Текст книги "Классическая русская литература в свете Христовой правды"

Автор книги: Вера Еремина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 56 страниц)

Владыка выслушал их и говорит – «вор у вора дубинку украл».

Владыка Филарет в этом произведении и исторически верно написан и в жизни был похож на нашего патриарха Тихона, то есть он также любил простое и меткое слово, отличался необыкновенной добротой и редкостной простотой.

А потом говорит – «ну, что мне с тобой делать, жид? Экий дурак». А тот уже пытается как-то построить свою мольбу и говорит: «Ваше Высокопреосвященство, никто як Ви».

Владыка в ответ – «глупый ты, никто как Бог, а не я». Тот опять вспоминает, что надо просить Христа и восклицает – «Иешу, Иешу».

– Зачем, говоришь, Иешу, скажи Господи Иисусе Христе». И когда тот пролепетал: «Господи Иисусе Христе, дай мне моё детко», вдруг ситуация абсолютно «расчистилась». Владыка, как бы обращаясь к птицам, которые щебетали рядом, произнес резолюцию: «Не достоин этот мошенник крещения, отослать его в приём». Дело разрешилось – ребенка отдали отцу.

Впоследствии, по прошествии нескольких лет, уже уйдя со службы и уже взрослеющий рассказчик находит того несчастного отца. Ребенок вскоре умер, так как его заморили ставщики, а когда и жена скончалась, то, оставшись один бобылём, он узрел в этом волю Божию и заявил, что «уже хватить мне, пора отрешиться и со Христом быти». Принимает крещение с именем Григория Ивановича – и стал посещать гетто только в качестве проповедника христианства. И хотя евреи скрежетали на него зубами, но дальше этого не шли. Это – «Владычный суд».

Совсем другая ситуация, другой социум большого московского купечества даны в рассказе «Чертогон». Ситуация приведена до того убедительно, что нет ни какой возможности не узреть в этом рассказчике самого Лескова, хотя у него не было никакого сильного и крупного купеческого родства.

«Чертогон» – это рассказ про крупный купеческий кутёж, после чего человек удаляется на богомолье, там покаяние – и только после этого у него начинается жизнь. Отсюда и «Чертогон»: как бы сначала допустить чёрта в свою жизнь, а потом изгнать.

Позднее свидетель зрелых лет растворяется совсем. В рассказе «Несмертельный Голован», например, – тоже есть свидетель, выспрашивающий бабушку – тоже со скрытой камерой; и так далее. Получается, что как бы свидетель не один – их целое «облако» (ср. Евр.12,1).

¹ И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд.

Конфликт рассказа «Несмертельный Голован», в сущности, предельно прост. Еще во времена крепостного права беспутного и дрянненького мужичонку Храпошку (Ферапонта) женят на хорошей девушке Павле, в надежде, что он «остепенится». (Явно, «кочующий сюжет» русской литературы; самый известный – в рассказе Тургенева «Муму».) Надежда эта не сбылась; тогда пользуются другой «дежурной» мерой – отдать в солдаты. Но и мужичонка оказался с характером: солдатскую лямку он тянуть не пожелал и из армии сбежал, а там «сменял кожу» – переменил имя, выдавая себя за какого-то «исцеленного» Фотея (Фотия) и бродяжничал в своем же уездном городе (но не показываясь в деревне!), где раньше его почти не знали, а теперь – не узнали. Жена же его Павла, считавшая его пропавшим без вести, уже готовилась выйти замуж за любящего ее «справедливого человека» – героя-подвижника Ивана Голована. А тут, как на грех, Храпошка-то и объявился; Павла-то его, конечно, узнала, но не выдала, «жалеючи»; а Голован, которому она все открыла, также сохранил тайну, Павлу «любячи». И хотя «по закону» Храпошка не существовал (по законам Российской империи после 5-летнего безвестного отсутствия мужа жена имела право вновь выйти замуж, а Храпошка жаждал тайны и под шпицрутены отнюдь не хотел), но «по закону своей совести» Павла и Голован пожениться уже не могли и остались навсегда братом и сестрою во Христе (а Голован – еще и девственником). И на замечание героя-рассказчика: «Они ведь из-за этого Храпошки все счастье у себя и отняли!» – бабушка ему отвечает: «Да ведь в чем счастье полагать: есть счастье праведное, а есть счастье грешное. Грешное счастье переступит через всё, а праведное – от всего отступит». То есть явная аллюзия пророка Исаии, что «трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит». (Мой дедушка, исповедник веры Христовой, очень любил поговорку, которую я больше нигде не встречала – что люди (мол, делай как люди) людей убивают, а нам телят не велят.)

Свидетельство скрытой камеры уже очень взрослого человека – это, во-первых, повесть «Шерамур». «Шерамур» – как написано там в подзаголовке – чрева ради юродивый, то есть не Христа ради. Но человек, одержимый буквально стремлением помочь голодным людям, накормить их. Несколько раз попадаясь впросак, он, в конце концов, находит своё настоящее дело в русско-турецкую войну (1877-1878 годов), где он был в числе санитаров и ведал кормёжкой раненых.

Здесь в первый раз им были все довольны: и начальство, и сестры милосердия, а солдаты вообще его почитали, потому что привыкли, что съестное крадут, а тут, наоборот, не дают пропасть и крошке, сам санитар есть только «хлёбово», а котлетку свою дробит и суёт потихонечку в рот раненому.

По окончании войны связался с социалистами, ездил в Швейцарию, где русские марксисты могут только «тяпнуть» часть его накопленных денег (жалованья), и он тогда немедленно уезжает в Париж (ему уже за 30 лет). В Париже была его сотрудница – хозяйка харчевни для самых бедных; она его золото прячет – и выходит за него замуж (она старше его лет на 30). Так как в начале он просто хотел ей всё пожертвовать, но по французским законам его могли выгнать (после ее смерти). Они кормят бездомных на неделе за низкую плату, а трех человек каждое воскресенье даром и раз в год – дорогое пиршество для бездомных.

Вывод рассказчика, что, наверное, это самое лучшее, что было с этим несчастным до этого.

У этого героя Лескова (чрева ради юродивого) были все данные, чтобы сделаться лишним человеком, вторым Рудиным. Он действительно и с прогрессистами околачивался и не кончил ничего, то есть не получил правильного образования. Но, оказывается, что слезами ангела, любого отдельно взятого человека, только без злобы в сердце, а с добротой, можно каким-то образом довести до ума. Другое дело – до спасения ли.

Когда вспоминается сотериологическая подоплёка, то няня (русская женщина из Бежецкого уезда) на слова, что он не верит в Бога, говорит – ну, что же делать – глуп, так и не верит, а ангел-то всё-таки о нём убивается и если доведёт его до дела, то это и ангелу в заслугу.

Последнее произведение (страшное) со скрытой камерой «По поводу крейцеровой сонаты Толстого». Там, собственно, самая простая сюжетная линия, а именно, неверная жена, которой всё её воспитание, положение в среднем дворянском кругу, совершенно закрывает путь и к приходскому священнику, и к модному, то есть известному, протоиерею, вроде отца Валентина Амфитеатрова, и в Оптину пустынь. Вместо этого она своими проблемами надоедает писателю.

Раньше она ходила к Достоевскому, но на Ефрема Сирина 1881 года Достоевский умер, и она пришла к Лескову. Для неё Лесков как бы встраивается в ее социальный статус. Опять она начинает ему рассказывать и просить совета о том, что ей делать, как ей быть. Так же как и Даме с собачкой, грех-то ей гадок, но, с другой стороны, муж, так же, как у Дамы с собачкой (там муж – лакей), муж ее – даже не лакей, а оголтелая балаболка, притом чёрствая. Любовник, с которым, кроме греха, её ничего не связывает, то есть нравственных связей никаких (то есть это далеко не Вронский с Анной Карениной), держит ее тягостной, ненужной, давно безлюбовной связью.

Кончается тем, что она убеждает мужа уехать за границу, чтобы там пожить и отойти от этого гордиева узла; но её единственный сын, неизвестно от кого, заболевает какой-то заразной болезнью (холерой) и его немецкое начальство (слов нет, как они описаны у Лескова!) запрещает хоронить и, тем более, отпевать, а просто, оттолкнув несчастную мать, входят три полицейских и два гостиничных служителя, забирают труп и топят его в болоте.

Через некоторое время несчастная мать с двумя гантелями топится в том же болоте. Муж ходит и произносит речи, почти крамольные, о немецких порядках.

Заканчивает Лесков, почему рассказ называется «По поводу крейцеровой сонаты Толстого», что этот самый муж «мне казался далеко противнее своей жены, нанесшей ему супружеское оскорбление». То есть, вообще говоря, женский пол, и, особенно, в России, всё равно находится в другом нравственном измерении, нежели пол мужской. Поэтому рассказ так и называется: «По поводу крейцеровой сонаты Толстого»[85]85
  Мадам Бовари у Флобера – по сути дела прожигательница жизни, а в русской среде прожигательницы жизни появятся только у Чехова, уже в 90-е годы XIX-го века; классический пример – Ариадна из одноименного рассказа.


[Закрыть].

Главное, что свидетельство Лескова скрытой камерой и дает описание русской жизни в свете Христовой правды. Самому Николаю Семеновичу Лескову была свойственна целая, даже не сказать «система»; но у него была собственная внутренняя история его отношений с Церковью. Сюда входило очень много. Сюда входила боль; надо сказать, он видел эти все огрехи Синодального устройства лучше многих и многих. Сквозь униженное и задрипанное положение духовенства он, как никто в русской литературе, сумел написать о священнике; и не об одном, а о многих.

Лесков умел различать, в чём полнота возраста Христова (ср. Еф.4,13) и об этом он напишет в повести «Соборяне» отца Савелия Туберозова. А существует как бы жизненный, нравственный и социальный статус, которым человек удовлетворяется, и он ему подходит и с нравственной стороны; это есть его место в домостроительстве Христовом. То есть, человек пристал к берегу. В русской жизни это бывает не всегда: ни Онегин, ни Печорин, ни Рудин, ни «лишний человек» Чулкатурин к берегу не пристали, а вот этот пристал.

Если человек в конце жизни покается, то все его деяния будут вменены ему как сотворенные ради Христа (по Серафиму Саровскому); если нет, то он в подвешенном состоянии, но «блаженны милостивые, яко тии помилованы будут».

Душа такого человека на попечении им облагодетельствованных. Как свидетельствовал преподобный Варнава Гефсиманский – если не будете молиться за благодетелей, то места ваши в Царствии Небесном займут ваши благодетели.

Таким образом, боль Лескова не только о духовенстве, но и о церковных делах. Рассказ Лескова – это уже разросшийся до размера большой повести и вот в одном таких одно-сюжетных повестей «Русское тайнобрачие» сам Лесков придерживает столичного Петербургского священника за руку и спрашивает: «А вот, неужели нет никого в нашей русской жизни, кто бы мог из всей этой городьбы прямую улицу сделать?» И тот с таким русским легким скепсисом и с русской добродушной усмешечкой отвечает: «Про это мне ничего не известно. Одна моя бабушка употребляла такую присказку: Рече Господь, аще могу, помогу. Эта присказка была для нее утешением всю ее жизнь, желаю и вам найти такое же утешение».

Нашел ли утешение Николай Семенович Лесков? Утешение настоящее, от Духа Утешителя, – или он тоже умер как бы в духовно неопределенном состоянии? – На этот счет существуют мнения разные; но мы все-таки склоняемся к упованию на милость Божию.

Лекция 20.

Николай Семенович Лесков.

Духовное сословие по свидетельству Н.С. Лескова.

В XIX-м веке больше не нашлось ни одного писателя, кроме Лескова, который бы нашёл в себе мужество писать о духовенстве.

Достоевский Федор Михайлович исключения не составляет, ему принадлежит известная эпиграмма: «Писать всё сплошь одних попов, по-моему, и скучно и не в моде. Теперь ты пишешь в захудалом роде[86]86
  Имеется в виду роман «Захудалый род» Лескова (конец 60-х годов).


[Закрыть], не провались, Лесков». Эту эпиграмму Федор Михайлович Достоевский написал после возвращения из-за границы, около 1871 года, то есть Достоевский пережил уже два перелома.

Духовенство в синодальную эпоху – это сословие презренное, всеми презираемое и всеми попираемое. Лесков об этом и пишет; и, особенно, про сельское духовенство, что их травят собаками помещики, но и народ тоже особого почтения не испытывал. Хотя Екатерина II и не занесла духовенство в разряд телесно наказуемых (по печалованию и ходатайству митрополита Гавриила (Петрова)), но всё равно, в обход всяких законов, попов часто били розгами (иди потом, жалуйся). Вот несколько примеров.

«Русское тайнобрачие» Лескова (серия очерков, объединенных единой тематикой).

После войны 1812 года беженцы из Москвы шли на восток и одну семью чиновника с красавицей женой приютил один помещик. Жена чиновника скоро стала «первой султаншей» помещика, поэтому остальные одалиски пытались даже в церкви выкликать правду-матку. Сельскому священнику исповедуется и помещик, и любовница, и несчастный муж. Поэтому, когда родился ребёнок (девочка), то мать не скрывает, от кого он. Прошло 17 лет, когда можно выдавать замуж; помещик, поискав некоторое время для неё женихов, надумал жениться на ней сам, то есть на своей дочери.

Священник встал за самые остатки Христовой правды (в своё время его пастырское внимание было обращено на мужа, чтобы как-то уберечь того от отчаяния), но здесь он сказал: «Я обличаю Вас, девица эта – Ваша дочь». Помещик, естественно, отправился к архиерею с жалобой. Епархиальный архиерей, который получил взятку, вызывает попа на ковёр, тот отвечает, что так, мол, и так. Архиерей: «Скажи, как ты много знаешь», но всё же разрешения на брак не дал. Помещик венчался в другой епархии, а священника потом всю жизнь гнал и архиерей, и помещик (травил собаками), и дворня.

Лесков пишет о положении духовенства не только беллетристику, но пишет и исторические очерки, так как описание всяких «мелочей архиерейской жизни» построены только на фактическом материале. И в это вопросе Лесков нигде не допускает мемуарного вранья. Одновременно писатель рисует очень обаятельные фигуры (например, архиерей-праведник), притом, не лже-святых, а настоящих праведников. Из них, конечно, первое место занимает ныне прославленный (или местно-прославленный) Филарет Амфитеатров (в схиме Феодосий).

Митрополит Киевский Филарет, скончавшийся в 1857 году, о котором Лесков узнал лично, потому что именно при Филарете в эпоху его святительского служения, Лесков при губернаторе занимал место чиновника для особых поручений. Как он рисует Филарета, то есть что видит в первую очередь? Лесков писал, ведь, двух Филаретов – Московского и Киевского. И насколько Лесков активно недолюбливал Филарета Московского (Дроздова),[87]87
  «Мелочи архиерейской жизни» и особенно повесть «Человек на часах».


[Закрыть] настолько он любил и почитал Филарета Киевского (Амфитеатрова) и даже преклонялся перед ним.

Из описания видно, что Лесков весьма решительно предпочитает милость перед законничеством. Для Филарета Московского,[88]88
  Ныне прославлен, мощи его почивают в Лавре; почитается как святой покровитель чиновничьего сословия.


[Закрыть] по крайней мере, в его понимании, чт!о главным образом характерно? Протоиерей Георгий Флоровский (возьмем для сравнения) в Филарете видел, из самых его положительных качеств, (перед лицом синодальщины) – мужественное молчание. Протоиерей Георгий смотрит всё-таки из глубины 100 лет и более, а Лесков смотрит снизу, изнутри и он видит несколько другие вещи.

Итак, рассмотрим.

«Мелочи архиерейской жизни» (также серия очерков, объединенных общей тематикой – излюбленный лесковский жанр).

Лесков пишет, что в Московской епархии, то есть у Филарета, нашелся такой поп, «не в меру деньголюбивый», который завышал тарифы. Когда приехала в свое имение помещица, то крестьяне пали ей в ноги и просили (пишет Лесков) «стать за отца, за матерь, освободить от ворога».

Помещица[89]89
  Фамилия помещицы известна – Евдокия Денисовна Висконти, урождённая Давыдова – средняя дочь Дениса Давыдова.


[Закрыть] написала десять писем Филарету об этом. Ответа на письма не было, а помещица до этого жила в Париже и привыкла к тому, что духовенство отвечает с галантной вежливостью. Когда она собралась обратно в Париж, к «своим сезонным удовольствиям», то она призвала крестьян и сказала, что не уедет без того, чтобы не добиться удовлетворения просьбы. Крестьяне кланялись ей, сказано, на ласковом слове, но с внутренней безнадежностью.

Помещица доехала до Москвы (резиденция Московских митрополитов находилась на Самотеке – сейчас подворье Троице-Сергиевой Лавры), переоделась в чёрное платье, приехала к митрополиту, выгнала из приемной келейника и уселась в приёмной владыки, снявши шляпу и открывши французский роман, с тем, чтобы не уходить.

Филарет, который, конечно, обо всём знал, в конце концов, вышел к ней и слабеньким голоском спросил: «Что Вам угодно?» Она рассказала о главнейших обидах, которые терпят крестьяне. Но оказалось, что Филарет эти неудовольствия крестьян считал «малодушеством». Помещица настаивала на своём и Филарет был уже не в силах сопротивляться такому наскоку дочери партизана, говорит – «Хорошо. Скажите тому священнику моим именем, что мне о нём доложено». Она в ответ – «Для него Ваше имя ничего не значит». Филарет: «Да не может быть!». Помещица: «Извините, Ваше Высокопреосвященство, я не приучена лгать и если я говорю что-нибудь, то это так и есть. Я ему тысячу раз говорила, что буду на него жаловаться, но он сказал – владыка нам не шьёт, не порет, а нам и пить и есть надо».

Филарет тут же убрал того священника, и дальше Лесков пишет, что поп, виновный во многих делах (в симонии, прежде всего), безвинен только в тех делах, что навязала ему «приведенная в азарт графиня», так как он никогда не говорил, погубивших его слов, что «владыка ему не шьет, не порет».

Филарет Киевский в таком положении потому быть не мог, что он, прежде всего, говорил с людьми сам, и даже, не надо было очной ставки, так как он приглашал виновного на весь «синклит» (очевидно, вроде епархиального совета) и распекал его. Дело приобретало большую огласку, но все могли указать на мнение владыки и поэтому все такие дела как бы решались сами собой. При владыке Филарете как-то подбирались по всей епархии (Киевской и Галицкой) именно добрые пастыри, в духе своего архипастыря, но милость шла как бы поверх всяких законов.

Например, в одном дворянском семействе оказалась самоубийца. Самоубийство никак не могли приписать умоисступлению, поэтому, чтобы похоронить по православному обряду, надо было обращаться ко владыке. Владыка посокрушался и сказал – «бедная, бедная». Посланный пояснил владыке, что врач утверждает, что самоубийца была в полном уме. И тот с милостивым нетерпением ответил: «Да что он знает о полном уме: женщина слабая, немощный сосуд – скудельный. Хоронить по обряду, я приказываю».

Это – образ Филарета Киевского (благочестивого), как его увидел Лесков. Про святиителя было хорошо известно, что когда он читал акафист, то припевали ему ангелы (было много свидетельств).

Лесков, как бы погружаясь в дух синодальной церковной жизни, видит, конечно, много хорошего, но его сердце постоянно болит, ноет и как бы просит утешения и как бы требует «из всей этой городьбы прямые улицы сделать».[90]90
  «Русское тайнобрачие», заключительная сцена.


[Закрыть] (Прямые улицы постарался сделать Поместный собор 1917-1918 годов).

Лескову больше нигде не удалось описать о церковных делах так, как он описал в своей большой повести «Соборяне». Город Старгород – неизвестно, где находится географически, но, скорее всего это русская глубинка, район Арзамаса, потому что с чего-то взялась фамилия Старогородские или Страгородские – патриарха Сергия.

В повести описан священник Савелий Туберозов и явлена воочию его святость. Даже такой нецерковный человек, как Марина Цветаева,– и та этой святости не могла не почувствовать. Епархиальное начальство долго терпело этого священника, уважало его, был он и благочинным – и всё равно он должен был придти в соприкосновение с синодальной системой и ему должны были напомнить, что церковь – это всего лишь «государственное ведомство православного исповедания».

Приехал ревизор из Петербурга, чиновник князь Борноволоков и его секретарь, бывший революционер Термосесов (Лесков был мастер писать революционных проходимцев). Бывший революционер решил, что в революции зубы бы не положить на полку, а перейти в 3-е отделение осведомителем, и предложил свои услуги (где надо, у Цепного моста), но ему сказали, что все места заняты – докажите свою способность.

Князь Борноволоков в молодости общался с революционерами, но потом отошел от этой деятельности, так как его вызвала петербургская дама – кузина Нина.

Бывший революционер знал об этом и, шантажируя князя (я, мол, такое устрою, что и кузина Нина не вытащит) решил «доказать свою способность». Человеку слабохарактерному такого шантажа достаточно и князь подписал два, составленных вот этим проходимцем, доноса. Один донос на предводителя дворянства, другой – на благочинного Савелия Туберозова.

Донос на предводителя дворянства, честного человека, остался без последствий, а донос на священника (благочинного) поступил в епархиальное управление. Епархиальный архиерей не посмел оставить донос без последствий, так как, хотя материала для доноса не было, но важно – кем подан донос – ревизором из Петербурга. Священника отрешили от должности, определили в монастырь на покаяние (жена переехала на квартиру в монастырской слободке).

Накопленных денег у священника нет, поэтому на квартире держат даром. Поэтому жена священника пытается как-то отработать, но где ж ей носить воду и колоть дрова – она надорвалась, заболела и умирает. Умирает ни от чего, так как доктор определяет «простуду и усталость». А ей перед этим было виденье, что дьякон из их собора вносит её в алтарь, а в нём Небеса. Она говорит: «Дьякон, а как же ты женщину внёс в алтарь? Не боишься, что сан снимут?». А он отвечает (во сне): «А Вы – не женщина, Вы – сила». Когда она проснулась, то увидела, что всё вокруг как бы маленькое: самоварчик, чайничек – всё земное уменьшилось в несколько раз. После ухода врача, она спокойно простилась с мужем, потянулась и умерла.

Отца Савелия, уже вдового, надо было выручать. Все ходатайства общества провалились комически, так как никто не умел и не знал, как надо это делать. Лучше всего эту ситуацию понимает бывший крепостной слуга (бывший шут, карлик) одной помещицы (полу-самодурки, полу-праведницы). Слуга умеет, он знает, как надо сидеть в приемной, как с секретарями разговаривать, как беседовать с архиереями, и знает, как собирать подписи и как это ходатайство представлять по принадлежности. Наконец, когда всё было собрано и подано и без последствий оставить было нельзя, то слуге сказали, что священника простят, но надо написать всепокорнейшее прошение о прощении.

Начальство потребовало от Савелия всепокорнейшего прощения, и тот написал – «Требованное всепокорнейшее прощение». Савелий был прощен, но запрещён в служении на пол-года и скончался. Лесков изумительно описывает его предсмертную исповедь. Он пишет:

«Через несколько дней Ахилла (дьякон), рыдая в углу спальни больного, смотрел как отец Захария (второй священник), склонясь к изголовью Туберозова, принимал на ухо его последнее предсмертное покаяние. Но что это значит? – какой такой грех был на совести старца Савелия, что отец Бенфактов (Захария) вдруг весь так взволновался. Он как будто бы даже забыл, что совершает таинство, не допускавшее никаких свидетелей, и громко требовал, чтобы отец Савелий кому-то и что-то простил. Перед кем так непреклонен перед гробом Савелий?

«Будь мирен, будь мирен, прости – настаивал твёрдо Захария, – коль не простишь, я не разрешу тебя». Бледный Ахилла дрожал и с замиранием сердца ловил каждое слово.

– Богом Живым тебя, пока жив ты, молю – в голос вскрикнул Захария и остановился, не окончив речи. Умирающий судорожно привстал и снова упал. Потом выправил руку, чтобы положить ею на себя крест и, благословясь, с большим усилием и расстановкой, произнёс – Как христианин, я прощаю им моё пред всеми поругание; но то, что мёртвую букву блюдя, они здесь Божие живое дело губят – торжественность минуты всё становилась строже, у Савелия щёлкнуло в горле и он продолжал, как будто в бреду, – ту скорбь я к престолу Владыки Царей положу, и сам в том свидетелем стану.

– Прости, всё им прости, ломая руки воскликнул Захария. Савелий нахмурился, вздохнул и прошептал – «благо мне, яко смирил мя еси». И вслед за тем, неожиданно твёрдым голосом договорил – «По суду любящих имя Твоё, вразуми невежд и прости слепому и развращенному роду его жестокосердия».

Захария с улыбкой духовного блаженства взглянул на небо и осенил лицо Савелия крестом. Лицо это уже не двигалось, глаза глядели вверх и гасли – Туберозов кончался.

Ахилла, дрожа, ринулся к нему с воплем и, рыдая, упал на его грудь. Отходящий последним усилием перенёс свою руку на голову Ахиллы и с этим уже громкий колоколец заиграл в его горле, мешаясь с журчанием слов тихой отходной, которую читал сквозь слёзы Захария. Протопоп Туберозов кончил своё житие».

Лесков пишет слово «житие» и пишет его правильно, так как, вернувшись со своего «начала» (послать в монастырь – это называлось «послать под начало») на пол-года последней своей жизни под запретом, Савелий говорил, что жизнь кончена и началось – житие.

За это время происходят разные события. Ахилла попадает в Петербург, беседует с безбожниками и оказалось, что он совершенно не готов к этому Петербургскому безбожию; сам же усомнился в своём катехизисе, который был ему преподан в духовном училище. Савелий, после слов убеждения, кладёт на него епитимью – заставляет класть поклоны. Но, так как Ахилла, любя своего учителя и наставника, кладёт поклоны искренне, то Господь сподобляет его верой и уже не детской, а настоящей. Однажды Господь даёт Ахилле и уверенье – земля поколебалась под его коленями.

По прошествии Савелиевых сорочин Ахилла, продав за 200 рублей свой домишко и всякую движимость, решил на могиле Савелия воздвигнуть памятник. Как всегда в таких случаях, когда дело немирное – на памятник кое-как собрали 30 рублей, а Ахилла как бы ещё и ревновал к месту и к любви народа к новому священнику, которого прислали на место Савелия.

Только на смертном одре Ахилла покаялся, что не в мире хотел поставить памятник Савелию и всё тот же Захария, принимая у него исповедь, сказал: «Он уже мудр». Это значит, что и Ахиллы срок земного бытия приспел.

Герои Лескова последнюю правду познают уже на смертном одре. И Ахилле, в самый момент отхода, является некто Огнелицый (кто же, как не ангел?).

Сказано так:

«Старгородская хроника кончается и последней её точкой должен быть гвоздь, забитый в крышку гроба Захарии. Тихий старик не долго пережил Савелия и Ахиллу, он дожил только до Светлого Воскресения и тихо уснул во время самого богослужения. Старгородской поповке настало время обновления».

Что действительно написал Лесков о скорбном русском духовенстве? Лесков, ведь, писал и о старообрядцах-беспоповцах – «Запечатленный ангел».

Федор Михайлович Достоевский в 1873 году (уже Достоевский – гражданин) пишет статью «Смятенный вид», где, можно сказать, высказывает своё впечатление о повести «Запечатленный ангел». Достоевский говорит в том смысле, что, конечно, старообрядцы-беспоповцы ему гораздо ближе и по героизму своему гораздо симпатичнее, а то, что они покаялись и вернулись в Церковь, вызывает в нём чувство разочарования. Таким образом, оказывается, что русское общество даже в лице своих не последних представителей, в смысле своего церковного сознания – на нуле.

Лесков не скрывает и того, что люди, более или менее взыскующие какого-то религиозного утешения, ударяются в «великосветский раскол». Старшая сестра графини Висконти Юлия Денисовна Засецкая примыкает к группе рэдстокистов (от лорда Рэдстока[91]91
  Протестантский проповедник, который пришел учить русское общество вере во Христа.


[Закрыть]), они же «пашковцы»[92]92
  РГБ – «Дом Пашкова».


[Закрыть], где оказался и Модест Корф – директор публичной библиотеки и однокашник Пушкина. Пашков и «пашковцы» вначале не отделялись от Церкви, но позднее, когда они стали не только обличать, а отвергать церковную благодать, то пришлось этих «духоборов» выслать из России, чтобы они своего лорда Рэдстока проповедовали там. Поэтому, уже зная этот случай, Федор Михайлович Достоевский в 1878 году высказал более православную мысль, что, ведь, «этот успех протестантских проповедей коренится, прежде всего, в нашем полном невежестве в своей вере».[93]93
  «Дневник писателя». Очерк «Великосветский раскол».


[Закрыть]

Лесков за свои произведения все предыдущие годы был подвергнут остракизму и уже изнемогает, потому что получать укрепления в молитве – не таким надо быть молитвенником; ехать куда-то к Амвросию Оптинскому? Что-то он не надеется получить там укрепление и утешение. Да и это было не для всех. Достоевский добрался до Оптиной потому – и потому ему было полезно это общение, – что у них только что от эпилепсии умер Алёша.

В 80-е годы Лесков лично познакомился с Львом Толстым и испытал «путь толстовщины» как тоже возможный. На этом пути Лесков получает глубокое разочарование и, прежде всего, благодаря фигуре Льва Толстого; Лесков прекрасно разглядел, что у того нет никаких религиозных исканий, а одно лишь надутое самолюбие. Здесь Лесков смыкается с отцом Георгием Флоровским, который совершенно правильно определил, что Толстой был «религиозно бездарен», то есть именно духовного поиска Толстой не имел: всё исключительно от головы, самолюбия и «неприкосновенности» (для государственных инстанций).

Приспел срок и самого Николая Семеновича. Лесков пожил 64 года и скончался в 1895 году. Перед смертью Лесков сподобился примириться со всеми своими литературно-общественными и государственно-общественными врагами и, в том числе, к нему приходит мириться государственный контролёр Терций Иванович Филиппов.

Жизнь и духовный путь Лескова убеждают нас ещё и в том, что жизнь в Церкви и боление о Церкви – это всё-таки вещи разные. Прежде всего, вот это прошение каждой ектении – «сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим» и ответ хора (всех нас): «Тебе Господи» – даже для лучших представителей людей той эпохи не звучали. Не жизненным является исповедание их сердца. Именно поэтому мы видим, насколько это русское интеллигентское общество было мало религиозным, и даже безрелигиозным. Настоящая новая волна чистосердечного поиска настигнет русское общество позднее.

В 1901 году, когда пятеро таких же представителя того же общества и того же менталитета, то есть Мережковский, Философов, Розанов, Тернавцев и Миролюбов, приходят к Константину Петровичу Победоносцеву, известному проповеднику «детской веры», и просят (ходатайствуют) об открытии философско-религиозных собраний, – характерен ответ Победоносцева: «Да вы, знаете ли, господа, что такое Россия? – ведь это ледяная пустыня и ходит по ней лихой человек». Собственно, Победоносцев потому и замораживал всю нашу церковную жизнь, что в каждом крестьянине с детской верой подозревал лихого человека (Стеньку Разина).

Лесков умер в середине 90-х годов именно как бы на перепутье. Лесков как бы последний представитель несчастного, заблудшего народа, на которого ещё не вышел пастырь искать заблудших овец. Подождём XX-го века.