Текст книги "Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок."

Автор книги: Висенте Бласко

Соавторы: Хуан Валера,Гальдос Перес,Педро Антонио де Аларкон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 65 страниц)

Доблестный Роланд явился

в латах и в броне надежной,

на коне своем могучем -

знаменитом Бриадоре.

Меч могучий Дурлиндана

на бедре его геройском,

и копье его, как мачта…

На руке же – щит тяжелый…

Видно даже сквозь забрало,

как его сверкают очи,

а копье его дрожит,

как тростник прибрежный тонкий,

он надменно угрожает

неприятельскому войску.

– Прекрасно! – взвизгнул Ликурго, хлопая в ладоши.– А я скажу, как дон Реньяльдос:

Тот, кто хочет жить на свете,

пусть Реньяльдоса не тронет.

Кто его не побоится,

тот ответит головою;

от моей никто десницы

целым ускользнуть не может -

разрублю в куски безумца

иль подвергну каре строгой.

– Рамос, ты, наверное, хочешь ужинать, перекусить немного, правда? – спросила сеньора.

– Нет, нет,– ответил кентавр,– дайте мне, если уж на то пошло, тарелку пороха.

Произнеся эти слова, он шумно расхохотался, прошелся несколько раз по комнате и, устремив глаза на донью Перфекту, оглушающе загремел:

– Я хочу сказать, что больше нечего говорить. Да здравствует Орбахоса, смерть Мадриду!

И он ударил кулаком по столу с такой силой, что пол задрожал.

– Вот это мощь! – прошептал дон Иносенсио.

– Ну, знаешь, у тебя и кулаки…

Все смотрели на стол, который раскололся надвое.

Потом все взгляды обратились на неоценимый предмет все общего восхищения – на Реньяльдоса, то бишь Кабальюко. Несо мненно, в его диком, но красивом лице, странно, по-кошачьи, блестевших зеленых глазах, черных волосах, атлетическом сложении было какое-то скрытое величие, заставлявшее почему-то вспомнить о подвигах великих племен, которые когда-то господствовали над миром. Но в целом его облик говорил о плачевном вырождении, и трудно было найти в его нынешней неотесанной грубости след благородных, героических черт его предков. Он походил на великих людей, описанных доном Каетано, столько же, сколько мул походит на благородного коня.

ГЛАВА XXIII
ТАЙНА

Беседа продолжалась еще довольно долго, но мы не будем передавать ее целиком, поскольку и без того наше изложение не утратит своей ясности. Наконец все ушли; последним, как обычно, остался дон Иносенсио. Донья Перфекта и священник не успели обменяться и двумя словами, как в гостиную вошла пожилая экономка, пользовавшаяся большим доверием хозяйки, ее правая рука. Донья Перфекта, видя тревогу и смущение, написанные на лице экономки, тоже преисполнилась смятения, предположив, что в доме что-то неладно.

– Нигде не могу найти сеньориту,– ответила экономка на вопрос хозяйки.

– Иисусе! Росарио!.. Где моя дочь?

– Спаси меня, богоматерь-заступница! – воскликнул исповедник и схватил шляпу, готовый следовать за сеньорой куда угодно.

– Ищите ее хорошенько… Но разве она не была с тобой в комнате?

– Да, сеньора,– ответила старуха, дрожа,– но нечистый меня попутал, и я заснула.

– Будь проклят твой сон!.. Иисусе! Что же это такое? Росарио, Росарио!.. Либрада!

Поднялись по лестнице, спустились, опять поднялись, опять спустились, осмотрели со светом все комнаты. И вот, наконец, на лестнице послышался торжественный голос исповедника:

– Здесь, здесь! Нашлась.

Через минуту мать и дочь стояли лицом к лицу в галерее.

– Ты где была? – сурово спросила донья Перфекта, испытующе глядя на дочь.

– В саду,– прошептала девушка, чуть живая от испуга.

– В саду в этот час? Росарио!..

– Мне было жарко, я подошла к окну; у меня упал платок, я пошла его искать.

– А почему ты не послала Либраду искать платок?.. Либрада!.. Где эта девчонка? Тоже уснула?

Появилась Либрада. Ее бледное лицо выражало замешательство и испуг, словно она совершила какой-то тяжкий проступок.

– Что же это такое? Где ты была? – в страшном гневе спросила донья Перфекта.

– Да я, сеньора… Я пошла за бельем в комнату, в ту, что выходит на улицу… И заснула.

– Все у нас сегодня спят. А мне кажется, что кому-то пз вас завтра не придется спать в моем доме. Росарио, можешь идти.

Понимая, что нужно действовать быстро и решительно, хозяйка и священник начали свое расследование без малейшего промедления. Для выяснения истины были, с чрезвычайным умением, пущены в ход расспросы, угрозы, просьбы, обещания. Старая экономка оказалась ни в чем не повинной, зато Либрада, плача и вздыхая, начистоту призналась во всех своих плутнях. Изложим кратко содержание ее рассказа.

Спустя некоторое время после того, как сеньор Пинсон поселился в этом доме, он стал ухаживать за сеньоритой Росарио. Он дал Либраде денег, по ее словам, для того, чтобы она передавала различные поручения и любовные записки. Сеньорита не проявила никакого гнева – скорее, была довольна; таким образом прошло несколько дней. И вот сегодня вечером Росарио и сеньор Пинсон сговорились встретиться и поговорить через окно комнаты Пинсона, выходящее в сад. Они рассказали о своем намерении служанке, а та за соответствующую мзду, тут же ей врученную, вызвалась им помочь. Договорились, что Пинсон выйдет из дома в обычный час, тайно вернется к девяти часам в свою комнату, тайно же уйдет из дома и затем, как всегда, вернется уже открыто. В результате его нельзя будет ни в чем заподозрить. Либрада дождалась Пинсона. Он вошел, закутавшись до ушей в плащ и не говоря ни слова. В свою комнату Пинсон зашел как раз к моменту, когда сеньорита спустилась в сад. Либрада не присутствовала при свидании – все это время она сторожила в галерее, чтобы предупредить Пинсона в случае малейшей опасности; через час он вышел, так же как и вошел, закутавшись в плащ до ушей и не говоря ни слова.

Когда несчастная закончила свое признание, дон Иносенсио спросил ее:

– А ты уверена, что входил и выходил именно сеньор Пинсон?

Обвиняемая ничего не ответила; на лице ее отразилось крайнее замешательство.

Донья Перфекта позеленела от гнева:

– Ты его видела в лицо?

– Но кто же это мог быть, как не он? – возразила девушка.– По-моему, это наверняка был он… Он прямо пошел в свою комнату… Он очень хорошо знал дорогу.

– Странно,– сказал священник.– Он ведь живет здесь же, зачем ему нужны были эти увертки? Он мог сказаться больным и остаться дома… Не правда ли, сеньора?

– Либрада! – в страшной злобе воскликнула донья Перфекта.– Богом тебе клянусь, что ты пойдешь на каторгу.

Она сжала руки с такой силой, что чуть не поранила себя до крови собственными ногтями.

– Дон Иносенсио,– добавила она.– Умрем… Нам осталось только умереть.

И она разразилась безутешными рыданиями. 1

– Будьте мужественны, сеньора,– взволнованно произнес священник,– будьте мужественны… Сейчас необходимы большая твердость, спокойствие и великое сердце.

– Мое сердце – необъятно,– рыдая, заявила сеньора де По-лентинос.

– Мое невелико. Но мы еще посмотрим.

ГЛАВА XXIV
ПРИЗНАНИЕ

Между тем Росарио, чувствуя, как душа ее разрывается на части, не в силах плакать, не в силах успокоиться, с сердцем, пронзенным острой болью, словно холодным копьем, с бешено мятущимися мыслями, переходившими от мира к богу и от бога к миру, оглушенная и полуобезумевшая, босая, стояла поздно ночью на коленях у себя в комнате на голом полу, скрестив руки, прижавшись пылающим виском к краю кровати, в темноте, в одиночестве, в безмолвии. Она боялась пошевелиться, чтобы не привлечь внимания матери, которая спала – или делала вид, что спала,– в соседней комнате. Несчастная Росарио шептала, обращаясь к небесам:

– Господи боже мой, почему раньше я не умела говорить неправду, а теперь умею? Почему раньше я не умела притворяться, а теперь притворяюсь? Или я низкая, лживая?.. Или то, что я теперь чувствую, то, что со мной происходит,– это падение? Или я пала так, что уже не смогу подняться?.. Разве я больше не добрая и не честная?.. Я сама себя не узнаю. Я ли это, или на моем месте сейчас кто-то другой?.. Сколько ужасов, и всего за несколько дней! Сколько разных чувств! Сердце не вынесет таких страданий. Господи боже мой! Ты слышишь меня, или мне суждено вечно молиться и не быть услышанной?.. Я ведь хорошая – никто меня не убедит в том, что я нехорошая… Если я люблю, бесконечно люблю – разве это дурно?.. Нет, нет… Я хуже всех на свете. Какая-то гигантская змея вонзает жало мне в сердце, отравляет его… Почему ты не убьешь меня, господи? Почему ты меня не бросишь в ад – навсегда? Это ужасно, но я признаюсь в этом, я признаюсь в этом сейчас, когда я наедине с богом, который меня слышит, и я признаюсь в этом священнику, на исповеди. Я ненавижу свою мать. Почему же, почему? Не могу объяснить. Он не сказал мне ни одного дурного слова о моей матери. Не знаю, как это случилось… Какая я плохая! Нечистая сила овладела мною. Господь, приди ко мне на помощь: сама я никак не могу справиться с собой… Какая-то ужасная сила гонит меня из этого дома… Мне хочется скрыться, убежать. Если он не увезет меня с собой, я поползу за ним по дороге… Что это за божественная радость в моей груди, которая сливается с горьким страданием? Господи боже, отец мой, просвети меня! Я ведь хочу только любить. Я не создана для той злобы, которая меня пожирает, для того, чтобы притворяться, скрываться, обманывать. Завтра же я выйду на улицу, стану посередине и буду кричать. И если кто-нибудь подойдет, я скажу: «Люблю», «Ненавижу»… Хоть сердце облегчу… Какое было бы счастье, если бы всех можно было примирить, всех любить и уважать. Помоги мне, пресвятая дева!.. Опять эта ужасная мысль. Не хочу так думать – а думаю. Не хочу так чувствовать – и чувствую. Ах, к чему себя обманывать? Я не могу избавиться от этой мысли, даже заглушить ее не могу… Так я хочу хотя бы признаться в ней и признаюсь тебе: «Господи, я ненавижу свою мать!»

Наконец она забылась лихорадочным сном. Но воображение воспроизводило все, что случилось с ней в этот вечер, искажая образы, но не меняя сущности. Росарио услышала, как часы на соборе пробили девять. Сердце ее радостно забилось, когда старая экономка заснула блаженным сном; стараясь не шуметь, девушка медленно вышла из комнаты; она осторожно спускалась по лестнице и ставила ногу на ступеньку, только будучи вполне уверенной, что не произведет ни малейшего шороха. Вот она прошла через комнату прислуги и кухню, вышла в сад; в саду она на минуту задержалась и глянула на небо, усыпанное звездами. Ветер утих. Ничто не нарушало глубокого покоя ночи. Казалось, в ней прячется какое-то молчаливое существо, следящее за девушкой с неотступным вниманием немигающими глазами, настороженно подслушивающее все ее тайны… Ночь наблюдала…

Росарио подошла к застекленной двери столовой и осторожно заглянула внутрь, держась на некотором расстоянии, опасаясь, как бы ее не заметили находящиеся в комнате. При свете лампы она видела мать, стоявшую к ней спиной. Исповедник сидел по правую руку от матери; его профиль был странным образом искажен, его нос вырос и стал похожим на клюв невиданной птицы, а вся его фигура превратилась в горбатую тень, черную и густую, с выступающими тут и там острыми углами, смешную, беспокойную и худую. Напротив находился Кабальюко, больше похожий на дракона, чем на человека… Росарио видела его зеленые глаза – два больших фонаря с выпуклыми стеклами. Блеск глаз и могучая фигура этого дикаря внушали ей страх. Ликурго и трое остальных выглядели смешными и странными куклами. Она уже где-то видела – ну конечно, у глиняных болванчиков на ярмарках – эти же дурацкие ухмылки, эти грубые лица и этот бессмысленный взгляд. Дракон размахивал руками, словно крыльями ветряной мельницы, и ворочал из стороны в сторону своими круглыми зелеными светящимися глазами, так похожими на шары, выставляемые в окнах аптек. Его взгляд ослеплял. Беседа, по-видимому, была интересной. Исповедник тоже размахивал крыльями – тщеславная птица, которая хотела бы летать, да не могла. Его клюв удлинялся и изгибался, перья топорщились от ужаса; успокоившись, он прятал лысую голову под крыло и сжимался в комочек. А глиняные марионетки внезапно начинали двигаться, желая стать людьми; Фраскито Гонсалес очень старался казаться настоящим мужчиной.

Росарио чувствовала необъяснимую робость при виде этого сборища. Она отошла от двери и осторожными шагами двинулась дальше, оглядываясь по сторонам – не наблюдают ли за ней. Она дикого не видела, а ей казалось, будто миллион глаз следит за ней… Однако ее страхи и робость внезапно рассеялись. В окне комнаты, где жил сеньор Пинсон, появился человек в голубом; па его одежде, словно ряд огоньков, блестели пуговицы. Она подошла. В тот же миг она почувствовала, как чьи-то руки, с военными нашивками на рукавах, подняли ее, словно перышко, и быстро перенесли в комнату. Все перемешалось. Раздался какой-то треск и короткий удар, потрясший весь дом. Ни она, ни он ие знали причины этого шума. Оба вздрогнули.

То был момент, когда дракон разбил стол в столовой.

ГЛАВА XXV
НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ.– ВРЕМЕННОЕ ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО

Место действия меняется. Перед нами красивая, светлая, скромная, веселая, уютная, удивительно чистая комната. Тонкая тростниковая циновка покрывает пол, белые стены украшены прекрасными гравюрами, изображающими святых, и статуэтками сомнительного художественного достоинства. Старинная мебель красного дерева блестит – ее протирают каждую субботу,– а на алтаре, рядом со статуей богоматери, которой поклоняются в этом доме, пышно разодетой в голубые и серебряные одежды, стоит бесчисленное множество изящных безделушек, как священных, так и мирских. Здесь имеются и картинки, вышитые бисером, плошки со святой водой, подставки для часов с агнцем божьим, кудрявый пальмовый лист, оставшийся после вербного воскресенья, и немало ваз с тряпичными розами. В громадном дубовом шкафу – хорошо подобранная библиотека: там вы найдете эпикурейца и сибарита Горация рядом с нежным Вергилием, в стихах которого' рассказывается о том, как дрожит и тает сердце пылающей Дидо-ны; носатого Овидия, столь же возвышенного, сколь непристойного и льстивого, рядом с Марциалом, дерзким и хитроумным бездельником; страстного Тибулла рядом с великим Цицероном; сурового Тита Ливия рядом с ужасным Тацитом, палачом Цезарей; пантеиста Лукреция; Ювенала с его смертоносным пером; Плавта, сочинявшего лучшие комедии древности, крутя мельничный жернов; Сенеку, философа, о котором говорится, что лучшим деянием его жизни была его смерть; ритора Квинтилиана, хитрого Саллюстия, который так хорошо говорит о добродетели; обоих Плиниев, Светония и Варрона; одним словом, там – вся римская литература, с момента, когда ее робкое первое слово зародилось в устах Ливия Андроника, до того как ее последний вздох сорвался с уст Рутилия.

Но занятые беглым описанием предметов, находившихся в комнате, мы не заметили, что в нее вошли две женщины. Еще очень рано, но в Орбахосе всегда поднимаются с рассветом. Пташки в клетках поют во все горло; колокола звонят к обедне; козы позвякивают своими веселыми колокольчиками, подходя к воротам домов и словно прося, чтобы их подоили.

Две сеньоры, которых мы видим в описанной нами комнате, только что вернулись с обедни. Они одеты в черное, и каждая держит в правой руке маленький молитвенник и четки, обвитые вокруг пальцев.

– Твой дядя вот-вот должен прийти,– сказала одна,– когда мы ушли, он только начинал обедню, но он служит быстро и сейчас, должно быть, в ризнице, снимает облачение. Я бы осталась послушать, как он служит, но сегодня у меня очень много забот.

– Я сегодня слушала только проповедника,– отвечала другая,– а он свои проповеди выпаливает единым духом; и по-моему, сегодня он не принес мне пользы, потому что у меня было очень неспокойно на душе, я все думала о страшных делах, которые тут у нас происходят.

– Что поделаешь!.. Нужно потерпеть. Посмотрим, что нам посоветует твой дядя.

– Ах,– воскликнула вторая сеньора с глубоким вздохом,– у меня просто кровь кипит!

– Бог нам поможет.

– Подумать только, чтобы сеньоре, подобной вам, угрожал какой-то негодяй!.. И он все не унимается… Вчера вечером, сеньора, как вы мне приказали, я вернулась в гостиницу вдовы Куско, узнать, нет ли чего-нибудь нового. Дон Пепито и бригадир Наталья все время сидят вместе, совещаются… О Иисусе, господь и повелитель наш!., совещаются о своих адских планах и пьют одну бутылку за другой. Беспутные люди, пьяницы. Они, конечно, замышляют какую-то чудовищную подлость. Я вам так сочувствую… Вчера, когда я была в гостинице, я увидела, что дон Пепито выходит, и пошла за ним…

– Куда же он отправился?

– В казино, сеньора, в казино,– ответила рассказчица, слегка смутившись.– Потом он вернулся домой. Ах, как ругал меня дядя за то, что я допоздна занимаюсь этой слежкой… Но что тут поделаешь?.. Боже мой, Иисусе, помоги мне. Что поделаешь! Когда особа, подобная вам, оказывается в такой опасности, я прямо из себя выхожу… Да, сеньора, да… Ведь эти бездельники, чего доброго, нападут на ваш дом и уведут с собой Росарио!

Донья Перфекта, вперив глаза в пол, долго размышляла. Она была бледна, брови ее были нахмурены. Наконец она сказала:

– Не вижу, как этому можно помешать.

– А я вижу,– живо отозвалась собеседница, которая была племянницей исповедника и матерью Хасинто.– Есть средство, и очень простое. Я уже предлагала его вам, только вам не нравится. Ах, сеньора, вы слишком добры. В подобных случаях нужно быть не такой совершенной, оставить в сторонке щепетильность. Вы думаете, бог прогневается на вас за это?

– Мария Ремедиос,– высокомерно произнесла сеньора,– не говори вздора.

– Вздора?! Вы со своей премудростью ничего не добьетесь от вашего племянничка. А чего проще-то, что я предлагаю! Для нас нет правосудия, нет защиты – так давайте сами себя рассудим. Разве у вас в доме не бывает надежных людей, годных на что хочешь? Только позвать да сказать им: «Смотри, Кабальюко, Пасоларго или еще там кто-нибудь, сегодня же вечером закутайся как следует, чтобы тебя не узнали, возьми с собой дружка повернее и стань на углу улицы Санта-Фас. Немного подождите и, когда дон Хосе Рей пойдет по улице Траперия в казино – потому что он обязательно отправится туда,– понятно? – когда он пойдет, выйдите ему навстречу и попугайте».

– Мария Ремедиос, не болтай глупостей,– с величественным достоинством заявила донья Перфекта.

– Только попугать, сеньора; послушайте меня хорошенько – только попугать. Неужели бы я стала советовать вам совершить преступление?.. Иисусе, отец мой и спаситель! Да стоит мне только подумать об этом, как меня охватывает ужас – мне кажется, что у меня перед глазами пляшут кровавые пятна и огненные языки.. Ничего подобного, сеньора… Попугать, только попугать, чтобы этот мошенник знал, что у нас хорошая защита. Он ходит в казино один, совсем один, сеньора, и там сидит со своими дружками, с молодчиками, что ходят с саблями и в фуражках. И вот представьте себе, что его напугают, а потом ему еще слегка косточки посчитают,– но, конечно, чтобы не было серьезных повреждений… И тут он или струсит и сбежит из Орбахосы, или ему придется лечь недели на две в постель. Конечно, нужно им сказать, чтобы они его как следует попугали. Убивать-то незачем… тут нужно быть поосторожнее, но накостылять как следует.

– Мария! – гордо сказала донья Перфекта.– Ты не способна мыслить возвышенно, принимать великие, спасительные решения. То, что ты советуешь,– трусливо и низко.

– Ну ладно, молчу… Бедная я, какая я дура! – проворчала смиренным голосом племянница исповедника.– Я поберегу пока свои глупости – они еще понадобятся, чтобы утешить вас, когда вы потеряете дочку.

– Моя дочь!.. Потерять дочь!..– воскликнула донья Перфекта с внезапной яростью.– Стоит мне только услышать об этом, и я схожу с ума. Нет, у меня ее не отнимут. Если Росарио еще не гнушается этим беспутным молодцом, то скоро она его возненавидит. Я добьюсь этого. Власть матери чего-нибудь да стоит… Мы вырвем из ее сердца эту страсть, вернее, каприз, как вырывают сорную траву. Нет, не может этого быть, Ремедиос. Что бы пи произошло, но этого не будет! Какие бы гнусные средства пп пустил в ход этот безумец – ничто не поможет ему, я скорее соглашусь, чтобы с ней произошло самое большое несчастье, даже чтоб она умерла, чем видеть ее женой моего племянника.

– Скорее пусть умрет и станет добычей червей,– подтвердила Ремедиос, сложив руки, как на молитве,– чем окажется во власти этого… Ах, сеньора, не обижайтесь, но я должна вам кое-что сказать. Будет большой слабостью с вашей стороны, если вы уступите только из-за того, что у Росарито было несколько тайных свиданий с этим нахалом… Ведь позавчерашнее происшествие, судя по рассказам дяди,– всего-навсего подлая уловка со стороны дона Хосе, который хотел достигнуть своей цели путем скандала. Так делают многие… Ах, Иисусе! И кто может глядеть на такого мужчину, разве только священник при отпевании.

– Молчи, молчи,– горячо прервала ее донья Перфекта,– не говори мне о позавчерашнем происшествии. Какой ужас! Мария Ремедиос… Я понимаю, что гнев может навеки погубить душу. Но я прямо горю… Я несчастная, видеть все это и не быть мужчиной!.. Но, по правде говоря, у меня есть еще свои сомнения по поводу того, что произошло позавчера. Либрада клянется и божится, что выходил именно Пинсон. Дочь отрицает все – а ведь она никогда не лгала! У меня остаются прежние подозрения. Думаю, что Пинсон – мошенник, он служит ширмой…

– Вот мы и пришли к тому же, о чем прежде говорили: виновник всех этих бед – наш проклятый математик… Ах, сердце меня не обмануло, когда я увидела его в первый раз… Ну, что же, сеньора, приготовьтесь к самому худшему, если не хотите позвать Кабальюко и сказать ему: «Кабальюко, надеюсь…»

– Ты все стоишь на своем, простушка…

– Да! Что я простовата, это мне известно: но раз я больше ни на что не способна – что ж поделаешь? Я говорю то, что мне приходит в голову, не мудрствуя.

– Все, что ты придумала,– пошло и глупо: дать ему взбучку, напугать его – да это всякому придет на ум. Недалекая ты, Ремедиос; нужно решать серьезные вопросы, а ты придумываешь всякие нелепости. Я вижу средство, более достойное благородных и добропорядочных людей. Поколотить! Что за глупость! А кроме того, я не хочу, чтобы мой племянник получил хотя бы одну царапину по моему приказанию: нет, никоим образом. Бог накажет его по заслугам, бог все видит. А наше дело постараться, чтобы воля божья была исполнена: в этих делах нужно искать причину вещей. А ты не понимаешь причин, Мария Ремедиос… Тебя занимают только мелочи.

– Пусть так,– смиренно сказала племянница дона Иносен-сио.– И почему это бог создал меня такой глупой, что я ничего не смыслю в разных возвышенных вещах!

– Нужно смотреть в самую суть. В самую суть, Ремедиос. Ты еще и сейчас не понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Мой племянник, пойми ты,– это воплощение богохульства, святотатства, безбожия, демагогии… Ты знаешь, кто такие демагоги?

– Это, по-моему, те, которые сожгли Париж при помощи керосина, разрушают церкви и стреляют в статуи богородицы… Это-то я понимаю…

– Так вот – мой племянник такой и есть… Ах, если бы он был в Орбахосе один… Но нет, милая моя, мой племянник, по воле роковой случайности, которая только лишний раз доказывает, что бог иногда посылает нам испытания, чтобы наказать за грехи, этот племянник воплощает в себе целую армию, государственную власть, алькальдов и судей; мой племянник – это, Ремедиос… паша нация в своем официальном виде; вторая нация, нация беспутных людей, управляющих страной из Мадрида, и обладающая теперь материальной силой; нация кажущаяся, потому что подлинная нация молчит, страдает и за все расплачивается; нация фальшивая, которая подписывает декреты, произносит речи и превращает наше правительство, нашу администрацию в сплошной фарс. Все это и есть мой племянник; приучайся, Ремедиос, смотреть в корень вещей. Мой племянник – это правительство, генерал, новый алькальд, новый судья; все они благоприятствуют ему, все они заодно; они неотделимы друг от друга, как ноготь от пальца, это волки одной стаи… Пойми – нужно защищаться от всех сразу, потому что у них – один за всех, все за одного. Нужно нападать на всех вместе, а не избивать по одному из-за угла, нападать так, как нападали наши деды на мавров – на мавров, Ремедиос… Милая моя, пойми; напряги свой разум, пусть в нем родятся не только пошлые мысли… Возвысься, подумай о высоких вещах, Ремедиос.

Племянница дона Иносенсио преисполнилась изумления перед подобным величием. Она раскрыла рот, чтобы как-то ответить на столь глубокомысленную речь, но из уст ее вылетел один лишь вздох.

– На мавров,– повторила донья Перфекта.– Это все равно что борьба между маврами и христианами. А ты думала, что если нагнать страху на моего племянника, то этим все разрешится… Ну и бестолковая же ты! Ты разве не видишь, что его поддерживают друзья? Ты разве не видишь, что мы отданы на произвол этих негодяев? Не видишь, что любой лейтенантишка может поджечь наш дом, как ему заблагорассудится?.. Неужели ты этого не можешь уразуметь? Ты не поняла еще, что нужно смотреть в корень? Ты не видишь чудовищной силы моего врага, не понимаешь, что это не один человек, а целая секта? Не понимаешь, что мой племянник – это не просто зло, а всеобщее бедствие. Но против этого бедствия, дорогая Ремедиос, мы, с благословения божьего, выставим свой батальон: он уничтожит мадридское адское ополчение. Говорю тебе, что это будет великое и славное дело…

– Хоть бы оно наконец свершилось.

– Ты в этом сомневаешься? Сегодня здесь произойдет нечто ужасное…– нетерпеливо проговорила сеньора.– Сегодня. Который сейчас час? Семь? Так поздно, и ничего еще не слышно!..

– Может быть, дядя что-нибудь знает, он уже пришел. Кар жется, он поднимается по лестнице?

– Слава богу,– произнесла донья Перфекта, вставая и направляясь навстречу исповеднику.– Он нам, наверно, расскажет что-нибудь хорошее. .

Торопливо вошел дон Иносенсио. Искаженное лицо каноника свидетельствовало о том, что душа его, посвятившая себя благочестию и занятиям латынью, была не так спокойна, как обычно.

– Дурные вести,– сказал он, положив на стул шляпу и развязав шнурки своей мантии.

Донья Перфекта побледнела.

– Идут аресты,– добавил дон Иносенсио, понизив голос, словно под каждым стулом сидело по солдату.– Несомненно, они подозревают, что здешний люд не собирается терпеть их дурацкие шуточки, вот они и ходят из дома в дом, хватая всех, кто прославился своей храбростью…

Донья Перфекта упала в кресло и изо всех сил впилась пальцами в его деревянные ручки.

– Но еще нужно, чтобы они позволили себя арестовать,– заметила Ремедиос.

– Многим из них… очень многим,– сказал дон Иносенсио с выражением величайшей похвалы, обращаясь к сеньоре,– удалось бежать, и они отправились с оружием и лошадьми в Вилья-орренду.

– А Рамос?

– В соборе мне сказали, что именно Рамоса ищут усерд-пее всего… Ах, боже мой! Хватать подобным образом несчастных, которые не сделали ничего плохого… Я просто не знаю, как честные испанцы терпят все это. Сеньора, рассказывая вам об арестах, я забыл сказать, что вам нужно сейчас же идти домой.

– Иду, сейчас же… Неужели эти бандиты могут устроить обыск в моем доме?

– Возможно. Сеньора, нас постигло горе,– торжественно и взволнованно провозгласил дон Иносенсио.– Боже, смилуйся над нами.

– У меня дома полдюжины хорошо вооруженных людей,– заявила донья Перфекта, меняясь в лице.– Неужели их тоже могут арестовать? Какое беззаконие!

– Да, уж, наверно, сеньор Пинсон не упустит случая донести на них. Сеньора, повторяю, нас постигло горе. Но бог поможет невинным.

– Я ухожу. Не забудьте зайти ко мне.

– Непременно, сеньора, как только закончу урок… Думаю, впрочем, что из-за тревожного положения в городе никто из учеников сегодня не придет в школу; но, состоится или не состоится урок, я все равно зайду к вам… Сеньора, не выходите сегодня одна! По улицам бродят эти наглые бездельники-солдаты, я боюсь за вас… Хасинто, Хасинто!

– Не беспокойтесь, я пойду одна.

– Пусть вас проводит Хасинто,– сказала мать молодого адвоката.– Он, должно быть, уже встал.

Послышались торопливые шаги Хасинто', который бегом спускался по лестнице с верхнего этажа. Лицо его было красно, он тяжело дышал.

– Что случилось? – спросил его дон Иносенсио.

– В доме сестер Троя,– заявил юнец,– в доме этих, как их… значит…

– Ну, говори же, говори.

– Там Кабалъюко.

– Где? Наверху? В доме Троя?

– Да… Он говорил со мной с крыши: опасается, что и там до него доберутся.

– Вот скотина!.. Этот кретин наверняка попадется,– воскликнула донья Перфекта, раздраженно топнув ногой.

– Он хочет спуститься сюда. Просит, чтобы мы его спрятали.

– Здесь?

Дядя и племянница переглянулись.

– Пусть спускается! – резко бросила донья Перфекта.

– Сюда? – спросил дон Иносенсио, скорчив недовольную гримасу.

– Сюда,– ответила донья Перфекта.– Ни в каком другом доме он не будет в большей безопасности.

– Тут ему в случае надобности легко будет выпрыгнуть пз окна моей комнаты,– заметил Хасинто.

– Ну, если это необходимо…

– Мария Ремедиос,– сказала донья Перфекта,– если его арестуют, все пропало.

– Пусть я дура и простушка,– ответила племянница каноника, положив руку на грудь и удерживая вздох, который она уже готова была испустить,– но его не арестуют.

Донья Перфекта быстро вышла из комнаты, и вскоре в кресле, на котором обычно сочинял свои проповеди дон Иносенсио, уже сидел, развалившись, Кабалъюко.

Неизвестно, каким образом эти сведения дошли до генерала Батальи, но несомненно, что наш умный воин знал о перемене настроения в Орбахосе. Поэтому в описываемое утро он приказал посадить в тюрьму всех тех, кого мы, на нашем языке, богатом терминами, взятыми из эпохи повстанческой борьбы, называем людьми на примете. Великий Кабальюко спасся чудом, укрывшись в доме сестер Троя, но, не считая себя там в безопасности, он перешел, как мы видели, в святой и свободный от подозрений дом доброго каноника.

Вечером войска, занявшие ряд важных пунктов, тщательно проверяли всех, кто входил и выходил из города, но Рамосу удалось ускользнуть, обойдя все ловушки, если только ему действп-тсльно пришлось их обходить. Это вконец взбудоражило население, и множество местных жителей на хуторах близ Вильяоррен-ды стали готовиться к бунту – делу весьма трудному. По вечерам они сходились, а днем расставались. Рамос прошелся по окрестностям, собрал людей и оружие, и так как на территории Вилья-хуана-де-Наара действовали летучие отряды, искавшие братьев Асеро, наш рыцарь в короткое время добился больших успехов.

По ночам с величайшим риском он храбро пробирался в Ор-бахосу, прокладывая себе путь при помощи хитрости, а возможно, п подкупа. Его популярность и поддержка, которой он пользовался в городе, до известной степени охраняли его, и мы, не боясь впасть в ошибку, можем сказать, что войска разыскивали этого доблестного рыцаря не столь усердно, как других, гораздо менее значительных представителей местного населения. В Испании, особенно во время войн, которые всегда носят здесь деморализующий характер, часто имеет место это отвратительное попустительство по отношению к деятелям крупного масштаба, между тем как мелких людишек безжалостно преследуют. Итак, пуская в ход свою смелость, подкуп или какое-либо другое средство, Ка-бальюко проникал в Орбахосу, набирал в свои отряды все больше п больше народу, накапливал оружие и деньги. В целях безопасности он не заходил к себе домой; у доньи Перфекты бывал очень редко – лишь когда приходилось обсуждать какие-либо важные планы – и ужинал обычно у друзей, чаще всего у какого-нибудь почтенного священника, а главным образом, у дона Иносенсио, который предоставил ему убежище в то роковое утро.