Текст книги "Киноповести"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)
Брат мой...
В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки девушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова. Иван, задрав голову, кричал кому-то:
– Смотреть надо, а не ворон считать!
Сверху что-то отвечали.
– Слезь у меня, слезь... Я тут с тобой потолкую!– проворчал Иван.
– Вы Громов?
– А?
– Громов Иван Николаич?
– Ну.
– Телеграмма...
Иван взял телеграмму, прочитал... Посмотрел на девушку, сел на груду кирпичей, вытер рукавом лоб. (Девушка, видно, знает содержание телеграммы, понимающе смотрит на бригадира, ждет с карандашиком и квитанцией, где Иван должен расписаться.)
Иван еще раз прочитал телеграмму. Склонил голову на руки.
Подошли двое рабочих из бригады.
– Что, Иван?
– Отец помирает,– сказал Иван не поднимая головы.
– Распишитесь,– попросила девушка.
– А?
– За телеграмму...
Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла.
– Наука.– Один из рабочих взял телеграмму, прочитал.
– Семен-то... кто это?
– Брат.
– Нда...
Подошли еще рабочие.
– Что?
– Отец у Ивана помирает.
...Взвыл с надсадной тоской паровоз.
Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно...
...Сеня Громов, маленький, худой парень, сидел один в пустой избе, грустно и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица... Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича... И разошлись. Сеня остался один.
...Вошел Иван.
Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся навстречу...
– Все уж... отнесли.
Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, уткнувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остановиться и не мог... Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза.
– Ладно, перестань. Ладно, Сеня...
– Он все ждал... кхэх... На дзерь все смотрел...
– Ладно, Сеня.
Братья не были похожи. Сеня – поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун – выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану – за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый...
– Ладно, Сеня, ничего не сделаешь.
Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся.
– Что же один-то?
– А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется.
Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел.
– Поглядел бы, какой он сделался последнее время – аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось... А до конца в памяти был.
Иван глубоко затянулся сигаретой.
– Может, поешь с дороги?
– Пошли на могилу сходим.
Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родительскую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол... Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца... Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда.
– Завалится скоро,– сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат.– Перебрать бы – никак руки не доходят.
– Тут, я погляжу, все-то не лучше.
– А кому строиться-то? Разъехались строители... города строить.
Некоторое время шли молча.
– Почему так пусто в деревне-то?– спросил Иван.– Как Мамай прошел.
– Я ж тебе говорю...
– Да ну, все, что ли, разъехались?
– Много. А кто есть – все на уборке.
– У вас совхоз, что ли?
– Теперь совхоз... Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове – рядом совсем.
– А сейчас где?
– В Березовском.
– А ты шоферишь все?
– Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я – главный.
– Механик, что ли?
– Старший шофер, какой механик.
Пришли на кладбище.
Остановились над свежей могилой, обнажили головы... Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведомой мольбе,– все это действует на живых извечно одинаково: больно.
Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам.
– Давай помянем,– сказал он.
Он оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату...
Иван выпил... Помолчал. Склонился, взял горсть влажной земли с могилы, размял в руке, сказал:
– Прости, отец.
– Уберемся с хлебом – оградку сделаю,– пообещал Сеня.– И березу посажу.
Налил себе, тоже выпил.
– Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся.
Обратно шли медленно.
– У тебя в семье-то все хорошо?– расспрашивал Сеня.
– Нету семьи,– неохотно ответил Иван.– Разошлись.
– Почему?
– Потом...
Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не решился.
– Поживешь здесь хоть маленько-то?
– Некогда, Сеня.
– Поживи, братка. А то мне одному... Хоть с недельку. А?
Иван переменил тему разговора.
– Ты-то почему не женишься?
Сеня горестно оживился.
– Женись... когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит,– он стукнул себя в грудь сухим крепким кулачком,– а им – хаханьки. Пулей прозвали – и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте усидеть. Вон она – недалеко живет, Валька-то Ковалева... Помнишь, нет?
– Ефима Ковалева?
– Но.
– Так она же вот такая была.
– А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту... как не знаю... Прямо задушил бы, гадину!– Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками.– Но я ее допеку, душа с меня вон.
– Красивая девка?
– На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь – во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая... Я как увижу, так полдня хвораю.
– Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая?
– Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиментра выше меня...
– Кто?
– Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как увидит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь – нет, может два часа сидеть и ни слова не скажет. Сидит и все – специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он сидит.
– Поговорил бы с ним.
– Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты – бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что требуется!– Сеня постучал себя по лбу.– Я говорю, я – талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ничего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает!
Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: «пулемет», «трещотка», «сорока на колу», «корсак» – все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, курносый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбужденно крутил головой; показывал руками, какого роста «оглобля», Валька Ковалева, и как много у нее всего.
– А она?
– Что?..
– Она-то как к нему?
– Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опасаюсь, что он —сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне – я... да еще несколько.
– Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся.
– А что же мне остается делать?– остановился Сеня.– Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать.– Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата.– Пойдем сейчас к ней, а?
– Зачем?
– Ты объяснишь ей, что внешность – это нуль! Ты сумеешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное – это внутреннее содержание. А форма – зто вон, оглобля. Пойдем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то...
– Ты не захмелел?
– Да ничего! Что я?.. Я редко пью. Это счас уже... Пойдем.
– Ну пошли.
Уже вечерело. На улице появились люди – шли с работы.
Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остановился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел:
– Жираф дома?
– Ой,– сказал карапуз,– он тебя мизинчиком поднимет.
– Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу.
– Не обманешь?
– Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, скажи: пошли, мол, крепость брать.
Карапуз побежал в дом.
– Зачем ты?– спросил Иван.
– Счас увидишь...
– Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет!– закричал еще на крыльце карапуз.
– Пойдем, ни к чему это,– опять сказал Иван.
– Подожди, подожди... Счас увидишь...
На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в рабочей одежде.
– Здорово, Микола!– вежливо поприветствовал Сеня.– Иди познакомься с братом.
Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подошел к воротцам, протянул Ивану руку.
– Микола.
– Иван.
– Костюм погладил?– спросил Сеня.
– Он у меня всегда глаженный,– ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню.
– Все, Микола.– Сеня высморкался на дорогу.– Больше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы.
Простодушный Микола беспокойно и вопросительно посмотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал закуривать.
– Мели, Емеля...– сказал Микола.
– В общем, мы пошли.– Сеня первый деловито пошагал к дому Ковалевых.
...Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом.
– Куда вы?!.. Я же без кофты!
– Видал?– спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке.
– Это Валька?– удивился Иван.
– Она.
– Ну, Сеня... тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!..
– Пошли в дом.
– Она же не одетая.
– Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим.
Громовы – отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по годам рослая, очень похожая на нее.
Поздоровались.
– Подсаживайтесь с нами,– пригласил хозяин.
– Спасибо, мы только из-за стола.
Братья присели на лавку у порога.
Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день руки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе поговорить во время еды.
– Не захватил отца-то, Иван.
– Нет.
– Что же, долго ехать шибко?
– Четверо суток почти.
Хозяин качнул головой.
– Эка... занесло тебя.
Из горницы выглянула Валя.
– Заходите.
Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу. Иван остался поговорить с хозяином.
– Где робишь там?
– На стройке.
– Ничто получаешь-то, хорошо?
– Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где?
– А тоже, вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и... Наоставляют вот, с такими, горя мало.– Старик кивнул в сторону невестки.
– Да уеду я, уеду, господи!– в сердцах сказала та.– Устроится он там маленько – уеду, лишнего куска не съем.
– Мне куска не жалко,– все так же спокойно, ровно продолжал старик.– Меня вот на их зло берет.– Он посмотрел на Ивана.– Уехать – дело нехитрое. А на кого землю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут – им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось – год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то... раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то?
Из горницы выглянул Сеня.
– Иван, зайди к нам.
Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе.
Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал.
– Здравствуй, Валя.
– Здравствуйте.– Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглолицая, с большими серыми глазами... Высокую грудь туго облегала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко причесанной головы, во взгляде даже.
– Валя!..– невольно сказал Иван, пожимая ей руку.– Ты когда успела так вырасти?
– Годы, Иван... Вы уж сколько не были дома-то?
– Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все равно не «выкай», я не привык как-то. Ты... ну, Валя, Валя...
Валя засмеялась довольная.
– Что «Валя»?
– Красавица ты прямо.
– Да ну уж...
– Вот так мы ее тут и испортили,– встрял Сеня.– Каждый кто увидит: «Красавица! Красавица!» А ей на руку.
– Сеня, ты же первый так начал,– с улыбкой сказала Валя.
– Когда?
– Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл?
– Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие распустили...
– Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остается фактом.– Иван сел на стул.– Как живешь-то, Валя?
– Хорошо,– Валя внимательно посмотрела на Ивана, усмехнулась.– Надолго к нам?
– Да не знаю,– неопределенно ответил Иван.– Вспомнились слова старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них.– Курить здесь можно?
– Пожалуйста. Я сейчас принесу чего-нибудь...– Валя вышла из горницы.
– Видал, что делается?– спросил Сеня.
– Видал. Неважные твои дела.
– Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как ножами... Видал, как счас прошла?
Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце.
– Вот сюда пепел.
– Ты вот послушай его, если мне не веришь. Он больше нашего повидал,– начал Сеня.
– Ну?– Валя опять весело посмотрела на Ивана.
– Как было при царизме?– рассуждал Сеня.
– Как?– спросила Валя.
– Ручной труд. Эксплуатация человека человеком.– Сеня не мог сидеть, когда говорил.– Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого лучше эксплуатировать? Миколу или меня? Миколу. На него можно два куля навалить, и он понесет. Со мной хуже: где сядешь, там и слезешь. Теперь: наше время – атомный век. Спрашивается, для чего мне надо расти с колокольню? Я нажимаю стартер, завожу машину и везу три тонны. Сейчас даже модно маленьким быть. Японцы, например, все маленькие, и ведь живут – ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь – так все рады-радешеньки, без ума прямо!– Сеня не на шутку расходился.– Вырос детинушка. Ладно, он, допустим, один восемьдесят. А вот этот фактор у него работает?– Сеня постучал себя по лбу.
– Пулемет ты, Сеня,– сказала Валя.– Наговорил сорок бочек... Ну, к чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я... какая же я модная?
– Я про мужиков говорю.
– Так если мужикам не надо быть здоровыми, то уж бабам-то и подавно. А я вон какая...
Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и покраснела.
– Куда же мне деваться-то такой?– спросила обоих.– Эксплуатации нет, кули не надо таскать. Что же мне, закрывать глаза да головой в прорубь?
Сеня беспомощно, с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот пожал плечами.
– Иван, хорошо в городе?– спросила Валя, как-то
излишне пристально глядя на него. Ей хотелось говорить
с ним.
– По-разному, Валя. Как везде.
– Ну, с нами-то не сравнишь.
– Сами виноваты!– опять встрял Сеня.– Умоляют людей: записывайтесь в самодеятельность – нет, понимаешь...
– Пошли вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них.
– Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают в танцевальном кружке, а есть – драматический.
В дверь горницы постучали.
– Внимание,– Сеня поднял палец кверху.– Счас будет – акт!
– Да,– сказала Валя.
Вошел Микола в бостоновом костюме.
– Здрассте.
– Здравствуй, Коля. Садись.
Микола сел на стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что это его привычная поза.
– Рассказал бы нам чего-нибудь про город, Иван,– попросила Валя серьезно.– Как там живут?
– Живут... Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно.
– Микола, расскажи,– попросил Сеня.
– На провокации не идем,– ответствовал Микола.
– Иной раз посмотришь в кино, душа заболит,– заговорила Валя.– Вот, думаешь, живут люди! Все нарядные ходят, чистенькие... В комнатах все блестит, все под руками... Господи. Правда, что ли, так живут?– Валя смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали.
Иван долго молчал, задумчиво глядя на кончик сигареты.
Опять некстати припомнились слова старика. Поднял голову, увидел, что его с интересом ждут, усмехнулся.
– Я вам не скажу за всю Одессу... По-разному живут, ребята. Бывает как в кино, бывает похуже. Мне вот ночами часто деревня снится. Покос... Изба родительская. А давеча глянул на нее – и больно стало: то ли она постарела, то ли я...
– Ну вот у тебя сколько комнат в квартире?– Сене неприятно было упоминать об избе: его совести дело, что она заваливается, так он чувствовал.– Комнаты три?
– Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня?
– Кого же нам допрашивать больше?– спросила Валя.– Друг друга, что ли?.. Мы и так все знаем.
– Мне расскажите.
– Я могу за всех ответить: середка на половинке живем,– сказал Сеня.
– Скучновато живем,– добавила Валя.
– Выходи за Миколу,– посоветовал Сеня,– каждый день будешь со смеху умирать.
Микола спокойно посмотрел на Сеню, хотел что-то сказать, но решил, видно, не стоит.
– Замуж надо, действительно,– согласился Иван.
– Замуж – не напасть...– непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана, спросила прямо: – А за кого замуж-то? Сене не подхожу – высокая, говорит, Микола – молчит. Не станешь же сама навязываться.
Обоих женихов слова эти ударили по сердцу.
– Минуточку!..– взвился Сеня...
Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул.
– Легкая провокация.
Валя запрокинула назад голову, громко, искренне расхохоталась. Все трое невольно засмотрелись на девушку, открыто любуясь ею.
– Все хаханьки,– заметил Сеня.
Микола пожирал Валю влюбленными глазами.
Иван смотрел внимательно, несколько удивленно.
Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала:
– Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает...
– Ну, что, Сеня?.. Пойдем?– Иван поднялся.
– Посидите,– с просительной ноткой в голосе сказала Валя, глядя на Ивана. И такой это был взгляд – необычный, что Микола, например, обратил на него внимание.
– Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного.
– Ну уж...
– Правда. До свиданья.
Сеня посмотрел на Миколу. Микола – на Сеню... Оба остались сидеть. Валя встала и пошла провожать Ивана.
– У нас в сенцах темно...
В прихожей отужинали.
Младшей дочери не было дома.
Невестка переодевала для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик рубил у порога табак в корытце.
Иван остановился около него.
– Самосад?..
– Он самый. Какой-то не крепкий нонче уродился. Листовухи добавлю – все слабый.
Иван присел на корточки.
– Дай-ка попробую... Давно не курил.
– Спробуй, спробуй.
Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана.
– Валька, ужинать-то... простынет все,– сказала мать.
– Потом,– откликнулась Валя.
Дед с Иваном закурили.
– Как?
– Хорош!
– Донничка ишо потом добавлю – ничего будет.
– Ну, бывайте здоровы.
– Мгм.
Иван с Валей вышли в темные сени.
– Давай руку,– сказала Валя.– А то тут лоб разбить можно. Вот здесь ступенька будет.
– Где?.. Ага, вот она.
– Вот... теперь ровно.
Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папироски.
Некоторое время молчали.
– Ну, иди, а то там женихи-то... скучают.
– Пусть маленько поскучают.
– Сенька-то правда любит, Валя.
– Я знаю. И Микола тоже.
– Ну?..
– А я не люблю.
Молчание.
– Что делать?– спросила Валя.
– Что делать... На нет – спроса нет. Обидно, конечно, за брата... Но этому горю не поможешь.
– Нет, а что мне-то делать?
– Валя!.. Ты уж сама большая – смотри.
– А я любить хочу.
– Пора.
– А почему ты с женой разошелся?
– Кто тебе сказал?
– Сеня.
– Во звонарь-то... успел уж.
– Почему?
– Сложно это, Валя...
– Разлюбил? Или она тебя?
– Иди к женихам-то.
– Сколько поживешь у нас?
– Не знаю... Побуду пока. Сеньке тяжело одному... Он хоть тараторит, крепится, а душонка болит...
Между тем в горнице происходил такой разговор:
– Тебе надо громоотводом работать,– советовал Сеня.
– А тебе – комиком,– невозмутимо отвечал Микола.
– Ты хоть знаешь, сколько комики получают?– снисходительно спросил Сеня.
– По зубам, в основном. За провокации.
– Комики даже лауреаты есть, комики есть депутаты Верховного Совета. Вы ж не понимаете ничего...
– А с какого этажа их спускают оттуда?
– Кого?
– Комиков.
– Я – комик? Ладно. Вот она счас придет, я буду молчать. Ты ж за счет меня только держишься, потому что я говорю, а тебе молчать можно. А счас я буду молчать. Посмотрю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт.
Микола молчал.
– Много вывезли сегодня?– спросил Сеня.
– Двенадцать ездок. Потом сразу два комбайна стали. Пока возились – стемнело.
– Сделали?
– Один. Ты ничего не заметил своим фактором?
– Чего заметил?
– Так.– Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале.
– Чего заметил-то?
Молчание.
– Ладно, счас я тоже буду молчать.
– Зря,– сказал Микола.
– Чего я не заметил?
Молчание.
– Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом.
Вошла Валя. Села на кровать.
– Ну, что будем делать?
Молчание. Долгое.
– Вы что, поругались, что ли?
Молчание.
– Сень?
Молчание.
– Коля?
Молчание.
– Что случилось-то?
– Провоцируют,– пояснил Микола.
– Кто провоцирует?
– Вон...– Микола кивнул на Сеню.
– Я провожу опыт,– кратко сказал Сеня.
– Какой опыт?
Сеня сделал знак рукой.
Долго молчали все трое.
– Да ну вас!– рассердилась Валя.– Сидят, как два сыча.
Молчание.
– Тогда я ложусь спать.
– Сенька, брось,– взволновался Микола.
Сеня замотал головой – нет.
А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых – дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына.
– Ванька!..– кричала жена Настя.– Где это ты их видел нынче. Ванек-то?! Они только в сказках остались – Вани-дурачки. Умру, не дам Ванькой назвать.
– Сама ты дура,– тоже резко говорил Василий.– Сейчас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в городах...
– На черта он мне сдался, твой город! Там с ума качнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу...
– Да сын-то мой!– заорал Василий. Он был в рабочей одежде – заехал на время домой; у ворот стояла его машина.– Или чей?
– А мне он кто?!..
Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя.
– Можно к вам?– спросил Иван.
– О!– удивился Василий.– Иван! Заходи.
Поздоровались.
– Что за шум, а драки нет?
– А вон – сына не дает Ванькой назвать.
– И не дам,– стояла на своем Настя.
– А как ты хочешь?– спросил ее Иван.
– Валериком.
– Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе...
– Мне ваш город не указ.
Иван заглянул в кроватку к младенцу.
– Лежит... А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета?– спросил он Настю.– Не рано?
– Не рано.
– Зря. Иваны еще сгодятся.
– Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы будем жить с Валериком. Правда, сынок?– Мать подошла тоже к кроватке, склонилась над сыном.– Уй ти мой маленький, мой холесенький... Иваном. Еще чего!
– Ну, Валерик – это тоже не подарок,– заметил Иван, отходя от кроватки.
– Да плохо просто!– загорячился опять Василий.– Чем нехорошо – Иван Васильевич?.. Царь был Иван Васильевич...
– У нас счас, скажи, царей нету,– тютюшкалась мать с младенцем.– Нету, скажи, царей, нечего на них и оглядываться.
– Ну что ты будешь делать?– с отчаянием сказал Василий.– Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой – Валерик... Он должен быть мужиком, а не...
– Будет Валериком.
– Нет, не будет!
– Нет, будет!
– Назовите в честь деда какого-нибудь,– посоветовал Иван.– В честь твоего отца или твоего.
– Да они обои – Иваны!– воскликнул Василий.– В том-то и дело!
Домой Микола пришел мрачный и решительный.
– Ты чего такой?– спросил отец.
Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, задумался.
– А?
– Так.
Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног.
На печке лежал хворый дед Северьян.
До прихода Миколы они разговаривали и теперь вернулись к разговору.
– Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались – землищи-то! И давай. Ну, год, два, три – пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и советуют: «Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте». Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остановился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали... И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем – и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ничего не сделаешь – сожгем только землю...
– Сказали бы начальству.
– А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!..
– Тять, я жениться надумал,– сказал Микола.
– Эка!..– удивился отец.– Кого же брать хочешь?
– Вальку Ковалеву,– негромко ответил Микола.
Отец кивнул головой: слышал кое-что.
– Ты говорил с ней насчет этого?
– Та-а...– Микола мучительно сморщился.– Нет.
– Я сватать не пойду,– твердо заявил отец.
– Почему?
– Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то... ты вечно, Микола... все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется.
– Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет,– сердито сказал дед Северьян.– Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл.
Тимофей недовольно нахмурился.
– Ведь не пойдет она за него. Слышал я – бабенки трепались – не глянется он ей.
– Пойдет!– сказал дед.– За такого парня!.. Чего ей еще надо?
– Почему ты думаешь, что не пойдет?– спросил Микола.
– Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
– Пойдем, тять. Я один не сумею.
– Счас, что ли?– испугался отец.
– Счас.
– Ты что, опупел?
– Надо... А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай...
– Тимоха, помоги парню.
– Да почему счас-то? Кто так делает?..
– А то поздно будет. Фактор один появился... поздно будет
– Какой фактор?
– Ну... поздно будет. Ее спровоцируют.
– Тимоха...
– Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь – сваты заявились. Завтра хохотать все будут.
– Вот как раз счас самое время идти,– рассуждал дед с печки.– Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
Тимофей вздохнул, задумался.
– Какой фактор-то?– спросил он сына – Сенька, что ли?
– Нет.
– Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится •– сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая – на ней пахать можно.
– Пойдем, тять.
– Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет...
– Та-а...
– Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть – поздно будет. Опередить надо.
Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке.
– Тц... сердце мое чует – на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
– Днем хуже.
– Какая тебе разница, Тимофей?
– Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
– Чего там?
– Пуговица не лезет, мать ее...
– Подрежь ножницами петельку-то,– посоветовал дед.
Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
– Чего бы сделать над собой?– спросил он деда.
Дед подумал.
– Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно – ты: «Ха-ха-ха-ха...» Девкам это глянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами.
– Пол-литра-то брать, что ли?– спросил Тимофей отца.
– Возьмите в карман,– сказал дед.– Понадобится – она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава... слова сказать не сумеете.
Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
– Что так скоро?– спросил Иван.
– Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
– Чего доказал?
– Что он без меня совсем пропадет.
– Чем доказал-то?
– Молчал.
– Ну?
– Ну, она нас обоих выгнала.
– Обои вы комики... Как дети, честное слово.
– Нет, пусть он теперь не вякает.
– Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
– Они не такие...
– Зря ты, Сенька... Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня – в майке и в длинных трусах – задумался около сундука.
– Видать-то я вижу, братка,– серьезно и грустно сказал он.– А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут... болит. И ничего не могу сделать. Девки есть... полно. Но все не такие.
– Чем она тебе так уж?..
– Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный... Счас уж – какое горе, и то... вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слушал брата, то ли думал о чем-то своем.
– А так просто жениться – лишь бы жениться – неохота. Вон ребята женются... Год-два поживут – и уже надоели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да выпить с дружками, она – ругается. И как скоро ругаться выучиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так.
– Всем охота,– сказал Иван.– Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди...
– Они ж не со зла.
– Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та... вся открытая. А есть любители – кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так – от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься.
– Да меня вроде ничего... любят.
– Хм...
– Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные... Жалко порой делается.
– Мало били... не рассуждал бы так.
– Тебе что, часто попадало?
– Я так, к слову.– Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку.– Это хорошо, что ты парень веселый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как... собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава богу, двадцать шестой годик – не ребенок.
Помолчали.
Иван прошелся по избе, остановился у окна.
– Тишина на улице... Ни песен, ни гармошки. Как повымерло все.
– Наработались люди – не до песен.
– Раньше-то что, не работали, что ли?
– Молодежи больше было.
– А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
–. Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил.
– А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
– С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
