Текст книги "Том 7. Эхо"

Автор книги: Виктор Конецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

От лейтенанта до старшего лейтенанта

Конечно же, мои гуманитарные интересы, попытки учиться на экстернате филфака Ленинградского университета имени Жданова, дневники, «Зеленые лампы» были не только не к месту, но и не ко времени.

Еще существовал СМЕРШ и моя воинственная карьера закончилась под дружный хохот всего выпускного курса: приказом Главкома я был назначен не на боевые корабли, а на вовсе не известные мне спасатели в 441-й отдельный дивизион Аварийно-спасательной службы Северного флота.

Потом загремел на Дальний Восток.

А едва вернувшись в уже ставший родным Мурманск, был отправлен в Балтийск, где меня переодели в форму торгового моряка, и мы поплыли в Северное море, чтобы подглядывать там за маневрами НАТО.

05.06.54. Борт спасательного судна «Вайгач». Кольский залив. Дровяное.

Из письма к матери:

Получил приказание завтра утром выбыть в штаб Северного Флота для оформления очередной командировки, а уже заполненные бланки отпускного билета со всеми печатями лежат под носом. Соскучился по вам больше, чем когда-либо. Приказ выезжать куда-то на запад, за наши рубежи – куда? – не знаю сам. Знаю только, как тебе все это неприятно, но, во-первых, уверен, что проеду через Питер и хоть на пять минут, но увидимся. Во-вторых, отпуск сразу по возвращении из командировки. А после отпуска – учеба в Питере – целый год!!!..

10.06.54. Балтийск. Борт теплохода «Вытегра».

Из письма к матери:

Корабль – моя мечта: транспорт-углерудовоз на 4000 тонн, замечательной архитектуры, комфортабельные каюты, приличный ход, то есть все, что я когда-либо видел в мечтах.

Обаятельнейший запах новорожденного корабля, запах свежей краски, недосохшего дерева, новой парусины, смолы и всякого прочего будит во мне бурю воображений.

Маршрут до сих пор неизвестен. Есть несколько вариантов – все хорошие. Вероятно, буду назначен флагманским штурманом трех таких кораблей на время всего перехода. Я буквально влюблен в эти громадины и, проходя по причалу, испытываю желание похлопать их круглые кормы, похлопать от избытка ласковости и дружелюбности – с таким чувством, вероятно, хлопают детей по мягкому месту.

Капитан наш – северный, знаком мне по подготовке похода в Голландию, но людей я привыкаю не хвалить по первому впечатлению, а выжидать. Работы много до чрезвычайности. Сроки подготовки выхода в море очень жесткие.

Здесь сплошные фруктовые сады, много черемухи, очень нарядные женщины. (На это я обратил внимание и в Питере на вокзале – может, с непривычки видеть их.) Кенигсберг сильно разбит и почти не восстанавливается.

«Управление вспомогательных судов и гаваней 4-го Военно-Морского Флота.

11 июня 1954 года.

Командировочное предписание № 216.

Город Балтийск.

С получением сего предлагаю вам отправиться в город Калининград ГО 4 ВМФ для выполнения служебного задания. Срок командировки с 11 июня 1954 г. по 12 июня 1954 г. Об отбытии донести.

Основание: Приказание флагманского штурмана флота. Действительно по предъявлении удостоверения личности.

Начальник УВСГ 4 ВМФ, капитан III ранга Тимофеев».

Из письма к матери:

12.06.54. Необходимо резко ускорить пошивку брюк. В первой половине июля буду (вместе с кораблем) в Питере и только после стоянки в нем пойду дальше в моря. Вперед на норд-ост!

Кормежка здесь в два раза меньше и хуже, нежели на Севере, что бьет по брюху и щекам. Здесь цветут каштаны. Когда был в гидроотделе, конечно встретил Олегиных приятелей. Встречаю их по всей стране, и везде его помнят и хорошо отзываются. Это и приятно и очень полезно для меня, так как ускоряет проталкивание через гидрографические отделы разных нужных дел…

13.06.54. Удачи кончились, не начав осуществляться. В Ленинград не идем, а прямо отсюда в Мурманск. Вероятно, без заходов куда-либо. Несколько дней назад, вернувшись с уничтожения девиации, мы получили приказ выходить на Ленинград, и все было уже готово. Курсы предварительной прокладки оканчивались прямо у гранитной набережной против Горного института.

За несколько часов до выхода все оказалось переигранным. Но все-таки в этом есть и хорошее: виза, которую мне открыли, паспорт моряка торгового флота, липовый диплом штурмана дальнего плавания – мечтаю зажать этот диплом, он пригодится, если мне удастся когда-нибудь демобилизоваться.

Да, мечты о ленинградских белых ночах и теплом вечернем граните развеялись в дым. Сидим и ждем выхода в западном направлении. Много свободного времени. Начал читать Чехова. Он заставляет думать о собственной пошлости, бесчисленное количество кусочков которой есть в душе. Он беспощадно бьет задушевную слабость и трусость. Я никогда не улыбаюсь, когда читаю его…

Судовой журнал тех времен сохранился. Название судна – «Вытегра». Двигатель – паровой. Владелец судна – СССР. Позывной сигнал – УЖИЦ. Порт приписки – Калининград.

25 июня 1954 года. Порт Балтийск.

00.00. Отшвартованы правым бортом к таможенной пристани четырьмя стальными концами. Под парами котлы № 1 и 2. Электропитание от парогенератора № 1. Ведется приемка воды.

02.00. Окончили приемку воды.

04.00. На борт прибыли пограничные и таможенные власти. Начали досмотр судна.

05.40. Досмотр окончен, судовые документы оформлены, граница закрыта.

06.20. Снялись со швартовов, выходим из аванпорта Балтийска. Осадка носом – 4,3 м, кормой – 5,8 м. Груз – силезский уголь. Трюм № 1 – 200 тонн, трюм № 2 – 330 тонн, трюм № 3 – 363 тонны, трюм № 4 – 352 тонны. Экипаж 37 человек. Капитан – Цареградский, старпом – Фандиков, 1-й помощник – Хондак, 2-й помощник – Конецкий, стармех – Маличенко, доктор – Тарасов.

09.30. Ложимся в кильватер пароходу «Товда». Опустили лаг…

26 июня.

Следуем протраленными фарватерами, рекомендованными курсами по старым минным полям.

21.40. Шведский крейсер вызвал п/х «Товду», давая клотиком «—» или «– ». Обменялись приветствием с крейсером и шведским эскадренным миноносцем № 17.

27 июня.

01.27. Остановили и подняли лаг. Причина – большое количество плавающих водорослей.

Входим в пролив Большой Бельт, следуя по осевым буям. Хода и курсы переменные. Крен 2° на левый борт – причины крена не выяснены.

13.00. Пойман почтовый голубь. Номер на латунном кольце 1122 – 01.05, номер на резиновом кольце 436А.

14.05. Прошли траверз маяка Каттегат. Опущен лаг.

18.45. Отмечено резкое падение давления. Легли на курс 312°. При повороте крупной лаговой волной корабль положен на правый борт на 25°. Вышла из строя рулевая машина.

20.45. Рулевой привод исправлен.

20.57. Питательный насос снизил подачу воды в котел – вынуждены идти малым ходом.

21.00. Легли в дрейф, подрабатывая машинами на штормовую волну.

21.30. Застопорили машины, отдали правый якорь, стравили 140 м якорного каната.

21.46. Снялись с якоря, насос исправлен.

28 июня. Из пролива Большой Бельт в Северное море.

10.05. На траверзе плавучего маяка Скаген-Реф в левом котле лопнула трубка пароперегревателя. Котел остановлен для устранения повреждения.

14.15. Греется мотылевый подшипник. Застопорили ход, производим ремонт.

15.00. Сдрейфовало на свежее минное поле под Норвежским берегом.

15.30. Неисправность в охлаждении мотылевого подшипника устранена. Дали малый ход, легли на курс 275°. За период дрейфа передали на п/х «Товда» бочку цилиндрового масла – 50 кг.

29 июня. Из пролива Скагеррак в Норвежское море.

16.00. Получено приказание капитана-наставника перехода лечь на обратный курс.

30 июня. Из пролива Скагеррак в пролив Большой Бельт.

15.44. Наблюдали затмение Солнца на траверзе маяка Лэзе.

01 июля. Из пролива Каттегат в Кильскую бухту.

01.30. П/х «Товда» без всякого предупреждения застопорил машину. Были вынуждены остановить свой двигатель, руль лево на борт, выкатились с фарватера на минное поле.

01.38. Дали ход, вернулись на фарватер, легли в кильватер п/х «Товда».

02 июля. Из прохода Кадет-Ренне в порт Балтийск.

02.45. Стармех доложил о появлении шума в трубках пароперегревателя в котле № 1.

С 03.55 до 04.12 вызывали п/х «Товда» по УКВ и светофором, чтобы уточнить курс и проверить связь. «Товда» на вызовы не отвечает.

03 июля.

07.37. В ожидании буксиров стали на якорь на внешнем рейде порта Балтийск. Буксиры вызваны из-за очередной неисправности рулевой машины.

08.12. При усилении ветра до 8 баллов было произведено стравливание якорь-цепи до 150 метров. При этом сильным рывком якорь-цепи был поврежден винтовой стопор.

14.25. Неисправность рулевой машины устранена. Снялись с якоря, следуем в аванпорт порта Балтийск.

15.15. Прошли мол.

15.30. Подошли буксиры.

15.47. Отшвартовались к причалу № 3 порта Балтийск.

На этом чемпионский по числу аварийных случаев мой первый зарубежный рейс закончился.

Англичанин Стефан Пиль собрал книгу с описанием самых неудачных неудач в мире.

Вот один из морских курьезов.

САМЫЙ НЕУДАЧЛИВЫЙ В МИРЕ ПАРОХОД

Между 1953-м, когда он был построен, и 1976 годом, когда он потонул, пароход «Арго Мерчент» попадал во все мыслимые и немыслимые передряги.

В 1967 году он восемь месяцев добирался от Японии до США. По дороге столкнулся с японским судном, три раза горел и был вынужден пять раз становиться на ремонт.

В 1968 году взбунтовалась его команда, а в 1969-м он сел на мель вблизи острова Борнео. (В этот момент я прошел мимо на космическом теплоходе «Невель», следуя в Сингапур.) В последующие годы он ремонтировался в Кюрасао, потерпел аварию у Сицилии и был отбуксирован в Нью-Йорк. (В это время на теплоходе «Новодружеск» я работал в рейсах на Нью-Йорк, Балтимор, Филадельфию.)

В течение 1976 года у него шесть раз взрывался паровой котел, а один раз он был вынужден поднять два вертикальных красных огня, сигнализирующих о том, что команда не в состоянии управлять судном или что судовая машина вышла из строя.

Чтобы достойно закончить этот год, он налетел на мель и затонул на траверзе мыса Кеп Кот, оставив после себя на поверхности огромное пятно разлившегося мазута.

Каждый раз, когда я вспоминаю об этом пароходе, моя судьба представляется блистательно счастливой.

САМЫЙ НЕУДАЧНЫЙ СНОС СТАРОГО ПИРСА

В городе Маргейт, в английском графстве Кент, был древний пирс. В 1978 году на побережье несколько раз обрушивались свирепые штормы, и городские власти, решив, что старый пирс расшатан ими до основания, наметили снести его.

В январе 1979 года прибыла команда подрывников, они заложили в нужных, по их мнению, местах древнего пирса необходимое количество взрывчатки и рванули… Взрыв поднял до неба огромный водяной столб. Пирс стоял нерушимо.

При втором взрыве на стоявшую недалеко от пирса пивную (паб) обрушился дождь железного хлама, покоившегося на дне многие годы, но пирс стоял не шелохнувшись.

После четырнадцатой попытки подрывники собрали свои манатки и уехали. Прибыла новая команда. После ее первой попытки можно было заметить, если тщательно приглядеться, что старый дом, стоявший в самом конце пирса, несколько покосился. Но пирс стоял как стоял. Тогда городские власти решили оставить его в покое. Теперь он является крупнейшей туристической достопримечательностью города…

Самое смешное, что в пивной, когда на нее обрушился дождь железного хлама, то есть поломанных якорей, рваных тросов, расколотых унитазов и всякой другой дряни, в тот миг умудрился сидеть я со своим другом-врагом Юрой Ямкиным. И, права Тэффи, нам вовсе не было тогда смешно.

В Ленинграде на Охте есть могучее и весьма секретное здание, в котором приютились специальные военно-морские классы. Там проходят переподготовку все офицеры флота. И туда попал я после столь необычайного путешествия на углерудовозе «Вытегра».

Встретил меня начальник штурманского факультета капитан 1 ранга Болотников. Суровый мужчина огромного роста. Он посмотрел мое личное дело и сказал: «Товарищ старший лейтенант! А вы, оказывается, еще и дня как следует не служили! Все только на каких-то гражданских гробах моря бороздили и спасениями на водах занимались. Ручаюсь, после классов я вас пошлю командиром группы на крейсер – пора вам понюхать настоящей военно-морской службы».

Я же почитал себя уже старым морским волком.

Из моей переписки с Правительством СССР, то есть с Председателем Совета Министров т. Маленковым:

Уважаемый Георгий Максимилианович! Обращается к Вам офицер Военно-Морского Флота, старший лейтенант, слушатель в/ч №…

В ВМС я с 1945 года. С 1946 года систематически болею желудком. С 1950 года – язвенной болезнью желудка. Я много раз лежал в госпиталях.

Сейчас, вместо учебы в в/ч №… куда я был направлен с Северного флота, я опять нахожусь в госпитале в связи с очередным обострением язвенной болезни и общим истощением. (Попробуйте выпить полстакана уксуса и удержать его в себе, чтоб не вырвало, тогда узнаете, что такое «общее истощение». Это я совершил, чтобы комиссоваться и демобилизоваться).

Два года я плавал на аварийно-спасательных судах Северного флота, затем перегонял на ДВК рыболовный траулер, затем плавал на углерудовозе.

Моя военная специальность – штурман.

Сейчас, согласно медицинскому заключению, мне запрещена служба в плавсоставе. Необходимость перехода на берег и полная бесперспективность в прохождении военной службы заставляют меня считать, что лучшим выходом будет увольнение в запас ВМС.

Я уверен, что в условиях гражданской работы мне удастся принести стране пользы больше, нежели при работе не по специальности на береговых должностях.

Убедительно прошу Вас помочь мне уволиться в запас.

В случае войны я всегда смогу плавать на кораблях Военно-Морского Флота штурманом или водить любые другие корабли.

С глубоким уважением…

14. XII.54 г.

Самое удивительное, что я не только написал это письмо, но и тихо отправил его самым обыкновенным образом через самый обыкновенный почтовый ящик.

Январь и февраль прошли в довольно томительном ожидании возмездия. Причем я продолжал учебу в классах и капитан 1 ранга Болотников каждое утро проверял мой подворотничок или галстук и помахивал мне пальцем: чтобы я не забыл его предуведомления.

Теперь из переписки Правительства СССР со мной:

Министерство Обороны Союза ССР Исп. вх. 4045

ВОЕННО-МОРСКИЕ СИЛЫ

4 марта 1955 г. г. Ленинград, г. Москва канал Круштейна 9, кв. 19

Ваше письмо от 14.12.1954 г., адресованное Председателю Совета Министров Союза ССР, рассмотрено.

Приказом Главнокомандующего ВМС, по Вашей просьбе, Вы уволены в запас ВМС.

Указание о производстве расчета по увольнению Вас в запас дано командиру в/ч…

И уж вовсе фантастично, что это письмо пришло обыкновенной почтой на мой нормальный домашний адрес – и пришло раньше, нежели соответствующие бумаги в в/ч фельдъегерской служебной почтой! Как нагло и клеветнически врут те, кто говорит о какой-то недемократичности и бюрократичности в нашем государстве!

На следующее утро я вошел в кабинет капитана 1 ранга Болотникова без стука, сел перед его столом на стул и заложил ногу на ногу.

Заорать от возмущения он не смог, а может быть, решил, что старлей рехнулся и со мной надо осторожнее. Чтобы укрепить в нем это подозрение, я достал «беломорину» и закурил – естественно, не испрашивая на подобные мелочи разрешения.

Как мало судьба отпускает нам в жизни таких счастливых минут!

Но… Но какую я получил характеристику!

Итак, я обрел свободу и с ручками нырнул в литературу.

Наши университеты

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок.

Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой,

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Александр Сергеевич Пушкин.

Царскосельская статуя

Чуда не вижу я тут.

Генерал-лейтенант Захаржевский,

В урне той дно просверлив, воду провел чрез нее.

Алексей Константинович Толстой. Заметки на полях при чтении «Царскосельской статуи»

Начинать писать после длительного перерыва так же тяжело, как выходить из длительного, скажем интеллигентно, застолья. Это мой афоризм. И я знаю, что говорю. Но перерывы в писании необходимы.

Необходимо и в шахматы играть (любителю) с перерывами. Неоднократно отмечал, что после перерыва играю лучше. Но было это в молодости. Теперь никакие перерывы не помогают – играю все хуже и хуже. Как и пишу. Увы, это относится и ко всем моим сверстникам, которые еще живы.

По поводу талантливых художников чаще всего чудится, что и все их жизненные трудности, несчастья, катастрофы хороши были и даже необходимы для развития и углубления их талантов. И редко приходит потребителям их продукции в башку, что, вполне возможно, без тягот и потрясений их талант расцвел бы куда гуще, и глубже, и светлее.

«…После войны в Ленинграде было создано Центральное литературное объединение при Союзе писателей, которое возглавляли два человека – прозаик Леонид Николаевич Рахманов и моя любимая тетка Маргарита Степановна Довлатова, в те годы – старший редактор издательства „Молодая гвардия“. Причем основная идеологическая нагрузка ложилась именно на нее, поскольку Рахманов был беспартийным, а моя тетка – давним и более-менее убежденным членом партии. Рахманов был известен как очень культурный, благородный и доброжелательный человек, а о своей родственнице мне говорить куда сложнее. Я знаю, что она была из числа так называемых „прогрессивных редакторов“ старалась удержаться в своей работе на грани дозволенной правды, восхищалась Пастернаком и Ахматовой, дружила с Зощенко, который в свою очередь относился к ней весьма дружески, о чем свидетельствуют уважительные и даже ласковые автографы на его книгах…

Могу сказать, что заседания ЛИТО проходили в абсолютно неформальной обстановке, с чаем, а то и с вином, которое, впрочем, еще не употреблялось тогда в столь безбрежном количестве, как в пору моего литературного становления. Из этого ЛИТО вышло несколько таких заметных писателей, как Виктор Голявкин, Эдуард Шим или Глеб Горышин, один кумир советского мещанства – Валентин Пикуль и два моих любимых автора – прозаик Виктор Конецкий и драматург Александр Володин.

Ни моя тетка, ни Леонид Рахманов не были влиятельными людьми, так что, пробивая в печать труды своих воспитанников, они обращались за помощью и содействием к Вере Пановой или Юрию Герману. Оба маститых писателя, и особенно Юрий Павлович Герман, уделяли много времени и сил возне с литературной молодежью…»

С. Довлатов. Мы начинали в эпоху застоя. Петербургский литератор. Декабрь 1992.

В мое время – вторая половина пятидесятых – никаких вин и чаев на занятиях литобъединения уже не было и в помине. «Мой дорогой и милый друг!

Лучший из людей! Благословляю тебя, скотина паршивая, спасибо тебе за доброту твою и ласку. „Бог создал женщину слабой, чтоб научить мужчину нежности.“ Так написал веселый и умный Джером.

А слабость моя на этот раз выразилась в том, что я зарыдала, когда из твоего конверта выпала розовая десятка. Так что же ты делаешь, осина ты этакая?!

28 августа дважды, харкая кровью, горбато добралась в Пушкине до автомата, линия Пушкин – Таллин безнадежно занята, надо проскочить где-нибудь в 2–4 часа ночи, чтобы выматерить тебя на высоком уровне.

Ну как вернуть тебе десятку, в какие моря? Конечно, я их истратила, сколько же можно было на них умиляться! Но больше не делай этого никогда. Другое дело подарить старухе „Жигули“. Словом: оставь нас, гордый человек. Мы робки и добры душой, ты зол и смел. Оставь же нас, прости, да будет мир с тобою…

Кстати – еще об Александре Пушкине, – когда я была молода и прекрасна, один дерзкий обожатель написал мне письмо с такими строчками: Кобылица молодая, Честь кавказского тавра… Погоди, тебя заставлю Я смириться подо мной!

В г. Пушкине я больше всего другого читала Джерома – давно не брала его в руки. И вычитала про тебя, который „музыцировал, перебирая струны арфы пальцами ног“. Так и вижу над этим благородным инструментом богов твою рожу, искаженную творческими и техническими трудностями. И ноги, которые пахнут ладаном.

Ты упрекаешь, – мало, мол, пишу… Ведь всю жизнь обстоятельства высоким чугунным забором стоят между моей бедной авторучкой и бесчисленными обязанностями. Больной муж, сын, который не получил от бога путеводной звезды и пожизненная моя влюбленность в чужие таланты. А ведь так хочется писать, прямо сердце лопается.

Год 1974 Твоя Маро Довлатова».

Репортаж с одного рядового занятия литобъединения:

«Ковбой соскочил с мустанга, подвел его к могучему кактусу и набросил повод на выдающуюся колючку. Мустанг мотнул головой, покосил бешеным глазом и растопырился. Могучая струя шафрановой мочи ударила из мустанга в пересохшую, растрескавшуюся от зноя мексиканскую прерию. Ковбой ласково потрепал мустанга по гибкой, лебединой шее. Ковбой знал, что перед решающим боем за мексиканскую революцию его верный друг должен был быть, как говорят на флоте, в готовности № 1. Лишний балласт в бою только мешает. Перегруз наших линкоров при Цусиме сыграл с царской Россией злую шутку. Она кончилась революцией похуже мексиканской, потому что линкоры – это вам не мустанги…»

Это писал я. А за обшарпанным канцелярским столом в комнатке без окон на задах издательства «Советский писатель» на пятом этаже Дома книги (б. Зингера) сидел полосатый от вечной тельняшки Валька Пикуль и читал членам элитного литературного объединения молодых писателей Ленинграда свой рассказ о революции в Мексике в… году. Никто из нас, включая автора, ни истории освобождения Мексики, ни того, свободна она ныне или нет, не знал.

Витька Курочкин заглядывал мне в бумажку с текстом пародии, которую я писал одновременно с заслушиванием пикулевского опуса. Потому Витька фыркал в самых трагических местах. Особенно когда Валька вскакивал от творческого волнения со стула и поддергивал брюки. У него на всю жизнь сохранилась манера поддергивать брюки таким образом, как это делают деликатные люди в гостях, если им невыносимо хочется по малой нужде, но не хватает смелости поинтересоваться координатами мест общего пользования.

В продавленном кресле в углу полутемной комнатенки сидел наш руководитель Леонид Николаевич Рахманов, рафинированный интеллигент, матерый драматург, сценарист и прозаик. Ему было еще далеко до собственной «беспокойной старости». Он был строг и, когда Витька прыскал, нарушая творческую сосредоточенную тишину аудитории, говорил: «Виктор Александрович, прошу вас!». Рахманов называл нас по фамилиям или по имени-отчеству. Об истории мексиканской революции, мне кажется, не подозревал и сам Рахманов, автор революционной пьесы про радостное прозрение русской научной интеллигенции после векового сна уже под дулами матросских наганов.

Валька закончил чтение и начал собирать листки рукописи в папку, стараясь скромно не глядеть в глаза кружку€ молодых сочинителей. Он уже был автором двухтомной эпопеи «Океанский патруль», а у нас было по одному рассказику или вовсе еще не было напечатанных.

– Вот тут у тебя сказано, что на мустанге был повод, – начал обсуждение Витька Голявкин. Он всегда был смелым, ибо имел разряд по боксу и уже чуть не вылетел из Академии художеств за художества как на холсте, так и в жизни. – А где уздечка?

– Не лови блох! – сказала Ричи Достян. Она умудрилась родиться в 1915 году в Варшаве. Ричи писала нежную прозу, была роковой красавицей, знала об этом и прикрывалась требовательной резкостью. – Рассказ мне понравился. Особенно там, где герой, э… Как его звать, Валя, я запамятовала?

– Ты «Кармен» читала или хотя бы слышала? – спросил всегда угрюмый Боб Сергуненков. – Вот оттуда Валька и взял имя герою.

Перед появлением в нашем объединении Сергуненков перегонял стада овец то ли из Монголии в Китай, то ли из Китая в Монголию.

– Ромео его зовут, – сказал Глеб Горышин. Они вместе с Бобом появились сравнительно недавно, работали где-то или когда-то в одной районной газете в Сибири или на Алтае и на заседаниях держались рядком.

– Да, Ромео, – сказала Ричи. (В Тбилиси она закончила курс университета по изучению наири-урартской культуры, после чего работала над дешифровкой халдейской клинописи в Грузии и в Армении. Всю войну проучилась в Литературном институте имени М. Горького.) – Вот там, где Ромео оказывается окруженным реакционными индейцами, но не теряет присутствия духа – это просто эпическая сцена. Хотя конец, мне кажется, немного затянут.

– Дерьмо собачье! – сказал Витька Курочкин. Он имел право на такую прямоту, ибо дружил с Валькой нежно и печально.

– Виктор Александрович, прошу вас! – строго сказал Леонид Николаевич, перекладывая ногу на ногу в предвкушении интересного разбора нового произведения, нового и для него тоже. Домой наши рукописи он обычно не брал. Первый удар принимала на себя редактор-организатор объединения Маргарита Степановна Довлатова.

– А продолжение есть? – спросил я. – И вообще перечитай еще разок финал. Я не совсем врубился.

– Конечно, – сказал Валя. – А финал – пожалуйста! Продолжение тоже есть. Второй и третий том. Читаю финал.

«Бой шел к концу. Регулярные войска самозваного диктатора окружили горстку героических повстанцев. Раскаленное ядро ударило в бок мустанга Диего, задев шпору ковбоя. Тягостно запахло жареным мясом. Так пахнет на камбузе эскадренного миноносца, когда он идет в торпедную атаку противолодочным зигзагом под гордо развевающимся Андреевским флагом. Ядро пробило мустанга насквозь. Это была точка.

Никто из повстанцев не сдался.

Они сами предпочли смерть позору».

Аудитория терла лбы и чесала затылки, собираясь с мыслями. Юнга с Соловецких островов хранил ледяное спокойствие.

Литературная мама Пикуля – Маргарита Степановна Довлатова – протянула Вальке новую «беломорину». Одновременно она была и повивальной бабкой «Океанского патруля», нормально переписав за автора около тысячи страниц. Но это не значит, что Маро была добренькой:

– Валя, а вы сами бывали в Мексике? – спросила она, разряжая паузу и отлично зная, что кроме Баренцева моря и Обводного канала автор нигде не был.

– А зачем? – в один затяг спаливая до мундштука папиросу, поинтересовался Валька. – Повару, чтобы сварить суп, не обязательно в нем побывать.

– Товарищи! Внимание! – строго сказал Леонид Николаевич и чихнул три раза подряд. – Простите, это меня опять где-то просквозило. Начинаем серьезное обсуждение. Виктор Александрович, вы что-то хотели сказать?

Курочкин:

– Все-таки я не прав. И прошу прощения за импульсивный порыв. Это просто была эмоциональная реакция. Произведение зримо и художественно сделано. Я ведь видел, слушали все внимательно. Язык, конечно, не очень хорош. Но сюжет занимателен. Хорошо описаны образы Диего и Бабазилио. Несмотря на авантюризм, Пикуль показал жизнь стран Южной Америки правдиво. Замечательно подмечена разница между богатым южноамериканским скотоводом и бедным. Пикуль сумел показать обстановку этой драмы. Если б Пикуль даже и сам был в Южной Америке, то никто никогда не смог бы упрекнуть его в неточностях.

Аскольд Шейкин (1924 г. р. Окончил географ. факультет ЛГУ. Первая книга «Письма любимой». Вторая – «История колхоза „Россия“»):

– В целом – я «за». Мы, писатели, робки, так как не касаемся в своем творчестве, например, африканских тем. Надо писать о всех материках мира. Между прочим, Мексика находится в Северной Америке.

Эмиль Офин (1911–1978. Окончил Автодорожный институт. Работал шофером. Прозаик, детский писатель. Я у него купил первую в жизни пишмашинку – немецкая трофейная «Эрика». Он ее из Германии привез в победном 45-м. А потом она прошла со мной по всем морям и океанам: в огне не горела, в воде не тонула, ибо у фрицев отслужила всю войну на передовой – в ротной канцелярии):

– Рассказ Пикуля и очень понравился, и очень не понравился. Рассказ талантлив. Именно из-за этой талантливости я упрекаю Пикуля за кражу сюжета из итальянского фильма «Под небом Сицилии», так как и там есть судья, который отказывается от всякой социальной истины. И еще – основной сюжетный ход, который перевернул все нутро Ромео, – это гибель коня. Поэтому у Пикуля отсутствует момент истинной революционности, хотя он и хотел наоборот.

Далее Эмиль говорит о пользе знания автодела, даже если герой ездит на мустанге. Еще около трех минут рассуждает о способах приторочивания ружья к седлу.

Надежда Верховская (о ней еще будет ниже):

– Я не люблю, когда люди заражаются темой не от земли, а от литературы. У Пикуля очень много условностей. Идейное же богатство рассказа в том, что сама жизнь заставляет Ромео идти в революцию. А свист Бабазилио в финале слишком условен, я же люблю конкретность.

Банк Наталья Борисовна (окончила филфак ЛГУ в 1956 г. Ныне известный критик):

– Да, главное в том, что этот Ромео, простой южноамериканский человек, становится в душе интеллигентом с большой буквы. Поэтому обязательно надо сделать ему одухотворенную подругу. Вероятно, придется отдать жену Бабазилио. Пусть он и не знает, что это жена его друга. Еще добавлю. У Пикуля все выглядит современно, так как в глухих углах пампасов, судя по бразильскому фильму «Текут мутные воды», все так и есть. Диего, убежав от борьбы в Испании и став полицейским в Южной Америке, простите, – в Северной, все-таки приходит к жизни духа. И вот этого нет ни у Брет Гарта, ни у других таких писателей.

Александр Володин, президент-председатель Совета литобъединения:

– Когда человек падает с шестого этажа, он почему-то всегда кричит: «А-а-а-а…». Сейчас я провожу значительную часть жизни в женских общежитиях на проспекте Обуховской обороны. Собираю материал для пьесы, потому что мне очень не нравится моя проза. И через меня недавно прошло очень много разных заводских женщин, продавщиц из овощных магазинов и даже кассирши из мясных лавок. И я уточнил, что когда падает с шестого этажа по-настоящему храбрая, нравственно чистая фабричная девчонка, то она кричит не «А!» Нет! Она кричит: «Б-б-б-б!..» И, мне кажется, жена Бабазилио в сцене изнасилования не будет шептать: «Ай!» – как у Пикуля. Ей надо подобрать другой звук. Этим я ни в коем случае не хочу обидеть Валю. Валя, ты не обиделся?

Довлатова:

– Нет, нет, Александр Моисеевич, не беспокойтесь, он не обиделся.

Володин:

– Большое спасибо вам, Маргарита Степановна! И тебе, дорогой Валя, спасибо. Теперь у меня на душе стало спокойно и светло.

Курочкин (с места):

– Валька, богом прошу! Убери мочу у мустанга!

Пикуль:

– Да иди ты к…

Рахманов:

– Валентин Саввич, прошу вас!

Надежда Верховская:

– Человек на такой сложной теме может и имеет право уйти в экзотику. Но, конечно, надо вдуматься, здесь же тема освобождения от колониализма. Очень нужная. Символы хорошо даны – в пожаре над пампасами, песочно-солнечной пыли среди кактусов. Через это Пикуль ненавязчиво показывает накал политической жизни во всех Америках. В финальной грозе над пампасами – символ будущих изменений этого угнетенного континента. Рассказ Пикуля очень живен по краскам и хорош. Я за то, чтобы мочу оставить.