Текст книги "Классическая русская литература в свете Христовой правды"
Автор книги: Вера Еремина
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 56 страниц)
Льву Николаевичу нужна была жена, пляшущая по его дудке. Примерно, как говорил Лужин у Достоевского, что “полезнее для нравственности, когда жена всем обязана мужу”. Толстой, как бы расправляя свой хвост, писал сестре, что “я уже решился сделать предложение без всякой любви, но она приняла меня так холодно, что у меня предложение не выговорилось”.
Наконец, Толстой возобновляет знакомство на две ступени ниже по социальной лестнице. Кто такие Берсы? Андрей Ефстафьевич Берс – один из любовников стареющей Варвары Петровны Тургеневой, ее врач. (Лев Толстой всё это знал хорошо и называл это так – “говорили дурное про отношение дамы с ее доктором”).
Жена Берса Любовь Александровна Иславина – незаконная дочь друга Николая Ильича от замужней по первому мужу Завадовский и, которая не смогла получить у первого мужа развод и имела дочь Любовь и сына Константина, которые имели фамилию Иславины.
Так или иначе, Любовь Александровна старше Льва Толстого года на два-три, то есть вроде как ami dan fans (друг детства) и, воспользовавшись этой детской дружбой, Толстой начинает посещать эту семью запросто, но уже в качестве жениха.
Лев Николаевич не любил иметь тайн, поэтому тут же пишет своей сестре Марии Николаевне, что если уж я и женюсь, то только в этой семье. В этой семье три барышни и ему назначалась старшая дочь Лиза, которой идёт двадцатый год (по возрасту вроде как – самая подходящая).
Лев Николаевич был плюгавенький, так как при маленьком росте имел большую голову, но, как и Федя Протасов, любил в женском поле некую изюминку, некую игру. Поэтому в качестве жениха Толстой не смотрелся, а две младшие сестры были черноволосые и черноглазые и глаза у них, то, что называется в народе “прыгали”. Младшей было 15 лет, а средней Софье, которая была 44-го года рождения, то есть в 61 году Софье 17 лет.
В конце 1862-го года Толстой делает предложение Софье. Причем, заранее заготовил письмо, кидал жребий – отдать не отдать, наконец, отдал, то есть объяснился письменно. Да ещё, с присущем ему раздражением (это в Левине он взял с себя), вручая документ, сказал, что Вы только скажите – да или нет. Прочтя письмо, Софья сказала – да. Благословения родительского, так как Толстой ездит в дом, не спрашивают.
Софья происходила из семьи мелкого чиновника, который ещё не выслужил дворянство, хотя Берс служил по дворцовому ведомству, но для не дворянина давали дворянство, начиная с чина майора. Берс, позднее получил дворянство, но после замужества средней дочери.
Толстой, конечно, сразу же давал Софье титул, состояние (тогда ещё среднее), которое позднее благодаря литературным произведениям Толстого стало большим, то есть, было уже благоприобретённое. Поэтому Софья согласилась на замужество сразу и ещё не совсем понимая себя и уж, совсем не зная – за кого идёт. И позднее признание Софьи Андреевны (после смерти Л.Н. Толстого), которая была по душевным качествам и, вообще, по нутру в высшей степени доброкачественным, в котором она признавалась – “сорок восемь лет прожила я со Львом Николаевичем, а так и не знаю, что он был за человек”.
Лев Николаевич впоследствии семейную тему схватил с какой-то звериной цепкостью и его не опубликованное произведение “Живой труп” – наряду с лучшими и опять на семейную тему.
В не опубликованной повести “Дьявол” описан Евгений Иртеньев – это сквозная фамилия у Льва Толстого. Коленька Иртеньев – герой “Трилогии” (заведомо – сам Толстой) и герой “Дьявола” тоже по фамилии Иртеньев, то есть явно с себя. В повести “Дьявол” Толстой пишет о семейной жизни, срывая с нее, так сказать, все покровы и глядя на нее действительно не чистым взглядом. Пишет так, что как только невесте Лизе Аненской намекнули, что, кажется, что этот жених с серьёзными намерениями, так она сразу начала в него влюбляться. А потом, когда было сделано предложение, то она уже сама умилялась на свою любовь.
То есть, это – не просто беспощадность, хотя была бы нужна и пощада, а это уже – на уровне не приличия. По сравнению с этим, если бы он даже включал какие-нибудь интимные подробности, как Пушкин в не опубликованных стихах, то это у Пушкина было не сравненно невинней. У Льва Николаевича получилось так, что как будто он всю свою 47-летнюю семейную жизнь просто отшвыривает ногой, как грязную бумагу.
Когда Софья Андреевна нашла эту повесть в кресле, спрятанную под чехлом, конечно, была устроена громкая сцена, но тут Лев Николаевич заплакал, и она заплакала и оба утешились.
То, что у старика под пером, то 35-летний Толстой про себя думал и знал, то есть, никакой любви у него к Софье не было, а как выражается сам Толстой о Евгении Иртеньеве – “был зрел к женитьбе”. Таким образом, женитьба Толстого – это холодный, цепкий, почти звериный расчёт.
В отношении свадьбы единственный трезвый человек – сам Берс Андрей Ефстафьевич, который назначал Толстому старшую дочь Лизу, главным образом, потому что её было уже около 20 лет, да ещё коклован, то есть у нас не полагается выдавать младшего раньше старшего.
Когда Толстые приехали в Ясную Поляну, то там не было даже постельного белья, скатертей, по дому бегали собаки, а вокруг усадьбы бегали “львята” (дети от дворовых женщин). У Льва Николаевича была удивительная генетика, так как все его дети были похожи на него (дети Льва). Софья Андреевна написала в дневнике, когда у них пошли дети, что кучера-то похожи на Льва Николаевича больше, чем его собственные законные дети. Да и позднее тоже появлялись дворовенькие дети и уже младше его старших законных.
Лев Николаевич нисколько не смущался таким положением и его литературные саморазоблачения – менее всего являются покаянием, так как – это всё в воздух и на читателя. Господь Толстому не нужен, так как он сам разоблачается перед публикой и сам же себя и прощает. Хотя Толстой и не декларирует, что он – сам свой высший суд, но дело точно такое же.
В дворянском кругу того времени и, тем более, для Льва Толстого благословение Церкви – это хуже, чем ничего. В романе “Анна Каренина” отношение к благословению Церкви отображено правдиво. Левин собирается жениться и его друг Стив Облонский, просто опытный чиновник, походя, спрашивает его, – есть ли у него свидетельство о говении. У него, конечно, нет.
– Но ведь без этого не будут венчать.
– Да я 9 лет не говел.
И далее сказано, что Степан Аркадьевич устроил, и это и Левин стал говеть.
Иоанн Шаховской “Революция Толстого”.
Иоанн Шаховской задаёт вопрос: “Почему Лев Толстой был отлучен от Церкви только в 1901 году (22 февраля)”? Почему, не в 80-м году, когда он начал исправлять Евангелие? Почему, не в эти 20 лет, когда он писал свои не потребные брошюрки, и их распространяли. Иоанн Шаховской на этот вопрос дает правильный ответ.
Причина как раз в этой не нормальной синодальной связанности Церкви с государством, когда многие тысячи безбожников считались православными, когда все учащиеся, солдаты, офицеры, брачующиеся, чиновники – все обязаны были раз в год говеть и часто совсем безверно причащались в суд и в осуждение, как себе, так и тем священникам, поведавшим тайну Христову, врагам его истины.
Антихристианство у Толстого сложилось давным давно. Но если просто посмотреть на то, как говеет Левин, то даже тут видно какого безобразия достигает вся, так называемая, церковно-общественная ситуация средне-высшего круга.
Человек не говел 9 лет, но любому более или менее влиятельному чиновнику, совсем не трудно “решить” этот вопрос (устроить). Левина препровождают в тот самый приход, в который ходит его будущий тесть князь Щербацкий.
Священник, из провинции, со своим владимирским говорком, смотрит на барина и в душе у него трус – он не знает что такое священническая власть. В разрешительной молитве – “властью, данной мне, прощаю и разрешаю тебя, чадо”. Это слово “власть” для этого священника – пустое. Толстой-то понимает, насколько всё это духовенство, в загоне, в забросе.
При императрице Екатерине II Гавриил Петров митрополит Петербургский и первенствующий член Синода, кое-как отстоял духовенство от записи в мещанство: образовали отдельную социальную группу и записали отдельной строкой сразу же после дворянства. Фактически, духовенство было гораздо ниже дворянства, то есть, примерно как до войны старая дореволюционная интеллигенция. Это духовенство можно назвать “не добитым” (после революции называли “не дорезанные”). У Лескова в произведении “Русское тайнобрачие” вся эта ситуация описано правдиво (священника могли травить собаками). Духовенство официально было освобождено от телесных наказаний тоже при Екатерине в 1866 году, но всё это было только на бумаге.
Вот этот затюканный из провинции попик начинает исповедовать барина, а этот барин никогда и не слышал, что такое покаяние. Священник задает Левину слабенький робкий вопрос, – не знаете ли Вы за собой какого-нибудь особого греха?
Левин жил как все и поэтому, слегка пожал плечами и отвечал, что его главный грех – не верие, так как сомневается даже в существовании Бога.
Когда священник напомнил ему, что тот собирается жениться на дочери князя Щербацкого, то тот с недоумением посмотрел на него и даже краснеет от стыда за священника, так как тот говорит не кстати, но отвечает кратко – да.
Священник говорит ему, что у вас могут быть дети и что Вы скажете своему маленькому сыну, когда он спросит Вас о том, кто облёк землю в красоту ее.
Происходит диалог глухих, люди говорят на разных языках.
Поразительно и напутствие священника – молитесь Богу. А Левин даже не знает, как это делается! Он также, как Лев Толстой, не знает, что такое молитва. Лев Толстой пытался определить молитву как какое-то раскручивание махового колеса, которое раскручивает и мои какие-то духовные силы. Полная чушь. В этой молитве нет главного – нет Христа, нет Его Лица. Средне-высшее сословие России, как его называл Достоевский, вообще не видело в Христе Его Лица.
Первый признак толстовства – это отказ от церковного брака. Толстой весьма пристально присматривался к христианам-беспоповцам и, особенно к модному мужичку Сютаеву (Толстой 90-е годы).
В семье Сютаевых была до всякой революции импровизированная коммуна с общими головными платками, с общими личными вещами и свадьба, сказано у Шаховского, “в этом домашнем колхозе проходила без Божьего благословения”. Невесту приводили в дом, старик Сютаев объяснял молодым, как надо жить, после чего их запирали снаружи. (Толстому это всё нравилось и именно потому, что не нужен поп).
В семейной теме Лев Толстой достигает самых больших своих высот. Первый признак большого произведения – это, где автор умнее самого себя. В этом отношении у Толстого лучшее произведение – “Анна Каренина”. “Воскресение” – ниже критики. “Война и мир” – страшно испорчена длинным, не понятно к чему идущим эпилогом. Военные сцены в романе гораздо сильнее, так называемого, мира, но получается некий перекос, когда Лев Толстой мечтает быть и философом – философия ему не дается.
Сюжеты Льва Толстого и, особенно, сюжеты “Анна Карениной”, которая написана в 70-е годы и писалась долго (много раз переделывалась): он пишет – “Анна надоела, как горькая редька”, как воспитанница, которая оказалась дурного характера. Это признание Толстого – редкое по искренности. В том то и дело, что лучшие характеры Льва Толстого вырываются из под его контроля; они начинают, конечно в его воображении, но жить и он вынужден за ними наблюдать. Поэтому он сам получает для неожиданности, но, поразительное дело, насколько его творческая энергия, которая вырывается из его души, оказывается превосходящей всякие его умственный потенциал.
Про роман “Анна Каренина” написано много и нигде нет, что брак Анны и Каренина с церковной точки зрения – не законный(?). Дело в том, что при той не нормальной связанности Церкви и государства в синодальный период, человеку, например, служащему, чтобы жениться надо было собрать массу справок. Среди прочих справок, нужна была и справка (не просто с места работы), а разрешения начальства. Обосновывалось это тем, что государство претендовало на всеобъемленность (“Он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник”).
Коммунисты – это нерадивые ученики Петра I. При коммунистах, например, когда человек венчался в церкви, то это записывалось и докладывалось уполномоченному. Для вступления в брак кроме справки от начальства нужны были ещё справки, подтверждающие социальное положение и, разумеется, справки у кого первый брак или второй, справку, если человек вдовец, справку о смерти супруга.
В романе Солженицына “В круге первом” описана весьма близкая ситуация. Жена Нержина Надя, которой должны дать спецтему по работе, то это означало, что надо заполнять специальную анкету.
Всё это – наглое попрание церковно-канонического права, священник, венчающий двух, вообще ничего не должен был знать кроме одного – свободного согласия обеих сторон.
В браке Анны и Каренина вообще никакого добровольного согласия не было, так как Каренина женили на Анне насильно, но на это, люди читавшие “Анну Каренину”, мало обращают внимание (это надо уметь). Это и есть искусство медленного чтения, которое совсем отсутствует на западе.
Анна, воспитанная богатой тёткой, но сама – полу бесприданница, была выдана замуж раньше, чем проснулась, так как в смысле душевном находилась в неком полусне, то есть до пробуждения своего женского “я”. Анна пошла к венцу с той же беспрекословностью, как сходила вниз обедать (Татьяна хоть перебесилась, поэтому выходила замуж сознательно).
Каренин, которому уже под сорок, который – не молодой человек, но молодой губернатор. Тётка Анны Екатерина Павловна – богатая губернская барыня, поставила этого уже не молодого человека в такие отношения к своей племяннице, что он должен был или жениться или уехать из города.
Губернатору, не переведённому официально, уехать из города без большого скандала было не возможно (сюжет описан в романе Достоевского “Бесы”).
Каренин понимает, что от него хотят и написано так – “столько же было аргументов за женитьбу, сколько и против”. Губернская барыня, которой надоело ждать, через доверенных лиц сказала ему, что Каренин уже скомпрометировал девушку (а как он мог это сделать?). Каренин вынужден был жениться, и отдал жене и родившемуся сыну то чувство, на которое был способен.
В романе “Анна Каренина” описаны несколько сюжетных линий: сюжетная линия Левина и Китти; сюжетная линия Облонских; сюжетная линия (побочная) Николая Левина. Но, главное, всё-таки, что это – семейная тема и в этом романе есть героиня, которая затмевает, конечно, всё. Героиня действительно была написана Толстым вдохновенно.
Протоколы Всероссийского поместного собора 1917-1918 годов содержат три определения по бракоразводным делам. Среди них есть и такое: “Если, в случае церковного брака, одна из сторон уже вступила в новое брачное сожительство, то первый брак немедленно расторгается, не зависимо от согласия или не согласия другой стороны”. То есть, Церковь рассматривает такой случай не как прелюбодеяние, а как-то, чего уже нет. В протоколах есть и пункт, например, если муж пытается торговать своей женой – тогда брак тоже немедленно расторгается.
Толстой, не зная церковных канонов, но более или менее зная государственные законы, как раз и вводит бракоразводную тему в сюжетную ткань. Например, Алексей Алексеевич Каренин у адвоката: дело идёт летом, и вдруг развелось огромное количество моли, которая норовит съесть его новый шерстяной репс, которым он обил мебель в конторе. Адвокат и перечисляет Каренину, что развод у нас возможен в трёх случаях: более чем 5-летнее отсутствие одного из супругов; физические недостатки одного из супругов; прелюбодеяние одного из супругов, но для этого нужны доказательства или улики, добытые прямым путём, то есть путём свидетелей (записок не достаточно). И, наконец, развод при прямом признании виновной стороны, которое адвокат называет “прелюбодеяние по взаимному соглашению”. (В романе сказано, что Алексей Алексеевич был так расстроен, что не мог понять разумность “прелюбодеяние по взаимному соглашению”).
Вообще говоря, это синодальное безобразие действительно было в ходу и преодолевалось он чаще всего ложью, то есть для того чтобы дать виновной стороне выйти замуж сразу (если бы Анна признала себя виновной, то её полагалась 7-летняя епитимья, после которой и можно было выходить замуж), то обыкновенно невинные брали вину на себя. (Примерно так взяла на себя вину мать Комиссаржевской, а потом и сама Комиссаржевская).
Таким образом, если бы в романе события происходили бы после Всероссийского собора 1917-1918 годов, то сюжет Анны Карениной немедленно бы упразднился, так как сам факт отъезда Анны с Вронским в Италию немедленно бы приводил к тому, что Каренину просто бы вручили в благочинии о разводе.
До революции, чтобы получить церковный развод надо было хлопотать очень много и хлопотать должен был весь семейный клан. Так примерно проходило дело младшей дочери Пушкина Натальи Александровны с ее мужем Дубельтом. С начала ей выхлопотали вид для отдельного проживания, потому что в любом другом случае Дубельт мог затребовать ее из-за границы и ее вернули бы с полицией. Только через четыре года она получила церковный развод и вышла замуж за герцога Нассаутского.
Последнее произведение этого круга “Живой труп”. Это произведение очень нравилось Розанову. Здесь, наконец, Лев Толстой, казалось бы, уже, так сказать, ниспровергатель всех основ, вдруг опять написал живое, искреннее произведение, которое затрагивает, в том числе и религиозные основы человеческого бытия.
Кто такой Федя Протасов? Абсолютно верно его определяет Розанов – “он, прежде всего, – не муж”. Филарету Московскому, не смотря на его отъединённость, эти вещи понимал и ему принадлежит такая фраза: “Семейная жизнь не для всех, и монашество – не для всех; только целомудрие для всех”.
Розанов Федю Протасова называет “вечный жених”; для него, понравившаяся цыганка оказывается на том же уровне, что и жена и вместо жены. При настоящем священнике его нельзя было венчать, а надо было сказать, что ему не надо жениться. Такую власть имел разве что Серафим Саровский и только для ближайших духовных детей типа Мотовилова. Тут Серафим мог сказать, что то, чего он домогается, это не для него, а ему готовится другая. Но Серафим мог и вымолить, чтобы за вторичное предложение Екатерине Языковой, Мотовилова вновь разбил паралич.
Федя Протасов, в сущности, в русском просторечии – художник, то есть человек, у которого дух находится в рабстве у эмонациональной части души: он и живёт эмоциями, воображением, воспоминаниями – чем угодно, но только не настоящей минутой и не чувством долга (чувство долга для него вообще чуждо, обязанности – не для него). Вот Федя и вспоминает походя, ну, что ж, она беременная, кормящая, а я зальюсь куда-нибудь на несколько дней, ну что теперь.
Дело кончается тем, что маменька, наконец, изо всех сил уговаривает дочь оставить мужа, но и маменька ни до чего бы не договорилась, если бы не было много привходящих обстоятельств.
Любовь друга детства Виктора Каренина, болезнь единственного ребёнка, которого буквально вырывают из клещей смерти. И, наконец, ещё одно обстоятельство – это влюблённость в Федю сестры жены Лизы “чистой девочки” Саши. Причём, и он, и она понимают не законность такого положения.
Сестра жены – свояченица (по-французски – belseri). Бельсеры – хорошо известное социальное явление, когда они вообще не выходят замуж, так как так и остаются няньками и тетками при семье своей сестры. Примерно так было у Елизаветы Васильевны при Радищеве, который, в конце концов, так и женился на свояченице в попрание всех церковных правил.
Дальше в романе опять начинается синодальная галиматья, когда нужно давать взятки в консисторию, чтобы там написали соответствующие бумаги, а свидетелей не вызывали.
В синодальной системе существовала и подпольная таксация, так как были же люди, которые не соглашались безверно исповедоваться и безверно причащаться. Например, Куприна спросили, когда он собирался жениться на своей первой жене Марии Карловне Давыдовой – Вы, мол, говеть будете или так? Если так, то можете получить справку – она стоит 10 рублей.
Лиза инспирировала ложное самоубийство мужа; нашли какое-то тело, и было записано, что муж умер, но нашелся шантажист, который подал донос.
В принципе, суд должен был сослать в Сибирь обоих, то есть и Федю Протасова и Лизу. И второй вариант решения суда – это церковное покаяние (пародия, конечно, на покаяние) и расторжение второго брака Лизы, хотя она уже ждёт от второго брака ребёнка.
Федя Протасов принимает решение – кончает жизнь самоубийством
Пожалуй, это лебединая песня Льва Толстого, это, пожалуй, – настоящее свидетельство во Христе именно тому, что вся эта система только за счёт долготерпения Божьего продолжается.
Толстой, в сущности, закрывает свою семейную тему не задолго до смерти и это произведение при его жизни не было опубликовано. Роман “Живой труп” достали уже после смерти Толстого и его Немирович-Данченко стал читать в лицах в литературных кругах – после этого его и был поставлен спектакль.
Поэтому, люди, которые собрались на собор 1917 года, все читали и “Анну Каренину” и “Живой труп” и это имело громадное значение для становления их душ, для становления их менталитета.
В качестве параллельного примера, рассмотрим судьбу самого Розанова, на которого роман “Живой труп” произвёл громадное впечатление.
У Розанова получилось так, что Суслова Апполинария, известная нам из Достоевского, отказывалась взять вину на себя, хотя сбежала она. Что они сделали? Варвара Дмитриевна Утягива (по первому мужу) происходила из очень церковной семьи Рудневых (митрополит Ианикий Руднев ее родственник). Ситуация особенно была тяжела для ее матери Александре Андреевны Ждановой (по мужу Рудневой): и исповедовалась, и со священником советовалась и, в конце концов, состоялся семейный совет, где сидит священник, ещё сравнительно молодой, брат ее покойного первого мужа и сидит старый протоиерей. Иван Павлович Бутягин (отец Иоанн) говорит, что он бы мог и обвенчать Василия Васильевича и Варвару Дмитриевну. Протоиерей, конечно, разводит руками – да что ж ты делаешь, ты же знаешь, что он женат. Тот в ответ, что я про это не должен знать и ничего я не должен знать, кроме согласия двух сторон. Он их и обвенчал за закрытыми дверьми, но официально все их дети были не законные, то есть им давали имена, как не законным детям, образованные из имени крестного отца. Любимая дочь Татьяна Васильевна значилась под фамилией Николаева – от Николая Николаевича Страхова. Только после 17-го года и не задолго до кончины самого Розанова браку вышло полное церковное утверждение.
Когда писатель пишет, то он должен писать о том, что он прекрасно знает. Семейную тему и семейные отношения Лев Толстой прекрасно знал и именно поэтому он коснулся там таких пластов жизни, которые и сам не в силах был осмыслить и как бы вместить в контекст Христовой правды.
Лекция №27.
Отлучение Льва Толстого.
1. Ретроспектива. Запись 1860 года Лев Толстой “О молитве” и вообще о всякой связи с Богом. Религиозная предпосылка Льва Толстого.
2. Конец 1878 года. Зима 1978-1879 годов. “Обновление” Льва Толстого. (В этот период Лев Толстой вышел на арену борьбы и главный его враг, не опознанный многими, это православный символ веры).
3. Период 1881-1901 годов. 1881 год (январь-февраль) – новое евангелие Льва Толстого. 1901 год (20-22 февраля) – отлучение. (Этот 20-летний период можно назвать “подготовкой” к отлучению).
4. Постановление Синода от 20 февраля (день ангела Льва Толстого – преподобного Льва Катанского) 1901 года.
5. Ответ Софьи Андреевны Победоносцеву и трём виднейшим членам Синода. (Как она сказала: “Победоносцеву и митрополитам”).
6. Разъяснение текста отлучения митрополитом Антонием Санкт-петербургским (Вадковский – первенствующий член Синода).
7. “Павлово отлучение” – по выражению архиепископа Иоанна Шаховского, и апология Льва Толстого (6 апреля 1901 года), попытка самооправдания.
8. В ответ на эту апологию, второе разъяснение епископа Сергия Страгородского (будущего патриарха Сергия).
1-го февраля 1860 года Толстой записывает в дневнике: “Читал о вырождении человеческого рода (то есть статью Альфреда Мари) и о том, какая есть высшая степень развития ума. Я – в этой степени (первый признак глупости, когда человек уверен в своём уме. Толстой, не смотря на свои гениальные литературные способности, был человек не умный, то, что называется “не далёкий”, то есть и при гениальности ум иметь не мешает). Машинально вспомнил молитву. Молиться! Кому? Что такое Бог, представляемый себе так ясно, что можно просить Его, сообщаться с Ним. Если я и представляю себе такого, то Он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть выражение слабости ума”.
Фраза совершенно безграмотна. Надо было сказать, что понятие о Боге и исповедание такого Бога, которого можно просить или которому можно служить есть выражение слабости ума. Но написать, что Бог есть выражение – это чушь.
Эту фразу впоследствии протоиерей Георгий Флоровский назвал “религиозной бездарностью” и именно в отношении Льва Толстого. Свойство человеческого духа, как его определял Феофан Затворник, – это жажда Бога, отсюда и искание Бога, отсюда при потере “Авелева тоска[113]113
То, что я называю В.М.
[Закрыть]”.
И, наоборот, иллюзия самодостаточности, что Бог, которого можно просить и которому можно служить “ теряет для меня всякое величие” – это, прежде всего, религиозная бездарность, то есть атрофирование духовных свойств, которые как раз и диктуют жажду Бога, искания, которые в конечном основании служат для пророческого вдохновения пророков и для многого другого. Религиозная бездарность – это тоже основание для создания новой религии Льва Толстого.
Само слово “религия” – слово латинское: “religio” – связываю (“re” – повторно; “ligio” – связь) – живая связь.
Когда человек в такой связи не чувствует ни необходимости, ни внутренней потребности – это и есть религиозная бездарность. (Также как врождённый горб, врождённая слепота).
Крещение уничтожает последствия первородного греха и даёт благодать для борьбы со врагом нашего спасения, но оно не сообщает духовные дары; миропомазывание – тоже защита. Благодать таинства крещения может пролежать до самой смерти, как растение, которое не пустило ростка.
У разных людей духовные дарования разные и призвания разные. Лев Толстой, в сущности, никогда не был призван ни для каких форм религиозной, церковной деятельности, а он, будучи религиозно бездарным, стал рупором таких же людей, которых много.
Любовь к Богу не есть самопознание, а жажды Бога есть различие разной степени духовной одарённости. Религиозная бездарность – это тоже врождённое, также как, например, не способность к изучению грамоты или сила памяти. Другое дело, что можно просить разума, как Сергий Радонежский, чтобы понимать учение. Но сила памяти есть свойство душевное, а жажда Бога есть свойство духовное.
Таким образом, Толстой не имел связи с Богом, но, более того, он был уверен, что он в ней и не нуждался, поэтому и пишет, “что такой Бог теряет для меня всякое величие”.
Льву Толстому была присуща и гордыня. Гордыня способствовала тому, что он так и остался самоучкой: был оставлен в университете на естественном факультете на второй год; перешел на историко-филологический и тоже был оставлен на второй год, и, в результате, – оставил университет. Собственно, это тоже способствовало толстовству.
Особая предрасположенность к гордыне и религиозная бездарность – два природных качества, которые как бы делали возможность спасения Толстого не безнадёжным, а так, вообще, извинения ему нет. Господь сказал, что если бы вы были слепы, не имели бы греха. Но, поскольку, вы объявляете себя зрячими, то извинения не имеете. Лев Толстой всю жизнь объявлял себя зрячим.
Вина Льва Толстого как раз и усугубляется тем, что он с особым упорством, всю свою жизнь утверждал, что он – зрячий, а вот это уже не для всех. Мария Цветаева, например, была бесноватой с детства, это и предрешило то, что владыка Хрисан служит панихиды над ее символической могилой. Марию Цветаеву страшное искушение, страшный порок посетил тогда, когда ей было только 7 лет (человек пока как бы не ответственен в это время). Хотя, конечно, очерк Цветаевой “Чёрт”[114]114
2-й том.
[Закрыть] – это акафист дьяволу (по определению одного протоиерея).
Зима 78-79 годов. Софья Андреевна пишет своей сестре Татьяне (любимой сестре): “Лёвочка совсем ушёл в своё писание. У него, остановившиеся страшные глаза, он почти ничего не разговаривает и о житейских делах решительно ничего не способен думать”. Чуть позднее, в ноябре: “Лёвочка всё работает, как он выражается, но пишет какие-то религиозные рассуждения, читает и думает до головных болей и всё это, чтобы показать, что Церковь не сообразна с учением Евангелия. Едва ли в России найдётся десяток людей, которые этим будут интересоваться.[115]115
Это как раз – ошибка.
[Закрыть] Но делать нечего, я одно желаю, чтоб он уж поскорее это кончил, и прошло это как болезнь, и владеть или предписывать ему умственную работу такую или другую никто в мире не может, даже сам он в этом не властен”.
Именно в то время, когда у Толстого стали остановившиеся страшные глаза, чем это вызвано. Лев Толстой изучает “Догматическое богословие” Макария Булгакова для того, чтобы окончательно разоблачить Церковь и доказать ее не состоятельность. Конечно, на догматические истины Церкви он возразить не может, так как, кроме того, что бездарен, он ещё и невежественен. Но вот что пишет Толстой вообще про любого составителя катехизиса или богословия: “Ему нужно только составить свод такой, при котором бы казалось, что всё, написанное в так называемых Священных книгах и у всех отцов Церкви, написано только за тем, чтобы оправдать Символ веры. И я понял, наконец, что всё это не только – ложь, но и обман людей не верующих, сложившийся веками и имеющий определённую и низменную цель”.
При полном религиозном невежестве Лев Толстой даже не знает, что Православный Символ веры – это только орос II-го Вселенского Собора, только – догматическая формула, разрешающая Тринитарный вопрос; что были ещё и III-й и IV-й, VI-й Вселенские Соборы, которые разрешали Христологический вопрос; что в церковном вероучение существует ещё учение о спасении (сотериология); учение о Матери Божией (мариология); учение о конце света (эсхатология) и многие другие вещи.
