Текст книги "Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок."

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Хуан Валера,Гальдос Перес,Педро Антонио де Аларкон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 65 страниц)

– Плохо то,– сказала донья Перфекта племяннику, заметив, как он наблюдает за Росарио и Хасинтито, составлявших столь неподходящую пару,– что ты обидел бедную Росарио. Ты должен сделать все возможное, чтобы она простила тебя. Бедняжка такая добрая!..

– О да, она так добра,– подхватил каноник,– что, без сомнения, простит своего кузена.

– Мне кажется, Росарио уже простила меня,– заявил Рей.

– Конечно, сердце ангела не может долго таить обиду,– сладким голосом продолжал Иносенсио.– Я имею некоторое влияние на девушку и попытаюсь рассеять в ее благородной душе всякое предубеждение против вас. Стоит мне сказать два слова…

Пене почувствовал, как его снова заволакивает черная туча, и заносчиво проговорил:

– Может быть, в этом нет никакой необходимости.

– Нет, нет, не сейчас,– продолжал священник,– сейчас она занята болтовней с Хасинтито… Бесенята! Когда они заговорятся, им лучше не мешать.

Вскоре к компании присоединились судья, жена алькальда и настоятель собора. Они поздоровались с инженером, всем своим видом показывая, что с нетерпением ждали знакомства с ним. Судья принадлежал к числу расторопных молодых людей, рождающихся каждый день в различных питомниках для разведения знаменитостей и стремящихся, едва вылупившись из яйца, занять лучшие административные и политические должности. У него было слишком большое самомнение, и всякий раз, когда речь шла о нем или о его судейской тоге, которую он так рано надел, он, казалось, выражал недовольство тем, что сразу же не был назначен председателем Верховного суда. И этим неопытным рукам, этой пустой голове, этому смешному самовлюбленному человеку государство доверило столь тонкое и трудное дело, как правосудие! У него были манеры настоящего придворного, и он тщательно заботился о своей персоне. Он обладал дурной привычкой поминутно снимать п надевать золотые очки и в разговоре постоянно выражал желание быть переведенным в Мадрид, где он мог бы оказать бесценные услуги министру юстиции.

Жена алькальда, женщина добродушная, страдала только одной слабостью: она любила поговорить о своих связях в столице. Она не переставая расспрашивала Пене Рея о модах, упоминая при этом различные салоны, где во время последнего путешествия, в годы африканской войны, заказывала себе мантилью или юбку; перечисляла имена герцогинь и маркиз и говорила о них с такой фамильярностью, словно это были ее близкие подруги. Она заметила также, что графиня М. (известная своими балами) ее подруга и что, когда в шестидесятом году она заехала к графине, та пригласила ее в свою ложу в Королевском театре, где ей довелось увидеть Мулей-Аббаса в мавританском костюме в сопровождении всей его мавританской свиты. Жена алькальда болтала, как говорится, без умолку и не без остроумия.

Сеньор настоятель – толстый полнокровный человек, весьма преклонного возраста, с багровым лицом – был склонен к апоплексии. Его так распирало, что, казалось, вот-вот он вылезет из собственной кожи. Прежде он был монахом и поэтому теперь разговаривал только на религиозные темы. С самого начала он крайне пренебрежительно отнесся к молодому человеку. Пепе все больше и больше убеждался в том, что не сможет приспособиться к этому обществу, которое в высшей степени претило ему. У него был неподатливый резкий характер. Он не умел Хитрить и лукавить, не хотел ни к кому подлаживаться и не любил притворяться и говорить любезности, когда его взгляды расходились со взглядами собеседника. Поэтому весь этот скучный вечер он пребывал в меланхолии и терпеливо сносил потоки красноречия жены алькальда, у которой, как у богини молвы, было сто языков, способных утомлять человеческий слух. Но едва эта дама на короткое время давала отдых слушателям, а Пепе устремлялся к сестре, сеньор исповедник присасывался к нему, словно улитка к скале, и, увлекая в сторону с таинственным видом, предлагал совершить прогулку в Мундогранде вместе с сеньором Каетано или отправиться поудить рыбу в светлых водах Наары.

Но вот вечеру пришел конец, ибо всему в этом мире приходит конец. Сеньор настоятель удалился, и дом сразу словно опустел. Вскоре и от жены алькальда осталось одно эхо, похожее на гул в ушах после только что прошедшей грозы. Затем судья освободил хозяев от своего присутствия, и, наконец, дон Иносенсио сделал своему племяннику знак, что пора собираться.

– Идем, мой мальчик, идем, уже поздно,– улыбаясь, сказал священник.– Ты, должно быть, совсем заговорил бедную Росарио! Не правда ли, девочка? Ну-ка, дружок, живо домой!

– Уже пора спать,– сказала донья Перфекта.

– Пора приниматься за дело,– возразил юный адвокат.

– Сколько я ни твержу ему, что все дела нужно кончать днем,– вмешался дон Иносенсио,– он все не слушает.

– Но у меня еще столько дел… столько дел!..

– Ты скажи лучше, что эта проклятущая работа, за которую ты взялся… Он не любит об этом говорить, сеньор дон Хосе, но вы должны знать, что он пишет трактат «Влияние женщины на христианское общество», да еще «Взгляды на католическое движение в…?», не помню где. Что ты понимаешь во «взглядах» и «влияниях»?.. За что только не берутся современные юноши. Ах, что за дети! Ну-ка домой, домой. Спокойной ночи, сеньора донья Перфекта… спокойной ночи, сеньор дон Хосе… Росарито…

– Я подожду сеньора дона Каетано,– сказал Хасинтито,– мне нужно взять у него книгу Огюста Николя.

– Скажите пожалуйста… Постоянно с грудой книг… Иногда ты входишь в дом нагруженный, как вол. Ну хорошо, подождем.

– Сеньор дон Хасинто,– заметил Пепе,– относится к делу серьезно. Он основательно подбирает материал, чтобы произведения его стали сокровищницей эрудиции.

– Но мальчик повредится в рассудке, сеньор дон Иносен-сио,– вмешалась донья Перфекта.– Ради бога, будьте осторожны. Я бы ограничила его в чтении.

– Раз уж мы ждем,– сказал юный доктор не без самодовольства,– я захвачу третий том Concilios[131]131
  Акты церковных соборов (лат.).


[Закрыть]. Как вы полагаете, дядя?

– О да, всегда держи его под рукой. Это тебе очень поможет.

К счастью, скоро явился дон Каетано (он обычно проводил

вечера в доме дона Лоренса Руиса), и, получив книги, дядя и племянник ушли.

По грустному выражению лица Росарио Рей понял, что она очень хочет поговорить с ним, и, пока донья Перфекта разговаривала с доном Каетано о домашних делах, Пене подошел к сестре.

– Ты обидел маму,– сказала ему Росарио.

Лицо ее выражало испуг.

– Да,– согласился он,– я обидел и твою маму и тебя…

– Нет, меня ты не обидел. Я и сама думала, что младенцу Иисусу не нужно носить панталоны.

– Надеюсь, что вы с мамой простите меня. Твоя мама только что была так добра ко мне.

Неожиданно послышался голос доньи Перфекты, прозвучавший так резко, что Пепе вздрогнул, как от сигнала тревоги. Голос повелительно произнес:

– Росарио, иди спать!

Смущенная и печальная, Росарио прошлась по комнате, будто что-то разыскивая, и, проходя мимо брата, осторожно шепнула ему:

– Мама сердится.

– Но…

– Она сердится… Будь осторожен.

Росарио ушла. За ней последовала донья Перфекта, которую поджидал Ликурго. Некоторое время слышались переплетающиеся в дружеской беседе голоса хозяйки и крестьянина. Пепе остался наедине с доном Каетано. Взяв свечу, Каетано сказал:

– Спокойной ночи, Пепе. Не думайте, что я иду спать, я иду работать… Но что с вами? Почему вы так задумчивы?.. Да, да, иду работать. Сейчас я просматриваю материалы для составления отчета о знатных родах Орбахосы… Мне довелось найти ценнейшие документы и сведения. Все совершенно ясно. Во все эпохи нашей истории орбахосцы отличались рыцарским благородством, доблестью, умом. Об этом говорят завоевания Мексики, войны императора, борьба Филиппа с еретиками… Но что с вами? Вы нездоровы? Так вот, выдающиеся теологи, доблестные воины, завоеватели, святые, епископы, поэты, политические деятели и прочие знаменитости расцвели на этой скудной земле, где произрастает чеснок… Во всем христианском мире нет более прославленного города, чем наш. Слава о его заслугах заполняет страницы нашей истории и даже проникает за пределы страны. А… понимаю, что с вами: вас просто одолевает сон, спокойной ночи… Да, да, ни на какие сокровища мира я не променял бы честь быть сыном этой благородной земли. Августейшая – назвали Орбахосу предки, наиавгустей-шая – называю я ее ныне, ибо сейчас, как и прежде, здесь царит рыцарский дух, великодушие, благородство… Ну, спокойной ночи, дорогой Пене… мне все же кажется, вам что-то не по себе. Уж не повредил ли вам ужин?.. Прав Алонсо Гонсалес де Бустаманте, говоря в своих «Приятных чтениях», что достаточно одних жителей Орбахосы, чтобы придать величие и славу целому королевству. Не так ли?

– О, разумеется, вне всякого сомнения,– ответил Пепе, стремительно направляясь в свою комнату.

ГЛАВА XI

РАЗЛАД РАСТЕТ

За несколько дней Пепе Рей познакомился с различными обитателями города и, побывав в казино, подружился с некоторыми его завсегдатаями.

Нельзя утверждать, что молодые люди Орбахосы все свободное время проводили в казино, как могли бы предположить злые языки. Каждый день их можно было увидеть на углу возле собора и на большой площади, образованной пересечением двух улиц: Кондестабле и Траперия. Несколько кабальеро, изящно закутавшись в плащи, стояли здесь, словно на посту, разглядывая прохожих. В хорошую погоду «светила культуры» августейшего города все в тех же неизменных плащах отправлялись в так называемую аллею Босоногих монахинь, где в два ряда росли чахлые вязы и несколько пыльных дроков. Здесь вся эта блестящая плеяда подстерегала дочерей дона X. или дона У., которые тоже шли на бульвар, и день проходил неплохо. Вечерами казино снова заполнялось, и пока часть возвышенных умов предавалась азартным играм, другая – читала газеты; остальные, сидя за чашкой кофе, спорили на самые разнообразные темы: о политике, о лошадях, о бое быков, или же обсуждали местные сплетни. В конце спора обычно соглашались на том, что Орба-хоса и ее жители выше других стран и народов мира.

Эти именитые мужи представляли собой сливки прославленного города. Одни были очень богаты, другие очень бедны, но все совершенно лишены каких бы то ни было возвышенных стремлений. Им было присуще то невозмутимое спокойствие нищего, которому ничего не нужно, если у него есть корка хлеба, чтобы обмануть голод, и луч солнца, чтобы согреться. Но прежде всего посетители казино отличались тем, что люто ненавидели всех, кто попадал к ним извне. Когда какой-нибудь знатный чужеземец появлялся в августейших залах, они считали, что он прибыл специально для того, чтобы подвергнуть сомнению превосходство их города – родины чеснока, и преуменьшить, из зависти конечно, неопровержимые достоинства, которыми природа наделила их город.

Первое посещение казино Пене Реем было встречено с некоторым недоверием, и так как среди посетителей этого славного заведения нашлось немало острословов, то не прошло и четверти часа, как о новом госте рассказывали всякого рода небылицы. Когда же на бесконечные расспросы присутствующих он ответил, что прибыл в Орбахосу с целью исследовать угольный бассейн Наары и выяснить возможность проведения дороги, все единодушно решили, что дон Хосе просто хвастун и болтает о каких-то угольных залежах и постройке железных дорог, чтобы поднять себя в глазах общества. Кто-то даже не замедлил сказать:

– Не на таких напал. Сеньоры ученые полагают, что мы дураки и нас обмануть пустой болтовней ничего не стоит… Он приехал сюда жениться на дочери доньи Перфекты, а про угольные бассейны болтает, чтобы пустить нам пыль в глаза.

– Сегодня утром у Домингесов мне сказали,– заметил какой-то разорившийся коммерсант,– что у этого сеньора нет за душой ни гроша. Он приехал к тетке в надежде пожить за ее счет и поймать на удочку Росарио.

– Он, должно быть, вовсе и не инженер,– вмешался владелец оливковых садов, заложивший свое имение вдвое дороже настоящей его стоимости.– Сразу видно… Эти голодранцы из Мадрида рады-радешеньки обмануть бедных провинциалов. Они ведь уверены, что мы дикари какие-то…

– Сразу видно, что у него ничего нет за душой.

– Не знаю, шутя или всерьез, но он заявил нам вчера вечером, что мы варварски ленивы.

– Что мы живем, как бедуины, и только и делаем, что за-гараем на солнышке.

– Только и делаем, что мечтаем…

– Вот, вот: только мечтаем…

– И что наш город ничем не отличается от поселений в Марокко.

– Черт возьми, это неслыханно! Разве есть где-нибудь улица (за исключением разве Парижа), подобная нашей Аделан-тадо? Семь великолепных домов, выстроенных в одну линию, от дома доньи Перфекты до дома Николасито Эрнандеса… Эти канальи думают, что мы никогда ничего не видели и никогда не бывали в Париже…

– Он еще необыкновенно деликатно заметил, что Орбахоса-де – город нищих и мы, сами того не подозревая, живем в крайней нищете.

– Слава богу, что он не мне говорил подобные вещи, иначе в казино разразился бы скандал! – воскликнул сборщик налогов.– Почему ему не сказали, сколько оливкового масла выжали в Орбахосе в прошлом году! Разве этому болвану не известно, что в урожайные годы Орбахоса снабжает хлебом всю Испанию и даже всю Европу? Правда, последний год урожай неважный, но это случайность. А урожай чеснока? Знает ли этот сеньор, что члены жюри на Лондонской выставке рты разинули, увидев чеснок из Орбахосы?

Уже несколько дней в казино только и говорили что о Пене. И все же многочисленные сплетни, столь обычные в маленьких городах, которые именно потому, что они карлики, ведут себя как надменные великаны, не помешали Рею найти искренних друзей в этом высоком заведении, где, кроме людей злоречивых, нашлись и здравомыслящие. Однако наш инженер, на свое несчастье (если это можно считать несчастьем), имел обыкновение слишком откровенно выражать свои мысли, чем и приобрел себе немало врагов.

Шли дни. Кроме вполне закономерного раздражения, вызванного обычаями епархиального городка, были и другие неприятности, повергшие Пепе в глубокое уныние. Прежде всего следует отметить то обстоятельство, что на него, подобно рою жадных пчел, набросилась толпа сутяг. Не только дядюшка Ликурго,– множество других владельцев смежных земель просили возместить какие-то убытки и причиненный им ущерб, требовали отчета за земли, принадлежавшие еще деду Пепе, предъявляли иск по поводу какого-то арендного договора, подписанного матерью и, по-видимому, ею пе выполненного; требовали признания ипотеки на земли, именуемые Топольками, согласно весьма странному документу за подписью его дяди. Это был отвратительный клубок, в котором пытались его запутать. Пепе уже намеревался отказаться от своих владений, но чувство собственного достоинства не позволило ему отступить перед проделками хитрых орбахосцев. Кроме того, муниципалитет обвинил его в том, что границы его владений распространялись на земли, принадлежавшие муниципалитету, и несчастный молодой человек вынужден был на каждом шагу отстаивать свои юридические права. Честь его была задета: он должен был либо судиться, либо умереть. Донья Перфекта великодушно обещала ему помочь отделаться от гнусных интриг путем дружеской сделки, однако время шло, а посредничество благочестивой сеньоры пе давало никаких результатов. Количество судебных процессов росло, они развивались с угрожающей быстротой, как скоротечная чахотка. Пене приходилось целыми днями торчать в суде, давая показания и отвечая на вопросы. Когда же он, злой и измученный, возвращался домой, перед ним вырастала длинная, смешная и уродливая физиономия писца, приносившего кипу гербовой бумаги с неимоверным количеством ужасающих формулировок… для того, чтобы он изучал дело.

Разумеется, Пене был не из тех людей, кто станет терпеть неприятности, если их можно избежать. Достаточно было просто уехать. Благородный город его матери представлялся ему в виде страшного чудовища, вонзающего свои хищные когти в его тело и пьющего его кровь. Спастись от страшного чудовища можно было, по его мнению, только бегством, однако глубокая сердечная привязанность удерживала его здесь, приковав, словно цепями, к городу, где ему приходилось столько страдать. Вскоре он почувствовал себя таким несчастным и заброшенным, таким чужим в этом мрачном царстве судейских склок, косных обычаев, зависти и злословия, что решил немедля покинуть его, но прежде выполнив, однако, задуманный им план. Как-то утром, воспользовавшись удобным случаем, Пепе изложил свой план донье Перфекте.

– Дорогой племянник, – как всегда кротко отвечала сеньора,– к чему такая спешка? Ты – прямо порох. Точь-в-точь как отец. Не человек, а молния!.. Я же говорила, что с величайшим удовольствием назову тебя своим сыном. Даже если бы ты не отличался такими душевными качествами и таким умом, несмотря на некоторые твои недостатки, даже если бы ты пе был превосходным молодым человеком, я согласилась бы на этот брак, уже хотя бы потому, что его предложил твой отец, которому мы с дочерью многим обязаны. Росарио не станет противиться моему решению. За чем же стало дело? Да ни за чем, надо только немного подождать. Никто не женится так поспешно, тем более что это может вызвать толки, затрагивающие честь моей любимой дочери… Так как твоя голова занята машинами, ты хочешь, чтобы все шло на всех парах. Подождем, дружок, подождем. К чему спешить? Твое отвращение к нашей бедной Орбахосе – всего лишь каприз. Сразу видно, что ты не можешь существовать без графов, маркизов, ораторов и дипломатов… И, женившись на Росарио, ты навсегда разлучишь меня с дочерью! – добавила она, смахивая слезу.– Раз уж так, безжалостный ты человек, имей хотя бы сострадание, отложи на некоторое время свадьбу, о которой ты так мечтаешь… Какое нетерпение! Какая любовь! Я и не подозревала, что такая кроткая деревенская девочка, как моя дочь, способна вызвать столь пылкое чувство.

Доводы тетушки не убедили Пепе, тем не менее он не хотел ей возражать. Молодой человек решил ждать, пока это будет в его силах. Вскоре к неприятностям, отравлявшим ему существование, прибавилась еще одна. Он жил в Орбахосе уже две недели п за это время не получил ни одного письма от отца. Пепе не мог обвинить в небрежности орбахосскую почту: начальник этого заведения был друг и протеже доньи Перфекты, п она убедительно просила его каждый день внимательно просматривать корреспонденцию и следить, чтобы письма, адресованные ее племяннику, не терялись. Кроме того, донья Перфекта часто навещала почтальона Кристобаля Рамоса, по прозвищу «Кабалыоко» (личпость нам уже знакомая), и всегда осыпала его язвительными упреками:

– Хороша почта!.. Нечего сказать! Как же так? Мой племянник уже две недели живет в Орбахосе и еще не получил ни одного письма… Впрочем, чего и ждать, если доставку писем поручили такому олуху! Я скажу губернатору провинции, пусть хорошенько посмотрит, что за люди работают у него в учреждениях.

Кабальюко, пожимая плечами, с полнейшим безразличием смотрел на Рея. Однажды он принес пакет.

– Слава богу! – сказала донья Перфекта племяннику.– Вот и письмо от отца. Радуйся, дружок. Немало беспокойства причинило нам молчание моего ленивого братца… Что же он пишет? Надеюсь, здоров? – поинтересовалась она, глядя, как Пепе с лихорадочной поспешностью вскрывает письмо.

Пробежав глазами несколько строк, инженер побледнел.

– Боже, Пепе… что с тобой! – испуганно воскликнула донья Перфекта.– Отец болен?

– Это письмо не от отца,– в крайнем замешательстве ответил Пепе.

– А от кого же?

– Это – приказ из министерства общественных работ о моем отстранении от порученного мне дела.

– Что ты… не может быть!

– Настоящий приказ об отставке, составленный в самых нелестных для меня выражениях.

– Что за безобразие! – воскликнула тетка, оправляясь от крайнего изумления.

– Так унизить меня! – прошептал молодой человек.– Никогда в жизни меня так не оскорбляли.

– Ну и правительство. Это непростительно! Оскорблять тебя! Хочешь, я напишу в Мадрид? У меня хорошие связи, я смогу добиться, чтобы правительство исправило грубую ошибку и искупило свою вину перед тобой.

– Благодарю вас, сеньора, я предпочитаю обходиться без протекций,– возразил молодой человек с явным неудовольствием.

– Но ведь это несправедливость, произвол!.. Дать отставку инженеру с такими заслугами, выдающемуся ученому!.. Я не могу сдержать своего негодования.

– Я непременно узнаю,– подчеркивая каждое слово, сказал Пене,– кто это старается причинить мне неприятности…

– Вероятно, министр… чего еще можно ждать от гнусных политиканов?

– Кто-то здесь решил довести меня до отчаяния,– взволнованно продолжал молодой человек.– Министр тут ни при чем. Все мои неудачи – результат какого-то плана мести, какой-то неизвестной мне интриги, непримиримой вражды, и этот план, интрига, вражда, можете не сомневаться, дорогая тетя, гнездятся здесь, в Орбахосе.

– Ты с ума сошел! – возразила донья Перфекта с чувством некоторого сострадания.– У тебя враги в Орбахосе? Кто-то хочет отомстить тебе? Нет, ты просто сошел с ума, Пепе. Чтение всех этих книг, в которых говорится, что наши предки произошли от обезьян или попугаев, помрачило твой рассудок.

Произнося последнюю фразу, она улыбнулась и заговорила ласково, тоном дружеского упрека: г

– Сын мой, жители Орбахосы, может быть, грубые, неотесанные крестьяне, мы необразованны, не обладаем изящными манерами, не знаем правил хорошего тона, но нет никого, ты понимаешь, никого, кто был бы порядочнее и честнее нас.

– Не подумайте,– сказал Пепе,– что я обвиняю кого-нибудь из вашего дома. Я только утверждаю, что здесь, в Орбахосе, у меня есть непримиримый, жестокий враг.

– Хотелось бы мне взглянуть на этого мелодраматического злодея,– снова улыбнулась донья Перфекта.– Не станешь же ты обвинять Ликурго и всех, кто судится с тобой. Ведь бедняги думают, что защищают свои права. И, между прочим, немалая доля правды – на их стороне. К тому же дядюшка Лукас очень любит тебя. Он сам сказал мне об этом. Ты очаровал его с первого взгляда, и бедный старик испытывает к тебе глубокую привязанность…

– Да… глубокая привязанность! – пробормотал Пепе.

– Не будь глупеньким,– продолжала сеньора, положив руку ему на плечо и заглядывая в глаза.– Твои предположения нелепы. Если у тебя и есть враг, то он в Мадриде, в этом пристанище разврата, зависти и соперничества, а не в мирном, безмятежном уголке, где царят добродетель и согласие… Без сомнения, кто-то завидует твоим успехам… Имей в виду, Пене, если ты хочешь поехать в Мадрид, чтобы выяснить причину оскорбления и потребовать объяснений у правительства, ты не должен откладывать поездку ради нас.

Пене Рей внимательно вглядывался в лицо доньи Перфекты, как будто пытался проникнуть в самые сокровенные уголки ее души.

– Так что, если тебе нужно поехать, поезжай,– удивительно спокойно повторила сеньора с самым естественным и искренним выражением лица.

– Нет, сеньора. Я не собираюсь ехать.

– По-моему, ты прав. Здесь все же спокойней, хоть тебя и одолевают всякие неприятные мысли. Бедный Пене! Только твой ум, твой незаурядный ум – причина всех несчастий. Мы, обитатели Орбахосы, счастливы, хотя мы жалкие дикари и прозябаем в невежестве. Меня огорчает, что тебе здесь не нравится. Но ведь я не виновата в том, что ты скучаешь и без всякой причины приходишь в отчаяние? Разве я не отношусь к тебе, как к сыну? Разве по тому, как я приняла тебя, ты не видишь, что в тебе – вся наша надежда? Что я еще могу сделать для тебя? Если ты после всего этого не любишь нас, пренебрегаешь нами, издеваешься над нашим благочестием и презираешь наших друзей, то разве причина тут в том, что мы плохо относимся к тебе?

Глаза доньи Перфекты увлажнились.

– Дорогая тетя,– сказал Пене, чувствуя, что от его гнева не осталось и следа,– может быть, я тоже был в чем-нибудь неправ, с тех пор как поселился у вас.

– Ну что за глупости… Не все ли равно, прав ты или не прав? В семье все должны прощать друг другу.

– Но где же Росарио? – поинтересовался молодой человек, вставая.– Неужели я и сегодня не увижу ее?

– Ей уже лучше. Но знаешь, она не пожелала спуститься.

– Тогда я поднимусь к ней.

– Что ты! Наша девочка бывает так капризна… Сегодпя она заперлась у себя в комнате и ни за что не хочет выходить.

– Как странно!

– Это скоро пройдет. Я уверена, что пройдет. Сегодня же вечером, я думаю, мы рассеем ее грусть. Соберем компанию и развеселим ее… Почему бы тебе не отправиться к сеньору дону Ино-сенсио и не пригласить его прийти к нам сегодня вечером вместе с Хасинтито?

– С Хасинтито?

– Конечно, когда у Росарио приступы меланхолии, только этот мальчик способен их рассеять…

– Я поднимусь к ней…

– Нет, пет, что ты.

– Как видно, в этом доме нет недостатка в этикете!

– Ты издеваешься над нами? Делай то, что я говорю.

– Но я хочу видеть ее.

– Нет, нет, нельзя. Как плохо ты знаешь Росарио!

– Мне казалось, что я отлично знаю ее… Хорошо, я останусь… Но это одиночество ужасно.

– Тебя ждет писец.

– Будь он трижды неладен!

– И, кажется, пришел сеньор судья… Превосходный человек.

– Висельник!

– Ну что ты. дела о собственности, особенно, когда это собственность твоя, всегда увлекательны. А вот и еще кто-то пришел… Кажется, агротехник. Теперь тебе будет весело1

– Как в аду.

– Ну-ка, ну-ка! Если не ошибаюсь, вошли дядюшка Ликур-го и дядюшка Пасоларго. Наверное, они хотят уладить с тобой дело.

– Я утоплюсь. .

– Какой ты черствый! А они так любят тебя!.. А вот и аль-гвасил. Его только и не хватало. Должно быть, он вызывает тебя в суд.

– Оп хочет распять меня.

Все упомянутые лпца один за другим входили в комнату.

– Прощай, Пепе, желаю тебе развлечься,– сказала донья Перфекта.

– Провалиться мне сквозь землю! – в отчаянии воскликнул молодой человек.

– Сеньор дон Хосе…

– Дорогой мой сеньор дон Хосе…

– Душа моя сеньор дон Хосе…

– Мой достопочтенный друг сеньор дон Хосе…

Услышав эти медоточивые речи, Пепе только глубоко вздохнул и отдал себя на растерзание палачам, потрясавшим страшными листами гербовой бумаги; сам же он с христианским смирением, воздев очи к небу, мысленно взывал:

– Отец мой, почему ты меня покинул?

ГЛАВА XII

ЗДЕСЬ БЫЛА ТРОЯ

Любовь, дружеское участие, теплое сочувствие, возможность поделиться с близким человеком своими мыслями и чувствами – вот что было сейчас необходимо Пене Рею. Однако он был лишен всего этого. На душе у него становилось все мрачнее и мрачнее, оп стал угрюмым и раздражительным. На следующий день после событий, описанных в предыдущей главе, Пепе особенно сильно страдал: он не мог перенести слишком долгое и таинственное заточение сестры, которое объяснялось, по-видимому, сначала легким недомоганием, а потом капризом и какой-то непонятной нервозностью.

Поведение Росарио, в корне противоречащее тому представлению, какое сложилось о ней у Пепе, очень удивляло его. Он ге видел ее уже четыре дня, и, разумеется, не по своей вине. Положение становилось непонятным и глупым. Необходимо было срочно принимать какие-то меры.

– Сегодня я тоже не увижу сестру? – с явным неудовольствием спросил Пепе донью Перфекту, когда они пообедали.

– Да… Один бог знает, как я сожалею об этом. Я долго убеждала ее сегодня. Может быть, к вечеру…

Подозрение, что его возлюбленная не по доброй воле томится в заточении, что она всего лишь беззащитная жертва, заставляло его сдерживать свои порывы и ждать. Не будь этого подозрения, он давно бы покинул Орбахосу. Пепе не сомневался в любви Росарио, но думал, что какая-то неведомая сила старается разлучить их. Он считал своим долгом выяснить, кто же виновник злостного насилия, и попытаться противостоять ему, насколько это было в человеческих силах.

– Надеюсь, упрямство Росарио долго не продлится,– сказал Пепе, скрывая свои истинные чувства.

В тот же день Пепе получил письмо от отца. Отец жаловался на отсутствие писем из Орбахосы. Это обстоятельство еще больше расстроило и обеспокоило молодого человека. Побродив в одиночестве по саду, Пепе отправился в казино. Он ринулся туда, как бросается в море человек, доведенный до отчаяния.

В главных залах несколько групп посетителей болтали и спорили. В одной обсуждали сложные вопросы, связанные с боем быков, в другой спорили, какая порода волов лучше из тех, что водятся в Орбахосе и в Вильяорренде. Пресытившись до отвращения подобной болтовней, Пепе покинул эту компанию и направился в читальный зал, где без всякого удовольствия перелистал несколько журналов. Так, переходя из одного зала в другой,

он, сам не зная как, очутился у игорного стола. Около двух часов пробыл он в когтях страшного желтого дьявола, чьи глаза, горящие золотым блеском, манят и околдовывают. Однако даже азарт игры не заглушил печаль в его душе, и то же тоскливое чувство, которое сначала толкнуло Рея к зеленому столу, заставило его вскоре уйти. Спасаясь от шума, он прошел в зал, предназначенный для балов. К счастью, здесь никого не оказалось, он присел у окна и стал равнодушно смотреть на улицу.

Черная облупленная стена мрачного собора бросала тень на узкую улицу, в которой было больше углов и закоулков, чем домов. Всюду царило гробовое молчание: не слышно было ни звука шагов, ни голоса, ни смеха. Вдруг какой-то шум донесся до его слуха. Сначала женский шепот, потом шорох раздвигаемых штор, голоса и, наконец, тихое пение и лай собачонки. Все эти признаки жизни казались столь необыкновенными на этой улице, что Пене насторожился и, прислушавшись, заметил, что звуки исходят от большого балкона, как раз против того окна, где он сидел. Он все еще наблюдал за балконом, когда неожиданно появился один из посетителей казино и весело крикнул:

– Ах, сеньор дон Пене… ну и плут! Вы забрались сюда, чтобы полюбезничать с девушками?

Голос, произнесший эти слова, принадлежал дону Хуану Та-фетану, приветливейшему молодому человеку, одному из тех немногих посетителей казино, кто выказывал Рею свое расположение и искреннее восхищение. Его румяное личико, огромные усищи, выкрашенные в черный цвет, живые глазки, маленький рост, аккуратно зализанные волосы, скрадывающие лысину, делали его мало похожим на Антиноя. Тем не менее это был милый и остроумный человек, обладавший счастливым даром смешно рассказывать всякие истории. Он много смеялся, и при этом лицо его, от лба до подбородка, покрывалось забавными морщинками. Но, несмотря на этот дар и на успех, которым пользовались его пикантные шутки, он никогда не злословил. Все очень любили его, и Пене Рей провел немало приятных минут в его обществе. Бедный Тафетан, в прошлом чиновник гражданского управления в главном городе провинции, скромно жил теперь на жалованье, получаемое в управлении благотворительных обществ, изредка пополняя свои доходы игрой на кларнете в процессиях, на церковных торжествах и в театре, когда какая-нибудь труппа отчаявшихся комедиантов являлась в Орбахосу с коварным намерением дать несколько представлений.