны своей хозяйки и больше не удивлялись ничему. Он стыдился своих манер и костюма, ощущая резкий контраст между своим видом и всей этой обстановкой.

Но чувство страха и смущения постепенно улетучивалось. Донья Соль смеялась над его застенчивостью, над тем, что он боялся прикоснуться к какому-нибудь блюду или бокалу. Гальярдо смотрел на нее с восхищением. Какие зубы у этой блондинки! Вспоминая жеманство и ужимки знакомых ему сеньорит, которые считали дурным тоном много есть, Гальярдо изумлялся аппетиту доньи Соль и изяществу, с каким она его удовлетворяла. Куски пищи исчезали между ее розовыми губами, не оставляя на них следа; челюсти двигались, не нарушая спокойной прелести лица; когда она пила из бокала, ни одна капля не блестела в уголках рта. Так ели, конечно, только боги.

Гальярдо, одушевленный примером, много ел, а еще больше пил, ища в разнообразных и тонких винах спасения от сковавшей его робости. Он все время чувствовал себя смущенным и на обращения доньи Соль только и мог улыбаться и повторять: «Большое спасибо».

Постепенно разговор оживился. Матадор, чувствуя, как развязывается у него язык, рассказывал о забавных случаях из жизни тореро, о проповедях Насионаля, о храбрости своего пикадора По-тахе, грубого парня, который чуть не целиком глотал крутые яйца; однажды ему в драке откусили пол-уха; а как-то его замертво унесли с арены в цирковой лазарет, и он, рухнув на койку всей тяжестью своего тела и боевых доспехов, пробил тюфяк огромными шпорами, и потом пришлось снимать его с постели, как Христа после распятия.

– Очень интересно! Очень оригинально!

Донья Соль улыбалась, слушая рассказы о жизни этих простых людей, постоянно играющих со смертью, которыми до сих пор она восхищалась лишь издали.

Шампанское окончательно встряхнуло Гальярдо, и, встав из-за стола, он даже предложил даме руку, сам удивляясь своей смелости. Но это ведь принято в высшем свете?.. Не такой уж он невежда, как можно подумать с первого взгляда.

В гостиной, куда им подали кофе, Гальярдо увидел гитару, очевидно ту самую, на которой она училась играть у Лечусо. Донья Соль попросила матадора сыграть что-нибудь.

– Нет, не могу!.. Я ведь только и умею, что убивать быков!

Он пожалел, что нет с ним пунтильеро из его квадрильи: этот

мальчишка сводил женщин с ума своей игрой на гитаре.

Оба замолчали. Гальярдо, сидя на диване, посасывал великолепную «гавану», поданную ему лакеем. Донья Соль курила одну пз своих ароматных дурманящих сигарет. Тореро, слегка отупевший после сытного ужина, не мог раскрыть рта; единственным признаком жизни была застывшая на его лице глуповатая улыбка.

Сеньора, наскучив, должно быть, этим молчанием, в котором тонули все ее слова, подошла к роялю и, сильно ударив по клавишам, заиграла веселую малагенью.

– Оле! Вот это замечательно! – произнес, встрепенувшись, тореро.

За малагеньями последовали севильяны, потом другие андалузские песни, грустные, по-восточному томные,– донья Соль собирала их как любительница местного колорита.

Гальярдо прерывал музыку одобрительными восклицаниями, так же как он делал это, сидя в кафешантане рядом с эстрадой.

– Не руки, а золото! Теперь другую!..

– Вы любите музыку? – спросила донья Соль.

– О, очень!..– Гальярдо никогда не задавался раньше этим вопросом, но, несомненно, он любил музыку.

От веселых народных песен донья Соль перешла к другой музыке, медленной и торжественной; матадор, почувстовав себя знатоком, подумал: «Совсем как в церкви».

Он больше не издавал восторженных восклицаний. Его охватила сладкая истома, глаза смыкались. Пожалуй, если этот концерт затянется, он уснет.

Чтобы стряхнуть дремоту, Гальярдо принялся разглядывать прекрасную сеньору, сидевшую к нему спиной. Мадонна, какое тело! Его африканские глаза впивались в округлый белоснежный затылок, увенчанный ореолом непокорных золотых кудрей. Безумная мысль заплясала в его затуманенном мозгу, и дразнящее искушение окончательно разогнало сон.

«Что сделает эта девчонка, если я сейчас встану, тихонько подойду и поцелую ее в этот роскошный загривок?..»

Но дальше размышлений его желание не пошло. Эта женщина внушала ему непобедимую почтительность. Кроме того, он вспомнил рассказы своего доверенного; вспомнил, с каким негодованием она отвергала ухаживания назойливых мальчишек; каким забавам обучилась за границей, чтобы расправляться с сильным мужчиной, как с тряпичной куклой… Он продолжал созерцать белоснежный затылок, подобный луне в золотом нимбе, а сопная одурь снова начала заволакивать его взор. Нет, так он заснет! Гальярдо испугался, как бы в эту непонятную ему и поэтому, наверное, прекрасную музыку не ворвался его храп. Он щипал себя за ноги, потягивался, прикрывал рукой зевки.

Прошло много времени. Гальярдо не был уверен в том, что ни разу не заснул. Вдруг голос доньи Соль прервал его тягостную дремоту. Отложив в сторону сигарету с вьющимся спиралью синим дымком, в страстном одушевлении подчеркивая каждое слово, она пела вполголоса, аккомпанируя себе на рояле.

Тореро прислушался, стараясь хоть что-нибудь понять… Ни слова. Это была какая-то иностранная песня. «Будь она проклята! Почему бы ей не спеть танго или соледад?.. И еще хотят, чтобы честный христианин не спал».

Донья Соль мечтательно смотрела ввысь, положив руки на клавиатуру, голова ее была откинута, из сильной груди вырывались нежные музыкальные вздохи.

Это была мольба Эльзы, жалоба златокудрой девы, призывающей сильного мужа, прекрасного воителя, непобедимого для мужчин, нежного и робкого с женщинами.

Она грезила наяву, произнося слова с трепетом страсти, чувствуя слезы волнения на глазах. Муж простодушный и сильный! Воитель!.. Не он ли сидит сейчас за ее спиной… Почем знать?

Он непохож на легендарного юношу, он груб и неловок, но она помнила, как отважно он бросился к ней на помощь, с какой веселой беспечностью сражался против ревущего зверя, подобно вагнеровским героям, разившим ужасных драконов. Да, он был ее воитель.

И, охваченная страстным ожиданием, заранее чувствуя себя побежденной, она прислушивалась к притаившейся за ее спиной сладостной опасности. Она видела, как медленно поднимается с дивана ее герой, ее паладин, устремив на нее свои арабские глаза; она слышала его осторожные шаги, чувствовала его руки на своих плечах, потом страстный поцелуй на своей шее – огненное клеймо, которое навеки сделает ее рабой… Но ария кончилась, и ничего не произошло, никто не коснулся ее плечей, только дрожь неутоленного желания пробежала по ее спине.

Разочарованная такой почтительностью, она оборвала музыку и резко повернулась на вращающемся табурете. Воитель сидел перед ней, раскинувшись на диване, со спичкой в руке, тщетно пытаясь закурить сигару и изо всех сил тараща глаза, чтобы не заснуть.

Увидев, что она на него смотрит, Гальярдо встал… О, вожделенный миг наступил. Герой шагал к ней, чтобы покорить ее своим мужественным вдохновением, чтобы победить ее и сделать своей.

– Спокойной ночи, донья Соль… Я пойду, уже поздно. Вы устали.

Изумленная и рассерженная, она тоже встала и, сама не понимая, что делает, протянула ему руку… Неловок и простодушен, как истый герой!

В ее голове беспорядочно проносились мысли о необходимой осторожностп, о принятых условностях – каждая женщина помнит о них даже в минуты полного самозабвения. Нет, это невозможно… В первый же раз, как он пришел к ней в дом!.. Без малейшей попытки к сопротивлению!.. Ей сделать первый шаг!.. Но, пожимая руку матадора, она увидела его глаза – о, только эти глаза умели смотреть с такой страстной силой, выражать с такой немой настойчивостью все робкие надежды, все безмолвные желания.

– Не уходи… Останься. Останься!

Больше она не сказала ни слова.