Текст книги "Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок."

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Хуан Валера,Гальдос Перес,Педро Антонио де Аларкон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 65 страниц)

ГЛАВА V
КАЖЕТСЯ, ВОЗНИКАЮТ РАЗНОГЛАСИЯ

Вскоре Пепе появился в столовой.

– Если ты позавтракаешь плотно,– ласково сказала ему донья Перфекта,– то перебьешь себе аппетит к обеду. Мы здесь обедаем в час. Возможно, тебе не нравятся сельские привычки?

– Напротив, они великолепны, дорогая тетя.

– Так что же ты предпочитаешь: плотно позавтракать сейчас или заморить червячка в ожидании обеда?

– Я предпочитаю слегка закусить, чтобы иметь удовольствие обедать с вами. Даже если бы в Вильяорренде мне попалось что-нибудь съестное, вряд ли я стал бы есть в этот час.

– Мне незачем, конечно, говорить тебе, что с нами ты должен быть откровенным. Можешь распоряжаться, как дома.

– Благодарю вас, тетя.

– Как ты похож на отца! – воскликнула донья Перфекта, с подлинным восхищением взирая на молодого человека, пока он ел.– У меня такое чувство, будто я вижу моего доброго брата Хуана. Он так же сидел, так же ел. У него такие же глаза…

Пепе уничтожал незатейливый завтрак. Слова, обращенные к нему, взгляды тетушки и сестры внушали ему такое доверие, что он уже чувствовал себя, как дома.

– Знаешь, что сегодня утром заявила мне Росарио? – спросила донья Перфекта, устремив пристальный взгляд на племянника.– Она сказала, что ты, воспитанный на иностранный манер, среди роскоши и этикета, не сможешь вынести грубой простоты, в какой мы живем. Ведь у нас здесь все запросто, без церемоний.

– Она не права! – возразил Пепе, глядя на сестру.– Я больше чем кто-либо ненавижу фальшь и лицемерие так называемого высшего общества. Поверьте, я уже давно мечтаю, как сказал кто-то, слиться с природой, пожить вдали от суеты, в сельском уединении. Мне необходима спокойная жизнь, без борьбы, без треволнений, я не хочу завидовать и вызывать зависть других, как писал поэт. Долгие годы занятий и работы не позволяли мне отдохнуть, хотя я в этом очень нуждаюсь. Мои душа и тело стремятся к покою. Но, дорогая тетя, дорогая сестра, с той минуты, как я переступил порог вашего дома, меня окружило именно то спокойствие, о котором я всегда мечтал. Поэтому вам незачем напоминать мне

о высшем обществе и о большом свете: я с величайшим наслаждением променяю их на этот уголок.

В ту минуту, когда Пепе говорил, длинная черная тень упала на застекленную дверь, ведущую из столовой в сад. Солнечный луч, отразившись в стеклах чьих-то очков, скользнул по стене. Скрипнула щеколда, отворилась дверь, и в комнату важно прошествовал сеньор исповедник. Здороваясь, он снял шляпу и, почти коснувшись ею пола, низко поклонился присутствующим.

– Это наш исповедник,– представила вошедшего донья Перфекта.– Мы его очень уважаем. Надеюсь, вы станете друзьями… Присаживайтесь, сеньор дон Иносепсио.

Пепе пожал руку почтенному священнослужителю, и оба сели.

– Пепе, если ты привык курить после еды, не отказывай себе в этом,– благосклонно предложила донья Перфекта,– и вы, сеньор исповедник.

Добрый дон Иносенсио вытащил из-под сутаны большую кожаную табакерку с неопровержимыми знаками долгого употребления, открыл ее, извлек две длинные сигареты и предложил одну из них нашему другу. Росарио вытащила спичку из картонной коробки, шутливо прозванную испанцами «вагоном», и вскоре инженер и священник уже дымили друг другу в лицо.

– Какое впечатление произвел на дона Хосе наш любимый город, Орбахоса? – поинтересовался дон Иносенсио и по привычке сильно прищурил левый глаз, как делал всякий раз, когда курил.

– Я еще не успел составить о нем своего мнения,– ответил Пепе.– Из того немногого, что я видел, я заключил, что неплохо было бы в полдюжину предприятий Орбахосы вложить значительные капиталы да заполучить несколько умных голов, которые руководили бы преобразованием этого края с помощью нескольких тысяч энергичных рук. Пока я ехал от городских ворот до дверей этого дома, мне повстречалось более ста нищих, и большинство из них еще сильные, здоровые люди. Целая армия… Сердце сжимается при виде столь плачевной картины.

– На то есть благотворительность,– возразил священник.– Но во всех других отношениях Орбахоса отнюдь не бедный город. Вам ведь известно, что здесь выращивается лучший чеснок в Испании. У нас больше двадцати богатых семей.

– Правда, последние годы нам приходится туго, из-за засухи,– вмешалась донья Перфекта,– но наши амбары тем не менее пока еще не опустели. Совсем недавно мы вывезли на рынок не одну тысячу пучков чеснока.

– С тех пор как я живу в Орбахосе,– добавил дон Иносен-сио, нахмурившись,– немало мадридцев посетило наш город: одних привлекала предвыборная борьба, другие приезжали взглянуть на свои заброшенные земли, третьи – познакомиться с древними достопримечательностями, и каждый считал своим долгом поведать нам об английских плугах, о механических молотилках,

о водяных мельницах, о банках и бог весть о каких еще глупостях. Припев же у всех был одинаков: все здесь плохо и могло быть лучше. Пусть они убираются ко всем чертям! Нам здесь хорошо и без визитов столичных господ, мы не желаем слушать их постоянные причитания по поводу нашей бедности и восхваления иностранных чудес. Дурак о своем доме знает больше, чем умный о чужом. Не правда ли, сеньор дон Хосе? Не подумайте, однако, что я хотя бы отдаленно намекаю на вас. Никоим образом. Помилуйте! Я знаю, что перед нами один из самых выдающихся молодых людей современной Испании, человек, способный превратить наши бесплодные степи в богатейший край… И я не сержусь за то, что вы поете мне старую песню об английских плугах, о садоводстве и лесоводстве… Ничуть… Людей с таким талантом, как у вас, можно извинить, если они выражают презрение к нашему убожеству. Ничего, друг мой, ничего, сеньор дон Хосе, вам разрешается все – вы даже можете сказать нам, что мы кафры.

Эта ироническая и довольно резкая филиппика не понравилась молодому человеку, но он воздержался от проявления хотя бы малейшего неудовольствия и продолжал беседу, стремясь по возможности избегать вопросов, дававших пусть даже незначительный повод для спора и способных оскорбить крайне обостренные чувства патриотизма сеньора каноника. Когда донья Перфекта заговорила со своим племянником о домашних делах, сеньор исповедник встал и прошелся по комнате.

Светлая просторная комната была оклеена старыми обоями: они уже выцвели и потускнели, но благодаря опрятности, царившей в каждом уголке этой мирной обители, сохранили еще свой первозданный рисунок. Стенные часы с пестрым циферблатом, из футляра которых свисали неподвижные на вид гири и быстрый маятник, неутомимо повторявший «не так», занимали видное место среди массивной мебели столовой. Убранство стен дополняла серия французских гравюр, воспроизводящих подвиги завоевателей Мексики, с пространными пояснениями, столь же неправдоподобными, сколь и изображения Эрнана Кортеса и доньи Марины, сделанные невежественным художником. Между двумя стеклянными дверями, ведущими в сад, стояло латунное сооружение. Его нет надобности описывать – достаточно сказать, что оно служило опорой попугаю, который, расположившись на нем, озирался вокруг со свойственными этим птицам серьезностью и любопытством. Потешный и вместе с тем серьезный вид, зеленый мундир, красная шапочка, желтые сапожки и, наконец, хриплые смешные слова, произносимые попугаями, делают их похожими на глубокомысленных, чопорных дипломатов. Иногда они смахивают на шутов и почти всегда схожи с надутыми субъектами, нелепыми в своем стремлении казаться очень важными.

Дон Иносенсио был в большой дружбе с попугаем. Предоставив донье Перфекте и Росарио занимать гостя, он подошел к попугаю и, с довольным видом протянув ему указательный палец, проговорил:

– Ах ты бездельник, плут, почему ты молчишь? Грош тебе цена, если бы ты не умел болтать! Болтунами полон мир, их много и среди людей, и среди птиц.

Досточтимый пастырь собственноручно взял из стоящей рядом чашки несколько горошин и дал попугаю. Птица принялась звать горничную и требовать шоколаду: ее слова отвлекли дам и молодого человека от беседы,– по всей вероятности, не очень важной.

ГЛАВА VI,
ИЗ КОТОРОЙ ВИДНО,
ЧТО РАЗНОГЛАСИЯ МОГУТ ВОЗНИКНУТЬ ТОГДА, КОГДА ИХ МЕНЬШЕ ВСЕГО ОЖИДАЕШЬ

Неожиданно в столовой появился деверь доньи Перфекты, сеньор дон Каетапо Полептинос. Он вошел, радостно восклицая:

– Иди же ко мне, мой дорогой сеньор дон Хосе!

Дон Каетано и Пепе дружески обнялись. Они были знакомы: выдающемуся ученому и библиофилу не раз доводилось совершать поездки в Мадрид, когда объявлялись книжные торги согласно завещанию какого-нибудь букиниста. Дон Каетано был средних лет, высок и худ; продолжительные занятия и болезнь истощили его. Он говорил изысканно, даже высокопарно, что, надо сказать, ему очень шло,– и был ласков и любезен с людьми, порой даже чрезмерно. Его познания были столь обширны, что его по праву считали феноменом. В Мадриде имя его всегда произносилось с уважением, и если бы дон Каетано поселился в столице, его, несмотря на скромность, не преминули бы сделать членом всех академий. Но он любил спокойное одиночество, и место, которое в душе других занимает тщеславие, в его душе занимали библиомания и любовь к уединенным занятиям. Предаваясь им, он не преследовал никакой другой цели, кроме изучения интересующих его книг.

Его библиотека в Орбахосе слыла одной из самых богатых во всей Испании. Днем и ночью, подолгу просиживая в ней, дон Каетано собирал данные, классифицировал, конспектировал, делал различного рода ценнейшие заметки и, возможно, осуществлял некий неведомый и необычный труд, под стать лишь великому уму. Он придерживался патриархальных обычаев: мало ел, еще меньше пил, и его единственными развлечениями были трапезы в Аламильо в дни больших празднеств и ежедневные прогулки в деревню, называемую Мундогранде, где нередко из двадцативековой пыли извлекали римские медали, обломки архитравов и колонн неизвестной архитектуры, какую-нибудь бесценную амфору или древнюю статуэтку.

Донья Перфекта и дон Каетано жили в таком согласии, с которым не мог сравниться даже мир, царивший в раю. Они никогда не ссорились. Правда, дон Каетано не вмешивался ни в какие домашние дела, а донья Перфекта не касалась библиотеки; лишь по субботам она давала распоряжение прибрать ее, причем относилась с благоговейным восторгом к нужным ему книгам и бумагам, разбросанным на столе и по комнате.

Обменявшись взаимными вопросами и ответами, как и полагается в подобных случаях, дон Каетано сказал гостю:

– Я уже заглянул в баул, который ты мне привез, и очень сожалею, что среди книг нет издания тысяча пятьсот двадцать седьмого года. Придется мне самому поехать в Мадрид… Ты надолго к нам? Чем дольше ты здесь пробудешь, тем лучше, дорогой Пене. Какое счастье, что ты здесь! Вдвоем мы приведем в порядок часть библиотеки и составим каталог авторов Хинеты. Не всегда ведь имеешь рядом такого талантливого человека, как ты… Посмотришь , мою библиотеку… Там ты найдешь обильную пищу для чтения… Чего только твоя душа пожелает… Ты увидишь чудеса, подлинные чудеса, бесценные сокровища, редчайшие экземпляры, которыми владею только я, я один… Но если я не ошибаюсь, пора обедать, не так ли, Хосе? Не так ли, Перфекта? Не так ли, Росарито, не так ли, сеньор дон Иносенсио? Сегодня вы вдвойне исповедник, ведь вам самому придется исповедоваться в грехе чревоугодия.

Каноник поклонился и, приятно улыбаясь, выразил свое удовлетворение. За обедом царили мир и согласие. Все блюда, как и полагается на провинциальных обедах, отличались чрезмерным обилием и однообразием. Здесь могло бы насытиться вдвое больше людей, чем собралось за столом. Говорили о разных разностях.

– Первым делом, не откладывая, надо посетить наш собор,– таких немного, сеньор дон Хосе!.. Впрочем, за границей вы повидали столько всего, что вряд ли вам будет в диковинку наша старая церковь… Это нам, жалким орбахосским обывателям, она ка-

жется божественной. Магистр Лопес де Берганса, ее настоятель, в шестнадцатом веке называл ее pulchra augustina[114]114
  Августейшая красавица (лат.).


[Закрыть]… Но конечно, для людей с такими знаниями, как у вас, наш собор не представляет никакой ценности, и любой рынок, крытый железом, покажется вам прекраснее.

Язвительный тон хитрого каноника все больше и больше раздражал Пене. Однако он старался сдержать свой гнев и, скрывая неудовольствие, отвечал весьма туманными фразами. Донья Перфекта вмешалась в разговор и с живостью заметила:

– Смотри, Пепито, предупреждаю тебя, если ты станешь дурно отзываться о нашей церкви, мы рассоримся. Ты много знаешь, ты человек незаурядный, обо всем имеешь свое суждение, но если ты будешь отрицать, что это величественное здание – восьмое чудо света, то лучше уж держи свою мудрость при себе и дай нам пребывать в нашем полном невежестве…

– Я не только не считаю это здание некрасивым,– отвечал Пене,– но, насколько я успел разглядеть его, оно показалось мне величественно-прекрасным. Так что, дорогая тетя, вам незачем тревожиться, да к тому же не такой уж я и знаток.

– Ну что вы! – вмешался каноник, на миг давая передышку жующим челюстям.– Нам тут все уши прожужжали про ваши гениальные способности, приобретенную вами большую популярность и ту выдающуюся роль, которую вы играете всюду, где только появляетесь. Не каждый день встречаешь таких людей. Но уж если я так превозношу ваши заслуги…

Он замолчал, чтобы прожевать, и, как только его язык освободился, снова заговорил:

– Уж если я так превозношу ваши заслуги, позвольте со свойственной мне откровенностью высказать и еще одно мнение. Да, сеньор дон Хосе, да, сеньор дон Каетано, да, моя сеньора и моя девочка, наука в том виде, в каком ее изучают и распространяют люди нашего века, убивает чувство и сладостные мечты. Она обедняет духовную жизнь, подчиняет все жестоким правилам и уничтожает даже возвышенное очарование природы. Наука разрушает прекрасное в искусстве, так же как веру в душе. Наука утверждает, что все ложь, и хочет втиснуть в цифры и в линии не только maria ас terras[115]115
  Моря и земли (лат.).


[Закрыть], где обитаем мы, но также coelumque рго-jundum[116]116
  И высокое небо (лат.).


[Закрыть], где находится бог… Восторженные мечты человека, его мистический экстаз, вдохновение поэтов – все ложь. Сердце – губка, а мозг – садок для червей.

Все рассмеялись; дон Иносенсио отпил глоток вина.

– Не станете же вы отрицать, сеньор дон Хосе, что наука в том виде, в каком ее преподают и распространяют в настоящее время, ведет к тому, чтобы превратить мир и род человеческий в огромную машину?

– Это еще как сказать,– вставил дон Каетано.– Все имеет свои «за» и «против».

– Возьмите еще салата, сеньор исповедник,– предложила донья Перфекта,– он обильно приправлен горчицей – как вам нравится.

Пене не любил затевать ненужные споры. Он не был педантом и не любил блистать своими знаниями, особенно в обществе дам и в интимной обстановке, но назойливая и враждебная болтовня каноника требовала, по его мнению, ответа. Поэтому он решил не выражать язвительному священнику своего одобрения, что безусловно польстило бы тому, а, напротив, досадить ему, высказав суждения, прямо противоположные его взглядам.

«Ты решил смеяться надо мной! – подумал Пене.– Ну что ж, доставим тебе несколько неприятных минут».

И вслух прибавил:

– Все, о чем сеньор исповедник говорил в шутливом тоне, истинная правда. Но не наша вина, что наука, словно ударами молота, день за днем уничтожает такое количество пустых идолов: суеверие, софистику, тысячу форм, в которые прежде облекалась ложь, порою прекрасных, порою нелепых, ибо в мире божьем довольно всего. Мир иллюзий, так сказать, второй мир, с грохотом рушится. Мистицизм в религии, рутина в науке, манерность в искусстве исчезают так же, как исчезли языческие божества. Прощайте, нелепые видения! Человеческий род пробуждается, и глаза его видят свет. Пустой сентиментализм, мистика, лихорадочный бред, галлюцинации – все это исчезает, и тот, кто еще вчера был болен, сегодня уже здоров и с невыразимым наслаждением радуется тому, что может справедливо судить о вещах. Фантазия, дикая, безумная, из хозяйки дома превращается в служанку… Посмотрите вокруг себя, сеньор исповедник, и вы увидите, что сказку сменила великолепная действительность. Небо – не купол; звезды-не фонарики; лупа-пе шаловливая охотница, а темный камень; солнце – не разряженный, праздношатающийся возница, а постоянный пожар. Рифы-не нимфы, а подводные камни; сирены – дельфины, а что касается лиц одушевленных, то Меркурий – это Мансанедо; Марс – безбородый старый граф Мольтке; Нестор – любой господин в сюртуке, величаемый месье Тьер; Орфей– Верди; Вулкан-Крупп; Аполлон-любой поэт. Хотите еще? Юпитер (бог, которого следовало бы отправить на каторгу, если бы он еще жил) не мечет молний, они падают, когда электричеству захочется прокатиться по небу. Нет Парнаса, нет Олимпа, нет Стигийского болота. Елисейские поля существуют только в Париже. Никто не может спуститься в ад, кроме геологии, и каждый раз, когда эта путешественница возвращается, она уверяет, что в центре земли нет грешников, осужденных на муки. Никто не может подняться в небеса, кроме астрономии, а она утверждает, что не видела тех шести или семи сфер, о которых говорят Данте и средневековые мистики и мечтатели. Она встречает на своем пути только небесные светила, расстояния, линии, безграничные пространства – и все. Уже не существует ложных исчислений относительно возраста вселенной, потому что палеонтология и труды по истории первобытного общества пересчитали все зубы этого черепа, на котором мы живем, и установили его настоящий возраст. Выдумка – какую бы форму она не принимала: язычества или христианского идеализма – уже не существует, воображение умерло. Все чудеса я творю в моей лаборатории, когда мне это угодно, с элементом Бунзена, индукторной нитью и намагниченной иглой. Христос уже больше не умножает хлеба и рыб, это делает разве только промышленность при помощи своих форм для отливки машин, или печать, подражающая природе тем, что по одному образцу создает миллионы экземпляров. В общем, сеньор духовник, уже издан приказ об отставке всех нелепостей, измышлений, иллюзий, пустых мечтаний и предубеждений, которые туманят человеческий рассудок. Поздравим же себя с этим.

Когда он кончил говорить, на губах каноника блуждала улыбка, а глаза горели необыкновенным возбуждением. Дон Каетано усердно лепил ромбики и призмы из кусочка хлеба, а донья Перфекта, побледнев, устремила на каноника пристальный взгляд. Росарито в крайнем изумлении взирала на брата. Пене наклонился к ней и незаметно прошептал на ухо:

– Не обращай внимания, сестрица. Все эти глупости я наговорил, чтобы вывести из себя сеньора каноника.

ГЛАВА VII
РАЗНОГЛАСИЯ РАСТУТ

– Ты полагаешь,– вмешалась донья Перфекта с некоторым оттенком тщеславия в голосе, – что сеньор Иносенсио промолчит и не ответит на все твои выпады вместе и на каждый в отдель-пости?

– О нет! – воскликнул каноник, поднимая брови.– Я даже и не подумаю меряться своими слабыми силами со столь доблестным и так хорошо вооруженным воителем. Сеньор дон Хосе знает все – в его распоряжении полный арсенал точных наук. Я нисколько не сомневаюсь, что точка зрения, которую защищает он, ложна, но у меня не хватит ни таланта, ни красноречия опровергнуть ее. Я мог бы прибегнуть к оружию чувств, воспользоваться теологическими аргументами, основанными на откровении, вере и слове божьем. Но – увы! – сеньор дон Хосе, как выдающийся ученый, высмеивает и теологию, и веру, и откровение, и святых пророков, и Евангелие… Ничтожный, невежественный священник, несчастный, не знающий ни математики, ни немецкой философии, в которой есть «я» и «не я», жалкий преподаватель латыни, знающий только божественную науку и кое-что из латинских поэтов, не может вступать в бой с такими великими корифеями.

Пене Рей искренне рассмеялся.

– Я вижу, сеньор дон Иносенсио принял всерьез эти глупости… Полноте, сеньор каноник, забудем мою болтовню – и делу конец. Я совершенно убежден, что мои подлинные взгляды ничуть не расходятся с вашими. Вы благочестивый и просвещенный муж, а я – невежда. И если я себе позволил шутку, то прошу у всех прощения, такой уж я человек.

– Благодарю вас,– с явным неудовольствием отвечал священник.– Вы так решили повернуть дело? Нет, мы отлично понимаем, что вы защищали ваши собственные взгляды. Иначе и быть не может! Вы человек эпохи. Нельзя отрицать, что у вас замечательный ум, да, да, замечательный. Признаться откровенно, пока вы говорили, я, хотя и скорбел о вашем великом заблуждении, не мог в то же время не восхищаться вашей изысканной речью, вашим умением говорить, вашей удивительной способностью рассуждать и приводить сильные доводы… Как умен ваш племянник, сеньора донья Перфекта, как умен! Когда в Мадриде я попал в Атеней, признаюсь, меня поразили удивительные способности, которыми бог наделил неверующих и протестантов.

– Сеньор дон Иносенсио,– сказала донья Перфекта, переводя взгляд с племянника на своего друга,– мне кажется, ваша снисходительность по отношению к этому молодому человеку переходит всякие границы… Не сердись, Пене, и не придавай слишком большого значения моим словам, ведь я не ученая, не философ, не теолог, но по-моему, сеньор дон Иносенсио не разбил твоих доводов и не заставил тебя замолчать только из-за свойственного ему великодушия и христианской любви, а он мог бы это сделать, если бы пожелал.

– Сеньора, ради бога! – прошептал священник.

– И так всегда,– продолжала сеньора.– Притворяется божьей коровкой, а знает больше четырех евангелистов. Ах, сеньор дон Иносенсио, как вам подходит ваше имя! Но ваша излишняя скромность на сей раз ни к чему. Мой племянник прекрасно сознает… Ведь он знает лишь то, чему его научили!.. И если его ввели в заблуждение, разве можно не пожелать, чтобы вы наставили его на путь истинный и извлекли из ада лживых учений?

– Да, да, я только и мечтаю, как бы сеньор исповедник извлек меня…– пролепетал Пепе, чувствуя, как против воли попадает в какой-то заколдованный круг, из которого трудно найти выход.

– Я всего-навсего ничтожный священник, не знающий ничего, кроме древности,– возразил дон Иносенсио.– Но я признаю огромные познания сеньора дона Хосе в области светских наук и молча преклоняю колена перед столь блестящим оракулом.

Сказав это, каноник молитвенно сложил руки и наклопил голову. Пепе Рей немного смутился, видя, что тетя придала такой оборот ненужному, праздному спору, в котором он принял участие только из желания оживить беседу. Он благоразумио решил прекратить опасную игру и с этой целью обратился с каким-то вопросом к дону Каетано, когда тот, очнувшись от оцепенения, последовавшего за десертом, предложил сотрапезникам необходимые после еды зубочистки, воткнутые в фарфорового павлина, который стал переходить из рук в руки. -

– Вчера я откопал руку, сжимающую ручку амфоры; на ней начертано несколько священных знаков. Я тебе покажу,– сказал дон Каетано, довольный предоставленной ему возможностью поговорить на излюбленную тему.

– Я нисколько не сомневаюсь, что сеньор дон Хосе превосходный эксперт и в области археологии,– заметил каноник. Он продолжал неотступно гоняться за жертвой, следуя за ней даже в самые сокровенные убежища.

– Разумеется,– подхватила донья Перфекта.– Чего только не знает нынешняя преуспевающая молодежь? И притом в совершенстве. Университеты и академии в одно мгновение обучают их всем наукам и выдают дипломы мудрости.

– О, это несправедливо! – не согласился с ней каноник, заметив следы огорчения на лице инженера.

– Тетя права,– подтвердил Пепе.– В школе мы учимся всему понемножку и получаем только элементарные знапия по различным предметам.

– Но в области археологии, как я сказал,– не отступал каноник,– вы, вероятно, крупный знаток.

– В этой науке я совершенный профан,– возразил молодой человек.– Развалины для меня остаются развалинами. Мне никогда не нравилось копаться в пыли.

На лице дона Каетано появилась выразительная гримаса.

– Я не хочу сказать, что отвергаю эту науку,– горячо продолжал племянник доньи Перфекты, с ужасом замечая, что каждое произнесенное им слово кого-нибудь ранит.– Я хорошо знаю, что из пыли рождается история. Археология очень ценная и нужная наука.

– Вы,– заметил исповедник, ковыряя в зубах,– склонны к полемике. Меня осенила блестящая идея, сеньор дон Хосе, вам бы пристало быть адвокатом.

– Мне ненавистна эта профессия,– отвечал Пене.– Я знаком со многими адвокатами, достойными большого уважения, среди них мой отец – исключительный человек. И все же его прекрасный пример никогда в жизни не заставил бы меня выбрать себе профессию, основанную на том, чтобы по одному и тому же вопросу выступать и «за» и «против». Не может быть большего заблуждения, чем стремление некоторых семейств обязательно добиться того, чтобы лучшая часть молодого поколения посвятила себя адвокатуре. Самая страшная язва на теле Испании – это огромная армия молодых адвокатов, которым, чтобы прожить, нужно баснословное количество судебных процессов. Процессов становится все больше и больше, и все же многие адвокаты остаются без работы. А так как сеньор юрист не может взяться за плуг или встать за станок, то и рождается множество хвастливых бездельников, стремящихся к высокому положению: они вносят смуту в политику, будоражат общественное мнение и порождают революции. Должны же они как-то существовать… Но было бы еще хуже, если бы судебных процессов хватило на всех.

– Пене, ради бога, опомнись, что ты говоришь,– подчеркнуто строго сказала донья Перфекта.– Простите его, дон Иносен-сио… Он ведь не знает, что ваш племянник, только что окончивший университет, уже превосходный адвокат.

– Я говорю в общем плане,– убежденно заключил Пепе.– Мне, сыну прославленного адвоката, очень хорошо известно, что некоторые из них превосходно справляются со своей благородной миссией.

– Ну что вы… Мой племянник еще совсем мальчик,– заметил каноник с притворной скромностью. Я далек от мысли, будто он чудо в науке, как, например, сеньор де Рей. Кто знает, может быть, со временем… Его способности не бросаются в глаза и никого не прельщают. Но все же у Хасинтито прочные взгляды и мудрые суждения. Все, что он знает, он знает в совершенстве. Ему чужды софизм и пустословие…

Беспокойство все больше и больше овладевало Пепе Реем.

Мысль о том, что его взгляды, к сожалению, расходятся со взглядами тетушкиных друзей, огорчила молодого человека, и он замолчал, опасаясь, как бы в конце концов он и сеньор Иносенсио не запустили друг в друга тарелками. К счастью, удары церковного колокола, призывавшего священника к такому важному занятию, как церковная служба, помогли гостю выйти из затруднительного положения. Благочестивый муж поднялся и попрощался с Пене так ласково и любезно, будто их связывали узы самой близкой и долголетней дружбы. Священник уверил молодого человека в своем желании быть ему полезным и обещал познакомить с племянником, который охотно будет сопровождать его во время осмотра городка. Затем произнес несколько приветливых фраз и вышел, благосклонно похлопав Пепе по плечу. Молодой человек обрадовался такому проявлению миролюбия, но почувствовал облегчение, когда священник наконец покинул столовую.