Текст книги "Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок."

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Хуан Валера,Гальдос Перес,Педро Антонио де Аларкон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 65 страниц)

Наиболее характерной особенностью дона Тафетана было его пристрастие к хорошеньким девушкам. В те времена, когда он еще не прятал лысины под шестью напомаженными волосками, не красил усов и был статным молодым человеком, еще не согнувшимся под тяжестью лет,– это был отчаянный донжуан. Можно было умереть от смеха, слушая, как он рассказывает о своих былых победах: разные бывают донжуаны, но он был одним из самых оригинальных.

– С какими девушками? Я не вижу здесь никаких девушек,– удивился Пене Рей.

– Не прикидывайтесь отшельником!

Одно из оконных жалюзи приоткрылось, мелькнуло очаровательное молодое сияющее личико и тут же исчезло, точно огонек, задутый ветром.

– А, вижу, вижу.

– Так вы не знаете их?

– Нет, клянусь вам.

– В таком случае вы много потеряли… Это сестры Троя. Три очаровательнейших создания, дочери полковника штаба крепости, убитого на одной из улиц Мадрида в пятьдесят четвертом году.

Жалюзи снова приоткрылось. На сей раз показалось два личика.

– Они смеются над нами,– сказал Тафетан, делая им дружеские знаки.

– А вы знакомы с ними?

– Как же, конечно, знаком! Бедняжки живут в такой нищете, что трудно себе представить, как они еще существуют. После смерти дона Франсиско Троя в их пользу объявили подписку, но этого хватило ненадолго.

– Бедные девушки! Они, вероятно, не являются образцом добродетели?

– Отчего же?.. Я не верю тому, что о них болтают в городе.

Жалюзи снова приоткрылось, и живописная группка из трех

девушек появилась в окне.

– Добрый вечер, девочки! – приветствовал их дон Хуан.– Сеньор говорит, что красота не должна прятаться, и просит, чтобы вы совсем открыли жалюзи.

Но жалюзи закрылось, и дружный звонкий смех наполнил необычной веселостью печальную улицу. Казалось, пролетела стая птичек.

– Хотите, зайдем к ним? – неожиданно предложил Тафетан.

Его глаза горели, а на румяных губах блуждала лукавая улыбка.

– А что они собой представляют?

– Полно, сеньор де Рей… Бедняжки достаточно целомудренны. Они питаются воздухом, как хамелеоны. А разве тот, кто не ест, может грешить? Они достаточно порядочны. К тому же если они когда и согрешат, то искупят свой грех длительным постом.

– В таком случае можно пойти к ним.

Несколько минут спустя дон Хуан Тафетан и Пепе Рей уже входили в комнату. Убогая обстановка, которую сестры Троя из последних сил старались как-то приукрасить, произвела удручающее впечатленпе на молодого инженера. Девушки были прехо-рошепькие, особенно две младшие: смуглые, бледные, черноглазые, топенькие и хрупкпе. Если бы их приодеть, они походили бы на дочерей какой-нибудь герцогини, мечтающих о браке с принцами.

Приход гостей очень смутил сестер. Однако присущие им беззаботность и жизнерадостность вскоре одержали верх. Девушки жили в нищете, как птички в клетке: они продолжали петь за железной решеткой точно так же, как в лесной чаще. То обстоятельство, что они проводили дни за шитьем, свидетельствовало об их добродетели. Тем не менее в Орбахосе люди их круга не общались с ними. Общество подвергло их остракизму, отделило от себя невидимым кордоном, бросая тень на их репутацию. Но, по правде говоря, сестры Троя приобрели себе эту дурную репутацию главным образом своим злоязычием, шаловливостью, проказами и беспечностью. Они рассылали анонимные письма важным лицам; наделяли прозвищами всех жителей Орбахосы, от епископа до последнего гуляки; швыряли камешками в прохожих или же, укрывшись за ставнями, пугали их, а потом потешались над их испугом и смущением. Они вели постоянные наблюдения за соседями, подсматривая за ними со второго этажа через форточки и щелки; по ночам распевали на балконе, а во' время карнавалов наряжались в маскарадные костюмы и проникали на балы в самые аристократические дома; они совершали и другие проказы, которые так часто вытворяют девушки в провинциальных городах. Так или иначе, прекрасный троянский триумвират носил на себе клеймо, поставленное подозрительными соседями, а следовательно, несмываемое даже после смерти.

– Так это вы приехали отыскивать у нас золотые россыпи? – поинтересовалась одна из девушек.

– И разрушить собор, чтобы из обломков соорудить обувную фабрику? – спросила другая.

– И уничтожить в Орбахосе посевы чеснока, чтобы посадить хлопок и корицу?

Услышав подобные заявления, Пепе не мог удержаться от смеха.

– Он приехал сюда только для того, чтобы выбрать самых хорошеньких девушек и увезти их в Мадрид,– сказал Тафетан.

– О, я охотно поехала бы! – воскликнула одна из сестер.

– Я захвачу вас всех, всех троих,– сказал Пене.– Но прежде выясним, почему вы смеялись надо мной, когда я сидел в казино у окна?

Новый взрыв смеха последовал вслед за его словами.

– Мои сестры глупышки, – сказала старшая.

– Мы говорили, что донья Перфекта вас недостойна.

– Нет, это Пепита заявила, что вы напрасно теряете здесь время, потому что Росарио любит только духовных лиц.

– Ничего подобного я не говорила. Это ты сказала, что кабальеро – безбожник и лютеранин. Что он заходит в собор с папиросой в зубах и не снимая шляпы.

– Но ведь так оно и есть,– заявила младшая сестра,– мне говорила об этом сеньора Вздох.

– Кто такая сеньора Вздох, которая болтает об мне всякий вздор?

– Вздох… это Вздох.

– Девочки мои,– заискивающим голосом произнес Тафетан.– Сюда идет продавец апельсинов. Позовите его, я хочу угостить вас апельсинами.

Одна из сестер подозвала продавца. Разговор, затеянный девушками, огорчил Пене Рея, и от хорошего настроения, вызванного их непринужденными шутками и весельем, не осталось и следа. Однако он не мог сдержать улыбки, когда дон Хуан, взял гитару п начал перебирать струны с юношеским изяществом.

– Я слышал, что вы чудесно поете,– сказал Пене Рей девушкам.

– Пусть споет дон Хуан Тафетан.

– Я не пою.

– Ия тоже,– присоединилась к сестрам младшая, предлагая пнженеру дольку от только что очищенного апельсина.

– Мария Хуана, не бросай шитья,– проговорила старшая,– уже стемнело, а к вечеру нам нужно докончить эту сутану.

– Сегодня не работают. Долой иголки! – воскликнул Тафетан и затянул песню.

– Прохожие уже останавливаются на улице,– сообщила средняя дочь Троя, выглянув на балкон.– Дон Хуан Тафетан так кричит, что его слышно на площади… Хуана, Хуана!

– Что?

– Вздох идет по улице.

Младшая сестра выбежала на балкон.

– Запусти в нее апельсинной коркой.

Пепе тоже вышел на балкон. По улице шла какая-то женщина, и Пепе увидел, как младшая сестра с необыкновенной меткостью угодила ей коркой в голову. Затем, стремительно опустив жалюзи, сестры отскочили от окна, изо всех сил пытаясь сдержать душивший их смех.

– Сегодня не будем работать! – воскликнула одна из сестер и ногой опрокинула корзинку с шитьем.

– Это все равно что сказать «завтра не будем есть»,– прибавила старшая сестра, собирая швейные принадлежности.

Пепе инстинктивно сунул руку в карман. Он с удовольствием дал бы им денег. Его сердце сжималось от жалости при виде этих несчастных сирот, осужденных обществом за их легкомыслие. Если преступление сестер Троя заключалось в том, что они, пытаясь забыть свое одиночество, нищету и беспомощность, швыряли апельсинные корки в прохожих, их вполне можно было простить. Вероятно, строгие нравы городка, в котором они жили, предохраняли их от порока. Однако отсутствие осмотрительности и сдержанности, обычных и наиболее очевидных признаков целомудрия, давало возможность предположить, что они выбрасывали в окно не только апельсинные корки. Пепе Рей испытывал к ним глубокое сострадание. Он снова посмотрел на их жалкие платья, тысячу раз переделанные и подштопанные, на рваные башмачки, и… его рука невольно потянулась к карману.

«Может быть, порок действительно царит здесь…– думал он.– Но вид девушек, окружающая обстановка – все говорит о том, что перед нами жалкие осколки благородной семьи. Вряд ли эти несчастные девушки жили бы в такой бедности и работали, если бы они были так порочны, как о них говорят. В Орбахосе немало богатых мужчин!»

Сестры то и дело подбегали к Пепе. Они сновали от балкона к нему, а от него к балкону, поддерживая шутливый, легкий и, по правде говоря, довольно наивный разговор, несмотря на всю его фривольность и беспечность.

– Сеньор дон Хосе, ну что за прелесть сеньора донья Перфекта!

– Опа единственное существо в Орбахосе, не имеющее прозвища. О ней никто не отзывается дурно.

– Все ее уважают.

– Все ее обожают.

И хотя Пепе расхваливал тетушку в ответ на их слова, его все время подмывало вынуть деньги из кармана и сказать: «Мария Хуана, вот вам деньги на ботинки. Пепита, а вам на платье. Флорентина, возьмите деньги и купите что-нибудь из съестного…» Он уже готов был сделать это, когда сестры снова выбежали на балкон посмотреть, кто идет, но тут к нему подошел дон Хуан и тихо сказал:

– Не правда ли, они прелестны?.. Бедные девочки! Даже не верится, что они могут быть так веселы, а между тем… да, без сомнения, они сегодня еще ничего не ели.

– Дон Хуан, дон Хуан,– позвала Пепита.– Сюда идет ваш приятель Николасито Эрнандес. «Пасхальная Свечка». Он, как всегда, в треугольной шляпе и что-то бормочет на ходу, вероятно, молится за упокой души тех, кого отправил в могилу своим ростовщичеством.

– А вот вы не посмеете назвать его в глаза Пасхальной Свечкой!

– Посмотрим!

– Хуана, опусти жалюзи. Пусть он пройдет. Когда он завернет за угол, я крикну: «Свечка, Пасхальная Свечка!..»

Дон Хуан Тафетан выбежал на балкон.

– Идите сюда, дон Хосе, вы должны посмотреть на этого молодца.

Пене Рей, воспользовавшись тем, что девушки и дон Хуан веселились на балконе, дразня Эрнандеса и приводя его в бешенство, осторожно приблизился к одному из швейных столиков, стоявших в комнате, и сунул в ящик оставшиеся после игры в казино пол-унции.

Затем он вышел на балкон, как раз в ту минуту, когда две младшие сестры, заливаясь смехом, кричали: «Пасхальная Свечка, Пасхальная Свечка!»

ГЛАВА XIII

CASUS BELLI[132]132
  Повод для объявления войны (лат.).


[Закрыть]

После описанной выше проделки девушки затеяли длинный разговор с молодыми людьми о жителях города и о произошедших в нем событиях. Пепе, опасаясь, как бы его преступление не раскрылось в его присутствии, собрался уходить, чем очень огорчил сестер. Одна из них вышла из комнаты и, тотчас вернувшись, сказала:

– А Вздох уже за делом, развешивает белье.

– Дон Хосе, вы хотели видеть ее,– заметила другая.

– Сеньора очень красива. Она и сейчас носит мадридские прически. Идемте.

Сестры провели молодых людей через столовую, которой почти никогда не пользовались, и вышли на плоскую крышу-террасу, где валялось несколько цветочных горшков и множество старой ненужной утвари и развалившейся мебели. С террасы открывался вид на дворик соседнего дома с галереей, обвитой плющом, и с красивыми цветами в горшках, выращенными заботливой рукой. Все свидетельствовало о том, что там живут люди скромные, опрятные, хозяйственные.

Приблизившись к самому краю крыши, сестры Троя внимательно оглядели соседний дом. Девушки запретили мужчинам разговаривать, а сами удалились в ту часть террасы, где их нельзя было заметить с улицы, но и откуда трудно было что-либо разглядеть.

– Она вышла из чулана с кастрюлей гороха,– сообщила Мария Хуана, вытягивая шею и пытаясь что-нибудь увидеть.

– Трах! – крикнула Пепита, бросая камешек.

Послышался звон разбитого стекла и гневный возглас:

– Опять нам разбили стекло эти…

Сестры и их кавалеры задыхались от смеха, забившись в угол террасы.

– Сеньора Вздох сильно разгневана,– заметил Пене.– Почему у нее такое странное прозвище?

– Потому, что она вздыхает после каждого слова и вечно хнычет, хотя ни в чем не испытывает недостатка.

Несколько минут в соседнем доме царила тишина. Пепита Троя осторожно выглянула.

– Опять идет,– тихонько шепнула она, жестом призывая к молчанию.– Мария, дай мне камешек. Смотри… Трах!.. Попала.

– Мимо. Упал на землю.

– Ну-ка… Может быть, я… Подождем, пока она снова выйдет из чулана.

– Идет, идет. Флорентина, приготовься.

– Раз, два, три!.. Бац!..

Внизу кто-то вскрикнул от боли, послышались проклятия, громкий мужской голос. Рей отчетливо расслышал следующие слова:

– Черт бы побрал их! Кажется, эти… проломили мне голову. Хасинто, Хасинто! Ну что за проклятое соседство!..

– Господи Иисусе, дева Мария и святой Иосиф, что я наделала! – в растерянности воскликнула Флорентина.– Я попала в голову сеньора дона Иносенсио.

– В исповедника? – спросил Пене.

– Да.

– Он живет в этом доме?

– А где же ему еще жить?

– Так эта вздыхающая сеньора…

– Его племянница, экономка или бог знает кто. Мы дразним ее, потому что она очень зловредная, но над сеньором исповедником мы никогда не смеемся.

Пока они торопливо обменивались словами, Пене увидел, как па довольно близком расстоянии, напротив террасы, в доме, только что подвергавшемся бомбардировке, распахнулось окно и появилась улыбающаяся знакомая физиономия, при виде которой он вздрогнул, побледнел и сильно смутился. Это был Хасинтито. Молодой адвокат, прервав свой великий труд, выглянул в окно. За ухом у него торчало перо, а лицо было целомудренным, свежим и розовым, как утренняя заря.

– Добрый вечер, сеньор дон Хосе! – весело приветствовал он Пепе Рея.

Внизу снова раздался крик.

– Хасинтито, Хасинтито!

– Сейчас иду. Я здоровался с сеньором…

– Идемте, идемте отсюда! – испуганно воскликнула Флорентина.– А то сепьор исповедник поднимется в комнату дона Номинативуса и отлучит нас от церкви.

– Да, да, уйдемте и запрем дверь столовой.

Они поспешно покинули террасу.

– Вы должны были предвидеть, что Хасинто заметит нас из своего храма науки,– сказал Тафетан.

– Дон Номинативус – наш друг,– возразила одна из них.– Из окна своего храма науки он тихопько нашептывает нам любезности и посылает воздушные поцелуи.

– Хасинто?– удивился инженер.– Но что за дьявольское прозвище вы ему дали!

– Дон Номинативус…

Девушки рассмеялись.

– Мы прозвали его так за чрезмерную ученость.

– Ничего подобного, это прозвище мы дали ему еще с детства, когда он был мальчишкой… Мы играли на террасе и всегда слышали, как он вслух учил уроки.

– Да, да, целыми днями он гнусавил.

– Не гнусавил, а склонял. Вот так: «Номинативус, генити-вус, дативус, аккузативус…»

– Наверное, у меня тоже есть прозвище? – спросил Пепе.

– Пусть вам скажет об этом Мария Хуана,– произнесла Флорентина и спряталась за спину сестры.

– Почему я?.. Скажи ты, Пепита.

– У вас еще нет прозвища, дон Хосе.

– Но будет. Обещаю зайти к вам узнать его и подвергнуться обряду крещенья,– сказал молодой человек, намереваясь уйти.

– Вы уже покидаете нас?

– Да. Вы и так потеряли много времени. Вам пора приниматься за работу. Бросать камни в соседей и прохожих – совсем неподходящее занятие для таких милых, славных девушек… Ну, будьте здоровы.

И, не обращая внимания на уговоры и любезные слова, Пепе поспешно вышел, оставив у девушек дона Хуана Тафетана.

Насмешки над священником и внезапное появление Хасинти-то еще больше обеспокоили бедного молодого человека и вызвали в его душе новые опасения и неприятные предчувствия. Искренне сожалея о своем визите к сестрам Троя, Пепе решил побродить по улицам городка, пока не пройдет его тоска.

Он побывал на рынке и на улице Траперия, где помещались лучшие магазины Орбахосы, познакомился со всеми видами промышленных изделий и товаров великого города. От всего этого на него опять повеяло такой скукой, что он отправился на бульвар Босоногих монахинь. Однако из-за жестокого ветра кабальеро и их дамы предпочитали сидеть дома, и на бульваре никого не было, за исключением нескольких бездомных собак. С бульвара он направился в аптеку,– там собирались всякого рода «сторонники прогресса», пережевывающие, подобно жвачным животным, в сотый раз одну и ту же бесконечную тему,– и окончательно приуныл. Наконец, он очутился около собора; его внимание привлекли органная музыка и красивое пение хора. Пепе вошел в собор и, вспомнив тетушкины упреки и наставления, преклонил колена перед главным алтарем; потом он прошел в один придел и уже было направился в другой, когда какой-то церковный служка подошел к нему и, нагло глядя на него, грубо заявил:

– Его преосвященство распорядился, чтобы вы убирались отсюда вон.

Кровь бросилась в голову инженеру. Не проронив ни слова, он вышел. Так, гонимый отовсюду то превосходящими силами противника, то собственной тоской, Пепе, не имея другого выхода, вынужден был отправиться домой, где его ожидали: во-первых, дядюшка Ликурго с новым иском, во-вторых, сеньор дон Каетано, намеревавшийся прочесть ему еще одну главу о знатных родах Орбахосы, в-третьих, Кабальюко, по делу, о котором он никому не сообщил, и, в-четвертых, донья Перфекта с добродушной улыбкой, причина которой станет нам ясна из следующей главы.

ГЛАВА XIV

РАЗЛАД ПРОДОЛЖАЕТ РАСТИ

Новая попытка повидать Росарио окончилась неудачей и в этот вечер. Пене заперся в своей комнате, чтобы написать несколько писем, но назойливая мысль не давала ему покоя.

«Сегодня вечером или завтра утром,– твердил он про себя,– так или иначе все должно решиться».

Когда Пепе позвали ужинать, донья Перфекта, поджидавшая его в столовой, тут же заявила:

– Не огорчайся, дорогой Пепе. Я успокою сеньора дона Ино-сенсио… Мне уже все известно. Только что заходила Мария Ре-медиос и все рассказала.

Лицо доньи Перфекты светилось таким удовлетворением, какое бывает у художника, гордого за свое творение.

– О чем?

– Я нахожу для тебя извинение, Пепе. Ты, вероятно, выпил несколько рюмок в казино. Не так ли? Во всем виновата плохая компания. Этот дон Хуан Тафетан, эти сестры Троя!.. Невероятно, немыслимо! Ты подумал о своем поведении?

– Да, сеньора, подумал,– ответил Пепе, решив не перечить своей тетке.

– Я не стану пока сообщать твоему отцу о твоих подвигах.

– Да нет, почему же, можете сообщать ему все, что вам угодно.

– Но ты, должно быть, станешь отпираться…

– Нет, не стану.

– Итак, ты признаешь, что был у этих…

– Да.

– И что дал им пол-унции,– по словам Марии Ремедиос, сегодня вечером Флорентина забегала в магазин эстремадурца разменять эту монету. Они не могли заработать столько денег своим шитьем. Раз ты был сегодня у них, следовательно…

– Следовательно, я им дал эти деньги. Совершенно верно.

– Так ты не отрицаешь?

– Нет, зачем же! Мне кажется, я могу распоряжаться своими деньгами, как мне угодно.

– Но ты, конечно, станешь утверждать, что не бросал камней в сеньора исповедника.

– Я не бросаю камней.

– То есть, что они в твоем присутствии…

– Это другое дело.

– И дразнили бедную Марию Ремедиос.

– Да, дразнили.

– Может быть, ты скажешь что-нибудь в свое оправдание? Пене… Ради бога. Ты молчишь, не раскаиваешься, не протестуешь, не…

– Нет, сеньора, нисколько.

– И даже передо мной не пытаешься извиниться.

– Но я ни в чем не виноват перед вами.

– Ну если так, тебе остается только… взять палку и ударить меня.

– Я не люблю драться.

– Какая наглость! Какая… Ты не будешь ужинать?

– Буду.

За четверть часа никто не проронил ни слова. Дон Каетано, донья Перфекта и Пепе Рей молча ели, когда дон Иносенсио вошел в столовую.

– Друг мой, сеньор дон Хосе, как я был огорчен! Поверьто мне, я был искренне огорчен,– сказал он, здороваясь с молодым человеком за руку и с сожалением глядя на него.

От смущения инженер не мог вымолвить ни слова.

– Я имею в виду сегодняшнее происшествие.

– Ах, вот что.

– То, что вас изгнали из священных пределов кафедральной церкви.

– Сеньору епископу,– заметил Пепе,– следовало бы немного поразмыслить, прежде чем изгонять христианина из церкви.

– Совершенно верно. Но кто-то убедил его преосвященство в том, что вы отличаетесь необыкновенно дурными нравами, кто-то сказал ему, что вы всюду выставляете напоказ свое безбожие, насмехаетесь над церковью и ее служителями и даже собираетесь разрушить собор, чтобы соорудить из его священных камней большой дегтярный завод. Я пытался разубедить… но его преосвященство несколько упрям…

– Я чрезвычайно признателен вам за ваше дружеское участие.

– И заметь, ведь у сеньора исповедника нет особых оснований так участливо к тебе относиться. Его чуть было не убили сегодня вечером.

– Ну, что вы!..– засмеялся исповедник.– Вам уже сообщили об этой маленькой шалости. Бьюсь об заклад, что Мария Ре-медиос уже все разболтала. А ведь я запретил, строго-настрого запретил ей. Стоит ли говорить об этом… Не правда ли, сеньор дон Хосе?

– Если вы так считаете…

– По-моему, все это детские шалости… Однако, что бы там ни говорили проповедники всяких новых порядков, молодежь рас-

пущенна и склонна к дурным поступкам. Сеньор дон Хосе – очень хороший человек, но ведь он не может быть совершенством… Ну что удивительного в том, что миловидные девушки прельстили его, выманили деньги и сделали участником своих бесстыдных и злостных издевательств над соседями? Друг мой, я нисколько не сержусь на вас, хотя сегодня стал печальной жертвой ваших развлечений,– продолжал он, касаясь рукой ушибленного места,– не хочу расстраивать вас и вспоминать об этом случае. Мне искренне жаль, что Мария Ремедиос рассказала обо всем… Она так болтлива! Держу пари, что она разболтала и о пол-унции, и о вашей беготне с девушками по террасе, о шалостях с ними, о том, как плясал дон Хуан Тафетан!.. Да… лучше было бы не говорить об этом.

Пепе Рей не знал, что больше его раздражало: строгость тетушки или лицемерная снисходительность священника.

– Отчего же? – вмешалась сеньора.– Он, кажется, нисколько не стыдится своего поведения. Напротив, пусть об этом узнают все. Только моей любимой дочери я ничего не скажу. При нервном расстройстве вспышки гнева очень опасны.

– Ну, все это не столь уж серьезно,– сказал свящепник.– По-моему, лучше забыть о том, что произошло. А уж если так решил сам пострадавший, вам остается только подчиниться… Признаюсь, удар был нешуточный, сеньор дон Хосе. У меня возникло ощущение, будто мне проломили череп и из него вываливается мозг…

– Мне очень жаль!..– пробормотал Пепе Рей.– Я искренне огорчен, хотя и не принимал участия…

– Ваш визит к сестрам Троя привлечет внимание всего города,– сказал священник.– Это вам не Мадрид, не гнездо разврата, не средоточие скандалов…

– В Мадриде ты можешь посещать самые отвратительные места,– заявила донья Перфекта,– и никто не придаст этому никакого значения.

– У нас же все очень осмотрительны,– продолжал дон Иносенсио.– Мы наблюдаем за всем, что делают соседи, и благодаря такой системе наблюдения нравственность нашего города пребывает на высоком уровне… Поверьте, друг мой, поверьте, я не хочу вас обидеть, но вы первый кабальеро вашего круга, да, да… первый сеньор… кто средь бела дня… Troiae qui primus ab oris[133]133
  Первый, кто от берегов Трои… (лат.)


[Закрыть]…

И он засмеялся, похлопав инженера по спине в знак расположения и участия.

– Как я рад,– сказал молодой человек, скрывая свое негодование и подбирая подходящие слова для ответа на выпады собеседников, полные скрытой иронии,– как я рад видеть такое великодушие и терпимость, между тем как я своим безобразным поведением заслужил…

– Ну что ты! Разве можно к человеку, в жилах которого течет наша кровь и который носит наше имя, относиться, как к чужому? – сказала донья Перфекта.– Мне вполне достаточно того, что ты мой племянник, сын самого лучшего и самого святого человека на земле – моего дорогого брата Хуана. Вчера к нам заходил секретарь сеньора епископа и сообщил мне, что его преосвященство очень недоволен твоим пребыванием в моем доме.

– Даже так? – пробормотал священник.

– Да, да, но я ответила ему, что люблю, уважаю и почитаю сеньора епископа, однако племянник остается для меня племянником, я не могу выгнать его из дому.

– Это еще одна отличительная особенность этого края,– заметил Пене, побледнев от ярости.– Видно, в Орбахосе принято, чтобы сеньор епископ вмешивался в чужие дела.

– Епископ святой человек. Он очень любит меня, и ему кажется… ему кажется, что ты можешь заразить нас своим безбожием, своим пренебрежением к общественному мнению, своими странными взглядами… Я не раз убеждала его, что, в сущности, ты очень хороший человек.

– Талантливым людям всегда надо кое-что прощать,– вставил дон Иносенсио.

– Ты даже представить не можешь, что мне пришлось выслушать, когда сегодня утром я зашла к Сирухеда… Будто ты приехал сюда разрушить собор, будто английские протестанты уполномочили тебя проповедовать ересь в Испании, будто по ночам ты играешь в казино и выходишь оттуда пьяным… Но, сеньоры, возразила я, неужто вы хотите, чтобы я отправила своего племянника в гостиницу? Да и что касается пьянства, вы не правы. А игра? До сегодняшнего дня я не слышала, чтобы ты играл.

Пепе был в таком состоянии, когда в душе даже самого благоразумного человека пробуждается слепая ярость и им овладевает непреодолимое желание бить, истязать, проломить кому-нибудь череп. Но донья Перфекта была женщина, и к тому же его родная тетка, а дон Иносенсио – старик и священник. Кроме того, христианину и благовоспитанному человеку не к лицу прибегать к насилию. Оставалось только выразить свое негодование в словах, и притом как можно вежливее, сохраняя внешнее спокойствие. Но и это, по мнению Пепе, следовало сделать в самом крайнем случае. Он решил окончательно высказаться тетушке, только когда будет навсегда покидать ее дом. Вот почему Пене промолчал, сдержав душившую его ярость.

К концу ужина пришел Хасинто.

– Добрый вечер, сеньор Хосе…– приветствовал он кабальеро, пожимая ему руку.– Сегодня вы со своими приятельницами не дали мне поработать. Я не мог написать ни строки. А работы, признаться, было по горло!

– Ах, как я вам сочувствую, Хасинто! Правда, мне говорили, что и вы не прочь позабавиться и пошалить вместе с ними.

– Я! – воскликнул юноша, густо покраснев.– Ну что вы, всем известно, что Тафетан никогда не говорит правды… Скажите, сеньор дон Хосе, это верно, что вы уезжаете?

– А что, до вас дошли такие слухи?

– Да, я слышал об этом в казино и у дона Лоренсо Руиса.

Некоторое время Пене всматривался в розовое лицо дона Но-

минативуса. Затем ответил:

– Да нет, ничего подобного. Тетя очень довольна мной, ее не задевает клевета, которой меня угощают жители Орбахосы… и она не выгонит меня из своего дома, хотя бы на этом настаивал сам епископ.

– Выгнать тебя… никогда! Что скажет твой отец!..

– И все же, невзирая на вашу доброту, милейшая тетя, невзирая на дружеское участие сеньора каноника, я, быть может, решусь уехать…

– Уехать!

– Вы хотите уехать!

Глаза доньи Перфекты радостно заблестели. Даже священник, хотя и был искусным притворщиком, не мог скрыть охватившей его радости.

– Да, и, вероятно, сегодня же ночью.

– Да что ты, к чему такая спешка!.. Подожди хотя бы до утра!.. А ну-ка… Хуан, пусть скажут дядюшке Ликурго, чтобы он запрягал лошадь… Может быть, ты возьмешь с собой закуски… Николаса!.. Возьми кусок телятины, что лежит в буфете… Либ-рада, платье сеньорито…

– Нет, просто трудно поверить вашему столь внезапному решению,– сказал дон Каетано, считая своим долгом принять какое-то участие в разговоре.

– Но вы вернетесь… не правда ли? – поинтересовался каноник.

– В котором часу проходит утренний поезд? – спросила донья Перфекта. Глаза ее горели лихорадочным нетерпением.

– . Нет, я уеду сегодня же ночью.

– Но, друг мой, ночь безлунная.

В душе доньи Перфекты, в душе исповедника и юной душе ученого Хасинтито звучали одни и те же слова: «Сегодня же ночью». Эти слова казались им небесной музыкой.

– Разумеется, дорогой Пене, ты скоро вернешься… Я сегодня написала твоему отцу, твоему замечательному отцу…– вставила донья Перфекта, всем своим видом показывая, что готова расплакаться.

– Я обременю тебя некоторыми поручениями,– заявил дон Каетапо. .

– Удобный случай попросить вас приобрести недостающий мне том сочинений аббата Гома,– вставил юный адвокат.

– Ну, Пепе, и скор же ты на выдумки! – пробормотала сеньора с улыбкой, устремив свой взгляд на дверь столовой.– Да, я совсем забыла… здесь Кабальюко: он хочет что-то сказать тебе.

ГЛАВА XV

РАЗЛАД ВСЕ РАСТЕТ И ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ОТКРЫТУЮ ВОЙНУ

Все оглянулись на дверь, где возвышалась величественная фигура кентавра; важный, с нахмуренными бровями, великолепный в своей дикой красоте, он несколько смешался, приветствуя присутствующих, и из кожи лез вон, стараясь улыбаться, не топать ногами и деря?ать как полагается свои огромные руки.

– Заходите, сеньор Рамос,– пригласил его Пепе Рей.

– Нет, нет,– запротестовала донья Перфекта.– Все, что он намерен сказать тебе,– глупости.

– Пусть говорит.

– Но я не могу допустить, чтобы в моем доме разрешались подобные споры…

– Чего же хочет от меня сеньор Рамос?

Кабальюко что-то промычал.

– Довольно, довольно…– смеясь, перебила донья Перфекта.– Оставь в покое моего племянника. Не обращай внимания на этого глупца, Пепе… Хотите, я расскажу вам, чем разгневан великий Кабальюко?

– Разгневан? Могу себе представить,– вставил исповедник и, откинувшись в кресле, громко, выразительно захохотал.

– Я хотел сказать сеньору дону Хосе…– прорычал свирепый кентавр.

– Да замолчи ты, ради бога. От тебя можно оглохнуть.

– Сеньор Кабальюко,– заметил каноник,– совсем не удивительно, что молодые люди из столицы выбивают из седла грубых наездников наших диких краев…

– Все дело в том, Пепе, что Кабальюко состоит в связи…

Смех не дал донье Перфекте договорить.

– В связи,– подхватил дон Иносенсио,– с одной из сестер Троя, с Марией Хуаной, если не ошибаюсь.

– И ревнует! После своей лошади он больше всего на свете обожает маленькую Марию Троя.

– Господи помилуй!-воскликнула тетка.– Бедный Кристобаль! И ты решил, что такой человек, как мой племянник?! А ну-ка, что ты хотел сказать? Говори.

– Уж мы поговорим наедине с сеньором доном Хосе,– резко ответил местный забияка и молча вышел.

Через несколько минут Пепе, покинув столовую, направился в свою комнату. В коридоре он лицом к лицу столкнулся со своим соперником. При виде мрачной, зловещей физиономии обиженного влюбленного Пепе не мог сдержать улыбки.

– На пару слов,– сказал Кабальюко и, нагло преградив дорогу, добавил: – А известно ли вам, кто я?

При этом он положил свою тяжелую руку на плечо молодого человека с такой наглой фамильярностью, что Пепе оставалось только с силой сбросить ее.

– Не понимаю, почему вы хотите раздавить меня.

Храбрец несколько смутился, но тут же обрел прежнюю наглость и, с вызовом глЯдя на Рея, повторил:

– Известно ли вам, кто я?

– Да, прекрасно известно. Вы – животное.

И, резко оттолкнув его, Пепе прошел в свою комнату. В этот момент все мысли нашего несчастного друга сводились к тому, как привести в исполнение следующий краткий и простой план: не теряя времени проломить череп Кабальюко; как можно скорее распрощаться с теткой, резко и в то же время вежливо высказав ей все, что было у него на душе; холодно кивнуть канонику; обнять безобидного Каетано, а под конец намять бока дядюшке Ли-курго и тут же ночью уехать из Орбахосы, отряхнув с ног своих прах этого города.